Монолог

«...Когда молодая женщина возвратилась из собора Св. Стефана
с панихиды по Моцарту домой по Грюнангерштрассе, 10,
то ее муж Франц Хофдемель набросился на нее с ножом в руке.
 Крик ее годовалого ребенка и призывы о помощи самой Магдалены
спасли ей жизнь: соседи выломали дверь и нашли женщину в бессознательном
 состоянии, с многочисленными кровоточащими ранами.
Лицо ее было обезображено. Муж несчастной покончил с собой...»
 «Die Wiener Zeitung» («Венская газета»)
 9 декабря 1791 г.

… Тихое утро над морем светло и прозрачно. Свежее и юное, оно кажется нарисованным. Нежные пастельные краски: неяркое низкое солнце в туманной дымке, бледно – зеленая гладь воды сливается с таким же небом, белый песок. Чистое прохладное безмолвие лишь изредка нарушают приглушенные крики чаек. Это – абсолютный покой. Всего лишь какие-то минуты, прежде чем растает туман и солнце наберет силу. Тогда водный простор покроется искрящейся рябью, ослепительные пески будут изнывать от зноя, голоса птиц станут насмешливыми и пронзительными, налетит, подгоняя волны, соленый ветер: но это уже – гимн полудню. А пока – утро. Легкое, беззаботное… Краткий миг вечности, когда я могу быть свободным. Могу быть ничем. Просто – быть.

 Искупавшись в живительных водах, я возвращаюсь к себе. Тело еще хранит ласку моря, но утро ушло: меня ждут.
 Сегодняшний посетитель – мужчина. Судя по его одеянию, - Европа, семнадцатый век. Что ж, это не хорошо и не плохо. Никогда не угадаешь заранее, с чем пожалует проситель, но обитатели разных столетий на деле мало чем отличны, ибо и те и другие – суть люди.
 Я щелкаю пальцами. Воздух наполняется музыкой. Тс-с-с!.. Это одно из моих любимых. Расплавленные в звуках свет и радость. Узнаете? Воистину - бессмертное творенье!.. Нет, с его создателем знаком я не был и не принимал в нем участия. Напрасно, напрасно меня порой обвиняют в его злосчастной судьбе! Да и кто сказал, что он был – несчастлив?.. Прожил мало? Зато успел столько, сколь иному не успеть и за три века… Умер в нищете? Да полно повторять вздор! Он зарабатывал довольно. Вот, правда, тратить не умел… Интриги недругов и козни при дворе? Он просто предпочел свободу. … Тихо!.. К чему весь этот спор? - прислушайтесь: разве такие звуки могла родить печальная душа?..
 Напряженная поза моего гостя выдает его трепет и благоговение. Но он преклоняется предо мною, а не этими божественными звуками.
 Мой гость не знает этих нот: он жил раньше, чем тот, кто сочинил их. Мое время течет прихотливо. Что ж, я расскажу ему о нем. Быть может после гость передумает просить меня об услугах?
 Его внимание займу я ненадолго. Ведь как уже упоминалось, сочинитель ко мне не обращался. У него был другой покровитель.
И есть лишь краткий эпизод, что косвенно связал нас воедино...
****
 «Ты, Моцарт, Бог, и сам того не знаешь...» Нет, он был – человек. Мне ли не знать, кто ангел, а кто – демон? Или тем паче - простой смертный? Этот - был любимцем Неба. Одним из тех, в кого вдохнул Господь не только душу, но подарил искру божью.
 Но что же дальше? Хранит ли Бог того, к кому он при рождении был столь благосклонен? Или подобно птице, судьба оперившихся птенцов Его уж не волнует? Хм… я не отвечу вам. Это будет нечестно.
 Не стану утомлять прологом. Детали вам известны. Своему гостю я пересказываю вкратце.
 В семье он был седьмым. Хорошее число!.. Столь ранний, удивительный талант! Заботливый отец и любящая мать … Долгие переезды из города в город – тряские дилижансы, пыль и грязь дорог, постоялые дворы, любопытная дворня, опасности, подстерегающие путешественников на каждом шагу, болезни… Праздное любопытство дворцов: маленький вундеркинд для них - забавная игрушка; когда он станет старше, ему укажут на дверь… Захолустный Зальцбург и сладкая отрава Вены. Несбывшаяся любовь. Женитьба, против которой так возражал прозорливый отец… Рождение и смерть детей … Предательство жены и ученика, зависть собратьев по цеху… И музыка, музыка, музыка!
Что?.. Да, вы правы: были загадки. Масонская ложа. История Сальери. Человек в черном, заказавший реквием за несколько дней до его кончины. Странные похороны, утерянная могила; наконец, – череп, о принадлежности которого будут спорить столетья…
Но и об этом я не хочу рассказывать. Пускай отгадки ищут книгочеи и буквожоры, обгладывая чужие кости, утоляя нездоровое любопытство и получая свои тридцать сребреников.
Я продолжу.
*******
Ее звали Магдалена. Магдалена Хофдемель. Подруга Моцарта. На мой взгляд, такое имя совсем не вяжется с немецкой фамилией. Произнесенное чуть иначе, оно напомнило мне другую женщину - дочь перекрестка миров. Кожа той была смугла, волосы - в цвет южной ночи, глаза… И глаза той, другой, - были совсем иными. Но все равно они были чем-то неуловимо схожи. Сердечной болью?
Однажды Магдалена пришла ко мне. Вот так же, как мой сегодняшний гость. Только его привели ко мне тщеславие и похоть, ею же двигало сострадание.
Она говорила, я слушал...
Ее история банальна. Для любого времени. Люди не могут придумать ничего нового. Любовь, Власть, Корысть, Зависть, Жажда, Жизнь, Смерть…. Все. Причудливые узоры из одних и тех же фигур. Как в музыке: семь нот – и бесконечное число сочетаний.
 В ее взгляде – немая надежда и отчаянная решимость. Она обратилась ко мне по велению сердца, отчаявшись найти иную защиту. Ей – страшно. Я это вижу. Но как истинно любящая, она цепляется за любую возможность спасти любимого.
 Она не знает, что я – не тот, кто ей нужен. Ошибаются те, кто наивно полагает, будто я - вершу чужие судьбы. Нет, - на самом деле все идет своим чередом. Я лишь придаю событиям ту или иную окраску.
 Визит ко мне стоил ей многого, и она не ведает, какую еще цену придется заплатить.
 Я этого тоже не знаю пока. Все сложится само.
 - Итак, фрау Хофдемель, чего же вы хотите? – спрашиваю я после продолжительной паузы.
Тонкие пальцы женщины сминают кружевной платочек. Этот жест – единственное, что выдает ее напряжение. Интересно, каким она видит меня? Вероятно, ее воображение гораздо менее косно, чем у тех, что представляют меня эдаким козлоногим монстром с рогами. На долю секунды я смотрю ее глазами: вместо светлого зала с множеством дверей - плохо освещенная комната. Камин еле тлеет, у окна – клавесин, кресло... В кресле – темноликий худощавый человек: у него нечеловечески усталый взор… Ну, с обстановкой понятно, – она проецирует жилище своего возлюбленного. М-да… Может, у меня и в самом деле такой
взгляд?
 - Измените же что-нибудь… для него…. - тихо говорит она.
 - Что именно? - любезно спрашиваю я. На моем лице непроизвольно появляется саркастическая улыбка. - Любовь? Его сердце одарено способностью любить. Уже одно это делает его счастливцем. Деньги? – в этом месте я презрительно морщусь. – Ему достаточно того, что он имеет. Легкомысленный и честолюбивый, он не рачительный своим деньгам хозяин. Он не знает им цены. Если б душевные порывы его зависели от их количества... Но вам ведь известно, в чем заключен для него смысл жизни, - и вот тут-то Господь наградил его с избытком! Так что же могу добавить я?
 - Он скоро умрет, - обреченно говорит она. – Я это чувствую. Едва он вернулся в Вену, как ему стало хуже: головокружение, обмороки, тошнота. Он жалуется, что сил становится все меньше… Проклятый Зюсмайр! – с неожиданной злобой произносит она. – Верный ученик! Притворяется его другом, а сам высасывает из него соки! Будто бы мало ему Констанции!
 - Не повторяйте чужих сплетен.
 - Я не осуждаю ее!- слабо отмахивается просительница. – Да, когда-то Констанция любила его. Они во многом были похожи, - легкие, веселые… Теперь же он – просто неудачник. Что ей до его музыки?
 - Хотите продлить его дни? – перебиваю я.
 Она пытливо заглядывает мне в глаза.
 Я усмехаюсь:
 - А если это будут лишние года мучений? Ради чего?
 - Но его гений…
 - Возможно, он уже все сказал, - ядовито замечаю я. - Вашу хорошенькую головку не посещала мысль о том, что Господь милосерднее, чем люди привыкли думать?
 Она в волнении поднимается с места. В ее взгляде загорается недоверие, смешанное с удивлением.
Я делаю рукой неопределенный жест:
 - Менее всего хотел бы прослыть обманщиком.
«У Бога – людей много: умирает не старый, но поспелый…» - мог бы напомнить я. Но спорить с людьми - неблагодарное занятие.
 ****
 Магдалена ушла, не оглядываясь.

 Она заплатит изувеченным лицом. Не я тому виной: ревнивая Констанция шепнет словечко ее мужу. Я не назначал цены.
 Они сами – как и все остальные! - избрали свой удел.

 Но я устроил Моцарту красивую легенду.

 Последние дни мастера я наполнил работой, составлявшей суть его бытия, - и поверьте: сочинительство изрядно скрасило его муки. Свои угасающие силы он потратил на созидание. А люди - эти существа, чья память устроена так скверно, - запомнили не вспухший от яда труп, но таинственную историю про Человека в черном…
****
Вот и все. Мои легенды всегда с плохим концом. Для того, кто просит. Что далеко ходить? Вот, например, Сальери. Мало того, что прослыл отравителем, - замечу, совершенно незаслуженно! – так и дни свои окончил с помутившимся рассудком. А ведь всего-то и греха, что позавидовал … Я рассказал гостю и о нем, но мой сегодняшний проситель опять не уловил намека и начал торг.
Что ж, каждый сам вершит свою судьбу.
****
 … Над морем – вечер и буйство заката. Уходит еще один день из бесчисленной череды. В темной гуще вод тает багровое солнце, окрашивая небеса немыслимой палитрой красок. В такие часы я порой ощущаю неясную тоску - уход светила тревожит меня и печалит. Не от того ли я так люблю утро?
На веранде накрыто к чаю, расставлены на мраморной доске фигурки. Кстати, историю происхождения благородного напитка тоже придумал я. Да, именно ту, про вырванные веки... По-моему, получилось занятно. Мой собеседник того же мнения:
 - Ты всегда оригинален, Люцифер, - говорит он, и свечение над его головою пульсирует в такт бледным звездам. - Чем развлечешь меня в следующий раз?
 - Так, безделица… Замыслил веселую историйку для одного повесы. Для Дон Жуана. Он приходил ко мне сегодня. Прославлю его как величайшего дамского угодника. Надоели трагедии.
 - И в чем изюминка?
 - Он - бессилен и не получит чувственного наслажденья. Только мнимую славу. Впрочем, я был добр к нему и даже предлагал уйти. Но он счел, что душа – такой пустяк! А я устал напоминать, что раз ее можно продать, значит, она чего-то стоит.
****
 Темнеет. Мы наблюдаем за игрой гаснущего неба. Молчим: Он знает мои мысли, мне же – никогда не понять Его до конца.
 Край солнца еще горит – там, где сливаются две стихии. Я внезапно осознаю причину своей тоски: оно – смертно, а я – вечен. Кому из нас лучше?
Когда-то я сочинил Восстание ангелов и попытался занять пустующий трон. Ответом мне был этот остров, куда я сослан теперь. Иллюзия, придуманная мной.
Да-да! Мой остров, море вокруг, небо, солнце, – все это игра моего воображения. Иначе я увижу Пустоту и она поглотит меня. Но Отец мой милосерден и оставил мне эту лазейку. На что он надеется?
Но завтра у меня будет утро. И еще одно, и еще … И когда–нибудь я снова придумаю Легенду для себя.