Crux, nux, lux

Дождь шёл со вчерашнего вечера. Мелкий обложной дождь из тёмно-лиловой низкой тучи с серебристым отливом в южной её части. Туча нависла над новым городским кладбищем плотно, основательно, как будто навсегда. Лёгкий порывистый ветерок неслышно носился по укатанным асфальтом дорожкам и гаревым тропам, изредка раскачивал молодые берёзки, посаженные в этом году между оградок, шевелил венки на могилах.
Пёстрые заросли полевых цветов, буйствующие на незанятых до поры до времени участках, посерели и полегли, укрыв землю плотным ковром. Раскидистые полутораметровые репейники и те свернули колючие листья и склонили к югу свои безобразные шишки-головы в синих чепчиках.
Пахло близкой осенью. Шелест падающих капель приглушил обычный для открытых пространств звон пустоты. Влажный воздух освежал и успокаивал.
Согласно поверью, сегодня хоронили хороших людей: природа плакала, прощаясь. Хороших людей привозили каждый час, а то и чаще. Похоронные процессии распределялись по территории в соответствии с амбициями покойного и провожающих: кто-то ближе к воротам, кто-то рядом с часовней, остальные – в дальний северный угол, где кладбище граничило с полями и где жила стая наглых жирных ворон.
Вороны облюбовали для себя не только серый бетонный забор, они, не стесняясь, засиживали кресты и оградки, выжидая скорого лакомства, остающегося после скорбящих родственников на девятый и сороковой дни. Иногда вороны без видимой причины срывались в небо и поднимали галдёж на всю округу, но через минуту снова рассаживались, продолжая выжидать и обмениваясь лаконичными одиночными «Кар-р». На новоявленные траурные процессии они внимания не обращали, наживы с них никакой, лишь бы без оркестра с его похоронным маршем, от которого в птичьих жилах холодела кровь.
Очередная процессия прибыла без оркестра, зато с экспрессивным священником в чёрной рясе с большим, приятно контрастирующим, золотым крестом на груди. Вереница из двух автобусов и более десятка легковушек вытянулась вдоль главной аллеи почти на сотню метров.
Хоронили сразу возле дороги, в привилегированном ряду. Многочисленные родственники, друзья и знакомые покойного, со скорбными лицами, напряжённые, в предчувствии скорого неизбежного расставания, прятались под зонтами, прислушиваясь к причитаниям неутешной вдовы. Пожилые женщины, всхлипывая, нервно крестились.
Батюшка с требником в руках стоял возле гроба на специально постланной, дабы не испачкать обувь, картонке и громко читал молитву. Зонт над ним держал молоденький безбородый семинарист с большими, полными слёз, глазами.
– Господня земля и что наполняет её, – печальным баритоном пел батюшка.
– Вселенная и всё живущее в ней, – моргая влажными ресницами, дискантом тянул за ним семинарист.
Двое рабочих в брезентовых куртках, одинаковых замусоленных картузах и одинаково завёрнутых кирзовых сапогах курили в сторонке, опираясь на лопаты. Ещё один, с молотком и десятком длинных гвоздей в заскорузлых руках, стоял ближе к крышке гроба. Все трое абсолютно трезвые, как того требуют новые времена, – доходным местом приходится дорожить.
– А наш попик лучше поёт, чем этот Челентано, – ухмыльнулся один из копателей, кивая на заезжего священника.
– Отец Василий?.. Да вроде так же.
– Нет, лучше. У нашего всё быстрее получается, отлаженней. Землицей присыпал, «Чав бамбина» спел и счастливого пути…
– Не говори ерунды, у них у всех программа стандартная. И голоса у всех, по-моему, одинаковые. Просто погода плохая, а людей припёрлось море.
– Да ну! – отмахнулся критикан. – Какое это море? Тебя не было, когда на втором участке одного крутого засыпали, братвы провожатой понаехало, мать чесная, ты бы видел сколько! А тачки какие! Не кладбище прямо, а автосалон сделался. А венков понавезли ты бы видел каких… Опа, опа, ты смотри, – вдруг показал он на главную аллею, – Толян себе шляпу надыбал и плащик. Мушкетёр хренов, пять баксов мне, так он не соображает, второй год отдаёт, а сам…
– Не трогай его, пускай идёт себе своей дорогой…
Своей дорогой, мимо многочисленной группы зонтов, укрывавших родственников, друзей и знакомых покойного, очень быстро шёл немолодой мужчина среднего роста в серой широкополой и обвислой шляпе, надвинутой на косматые брови, и длинном прорезиненном дождевике зелёного цвета, закрывавшем кирзовые сапоги с завёрнутыми, как у гробокопателей, голенищами.
Он шёл, не разбирая луж, и возбуждённо улыбался, пугая встречных прохожих. Всклокоченная несвежая борода придавала его и без того некрасивому тощему лицу выражение отталкивающее и подозрительное. Лишь бесцветные глаза, светившиеся неожиданно искренней радостью, могли бы сгладить впечатление, но к сожалению, под шляпой глаз не было видно.
Мужчина заметно припадал на правую ногу, кряхтел и задыхался, но скорости не сбавлял, чтобы не отстать от своего попутчика, шедшего не по аллее, а как бы рядом, по бордюру или по обочине, присыпанной щебёнкой. Это был высокий широкоплечий парень в серебристой хламиде до пят. Капюшон закрывал пол лица, оставляя только сверкавшие в улыбке белоснежные зубы и волевой подбородок с гладкой, будто натянутой, кожей.
Парень шёл, не оборачиваясь, и поначалу вовсе не выражал желания разговаривать, но мужчина в шляпе не отставал, не умолкая ни на минуту.
– Меня Толяном зовут, Толиком, а вас? Ну, Анатолием Сергеичем, конечно, но я привык. Я так рад, что встретил вас, я поверить не могу, но я знал, знал, конечно, ведь я же чувствовал, просто доказать не мог… А вы, значит, забираете их, да? А как? А можно мне посмотреть? А куда вы их забираете? Это уже воскресение, да? Или… Ах! – он внезапно запнулся. – Постойте!.. А я не того? Вы не за мной пришли?!
Последний вопрос рассмешил парня, он дружелюбно улыбнулся, но ответил, так и не обернувшись:
– Не переживай, вон те двое с лопатами только что говорили о тебе, значит ещё не всё потеряно, – голос у него был раскатистый и чистый, как горное эхо.
– А когда же я?.. Впрочем, да, да, да, о чём это я, – забормотал Толик. – Не ваше дело знать времена или сроки…
Парень снисходительно ухмыльнулся и промолчал.
– А за кем же вы пришли, не за этим? Смотрите, сколько провожающих, хороший человек был…
– Этому рано ещё, пускай пообвыкнется в новом естестве, с запечатанным ничего не сделается. Страшно ему, конечно, но что поделаешь, так уж всё устроено, без нормализации нельзя. А вот тот молодой с лопатой тебя не любит.
– Это Вовка с Шуриком, я им всем деньги должен, вот они и злятся. А они вас тоже видят?
– Не думаю.
– А как же я вижу?
– Вот и я не пойму. Пробои в параллельных слоях случаются довольно часто, материя слишком тонкая, но с тобой какой-то странный случай. Раз ты погнался за мной, то как я понял, ты видишь только меня одного, а это необычно…
Парень неожиданно остановился и обернулся к Толику. Капюшон по-прежнему закрывал его лицо, но Толик почувствовал на себе пристальный взгляд, и не только на себе: как будто что-то тёплое пошевелилось внутри Толиной головы, опустилось по шее и остановилось в верхней части груди, надавив на сердце. Толику стало страшно.
– Не бойся, – успокоил его парень. – Ты вчера мог умереть. Сердце болело?
Толик согласно кивнул.
– Повезло тебе, защита у тебя мощная, но не собранная. Такая у юродивых бывает.
– А я и есть дурачок.
– Это хорошо, долго жить будешь…
Над западным участком ни с того ни с сего с криками взвилась стая ворон. Парень посмотрел на небо в той стороне и произнёс восторженно:
– Ах, какая умница, как пошла красиво!..
Он развернулся и продолжил движение, бросив на ходу:
– А деньги молодому отдай…
Толик рванул вдогонку, даже не обратив внимания на исчезнувшую хромоту и появившуюся взамен давно забытую лёгкость в теле.
– А почему Вовке? – спросил он, догнав парня. – Я ему всего пять баксов должен, а Шурику – двадцать. Да и остальным…
Парень удивился:
– Как же они решились юродивому деньги одолжить?
– Так я тогда не был ещё. Вернее, был, конечно, но незаметно. А отдавать мне нечего. Я теперь с деньгами дела не имею. Не можете служить Богу и маммоне… Я когда осознал, какое деньги зло, перестал с ними дело иметь, я теперь только за продукты работаю. Возле могилки, конечно, от пирожка не отказываюсь, и за упокой выпью, но деньги – ни в коем случае. Вчера вот, перед дождём, помог людям оградку поставить, они хотели денег дать, а я ни в какую – шляпу выпросил, а они мне и плащ отдали. Деньги – зло хорошим людям, только не деньги. Сказано в писании, что все подвижники воздерживаются от всего: те для получения венца тленного, а мы – нетленного! – цитируя, Толик поднял глаза в небо и потрусил туда же указательным пальцем.
– Ты давно на кладбище, подвижник? – с иронией поинтересовался парень.
– На этом от начала, уж третий год подвизаюсь, учу правду жизни, так сказать, ad maiorem gloriam Dei.(1)
– Ого, да ты и с латынью знаком?
– А как же! Правда, забывается уже, столько лет… Я ведь философский заканчивал в Москве, потом аспирантура, диссертация. Bene navigavi, cum naufragium feci...(2)
– Во как! И семья была?
– Это нет. Aut liberi aut libri...(3) Я перспективным считался, умным. Не пил, не курил, спортом там, самбо то есть, занимался. Надо стать выше человечества силой, высотой души – презрением… – Толик стеснительно хихикнул. – Я по Ницше защищался. Слабые и неудачники должны погибнуть… Хи-хи… А потом, потом…
Толик задумался и вдруг тяжко вздохнул. С минуту он шёл молча, хмурился и нервно покусывал губу.
– Так что потом? – спросил парень.
– Я не помню… – Толик дёрнулся, как освободившаяся пружина, и заговорил извиняющимся тоном. – Я умный был, честное слово, перспективный, не пил, не курил, а они. А они… А я лучше был, я лучше всех был, сильный, ловкий, можете мне верить, я самый перспективный был, я диссертацию, да, я диссертацию защитил, – Толик говорил всё быстрее и громче, начиная задыхаться и местами срываясь на визг. – Я спортом занимался, я сильный был, да-а… Самбо, знаете, самооборона без оружия, знаете, какой я ловкий был. И умный, я перспективный был, не пи…
Парень резко остановился, взмахнул рукой, проведя круг над Толиком, и тот замолчал, тяжело дыша. Парень подержал руку у его груди и Толик успокоился, через минуту взгляд его просветлел, он заулыбался.
– А молодому деньги всё-таки отдай, – сказал парень и пошёл дальше, – злой он и завистливый, это из-за него ты чуть не умер. Нехорошие у него мысли, чёрные. От убийства ты закрыт, но каким-то образом вчера произошёл пробойчик на верхнем уровне восприятия твоего биополя, причём, странно совпавший с частотным колебанием энергии четвёртого уровня моего воплощения. Понял?
– Нет.
– И правильно. Я пробой подлатал, но до вечера ты меня пока будешь видеть и слышать.
– Как до вечера? А потом?
– Потом – всё, потом ты станешь нормальным человеком, – парень слегка повернул голову, как будто покосился на Толика. – В смысле, будешь снова видеть только то, что людям разрешается.
– Зачем?! – закричал Толик, скривившись, как от боли. – Зачем? Я так счастлив, что вижу вас.
– Нельзя. Это слишком опасно. И для тебя, и для меня… Но мы, кажется, пришли.
Парень свернул с аллеи и направился к одной из свежих неогороженных могилок под самым забором. Возле покрытого цветами холмика стояла пожилая пара. Старик, опираясь на белый металлический крест, другой рукой держал большой зонт с двумя проваленными спицами, а старуха, наклонившись, собирала остатки поминальной трапезы. На бетонном заборе, невдалеке за их спинами, тихо сидела ворона-разведчица.
Не доходя метров десять, парень остановился:
– Вон там наша, – сказал он Толику. – Подождём, пока соседи попрощаются, и можно отправлять, у неё никого не осталось.
Словно услышав его слова, старик обернулся и что-то сказал супруге. Та посмотрела на них, близоруко прищурившись, помахала рукой, призывая подойти.
– Нас зовут, – сказал Толик, вопросительно глянув на парня.
– Тебя зовут, – ответил тот, ударяя на слове «тебя». – Иди, выпей, только не долго, не задерживай их.
– Молодой человек, – нетерпеливо проскрипел старик, – не откажите выпить чарочку за упокой души рабы божьей Ангелины.
Толик подошёл, сутулясь, снял шляпу, стеснительно кивнул, принимая рюмку из рук старушки.
– Благодарствуйте.
– Выпей, сынок, за нашу золотую соседушку, Ангелину Григорьевну, редкой души женщина была, царство ей небесное, – сказала старушка тихим и нежным голосом.
На Толика будто ветерок дунул из детства. Он посмотрел в её воспалённые глаза и ещё больше ссутулился. К горлу подкатило что-то большое, раздирающее душу.
– Царствие небесное, – пробормотал он, ещё раз кивнул, плеснул на могилку несколько капель, остальное одним махом опрокинул в рот. Взял предложенный бутерброд и вдруг, точно опомнившись, что забыл сделать что-то очень важное, быстро и неразборчиво забормотал:
– Упокой, Господи, душу усопшей рабы Твоей Ангелины и прости ей все согрешения вольная и невольная, и даруй ей Царствие Небесное.
Закончив, Толик трижды перекрестился широким крестом и откусил бутерброд. Комок от горла отошёл.
– Иди под зонтик, сынок, – сжалился старик, глядя на его мокрую голову.
– Благодарствуйте, – Толик смахнул воду со лба и оглянулся, парень ждал по-прежнему, наблюдая со стороны своим невидимым взором.
– Я пойду, а то у нас дела. Благодарствуйте, – повторил Толик и отошёл, натягивая шляпу.
Старушка перекрестила его спину, тяжело вздохнула.
– Ну что, я недолго?
– Молодец, – парень снова был сдержан и больше не улыбался.
Толик присел на чью-то свежую, ещё не окрашенную, оградку, и дожёвывал бутерброд:
– Старики говорят, золото-женщина была.
– Я знаю.
– А я сразу догадался, что вы за хорошими приходите. А плохих кто забирает? Или вы их в другую партию и по этапу? Всё правильно, cuique suum (4)… – Толик громко рассмеялся над своей шуткой.
– Помолчи, на тебя старики косятся, – в голосе парня прозвучало недовольство. – Идём, прогуляемся, пока они соберутся.
Парень, на этот раз не спеша, двинулся мимо могил в дальний конец кладбища, не оборачиваясь и не реагируя на новые вопросы Толика. Возле одного полностью обложенного венками холмика он остановился.
– Потерпи, миленький, – произнёс он ласковым жалобным голоском, который совершенно не шёл к его волевому подбородку. – Завтра я тебя заберу.
Парень несколько раз провёл рукой над могилой, будто разглаживая морщины на постели, потом застыл, бормоча что-то всё тем же детским голосом.
– Хороший человек был? – спросил Толик после паузы.
– Очень. Заслуженный: честный, добрый, справедливый и перед Всевышним смиренный. Сейчас чист и лёгок, – к парню вернулся его раскатистый голос, а тон стал восторженным. – Защита у него какая сильная! Именно такое пополнение нам и надо. Или из таких как та Ангелина, – он обернулся на её могилку. Старики, под ручку, уже выходили на аллею. – Идём, она ждёт.
Парень опять шёл быстро и Толик по раскисшей грязи еле поспевал за ним.
– Знаешь, сколько Ангелина натерпелась в жизни, всех потеряла, и кто старше был, и кто младше. Никого не осталось. Да не сразу, а по одному и с мучениями. Сама болела, – рассказывал парень на ходу.
– Судьба… – вздохнул Толик.
– Сама виновата. Сильная она и гордая, мешало это ей, с таким добрым сердцем могла другую судьбу иметь. Но всё вынесла, всё приняла, до последней капли горя. Чиста теперь, как капля росы в райском саду…
– Ясное дело, сломаешься от такой жизни…
– Ты по себе не суди, её гордость никуда не делась. Исчезло самомнение, то, что вы называете superbia (5), а честь и достоинство остались. Просто она зрячая теперь, истинно мудрая, отличает откуда ноги растут, а откуда крылья. Поняла к старости, что любовь многогранна и безгранична, и распространяться должна на всех. При жизни, конечно, бедняжка помучилась, зато закалка у неё – херувимы позавидуют, лёгкая, но прочная, как кристалл. А Наш любит тренированных. То-то!.. Всё, на могилке тебе делать нечего, так что стой здесь и молчи. Понял? Чтоб ни слова!
Толик кивнул и зачем-то снял шляпу. Вытер ладонью бороду, снова натянул шляпу на брови и приготовился наблюдать.
На могильном холмике Ангелины уже копошилась, дождавшаяся своего часа, ворона. Она оглянулась на подходившего парня, схватила в клюв кусок хлеба и, шумно хлопая крыльями, вернулась на забор. Убедившись в серьёзных намерениях парня, ворона возмущённо каркнула и улетела вглубь кладбища, где собралась крикливая стая её сородичей.
Парень подходил к могиле медленно, бормоча что-то, чего Толик никак не мог расслышать со своего места. Потоптавшись в нетерпении, Толик махнул рукой и стал тихонечко подкрадываться, пока не остановился в пяти метрах за спиной парня. Затем сдвинулся чуть левее, чтобы лучше видеть, замер и напряг слух.
Парень склонился над холмиком и снова заговорил ласковым тоном, но уже без жалости в голосе, а с добродушием и нескрываемой радостью:
– Ну здравствуй, Ангелинушка! Здравствуй, моя маленькая! Не бойся, дорогая моя, сейчас, сейчас твои мучения закончатся. Кто я, знаешь?.. Правильно. Веруешь?.. Теперь уж конечно, – он рассмеялся заливисто, словно колокольчик прозвенел. – Радуйся, Ангелинушка, не зря мучилась, у меня записана, значит, – лёгкая, годишься. Я сейчас тебя распечатаю, молитвочку прочитаю, и ты полетишь, радуясь. А там наши тебя встретят и всё расскажут, всё объяснят…
Парень вытащил из-под хламиды и положил на могилу шестиугольную печать с выпуклым равносторонним крестом, затем выровнялся, протянул руки перед собой ладонями вверх и забормотал молитву.
Толик, в надежде расслышать получше, сделал робкий шаг вперёд, но в этот момент парень громко произнёс «Аминь» и поднял печать… Вороны по всему кладбищу с криками сорвались в небо.
На первый взгляд ничего такого не произошло, не было ни вспышки, ни грохота. Просто, горячая волна, ударившая Толику в лицо, подбросила его и завалила на спину…
Парень смотрел ввысь и улыбался совершенно счастливой улыбкой, как улыбаются дети, запускающие воздушного змея.
– Ух, классно пошла. Молодец, Ангелинушка! – восхитился он. – Хороша!..
Лёжа на спине, Толик тоже смотрел в небо и видел, как стремительным вихрем на мгновение разорвало тучу, яркий солнечный лучик мелькнул в падающих каплях и разлетелся над землёй тысячей алмазных осколков.
– Crux, nux, lux (6), – прошептал он и зажмурился.
– Эй, подвижник, тебе же было сказано не подходить, а? Я так и знал, что раз ты меня видишь, то и момент пересечения слоёв почувствуешь. Хорошо, что не ослеп.
Толик открыл глаза. Парень прятал под хламиду печать, продолжая улыбаться безмятежной улыбкой ребёнка, даже ямочки появились на щеках. Удачно выполненная работа отразилась на его настроении, изменившемся заметно в лучшую сторону, он расслабился, а тон обращения к Толику стал практически дружески-фамильярным:
– Вставай, вставай давай, ты не ангел ещё, чтобы без последствий в луже валяться. Вставай, следующая отправка часа через три будет, но на другом конце кладбища. Впрочем, если ты испугался…
– Нет, нет, я встаю, – Толик, кряхтя, опираясь на локти, поднялся с раскисшей земли.
Дождевик на нём поменял защитный зелёный цвет на маскировочный тёмно-серый, с чёрными, в глинистых разводах на спине, пятнами. В пятнах оказались лоб, правая щека и торчавшая веником бородёнка. Толик кое-как вытер об штаны руки, размазал грязь по лицу. Шляпа, слетевшая во время падения, продолжала киснуть в луже, Толик с силой выжал её обеими руками и натянул бесформенную тряпицу на уши. Виновато посмотрел на парня, пожал плечами:
– Как говорится, monstrum in fronte, monstrum in animo (7).
– Ну-ну, не наговаривай, чудовище из тебя уже не выйдет, юродивым это не грозит. А грязь телесную только люди видят, придёт время и она к тебе перестанет цепляться. Если заслужишь, конечно. Попадёшь к нам, будешь всегда чистеньким. Ангелом ты не станешь, но для примера, посмотри на меня повнимательней.
Парень многозначительным жестом указал на свою девственно чистую накидку. Лишь теперь Толик обратил внимание: на серебристой хламиде не то что не было ни одного пятнышка грязи, она ещё и была абсолютно сухой, хотя дождик не прекращался ни на минуту. Фокус заключался в том, что капли просто исчезали в серебристой материи, ещё точнее, пролетали сквозь неё, впрочем, не причиняя парню какого-либо вреда.
«И зачем ему капюшон?» – не без зависти подумал Толик.
– Чтобы новопризванные души не испугались моего лучезарного взгляда… Ну всё, догоняй, – сказал парень и пошёл в сторону главной аллеи.
Толик развернулся с пробуксовкой и поспешил за ним.
– А ног у вас нет вообще или вы просто летите над землёй? – крикнул Толик, обратив теперь внимание и на отсутствие после парня следов.
Перед аллеей парень остановился.
– Как же без ног-то? Мы все созданы по образу и подобию Всевышнего, не только люди, – он громко рассмеялся. – Шучу, есть у меня и ноги, и крылья, и многое такое, чего люди пока даже представить не могут.
Подошедший Толик с ним спорить не стал:
– Всему своё время и время каждой вещи под небом, – важно изрёк он и стал счищать об бордюр налипшую на сапоги грязь. – Да уж, в такую погоду лучше летать.
– Летать хорошо в любую погоду.
– И я буду летать, когда придёт моё время?
– Если будешь лёгким, то обязательно полетишь. Всё от…
– А вы какой ангел? – не дослушав, спросил Толик. – Серафим, Херувим или Силы?
– Пошли, книжник, Небесную иерархию я тебе по дороге поведаю.
Парень свернул на аллею и заскользил над бордюром. Дорога была уже свободна от машин и людей, все траурные процессии разъехались на поминальные мероприятия, разошлись и, подгоняемые дождём, отмечавшие девятый и сороковой дни. Даже ветерок исчез.
Туча опустилась и стало по вечернему сумрачно. Унылые берёзы бессильно клонились к земле. Капли неслышно шлёпали по лужам, свежим могилам, сиротливо торчащим металлическим крестам. Грустно мокли сложенные в пирамиды венки.
Лишь неугомонные вороны нарушали кладбищенскую тишину, они нагло хозяйничали в мусорных баках, выставленных вдоль аллеи, и бессовестно громко перекрикивались.
На асфальте Толик перестал буксовать и всё равно еле поспевал за парнем, отчаянно помогая себе руками, как спортсмен-скороход. Про обещанную Небесную иерархию он, вероятно, сразу и позабыл, потому как засыпал парня новыми вопросами, ответов на которые, похоже, тоже не ждал:
– А это правда, что Сатана бывший ангел? Так сказать, e pluribus unum (8), да? А вы его видели? А где он сейчас? Простите, что спрашиваю, просто накопилось, про него ведь разное говорят. Одни, – что в огненное озеро брошен, другие, – что он давно всю Землю захватил, и теперь, чтоб его убить, надо Землю уничтожить. А ещё говорят, что он до сих пор бегает от Божьего гнева, разлетелся на молекулы, засел в каждом из человеков и точит их изнутри. А я думаю, что он не в каждом из нас, то есть я думал, конечно, что он не в каждом, а лишь в некоторых, и он не прячется. Но он тебя не тронет, если не бояться его. А я его и не боюсь. Мне Христос помогает. А первый раз я испугался, да! Ещё бы, я ведь тогда думал, что я сильный, спортом занимался, да и умный был, перспективный, диссертацию защитил, а тут Сатана пришёл и хотел душу забрать, и я испугался. Он ведь не страшный совсем, а я испугался. Он потом часто приходил, а я … я … я пытался скрыться, а он… он …
Всё это время парень шёл, не оборачиваясь, и со стороны казалось, что он и не слушает вовсе Толины сумбурные излияния, понимая, что человеку просто хочется выговориться. Но как только тот стал задыхаться, парень сразу остановился и привычным взмахом руки успокоил его.
Через минуту они уже продолжали путь, сначала медленно, как на прогулке, потом всё быстрее и быстрее. Некоторое время Толик шёл молча, лишь вздыхая иногда, затем он снял шляпу, обтёр ладонью лицо и снова заговорил:
– А вы можете научить меня какому-нибудь чуду? Вот вы, уважаемый, существуете, хоть я и не знаю, как вас зовут, но если я скажу кому, не поверят. А если бы я им чудо показал, поверили бы. Как пить дать поверили бы. Они ведь хорошие люди, просто поверить не могут, не дал им Господь дара, а мои слова для них что – пустой звук, подумаешь, дурачок болтает. Я понимаю, конечно, что верить надо без доказательств, я то эту доктрину быстро освоил, но если б других подтолкнуть как-то. Например, если б я им молнию из руки, ба-бах (!), вот бы они поразились. А ещё лучше, как Моисей, из палки змею сделал, ш-ш-ш (!), нет-нет, лучше, как Иисус, воду в вино превратить, тогда уж точно поверили б, никуда не делись бы. Научите меня делать вино из воды. Пожалуйста, я вас очень прошу…
Парень отнёсся к нескромной просьбе, как к шутке, слегка ухмыльнулся и прибавил скорости. Но он ошибся, Толик так загорелся новым желанием, что догнал его и попытался ухватить за плечо:
– Пожалуйста, подождите… – Толик протянул левую руку, но та провалилась в парне, как в пустоте, и в ту же секунду острая боль пронзила его ладонь.
Толик вскрикнул и остановился, разглядывая скрюченную судорогой кисть. Неожиданно по его грязным щекам потекли слёзы, крупные, как горошины, очень скоро они закапали с дрожащей бороды.
– Ну, ты точно дурачок, а не юродивый! – рассерженно произнёс парень. – Если ты меня видишь и слышишь, то, значит, и чувствуешь. Вот балбес, прости Господи! А ну, вытяни руку и стой спокойно, не дёргайся.
Толик снова почувствовал на себе его магический взгляд. Тёплая волна пробежала вокруг головы, опустилась по шее и, разделившись надвое в плечах, устремилась к кистям. Пальцы стали разжиматься, но внезапно тепло исчезло и вернулась сильная боль.
– Да вот, увязался на моё сияние, – сказал парень куда-то в сторону, – у него пробой, совпавший с моей четвёрткой. Но больше он никого не видит, ты когда-то встречал такое? – парень помолчал, потом продолжил. – Надо же, я и не слышал, что такое бывает… Но всё обошлось?.. Да это он сам, влез сзади в мою защиту, чуть не сгорел, я еле успел среагировать… Жалко его, он и так Нашим обижен, облегчают его юродствованием… У меня ещё одна сегодня, сейчас этого несчастного восстановлю и пойду к ней… Ну, давай…
Парень повернулся к Толику, сверкнул своей белоснежной улыбкой:
– Ну что, чудоискатель, продолжим?
Тот стоял всё это время неподвижно, как нашкодивший ученик перед директором, вжимая в плечи голову с дрожащей бородой. На этот раз тёплая волна достигла пальцев. Через две минуты Толик перестал чувствовать боль и свободно крутил кистью.
– От артрита я тебя тоже избавил, – сказал парень, – это мой маленький подарок. И наверное, будем прощаться, мне теперь в часовню придётся зайти, восстановиться после общения с тобой.
– Я с вами пойду, я больше не буду мешать, – умоляющим голосом попросил Толик.
– Да ты всё равно через полчаса меня перестанешь видеть.
– Ну и что, я до конца буду с вами. Я больше не буду мешать.
– Ну, как хочешь, только если отстанешь, я ждать не буду.
Парень развернулся и заскользил в сторону часовни так быстро, что Толику пришлось почти бежать за ним. Задавать вопросы на такой скорости он не мог, да и молча, он всё равно не выдержал и стал отставать.
Вдалеке, в самом начале аллеи показался ещё один запоздалый катафалк с вереницей автобусов, составлявших внушительный похоронный эскорт. Миновав часовню, они остановились, а спустя несколько минут раскрытые зонтики буквально запрудили аллею. Появились медные инструменты духового оркестра. Громко заплакали женщины.
В такой толпе Толик наверняка потерял бы парня, но тот вдруг сбросил скорость и заговорил сам с собой:
– Ай-яй-яй! Не может быть! Неужели ещё одного проворонили?! Какую силищу потеряли…
– Что случилось? – поинтересовался запыхавшийся Толик.
– Что случилось?! – переспросил расстроенный парень. – Да ты знаешь, кого это привезли? Очередного несостоявшегося святого! Какая силища загублена, какой потенциал! Ах, какая жалость!
– Да что с ним произошло, вы можете объяснить?
– Какая жалость! – продолжал сам себе сокрушаться парень. – Здорово его мутные обработали, ничего не скажешь, обложили по всем статьям.
– Вы меня простите, Бога ради, но я не совсем понял, что с этим человеком произошло? Объясните мне, пожалуйста, – ещё раз попросил Толик.
– Зачем оно тебе? – отмахнулся парень. – Ты и так уже слишком много знаешь.
– Я вас очень прошу. Я умоляю вас. Ну, пожалуйста…
– Да не надо людям всего знать.
– Я никому не скажу! Ну, пожалуйста! – Толик умоляюще сложил руки на груди. – Ну хоть чуть-чуть!
– Да не ори ты, на тебя люди оглядываются. Вот пристал! Нет здесь никакого секрета, так – технические нюансы. Ну ладно, слушай, тебе всё равно никто не поверит. Этот несчастный, которого привезли в лакированном гробу, в своё время родился с потенциалом святого, potentia sanctorum. Он мог стать пророком, вести людей за собой, наставлять на путь истинный, лечить мог и многое-многое другое мог делать. Хм, он мог – он должен был! Увы!..
Парень покачал головой:
– Видишь эту толпу, они искренне сожалеют о его смерти, его все любили, но поверь мне, он в своей жизни не сделал и десятой части того, что мог, так его мутные обработали.
– Кто обработал?
– Мутные. Это такие создания… Хорошо, что ты их не видишь… В общем, – они не с нами. Раньше мы на них и внимания-то не обращали, но в последние времена они научились всяким хитростям, вычисляют рождение больших потенциалов и обкладывают их таким количеством соблазнов, что те с младенчества тяжелеют до безобразия, так что в дальнейшем им больше, чем быть просто хорошими людьми, и не светит. Очень часто стало случаться, что мы их и поднять не можем.
В этот момент оркестр громко затянул похоронный марш. Парень с Толиком подошли уже к провожающим вплотную и остановились. Парень продолжал сокрушённо качать головой:
– Ай-яй-яй, неужели совсем пропал? Подожди меня здесь.
Пробиться сквозь ощетинившуюся зонтами толпу материальному Толиному телу было бы сложно, зато парень исчез буквально на минуту и вернулся слегка приободрённым:
– Тяжёлый, для нас очень тяжёлый, но мутным тоже не достанется. Перебьются, паршивцы, не смогли они его на свою сторону переманить.
– Он для них тоже тяжёлый?
– Нет, здесь дело в другом. Мутным достаются только сознательные грешники, всё понимавшие и даже не пытавшиеся каяться, вы про таких говорите – продали душу дьяволу…
– Он ко мне тоже приходил! – выкрикнул Толик. – Но я не согласился, я стал прятаться. Я испугался, но он по себе не страшный, просто он душу хотел, а я… я… я…
Пришлось парню снова прибегнуть к своим способностям для успокоения неподкупного спутника.
– Надоел ты мне, юродивый, – честно сказал он, когда Толин взгляд просветлел. – Ты уже литр энергии с меня высосал.
Толик улыбнулся и произнёс с пафосом:
– Лучше встретить человеку медведицу, лишённую детей, нежели глупца с его глупостью, – и тут же добавил скороговоркой. – Венец мудрых – богатство их, а глупость невежд глупость и есть.
Парень слегка опешил от внезапной вспышки самокритики, а Толик продолжил самобичевание:
– Отойди от человека глупого, у которого не замечаешь разумных уст. Мудрость разумного – знание пути своего, глупость же… – и вдруг, оборвав цитату, он совсем неожиданно спросил. – И часто пророки рождаются?
Парню понадобилось несколько секунд, чтобы понять смысл вопроса.
– Рождаются, – ехидно ответил он после паузы, – и пророки рождаются, и юродивые.
Замолчал оркестр и сразу стали слышны надрывные причитания женщин, началось прощание с покойным.
– А с этим что будет? Вы не поднимете, мутные не заберут. – Толик снял шляпу и перекрестился. – Сгниёт бедняга…
– Ты смотри, – удивился такой разумности парень, – молодец, сообразил. А говоришь, дурачок. Нет, этого несчастного заберут Невидимые, они сильные, кого хочешь потянут.
– В чистилище, что ли? На исправление?.. Там и вправду девять кругов?
Парень весело хмыкнул:
– Ты что, Данте начитался? Вот тебя твои знания грузят. Запомни, никто из живых людей на Земле не знает в точности, как и зачем всё устроено. Люди знают лишь видимую часть и ощутимую, а невидимую и десяти процентов не знают, даже самые святые не знают. Не дано это людям, как и нам не дано знать, кто такие Невидимые и чем они занимаются!
– Так вы тоже не знаете, куда забирают вот этих…, вот таких?.. – Толик растерялся, не зная, как правильно определить категорию покойного.
– Не знаем. Но радуемся, когда поднимаем души лёгкие и крепкие. А тебе мой совет, чтобы стать легче…
Сразу несколько женщин неистово закричали. Толик посмотрел в их сторону, там его знакомые кредиторы-гробокопатели опускали неудавшегося пророка в землю. Толик трижды перекрестился.
Когда он обернулся, парня уже не было.
– Я вас больше не вижу, – Толик покрутился вокруг и тяжело вздохнул. – Я вас больше не вижу.
Он натянул шляпу на самые брови, ещё раз вздохнул и быстро пошёл по аллее, размахивая руками.
Дождик усиливался, рябые лужи покрылись бульбами, сильней задрожали венки на могилах. Сырой воздух стал прохладным и тяжёлым.
На северной окраине кладбища с криками сорвалась в небо стая наглых жирных ворон. Толик мельком глянул в ту сторону и вдруг, не сбавляя хода, заговорил с кем-то невидимым:
– Здравствуйте, меня Толяном зовут, Толиком, а вас?.. Ну, Анатолием Сергеичем, конечно, но я привык. Я так рад, что встретил вас, я поверить не могу, но я знал, знал, конечно, ведь я же чувствовал, просто доказать не мог…

1 (К вящей славе Господней (лат.) – Девиз иезуитов.)
2 (Хорошо плыл, когда потерпел кораблекрушение… (Зенон-стоик), (лат.))
3 (Или дети, или книги (лат.))
4 (Каждому своё (лат.))
5 (Гордыня (лат.))
6 (Крест, ядро, свет (лат.))
7 (Чудовище по виду, чудовище в душе (лат.))
8 (Один из многих (лат.))