Сделка с Богом

«Долбанный автомат», - равнодушна сказала худая девушка в потертых джинсах, висящих на бедрах, и бросила на пол кредитку. К ней подошел мужчина бальзаковского возраста, молча поднял карту, подтянул висящие джинсы, взял ее за руку и повел к стойке регистрации.
- Меня всегда укачивает в самолете. Я хотела купить леденцы и Колу, чтоб не так тошнило, а в этом долбанном аэропорту не принимают доллары. А эта долбанная карта… Долбанный город…
- Чтоб не тошнило, нужно есть что-то, помимо Колы и леденцов, - не дал он ей договорить и протянул тысячу одной бумажкой – «Иди, купи себе поесть».
Через пять минут она вернулась с банкой Кока-колы. Он ухмыльнулся: «Я так и знал. Что ж, умирай с голоду, если хочешь». И снова подтянул на ней спадающие джинсы.
Они прошли регистрацию и сели в самолет. Через три часа они будут в Париже. Их там ждет работа. Он когда-то был преуспевающим бизнесменом, но потом разорился. У него была молодая жена и антикварный салон в Москве. Она когда-то была студенткой факультета журналистики и ведущей молодежной рубрики в газете, у нее был любимый и любящий мужчина. Его также, как и ее сегодняшнего спутника, звали Николаем. Когда они расстались, ему было также, как и ее сегодняшнему спутнику, 50. Их расставание и ее увольнение произошли в один день. За 2 дня до ее дня р?
 ?ждения, 22 января, это она хорошо помнит. А через 2 дня она стала совершеннолетней.
-Дашка, лететь еще долго. Расскажи что-нибудь. Что ты все время такая грустная? Расскажи о самом хорошем дне в своей жизни. Был такой? – господин в деловом костюме пытается завести с ней беседу и хоть как-то развеять скуку предстоящего полета.
- Да, был.
- Ну так расскажи…
- Дай еще штуку и расскажу.
- Рублей?
- Нет, блин, евро. Рублей, конечно, дядь Коль, я ж не такая наглая…
- Ну держи, - достал он из кармана еще одну тысячу, одной бумажкой. Только рассказывай честно. Хочется узнать о тебе хоть что-нибудь, - сказал он и приготовился слушать.
- Это был обычный зимний день. У нас зимы не такие, как у вас, в Москве. Мягче намного, и снег редко бывает, а в тот день так намело… Я радовалась снегу, как ребенок. А, впрочем, я и была ребенком, просто уже в 16 я начала работать. Журналистом в газете.
- Дашка, я ж тебя просил, рассказывай честно, каким журналистом в 16 лет, - перебил ее он.
- Ну хорошо, тогда не буду рассказывать вообще, если не верите, - обиделась она.
- Ладно, ладно, рассказывай….
- Так вот, школу я окончила экстерном, в 16, училась почти на «отлично». Мне хотелось быстрее стать взрослой, я мечтала об этой работе, именно в этой рубрике, именно в этой газете. Я тогда и представить не могла, что стану ее ведущей. Я вообще за те два года осуществила все свои детские мечты, и даже больше. У меня было столько счастливых дней. Столько не у каждого бывает за всю жизнь. Впрочем, о самом счастливом дне…
Это была командировка. Одно из первых моих редакционных заданий. Я уже получила тогда эту рубрику, и каждый день просыпалась с ощущением какой-то нереальности: неужели я работаю в этой газете, неужели у меня своя собственная рубрика, неужели… Ах да, забыла сказать. Я была безмерно влюблена в своего редактора, а он любил меня.
- А… С этого надо было и начать. Редактор был любителем нимфеток, а ты его протеже, - засмеялся Николай, и явно заинтересовался продолжением рассказа Даши. – Он был твоим первым мужчиной?
- Да, был. А самый счастливый день был, когда он лишил тебя невинности? Расскажи, как это было? На столе, в его рабочем кабинете, я угадал?
Приятную улыбку на ее лице сменила привычная для нее легкая ухмылка.
- Отстаньте, дядь Коль, - сказала она и отвернулась к иллюминатору. Они пролетали над западной Европой. Стюардесса разносила легкий завтрак и газеты. Голодные пассажиры набрасывались на еду с аппетитом, хоть для завтрака время было еще совсем раннее. Ее спутник попросил еще один стакан красного вина и газету. Читать он ее не стал, просто взял, чтобы казаться солиднее, что ли. Она ничего брать не стала. Просто пила свою Кока-колу.
- Дашка, точно кони двинешь когда-нибудь от этой гадости, - сказал он, жадно уплетая булочку с маслом и с сервилатом.
Она вежливо улыбнулась. Больше они не разговаривали. Лететь было еще час. Она засунула наушники в уши и решила восстановить в памяти тот самый счастливый день, о котором он просил ее рассказать.
Это было, как она уже успела сказать, одно из первых ее редакционных заданий. Нужно было написать материал о том , как живет молодежь в глухой деревне, ехать до которой от областного центра было несколько часов. «Надо же, это больше, чем нам сейчас лететь до Франции», - подумала она. Это было такое же раннее зимнее утро, 4 года назад.
Он, ее редактор, заехал за ней домой. Она не спала почти всю ночь в ожидании этой встречи. Представляла, как откроет дверь, репетировала, как скажет «Привет!» возле зеркала, перемеряла все свои немногочисленные наряды и думала, как бы ей уговорить его не заставлять ее надевать шубу. А в 5 утра, даже взбудораженный безудержной юношеской первой любовью, организм не выдержал, и Даша все-таки заснула. В 5:15 он уже звонил в дверь. Она проснулась не сразу. Встретила его заспанная, в пижаме, испуганная за свой внешний вид и в то же время такая счастли?
 ?ая, что он пришел. Он обнимал ее прямо в дверях. Она повисла у него на шее. «Ух ты, какие мы сонные, какие у нас пухленькие щечки, какая ты забавная, Дашенька», - говорил он и целовал ее в глаза, трепля за обе щеки. Он принес ей ее любимую молочную шоколадку и козьего молока. Специально заехал вчера после работы на рынок, чтобы купить ей этого молока. Он считал ее совсем ребенком, и считал, что детям оно полезно. Она считала себя толстой (она и, правда, тогда была на 10 килограммов толще, чем сейчас, и была нормального телосложения), но от молока все
 равно не отказывалась, потому что его считала своим кумиром, а раз уж он говорит, что это ей нужно, значит – нужно пить. Он относился к ней, как к дочке. Она к нему, как к отцу и к мужу, в одном лице. У нее не было правильных представлений о нормальной семье, поскольку отца своего она никогда не видела, а мама ее удачно вышла замуж и уехала куда-то за границу к мужу. Куда именно, она даже толком и не знала.
Даша осталась в 16 лет одна в трехкомнатной квартире, с приличной, особенно для своих лет, зарплатой и студенческим билетом одного из лучших вузов. Сверстники ей очень завидовали и говорили, что Дашке страшно повезло, в 16 лет быть такой самостоятельной! Она тоже на жизнь не жаловалась и наслаждалась каждой ее секундой, как будто бы чувствовала, что может в один миг всего этого лишится… Иногда она могла всплакнуть о маме, но когда видела глаза своего любимого, свои статьи на первой полосе лучшей областной газеты, пересчитывала деньги в кош
 ельке, грусть ее быстро исчезала.
Он, редактор, откровенно жалел Дашу, как будто бы чувствовал, какую боль причинит ей однажды… Это на подсознательном уровне. А сознательно ему было жалко ее, потому что до 16 она не видела в жизни ничего хорошего. Он, по ее рассказам, понимал, что девочка была вечной абузой для своей матери, которая оставляла ее то у тети, то у дяди, то у бабушки… Он видел, насколько замкнутой и неуверенной в себе была Даша, насколько слабое у нее здоровье, насколько она привязчива. Он видел, что у нее нет ни одной подруги и никаких увлечений, кроме него. «Заче?
 ?, интересно, рожают нежеланных детей?», - думал он про себя, глядя на Дашу. «Чтобы она всю жизнь вот такая вся, неприкаянная ходила и влюблялась в пятидесятилетних женатых мужиков. Зачем?», - и сердце его сжималось, когда он смотрел в ее огромные голубые глаза. Но еще больше его терзала та мысль, что он занимается с ней сексом. Каждый раз он обещал себе, что это будет последний, корил себя, называл извращенцем, но потом все повторялось снова и снова. Она просила. Да и он не хотел лишаться еще одного удовольствия в жизни. Он привыкал к ней, и как к
 женщине, в том числе. Он боялся, что если она не будет делить постель с ним, то будет спать с другим. В конце концов, он был мужчиной, а не господом Богом, поэтому все плотские удовольствия и чувство собственности было ему не чуждым.
…Но вернемся к тому самому счастливому дню. Она, нехотя, выпила козье молоко. Он, конечно же, заставил ее надеть шубу. Они поехали в деревню. Водитель дядя Слава, хмурый, затюканный жизнью мужик, проклинал все и вся: дороги, дураков, дураков на дорогах и тех, кто дал им это задание. Редактор сидел рядом с Дашей и учил ее собирать материал на месте. Даша пыталась впитать каждой клеточкой своего тела аромат его парфюма и машинально пыталась сесть ближе к нему. Дядя Слава не замечал, как хорошо им сейчас вдвоем и высказал редактору сочувствие, ч?
 ?о ему так много приходится маяться со стажерами. Даша снова улыбнулась своей той еще прежней, детской, открытой улыбкой.
Тогда она еще немного волновалась перед заданием, ей не хотелось его подвести, ведь он, как начальник, должен требовать со своих подчиненных по максимуму. На месте они быстро нашли общий язык с местной молодежью, нащелкали каких-то снимков, в общем, как проходной рядовой материал, сойдет. У них осталось еще время для того, чтобы просто погулять по деревне и пообедать в местном кафе. В ней было столько энергии и счастья, что ему казалось, она светится изнутри: Даша бежала по заснеженной дороге и бросала в него снежки, он бежал за ней и повтор?
 ?л: «Ох, сейчас я кого-то поймаю», она упала на мягкий пушистый снег, когда он догнал ее. Огромные глаза ее устремились на него: «Устала!», - сказала она, еле дыша. Он улыбнулся и отметил про себя, что ее глаза сливаются с ярко-синим небом. «Эх, Дашка, Дашка. Дите ты еще», - сказал он и глубоко вздохнув, поднял ее с земли, перекинул через плечо и понес к машине. Всю дорогу она смеялась.
Потом был горячий сладкий чай, пончики, ее «Не хочу. Я, итак, толстая». Его «Надо». А потом они приехали домой. За вечерним чаепитием Даша почему-то расплакалась. Ей было слишком хорошо, она слишком боялась все это потерять. Он гладил ее по голове, говорил, что никогда не бросит, пока она сама не захочет жить самостоятельно и не полюбит какого-нибудь молодого красавца, она заснула у него на руках. Домой на ночь в этот раз он не поехал. Этот, в общем то, обычный день обычной влюбленной девочки Даша вспомнила, как самый счастливый.
В наушниках играла песня «Никто не придет», до Парижа было еще полчаса. «Увидеть Париж и умереть», - вспомнила она где-то услышанную фразу. Она слышала, что это один из самых красивых городов мира, но умирать, увидев только Париж, она считала, что это, как минимум, глупо. Одного Парижа, по ее мнению, явно не достаточно. Хотя она готова была умереть еще гораздо раньше, без всякого Парижа. Умереть она готова была три раза за свою 20-летнюю жизнь. И однажды даже чуть не подтвердила свою готовность реальной смертью.
Первый раз мысль о смерти посетила ее в Рождественскую ночь возле церкви. Существует такое поверье, что все желания, загаданные в рождественскую ночь возле церкви, исполнятся. Желаний у Даши было много. Она загадала: сдать сессию, устроиться на работу в газету и… провести хотя бы одну ночь с редактором. Она мечтала о нем уже несколько месяцев, но не очень-то верила в возможность осуществления этой своей мечты. «Дорогой Боженька, за ночь с ним я готова отдать тебе свою жизнь, попасть в ад, искупить все грехи человечества, променять все свое
 оставшееся счастье в жизни на одну эту ночь», - этот бред она шептала возле церкви, как будто бы предлагая Богу сделку.
…Через три дня ее мечта осуществилась. Была ночь с ним, и день, и еще ночь, и еще день. Была не просто работа в штате редакции, а целая рубрика. Сессию она сдала на одни «пятерки». Бог дал ей счастье в кредит, но вот расплачиваться Дарье было нечем. Наверное, потому она так жадно наслаждалась каждой секундой своего счастья, что знала – так не бывает. Так не будет вечно.
Второй раз Даша задумалась о смерти, когда забеременела от редактора. Он не захотел этого ребенка. У него на счет нежеланных детей было давнее предубеждение. «Даша, зачем нам ребенок? Ты сама еще ребенок. Родишь, а потом, как твоя мать, кинешь его вот так. И будут эту несчастную девочку иметь пятидесятилетние мужики, будут пользовать ее, а она забеременеет в 17 и бросится с крыши. Этого ты хочешь?». В этот момент Даше показалось, что выбросится с крыши – отличная идея. Он высказал ей то, что давно накопилось. Она впервые посмела возразить чело?
 ?еку, которого сама же возвела в ранг божества и усомниться в его святости: «Если я такая маленькая, то можно было тебе подумать о презервативе», - вырвалось у нее. Даша сама испугалась только что сказанных слов и сжалась в комок. Редактор дал ей пощечину. У Даши началась истерика, в порыве которой она кричала все более и более оскорбительные для него слова, он давал ей пощечину за пощечиной, таскал за волосы, душил, бил ногами, бил в живот. Она визжала, как обезумевшая. Прошел час. Он, дрожащими руками, вытирая кровь с ее лица смоченной в водк?
 ? ватой думал про себя: «Она уже выросла». Она тряслась от боли, страха и нервного шока и думала про себя: «Нет, он не Бог». Это было начало конца. И он, и она хорошо это понимали.
Потом был аборт, белые розы в знак примирения, повышение ее зарплаты (видимо, тоже в знак примирения), был секс (теперь уже в презервативе), был такой же белый снежный день, как тот, самый счастливый в ее жизни. Было даже счастье, но уже не в той мере и не такое безоблачное. С момента начала конца по Дашиным подсчетам у них было еще 7 часов счастья.
Однажды она проснулась в холодном поту. Ей приснился какой-то ужасный сон. Она не могла вспомнить, что именно ей приснилось. Помнила только, что во сне было много-много снега, и она летела куда-то в пропасть, была метель, и очень кружилась голова. Какое-то мрачное предчувствие вкралось ей в душу и не отпускало ее до тех пор, пока не случилось самое страшное. Потом был шок. А потом безразличие, оставшееся с нею и по сей день. Но… обо всем по порядку.
Утро… В дверь раздался звонок. Даша вылезла из постели, в пижаме и в одном тапке, пошла открывать дверь. Николай в последнее время заезжал за ней перед работой очень рано, его мучила бессонница. Но это был не он. На пороге стояла красивая, уверенная в себе женщина с двумя чемоданами. Даша даже не сразу узнала в этой женщине свою мать.
- Мама? – радостно и вместе с тем испуганно вскрикнула девочка.
- Дашенька, солнышко, - нежным голосом произнесла женщина, бросила сумки и обняла дочь.
- А где же все? Где тетя Маша? Бабушка? – недоуменно спросила мама Даши Кристина.
- Они со мной не живут уже давно. С тех пор, как ты уехала, кажется. Бабушка умерла, а тетя Маша, пока организовывала похороны, встретила своего бывшего одноклассника. Он работает в похоронном бюро. В общем, он утешал-утешал ее, а потом у них там отношения какие-то завязались. Ему работу другую предложили, в Москве, и они уехали. Тетя Маша зашла ко мне попрощалась, денег дала и свой московский телефон. Я ей первое время звонила даже, а сейчас как-то – нет. У меня своя жизнь уже…
Кристина зашла в дом. Даша поставила чайник, показала свои статьи. Она не видела маму почти три года. У них никогда не было доверительных отношений, но в этот раз Даша все же решила открыться матери, как единственной подружке, ведь разница в возрасте у них была всего 16 лет… Она рассказала матери о своем редакторе и даже об аборте. Кристина, как никогда хорошо, понимала раньше времени повзрослевшую дочь. Ее муж-иностранец не поверил в то, что она беременна от него и заставил ее сделать аборт. «Потом, правда, выяснилось, что у него и детей-то б?
 ?ть не может, но я все равно ему не простила. Ну и что, не от него, все равно же, ребенок», - рыдала Кристина. Во время этой задушевной беседы мама Кристина прикладывалась к бутылке Мартини, привезенной из далекой за границы, кажется, даже из Франции, и пьянея все больше и больше повторяла: «Все мужики - козлы». Она уснула прямо за столом.
Даша в этот день не пошла на работу. Она позвонила Николаю и попросила сегодня не заезжать за ней, сославшись на болезнь. К Кристине у нее было двойственное чувство: жалость, любовь и презрение. В свои 18 Дарья была намного взрослее, чем Кристина в 34. Жизнь заставила ее повзрослеть быстрее. У нее с мамой были совершенно разные жизненные ценности: Кристине нужны были легкие деньги и муж, Даше – карьера, общественное признание и любовь. Им было, по определению, не понять друг друга. Даша, глядя на Кристину, радовалась, что всю жизнь ее воспитыва
 ли чужие люди: тетя Маша, соседи, учителя, наконец, он, ее редактор, но не она, не та, которая была ее матерью. Злости по отношению к Кристине Даша не испытывала, скорее, легкую обеспокоенность из-за того, что не знала, как жить дальше, как повлияет приезд Кристины на привычный для нее уклад жизни.
Мама проснулась в обед. Оказалось, что приехала она ненадолго. «Вот найду очередного мужчинку и все, гуд бай, Россия. Дашик, поедешь со мной»? – с любовью в голосе спросила она у дочери. Даша отрицательно покачала головой.
Утаить маму Кристину, как кота в мешке, Даша не могла, поэтому пришлось рассказать о ее приезде редактору. Николай был в шоке от этого известия. Он часто думал об этой женщине, о той, которая могла бросить 16-летнюю дочь, не попрощавшись, о том, как могла такая женщина родить и воспитать такую добрую и правильную девочку, как Даша, о том, вернется ли она когда-нибудь, чтобы увидеть своего ребенка…
Кристина тоже хотела посмотреть на любовника своей дочери (она называла его именно любовником). Николай пришел с тортом и бутылкой хорошего французского вина. Даша представила их с Кристиной друг другу и все бы было хорошо, если бы он не спросил, не чувствует ли Кристина вины перед дочерью. Нет, когда она была пьяна, она не чувствовала ничего, кроме озлобленности на весь мир.
- А вы, Николай Григорьевич, не чувствуете вины за то, что обрюхатели мою дочь? А за совращение ее вины не чувствуете? – неистово вопила Кристина.
Даша чуть не потеряла сознание от ужаса происходящего. Ей хотелось провалиться сквозь землю, убежать, умереть, только бы не расплачиваться за излишнее доверие, оказанное Кристине. В этот момент она ненавидела свою мать.
Николай побелел, потом покраснел, потом оттолкнул бросившуюся ему в ноги Дашу и, багровея от злости, двинулся к двери.
- Пожалуйста, не уходи. Прости, что я рассказала, - умоляла плачущая девочка.
- Даша, у тебя теперь есть мама, которой ты все рассказываешь. Теперь мы – просто коллеги, ничего больше. Ты больше не нуждаешься в моей помощи, - холодно ответил он.
Он еще любил ее, но уже не так пылко, не было той страсти, что в начале отношений. Он понимал, что расставаться с ней, так или иначе, придется. Его пугала и отталкивала ее неземная любовь, у него, в конце концов, была своя семья, в которой когда-то было счастье. У него была своя дочь, красивая, уверенная в себе, любящая, почти ровесница Даши. Его дочь не доставляла ему проблем, она точно никогда не предаст,она, в конце концов, родная. «Так что же я теряю здесь время?» - подумал он. Редактор посмотрел на сжавшуюся в комочек Дашу, которая тряслась от с?
 ?раха и чуть ли не молилась ему, только бы он не уходил. Что-то резко неприятное кольнуло его в сердце. Он вспомнил, что видел ее такой только один раз, во время их первого скандала, из-за ее беременности. В этот момент он поймал себя на мысли, что бывают секунды, когда он ненавидит ее. «Нет, она обычная девушка, любовница, с которой я уже расплатился. У нее есть квартира, работа, хорошая зарплата», - подумал он. «Я ей ничего не должен. Она уже не ребенок, и в любом случае, она – не мой ребенок», - думал он. «Она – любовница, а с любовницами лучше не з
 атягивать отношения, чтобы не рисковать семьей». В этот час он еще любил ее, но не так, как она его. Он уже представлял свою тихую размеренную жизнь без нее, а она до сих пор жила им. Он думал о предстоящем дне рождении жены и о том, что подарить, она – о том, что готова убить и себя, и Кристину
- Ну, пожа-а-алуйста, - прошептала она, цепляясь за его руки, - «Не уходи».
- Даша, не скули. Не маленькая уже, - сказал он и отпихнул ее в сторону. Она побежала за ним на лестничную площадку, он снова отвесил ей несколько пощечин. Он завел машину, она бросилась под колеса. Еле успев затормозить, он в бешенстве вышел из машины, повалил ее на снег и ударил несколько раз ногами по голому телу. Снег был такой же белый и пушистый, как в тот счастливый зимний день, в деревне. Они одновременно вспомнили тот день, когда она лежала на снегу вся такая румяная и задыхалась от счастья. Он тоже был тогда с ней счастлив и искренне лю?
 ?ил ее. На несколько секунд оба они вернулись в прошлое. Она протяжно завизжала от душевной боли, понимая, что никогда больше всего этого не повторится, он, испугавшись ее крика, дал ей еще одну пощечину. Снова, как в тот раз, он взял ее на руки, перекинул через плечо и занес в квартиру. Положил на кровать рядом с уже спящей Кристиной и ушел.
То, что было дальше, Даша помнит смутно. Состояние было такое, как в бреду, в кино так иногда бывает, как будто бы в замедленной съемке, как будто бы она лежала на дне океана. Она выпила какие-то таблетки, которые лежали в холодильнике. Много таблеток: снотворное, аспирин, анальгин…
Возможно, она бы уже не сидела сейчас в этом самолете и умерла бы, так и не увидев Париж, если бы редактора в тот злополучный день не замучала совесть, и он не решился бы ей позвонить. В трубке были гудки. Он знал, что она не может не взять трубку. Даже если обижается, даже если плачет, даже если спит. Он всерьез испугался за нее, и уже через 15 минут был у нее.
Позже врач отделения токсикологии сказал, что еще бы полчаса, и ее бы не стало. Он спас ей жизнь. Он навещал ее каждый день, иногда сталкивался в коридорах больницы с Кристиной, но не здоровался с ней. Он чувствовал огромную вину перед Дашей. День рождения своей жены он тоже провел в больнице. Она лежала в коме, он наблюдал за ней через стекло с надписью «Реанимация». Он молился, чтобы она выздоровела и даже обещал Богу, что в случае, если она выживет и не останется инвалидом, то он будет каждое воскресенье ходить в церковь и заботиться о ней
 до конца жизни.
Через неделю Даша открыла глаза. Ее перевели в отделение интенсивной терапии. Она была безумно рада видеть его, в ее глазах вновь засветилась надежда. Он целовал ее в лоб, читал ей сказки, держал в своей руке ее руку и думал… думал, как жить дальше. В один из таких трогательных моментов, когда он кормил ее с ложки малиновым вареньем, у него зазвонил мобильный телефон. Она вновь почувствовала тревогу. Даже теперь, когда она слышит у кого-то эту мелодию на телефоне, она испытывает сильное беспокойство. Он вышел из палаты. Это была его жена. Она
 все знала. Кристина позвонила ей и рассказала про беременность Даши, про то, ч то он ее избил, про то, что сейчас он с ней. Николай боялся услышать это также, как Даша боялась потерять его. Но и он, и она, понимали, что это неизбежно и с ужасом ждали, когда же наступит этот момент. Николай вновь вспомнил о том, как дорога ему жена и дочь, о том, какой тихой и спокойной, размеренной, счастливой семейной жизнью жил он, пока не встретил ее.
Он обещал жене все объяснить и быть дома немедленно. Ярость и ненависть к Кристине промелькнули в его сознании яркой, но короткой вспышкой. Сейчас ему было не до нее. «Даша, бедная Даша, прости», - подумал он про себя, открывая дверь ее палаты.
- Кто звонил? – спросила она ровным голосом, пытаясь скрыть свое беспокойство.
- Да так, по работе, - поддержал он ее игру. И неискренне улыбнулся. Она была уже достаточно взрослой, чтобы уметь отличить искренность от неискренности. Оставалось две ложки варенья. Он уместил их в одну, вытер ее рот салфеткой, поцеловал в лоб и уехал. Он же обещал жене приехать, как можно скорее. О том, что он обещал Богу, Николай забыл.
Больше он ни разу не приезжал к ней в больницу. Зато Кристина навещала ее каждый день. По этому случаю она даже перестала пить и занялась поисками работы, правда, поиски эти были безрезультатными. Кристина обещала заботиться о дочери, она, как ей самой казалось, действительно полюбила Дашу всей душой, так, как раньше никогда ее не любила. Она говорила Даше, что скоро любовь к редактору пройдет и втайне радовалась, что тот перестал ходить в больницу. Даша не спрашивала о нем, она на столько устала от событий последних месяцев, что гримаса уж?
 ?са на ее лице сменилась выражением безразличия. Она смирилась.
Через месяц она вышла на работу. В кабинете, где она сидела, все было по-прежнему. Даже обертка от ее любимой молочной шоколадки валялась в ее ящике. И редактор сидел на своем месте, возле окна, спиной к ней. Обычно он поворачивался, когда она приходила, целовал ее в обе щеки и говорил, как любит ее. В этот раз он повернулся вполоборота, поздравил с выздоровлением и сообщил, что, к сожалению, здесь она больше не работает.
Она, впрочем, и не ожидала услышать что-либо другое.
Даша собрала свои вещи, получила расчет и уехала домой. Кристины дома не было, она как раз к этому времени нашла работу – устроилась продавщицей в вино-водочный магазин. Вечером она созналась дочери, что рассказала жене редактора про их отношения. Даше было уже все равно. Еще Кристина говорила что-то про новую счастливую жизнь, но Даша ее не слушала. Когда мать ушла на работу, Даша поехала в аэропорт, купила билет на ближайший рейс до Москвы и действительно начала новую жизнь. Она стала проституткой. Нет, не уличной, она была слишком хороша
 собой и образована для этого. Она устроилась в элитный салон на Ленинском проспекте, час отдыха с ней стоил двести долларов, из них она получала сто. Когда она показывала новым знакомым (девочкам, работающим с ней) свои фотографии, на которых ей 16 лет, те удивлялись и говорили, что у той коровы с толстыми щеками нет ничего общего с этой девушкой модельной внешности, которая сейчас сидит перед ними. Даша похудела на 10 килограммов и стала вместо козьего молока пить Кока-колу.
- Дашка, перестань ты, наконец, пить эту гадость. В сотый раз тебе говорю, - обратился к ней ее спутник, которого тоже звали Николаем. Только он был не редактором, а сутенером. Он вез Дашу в Париж – в элитный публичный дом. С каждой такой девочки он получал свои проценты.
- Так и сдохнуть недолго, если ничего не жрать, кроме Колы,- сказал он ей и отобрал бутылку.
-Ну, дядя Коля, ну отдай, пожалуйста, - раздраженно попросила Даша.
- Не дам. Общаться ты со мной не хочешь, слушаться меня не хочешь, даже про редактора про своего рассказывать не стала, хоть за штуку могла бы, - полу шутя полу серьезно сказал он ей.
- А что тебе про редактора сказать? – спросила она.
- Ну так как тебя твой редактор «любил»: на столе или стоя? Ты так и не ответила.
- На столе, - смеясь, сказала она и выхватила у него из рук бутылку с «Колой».
- Эх ты, Дашка, шалава малолетняя, а еще гнала что-то про школу, которую ты экстерном окончила или с медалью и про журналистскую работу. Ну ты приколистка! – искренне засмеялся Николай и потрепал ее по щекам.
- Ну а что, пофантазировать нельзя, - включилась в игру Даша.
Через пять минут они прилетели. Николай пошел на экскурсию на Эйфелеву башню, Даша от экскурсии отказалась. Они остановились в отеле, откуда завтра Дашу должны были забрать компаньоны Николая. Даша посмотрела в окно, увидела Париж с 14-го этажа и умерла. У нее отказали почки. Позже врачи диагностировали у нее дистрофию, вызванную постоянным недоеданием и недостатком питательных веществ. «Говорил же ей, дуре, что нельзя питаться одной Колой», - сказал Николай. Когда он обнаружил Дашу мертвой в номере, на лице ее была улыбка. Сделка с Богом б?
 ?ла честной. Она получила свои 100 часов счастья. Ночь с ним. Не одну, а несколько сотен ночей. Она была благодарна Богу, несмотря ни на что, благодарна, что он услышал тогда ее молитвы.
В семье редактора все было хорошо. Жена Людмила простила его, дочка Ольга даже не узнала о существовании Даши, а тем более о том, что ее любимый и любящий отец изменял ее маме с несовершеннолетней девочкой. Единственная ссора за все то время, что прошло с момента расставания до смерти Даши, в семье редактора произошла из-за серой кошечки с огромными голубыми глазами, которую Оля нашла на улице и принесла в дом. Она назвала ее Дашкой…