Замшевая печаль

Что достойно выползти из-под пера,
Не улетев во прах лишь едва явив свой лик наружу?
Усталой почтой смотрит на меня вокзал,
пропал, шлет письма без вести пропавший,
не отвечая, жжет их на костре атлет всех правд и
чьих то несчастных душ угрюмые укоры.
Взоры,
на стенах обшарпанных подъездов,
пустынных вдохновений.
Сжигая морзянкой пущенные SOS,
не вымещая гложущего горя,
а просто так чтоб снова можно было в море.
Усталый дланью письменно влюбленный
пишет слова и строчки и комкает другой рукой в корзину разоренья,
чтоб все легло в забвенье.
Грохочет гром за окнами темницы,
и трепещут мертвые ресницы.
Ужаленный кошмаром сон, не попрощавшись, улетел,
и улетевший следом соловей запел,
о горе,
которого не море,
а океан, в который не попадет атлет всех тех сожженных душ.
Веснушками наполнены глаза,
и слез полны подвалы,
а за окном опять гроза,
которая не смоет раны.
Истлевшая строка угасла в объятьях искренней надежды,
но словно мертвое дитя оно мертво, пускай еще там теплится, не жизнь а мысль, как у Герасима – на дно.
Всех нас к чертям, лишь не успели б натворить несчастий,
которых впрочем уже не перечесть, ведь сколько в дрожащих руках власти.
Унесенное несчастье стоит дорого, пропасть бы!
Достойно ль вынырнуть из под пера, обугленной головешкой, рвотное сознание?
Не парящее, ползущее низко и ниже, нырнувшее в омут и погибшее в нем.
Перегрызая сталь зубами, скрежет боли по глазам, из них фонтаны слез и крови.
Достойно что-то и кого-то.
Устало превращаться в гвардейцев кардинала и не взыскать награды иной кроме той.
Что вечно рядом, на волоске, за ширмой, за душой.
За смерть!
За кардинала!
За королеву!
И так кричать до самого расстрела.