Бросаешь на меня взгляд

Бросаешь на меня взгляд полный презрения к моим белым штанам и Набокову в руках. Бессмысленно. Я добился этого своей жизнью, а не по наследству получил интеллегентско – пафосный снобизм. Хочется тебе сорвать очки и измазать грязью смешанной с навозом моё бритое лицо? Провоняв коровьими отходами надушенную шею. Не нужно. Я отмоюсь. Я молод, но эта молодость внешняя. Внутри – непрерывная борьба и старость. Да, я сноб. Да, я пижон. Но это результат жизнедеятельности, результат какого никакого, а труда, ну и везения конечно. Но по поводу везения тебе придётся извозюкать навозом кого-то свыше нас, а это глупо и бессмысленно даже и мечтать об этом. Я не рождён таким и не получил это с молоком матери. Бедняжка она – лежит в могиле, умерев от туберкулёза в глухом сибирском городишке. Некогда болеть нищим людям и она – нищая с одной парой обуви на лето и одной на зиму работала от зари до зари, а вокруг грязь, мразь, но жить то как то надо было. Но всё тот же самый – свыше, до которого наши руки бесконечно коротки, решил, что жить так моей матери нельзя и убил её, послав туберкулёз на её бедные лёгкие. А она работала, работала: на кирпичном заводе, на огороде, дома, чтобы протянуть часы жизни ещё немного – свои и дочери. Да, моей сестры. И такая у меня есть. Шлюхой стала. Училась ни шатко ни валко, доучилась до какого то класса, далёкого от последнего и стала работать где-то кем-то. Мать то нищая, а жить хотелось. А работа то – вещь в себе, устаёшь, денег нет. Огород опять же, дом. А хочется любви и чистоты, а не зависти и грязи, а подруге то школьной золотые серьги подарили, хоть и ноги у неё кривые и груди совсем нет. А хочется, хочется... А ещё папаша – алкаш. Да. А ты думал?! Полная семья, так сказать. Есть у меня и папашка. Спился. Черт его знает где он сейчас. Может в канаве где лежит, а может и умер уже, перепив. Бил сеструху мою до потери сознания. Вот та и ушла из дому к какому то мальчику такого же сорта как и весь навоз вокруг, только молодому ещё. А потом к другому мальчику, а потом к третьему. Ну и понеслась. Я когда стал хоть чего-то как-то в состоянии, предлагал ей помощь. Да где там! Ей уже и не хочется другой жизни. Раздвигает ноги перед каждым встречным – поперечным. Жратва есть, жилье где-то снимает, шмотки какие-то тоже есть. Даже на наркоту денег хватает. Шалава. А чего ж не помог? Чего не помог. А не было возможности. Я покуда все были нищи сам был нищ. Учился и работал одновременно. А когда совсем было невмоготу впадал в запои страшные, вылетал, естественно, сразу же. Опять приходилось поступать, да за деньги. Жил в долг. Какая уж тут помощь! Месяцами жил на подстреленных, да позаимствованных макаронах. А занять не у кого, потому как всем уже должен был. Это сейчас я думаю через пару месяцев машину купить. А ещё ведь девочки, соблазны, горячая кровь, жизнь то кипит, бурлит! Всего хочется. В общем, черт его знает, как я сам то выжил. Ты прикидывай! Я бывало пару недель не мылся, потому что денег на мыло не было, а ты говоришь помощь! Да когда первые то возможности появились – сразу же, сразу стал хоть как-то пытаться помочь, да уже поздно было. Мать уже безнадёжно больна, отец – пьянь, сестра...
Ну чего? Хотелось тебе всё это слушать? Ты не суди никогда и сам тогда не судим будешь. Это сейчас я выгляжу пижоном да снобом, а то ли ещё будет!
15.09.2005