Мост через Лету

 …Утро выдалось облачное, сумрачное. Ещё горели рыжие уличные фонари. В освещённых окнах жилых домов мелькали силуэты; окна учреждений, помещавшихся по соседству, по большей части были ещё темны. Увязая в раскисшем мартовском снегу, уворачиваясь от энергично работающих совковыми лопатами дворников, спешили по своим делам прохожие. Среди них торопился на службу и Анатолий Вадимович Кашперский.
 
Двухэтажное белое здание, к которому он направлялся, уже смотрело в улицу несколькими светящимися глазами-окнами на втором этаже. Подойдя к крыльцу, Кашперский бросил взгляд на окна, легко прыгнул через лужу у крыльца на первую ступеньку и поспешно взбежал вверх, к двери.

Массивная металлическая дверь, закрываясь, тяжело грохнула. Разбуженный этим звуком охранник едва поздоровался с Кашперским. Тот, пробегая мимо, бодро отозвался:

– Доброе утро! Аристарха Романовича ещё нет?

– Пришёл, – ответил охранник сонно.

Сквозь дрёму ему почудилось, что вокруг головы Кашперского распространяется сияние. Анатолий Вадимович скользнул мимо. Мужчина встрепенулся и проморгался, но увидел перед собой только золочёную табличку, гласившую: «Независимая исследовательская организация “Прогресс”».

Кашперский поднимался по лестнице, мечтая о кофе. Утреннее кофепитие настраивало мысли на нужный лад, а сегодня правильный настрой был особенно важен для Анатолия Вадимовича.
 
Кашперский курировал ключевой для всей лаборатории проект. Уже с месяц назад стало ясно: для успешного продолжения работы требуется ознакомить сотрудников с опытом зарубежных коллег в той же области. К сегодняшнему дню Анатолий Вадимович наконец определился с переводчиком англоязычной монографии, которую и собирался предложить своим подчинённым. Но об этом ещё не знали ни переводчик, ни директор НИО Аристарх Романович Резников. За чашкой утреннего кофе Кашперский как раз собирался поразмыслить, как сообщить им о своём решении.

…Звук шагов гулко отдавался в коридоре второго этажа. Мелькали таблички на дверях: «Главный бухгалтер», «Отдел кадров», «Секретариат»… На двери, за которой исчез Кашперский, красовалась надпись: «Заместитель директора по научной работе».

Интерьер небольшого кабинета состоял из компьютерного стола, офисного кресла и кадки с монстерой. Приземлившись наконец за свой стол, Анатолий Вадимович первым делом извлёк из-под кипы бумаг ежедневник – подарок сослуживцев к недавнему дню рождения, миниатюрную копию старинного фолианта с гравировкой «38» на замке, – и по привычке потянул на себя верхний ящик стола. Но ящик не подался.

 «Ах, да. Он же заперт со вчерашнего дня, а ключ я где-то посеял…»

 Кашперский зашелестел страницами. Но, долистав до нужной даты, с удивлением обнаружил пустую страницу: он совершенно забыл записать запланированные на сегодня дела.

«Что ж, два дела первостепенной важности я помню…Но сейчас – кофе-кофе!»

Кашперский поднялся, и тут его взгляд упал на лежавший с краю стола номер «Аргументов и фактов», придавленный телефонным справочником.
 
 Кашперский отложил справочник и раскрыл газету. В неё оказалась вложена толстая пластиковая серая папка с ярлыком: «The Theory of Immortal».

 Анатолий Вадимович уставился на страницу, на которой раскрылась газета. Вчера это была страница рубрики «Общество». Сегодня это оказалась «Политика».
 Кашперский подхватил папку, раскрыл её, стремительно просмотрел нескреплённые страницы, именовавшиеся «Отчёт №…». Нет, все отчёты о проделанной работе на месте, не перепутаны…

 Призадумавшись, Кашперский достал из портфеля точно такую же папку. Заглянул внутрь неё.
 Заголовок страницы выглядел так: «The Theory of Immortal. Monograph by…» Остальное пространство занимали списки фамилий и благодарностей.

«Папки одинаковые. Я взял монографию с собой, потому что не нашёл ключ от ящика…Да-да, и сам прятал на всякий случай отчёты…»

Теперь ключ отыскался почти сразу – в канцелярском приборе, в отделении для ручек. Там, куда Анатолий Вадимович, зная свою бытовую рассеянность, никогда бы его не положил.

«Вероятно, папку вынимали не глядя и вложили тоже наугад, благо рубрики в начале газеты сходной тематики…Отчёты сложены аккуратно. Может, их даже не листали, поняв ошибку…Ошибку? Нет, кофе, кофе! И никому, кроме Константина, я монографию не доверю!»

 * * *

В столовой Кашперский занял любимое место за столиком у окна. Сегодня удовольствие от кофе ему не портила даже нелюбимая сгущёнка; потягивая густой бежевый напиток, Анатолий Вадимович думал о своём.
 
 Он окончательно утвердился в мысли, что монографию нужно перевести как можно скорее и что он хочет видеть в качестве переводчика только Константина Мансурова, когда над его головой неожиданно раздался хрипловатый, нарочито громкий голос:

– Доброе утро, Анатолий Вадимович!

Кашперский встрепенулся и ответил так же громко:

– Здравствуйте, Аристарх Романович!

Буфетчица удивлённо повернулась к ним.
 
– Нина Викторовна, нет ли у нас зелёного чаю? – выжидательно обернулся к ней Аристрах Романович и снова обратился к Кашперскому:

– Я присоединюсь к вам?

  Это был не столько вопрос, сколько утверждение со слегка вопросительной интонацией. Кашперский кивнул и посмотрел в окно.

На улице светало. На смену темноте приходили желтоватые снеговые сумерки. Во дворе, примыкавшем к их лаборатории, дворник, оранжевый и круглый в своей спецовке, как апельсин, орудовал ломом, счищая с асфальта наледь. Понемногу загорались окна соседней нотариальной конторы, а расположенная за ней девятиэтажка снова погрузилась в дрёму.

Аристарх Романович уже уселся напротив со своей чашкой и принял
привычную позу: голова слегка откинута назад, сплетённые кисти рук лежат на столе. Он смотрел на Кашперского, сузив серые блестящие глаза. Их уверенный цепкий взгляд давал понять, почему некоторые сотрудники до сих пор, оговариваясь, называли начальника Аристрахом Романовичем.

– Как подвигается работа, Анатолий Вадимович?

– Я нашёл переводчика монографии, Аристарх Романович, – деловито отчеканил Кашперский, стараясь говорить обыденным тоном. – Я намерен пригласить Константина Мансурова.

– Пригласите, если вы сумеете с ним договориться, – Аристарх посмотрел на чашку в руке Кашперского. – Вы уверены, что без монографии вам не обойтись? И что с экспериментальным материалом?

– В этом всё дело! – оживился Кашперский, звякнув чашкой о блюдце и принимаясь энергично размешивать кофе. – В любом случае белые мыши ничего нам не скажут. Бессмертие – сложная категория, а наш препарат прокладывает путь к нему через психику… Нужны люди.

Кашперский эффектно крутанул ложечкой в чашке, расплескав напиток, и торопливо отпил. Аристарх молча ждал продолжения.

– А я не уверен, – снова заговорил Кашперский, – в обилии желающих… Двое уже очнулось после нашего препарата без памяти. Один – после реанимации, и то чудом.

 – Не так открыто, Анатолий Вадимович, – сухо напомнил Аристарх.

 Повисла напряжённая глухая пауза.

 – Мы не можем позволить себе действовать вслепую, Аристарх Романович, – закончил мысль Кашперский. – Иначе мы лишимся либо возможности разрабатывать «таблетки бессмертия», либо вообще разрешения работать. А в этой монографии всё – и теоретическая фармакокинетика, и побочные явления, и методы отбора и подготовки добровольцев… Поэтому она необходима.

 – Вы не давали её читать? – Аристарх Романович с начала разговора так и не притронулся к своему чаю.

– Нет.

– И уверены, что Константин может стать первым, кто ознакомится с этим важным трудом после вас? – Аристарх сделал ударение на «важным».

– Вполне! – твёрдо ответил Кашперский, решив не сдавать позиций.

«Аристарх даёт мне понять, что по-прежнему не доверяет Константину… Но это его личное дело.»

Аристарх Романович не торопясь цедил чай.

– Анатолий Вадимович, я настоятельно прошу вас решить вопрос с подопытными как можно скорее.
 
– Не ранее, чем у меня на руках будет монография на русском языке, Аристарх Романович. Пока её не видел даже Гайто Юрьевич, хотя он – один из лучших наших сотрудников, как вы знаете…

 * * *

Гайто Юрьевич Карачаров вошёл в вестибюль лаборатории пятью минутами позже Кашперского.

Тающие снежинки блестели в его длинных, до плеч, волосах, фактурой напоминающих губку для мытья посуды. Тускло-зелёные, огромные на худом лице и выпуклые глаза смотрели прямо и терпеливо. На лбу, несмотря на холод, блестела испарина. Переступив порог лаборатории, Гайто с облегчением отёр её помятым, но чистым сине-белым платком.
 
Его беззвучные шаги не разбудили задремавшего охранника, и Гайто сам взял с увешанной разнокалиберными ключами дверцы охранницкого стола нужный – с ярлычком «Лаборатория № 2».

В раздевалке для персонала, с зимы пропахшей кожзаменителем, недорогими духами, табачным дымом, он почти не глядя повесил свой болотно-зелёный френч на крючок под номером «девять». Затем выглянул в коридор, огляделся и, плотно притворив дверь и забившись в голый угол, подальше от завешанной куртками и пальто стены, взахлёб откашлялся в платок. Вытащил из кармана джинсов полиэтиленовый пакетик и уложил платок в него.

Зеркало, висевшее на двери, отразило вспыхнувшее безрадостным, словно наведённым без чувства меры румянцем лицо Гайто.

Выходя из раздевалки, Гайто мельком увидел в зеркале далёкое отражение Аристарха Романовича у себя за спиной. Сделав вид, что не заметил этого, Гайто прошагал к двери лаборатории и защёлкал замком: он почти всегда являлся на работу первым.
 
 Ему нравилась большое, гулкое, чистое помещение лаборатории, всё из кафеля, стали и стекла, с огромными окнами. Здесь не жили и не умирали. Только работали. Здесь не было вещей-красноречивых свидетелей чьих-то жизней, примет человеческого быта; только электрический чайник на подоконнике крайнего окна выбивался из общей атмосферы.
 
 На стоявшем у окна рабочем столике Гайто, под стеклянной крышкой, лежало уведомление о диспансеризации. Устало присев за столик, он с тоской взглянул на него, подпёр рукой лоб и прикрыл глаза.

 За спиной Гайто щёлкнула и прошушала, открываясь, дверь.

 * * *

 Константин Мансуров настолько погрузился в чтение очередной англоязычной рукописи – наконец-то подвернулся в качестве подработки художественный текст, его специальность! – что не сразу услышал зазвонивший телефон, хотя радиотрубка разрывалась рядом, на кухонном столе.

 – Телефон звонит, – окликнул Константина, заглянув в кухню, сероглазый скуластый, поразительно похожий на него парень и застыл в дверях, гипнотизируя трубку.

– Да, – сказал Константин, нажав «Приём».

– Константин? – спросил знакомый голос. – Здравствуйте, это Анатолий Кашперский.

– Я вас узнал, – ответил Константин почти приветливо. Парень скрылся.

– У меня к вам предложение. Вы ведь ещё занимаетесь переводами? Предлагаю вам монографию, медицинскую, на английском языке, объёмом пятьдесят три страницы. Одна особенность – там сугубо конфеденциальные сведения, но в этом смысле я абсолютно полагаюсь на вас.
Возьмётесь?

– Боюсь, Аристарх Романович полагается на меня не столь уверенно, сколь вы, – жёстко ответил Константин.

Семь лет назад, во время августовского кризиса, Аристарх Резников перевёл Константина на полставки, мотивируя это тем, что хочет иметь переводчика, не заинтересованного в получаемых из рабочих материалов сведениях. Константин тогда уволился сам, не дожидаясь, когда попросят. Благо переводить было практически нечего – затеплившийся в иностранных независимых исследователях интерес к российским коллегам в те нелёгкие времена угас.

Недоверие Аристарха Романовича выглядело подозрительно и неприятно. Константин решил дел с ним не иметь.

… – Не беспокойтесь, Константин Глебович. Я, как координатор проекта, теперь вправе приглашать тех, кому доверяю сам. Кстати, ваше кресло до сих пор свободно…

– Но я в него не вернусь, – отказался Константин.

Анатолий Вадимович только вздохнул. Перестроечная практика Аристарха больше не оправдывала себя. В девяностые догадливость и практицизм сотрудников были в новинку. Сейчас это постоянное явление. Свежеприобретённый опыт впечатляет быстрее проверенного.

– Что ж… Я перешлю вам работу по электронной почте. Продиктуйте, пожалуйста, адрес и запишите код доступа…

  – Нет, лучше я приеду и заберу её сам…А в чём суть работы?

 – Суть в том, – Кашперский понизил голос, – что человек смертен в силу объективных причин, лежащих в основе всей природы. Поэтому мы ищем уже не противовес этому явлению, а альтернативу через бессмертие…

  Но для осуществления этой задачи нужна технология операций прерывания жизни. Чувствуете? Обессмертится тот, для кого смерти как таковой не будет – то есть для кого она станет пройденным этапом…

  Вообще же я скажу вам, что вряд ли наши дети будут первыми бессмертными на земле. Так вот, – продолжал, помолчав, Анатолий Вадимович, – мы, то есть лаборатория, занимаемся разработкой медикаментозных препаратов, воздействующих на психику. Через нервную, эндокринную системы… А тот проект, к которому относится монография, – препараты-симуляторы-прерывания-жизни, – быстро договорил он. – Во сколько приблизительно это обойдётся?

…Константин машинально чертил ручкой по первому листу черновой тетради. Постепенно перо как бы само собой стало выводить числа. Поглядев на них, Константин перевёл взгляд на лежащую на краю стола недочитанную рукопись, сосредоточился, записал первое число под вторым и принялся складывать их в столбик.

«Вик важнее моих отношений с Резниковым.»

В кухню снова вошёл юноша и направился к стиральной машине, стоявшей в углу у раковины. Через его руку было перекинуто грязно-белое гимнастическое трико. Мелькнула голубая с золотом нашивка: «СДЮШОР №…»

– Родители?

– Нет. Виктор обещал позвонить завтра. Вик, шанс поехать на сборы остался? – спросил Константин ровно, не отрываясь от своих подсчётов.

 – Только за свой счёт, – прохладным тоном отзвался Вик, засыпая в машину порошок.
– Насколько это важно?

– Я всё равно потерял эту поездку, – сдавленно констатировал Вик. – Когда с нами отшлифовывали конкурсную программу, я…

– Тебе, кстати, звонила девушка, – информировал Константин, выводя под колонками цифр затейливый угловатый вензель.

– Спасибо, – Вик захлопнул крышку машинки, вжикнул регулятором выбора программ и поспешно вышел, якобы невзначай прихватив с собой телефонную трубку.

Шума набирающейся в барабан воды не раздалось, и Константину пришлось встать, чтобы включить агрегат в сеть.
 
 * * *

– Гайто Юрьевич, ведь вы больны, – без предисловий начал Аристарх, подходя к стулу Гайто. – Какие у вас основания отказываться от диспансеризации?

Гайто поднял на него мутный взгляд.

– Не врите мне, я работаю в области, соприкасающейся с медициной, много лет. Эта лаборатория начиналась как частный медицинский кабинет…Лёгкие, так? Астма? Воспалительный процесс?

– Туберкулёз, – упавшим голосом пояснил Гайто. – А о моём отказе…

– Мне сообщил Анатолий Вадимович. Я лично отдал приказ, чтобы все сотрудники прошли диспансеризацию.

Гайто смотрел мимо опёршегося о подоконник Аристарха Романовича, в окно, но пейзажа не видел. Только тусклое заплаканное стекло. У Гайто предательски загорелись скулы.

«Уволит...Нет. Те три отчёта, которые я прочитал…Сказать? Не сказать?»

– Гайто Юрьевич! – позвал над его головой Аристарх.
 
– Вы уволите меня?

Начальник испытующе буравил Гайто глазами.

– Аристарх Романович, я знаю, отчего те люди теряли память и впадали в предсмертное состояние, – с несвойственной ему горячностью выпалил Гайто, вскидывая засверкавшие глаза на Аристарха.

Тот неожиданно смешался, забарабанил пальцами по подоконнику:

– Какие «те люди», Гайто Юрьевич? У вас жар?

– Нет, у меня не жар, у меня холодный аналитический ум… – Гайто, волнуясь, тяжело перевёл дыхание. – Аристарх Романович…

 …Аристарх Романович Резников боялся смерти.

Именно поэтому год назад он взялся за разработку проекта «лекарства бессмертия», тут же самонадеянно окрещённого «Мост через Лету».

Ни один проект не приносил столько беспокойства, сколько этот. Аристарх задался целью удержать его за своей лабораторией во что бы то ни стало. Он повысил до координатора неопытного Кашперского, на которого можно было бы списать возможные просчёты. Кашперский, впрочем, скоро освоился в новой должности. После неприятных событий с троими подопытными он сумел реабилитироваться в Аристарховых глазах на декабрьской конференции независимых исследовательских организаций, обратившись с предложением о сотрудничестве к иностранным специалистам – гостям мероприятия.

– Заинтересовались, – прошептал Аристарху, замершему в кресле в третьем ряду, его сосед – крупный специалист-генетик. – Им в Америке и не снился шанс развернуть у нас кампанию по поиску философского камня…

Специалисты, задействованные в работе, массово отправлялись на курсы повышения квалификации. В научной среде бытовало мнение, что причина активности руководства – колоссальные иностранные инвестиции либо левые доходы. Но какие левые доходы у бывшего НИИ, переквалифицировавшегося сначала в «частную клинику» со штатом пять сотрудников, а после в НИО, и отправившегося в независимое плавание в бурные девяностые? И кто предоставит такому учреждению полное финансирование его деятельности? Словом, гипотезы коллег Аристарха Романовича оставались неподтверждёнными.

А работа над проектом шла, и день за днём увеличивались мутные пятна от постукивания пальцами на лакированной поверхности письменного стола Аристарха Романовича.

Сколько просиживал он за этим столом, ожидая результатов поисков одиноких людей, желающих посодействовать развитию отечественной медицины, или попыток обессмертить белых мышей! Вся эта суета под руководством Кашперского хоть как-то отвлекала Аристарха от тяжёлых мыслей…

Он чувствовал, что стареет. Пусть это была красивая старость – стильная моложавая сухопарость, по-прежнему высокий рост, голубовато-седые, элегантно уложенные волосы, иронично-усталый рисунок морщин, – но с ней пришлёл вопрос: «А что будет потом?»

На этот вопрос Аристарх Романович не находил ответа. А «потом» с каждым днём становилось всё ближе и могло наступить всё неожиданней.

Он не мог поверить в непосредственную связь смерти и бессмертия. Каким может оказаться это бессмертие, неведомое, необжитое? Бессмертия просто не может быть, пока существует смерть. Значит, её надо преодолеть.

Гвоздём в сознании сидел эпизод: Кашперский стоит в проёме двери кабинета встрёпанный (у него манера, нервничая, хвататься за голову), с блестящими глазами. Только что он сообщил начальнику о третьем добровольце, загремевшем из медкабинета “Прогресса” в реанимацию. Уже собираясь уходить, Кашперский вдруг с горечью произносит: «Аристарх Романович, да мы как будто надеемся научиться плавать, лёжа у себя в комнате на полу!» – и он, Аристарх, резко перебивает: «Анатолий Вадимович, тише!»

Аристарх был трезвомыслящ, он не мог не признать правильность замечания. Как ни старался не признавать…

… – Те, о которых говорится в трёх отчётах, которые я не писал. И даже не видел, а я лично составляю отчёты! Та партия препарата, которую опробовали на них, исчезла. Но она не уничтожена? – Гайто говорил отрывисто, настойчиво.

– Гайто Юрьевич, – Аристарх почти стонал, – не ожидал, что вы опуститесь до шантажа…

– Они, те добровольцы, были здоровы, Аристарх Романович. ЗДОРОВЫ физически!

– Да, мы специально подыскивали крепких, с чистым анамнезом…

 – Я смотрел данные о составе той партии, и преобладали в нём компоненты, воздействующие на соматическую нервную систему. А она регулирует…физиологические процессы, Аристарх Романович! А если у больных реакция…на тот препарат окажется прямо…противоположной?

 Аристарх слушал с замиранием сердца.

 – И в больном организме препарат…пробудит скрытые физиологические и психологические резервы, и они…станут…толчком к…

 Гайто закашлялся снова, не успев поднести к лицу платок, который комкал в руке. Аристарх нервно попытался отстраниться, но не смог даже оторваться от подоконника, в край которого судорожно вцепился.

 – И что же вы можете предложить в связи со своей теорией, Гайто Юрьевич?

 Гайто утирал заслезившиеся от кашля глаза, казавшиеся сейчас совершенно чёрными. С улицы, откуда-то снизу, донёсся звук захлопнувшейся двери.

 – Прежде всего – разъяснить её Анатолию Вадимовичу…

 – А у меня другое предложение. Опробуйте её на себе.

 Вспотевшие руки Аристарха мёрзли, скользили по подоконнику.

 Гайто смотрел на него, машинально поправляя высокий воротник своего чёрного свитера.

 – Доступа к отчётам, о которых вы рассказали, у вас нет. Но вас ведь и не они изначально интересовали, не правда ли?

 Гайто молчал. Монография, вот что его в тот момент интересовало. Он хотел найти в ней подтверждение своей догадке, в правильности которой был почти уверен.

 – Анатолий Вадимович огорчился бы, будь он поставлен в известность о вашем интересе к ценным документам…
 Тишина в лаборатории стояла стеклянная, готовая со звоном рухнуть от любого постороннего звука.

 – Гайто, это ваш шанс! – вдруг с искренней горячностью, выпрямляясь и взмахнув руками, заговорил Аристарх. – Вы лучше меня знаете, какие возможности открывает новый препарат…

– В таком случае для чего вы меня так…уговариваете? – спросил Гайто не то с укором, не то с иронией.

Аристарх осёкся.

– Потому что я тоже хочу жить, Гайто Юрьевич, – ответил он через паузу. В его голосе дрогнула затаённая боль. – Что вам терять?

– Жизнь, Аристарх Романович, – ответил Гайто и отвернулся к стеклу.

– Подумайте, – порекомендовал Аристарх Романович, направляясь к двери.

Он весь напрягся, ожидая, когда в спину вопьётся ненавидящий взгляд Гайто. Но этого не случилось.

Гайто сидел неподвижно, уставясь невидящими глазами в своё отражение. Оно было таким бледным, что могло показаться, будто Гайто совсем не отражается в стекле.

За его спиной щёлкнула дверь, пропустив из коридора шаги и голоса: начинался рабочий день.

 * * *

В тот день Аристарх Романович периодически выходил пройтись по коридорам. Встречавшиеся с ним не по одному разу – а таких было немало – подозрительно на него поглядывали, полагая, что директор чем-то недоволен. Он озабоченно смотрел в пространство, ища кого-то глазами.

Всякий путь, какой ни избирал Аристарх, шёл мимо лаборатории. Дверь в неё стояла открытой, чтобы в стылое помещение проникало тепло из коридора; лучше всего от двери был виден столик Гайто. Тот невозмутимо смешивал свои реактивы, капал ими на предметное стекло, вносил в них индикаторы. Бумажки меняли цвет, Гайто строчил в блокноте, странно передёргивая торчащими лопатками, и до беспокойства сослуживцев ему, видимо, не было дела.
 
Увлечённый созерцанием происходящего в лаборатории, Аристарх не сразу обратил внимание на человека, шедшего навстречу по коридору. Когда тот ускорил шаг, Аристарх Романович отвлёкся, скользнул по нему взглядом…И узнал Константина Мансурова.

Да, те же степняцкие скулы без намёка на румянец, холодно-серые глаза со спокойным и пристальным выражением…

Мансуров кивнул, бесстрастно произнёс: «Здравствуйте, Аристарх Романович» и прошёл мимо. В руках он нёс знакомую серую офисную папку.
 
Аристарх поспешил к кабинету Кашперского.

– Перевод будет через неделю, Аристарх Романович, – встретил его радостный Кашперский.

 * * *

Аристарх Романович посмотрел на наручные часы «Romanson» – они показывали полседьмого – и встал из-за стола. Погасил настольную лампу – затейливую металлическую конструкцию в стиле «хай-тек», – залпом допил содержимое коньячного бокала, стоявшего на стопке документов, и подошёл с ним в руке к книжному шкафу в углу комнаты. За стоявшим обложкой к комнате «Государем» Макиавелли, которого Аристарх снял с полки, обнаружился промежуток между книгами, в котором стояла бутылка «Реми Мартена».
 
Аристарх Романович убирал бокал, когда раздалось постукивание в дверь – деликатное, будто костяшками пальцев.

– Да!

В дверном проёме возник Гайто. Он был ещё в белом халате, смотрел устало.

– Я согласен, Аристарх Романович, – сказал он, откашлявшись.

И опустил глаза, чтобы не видеть безрассудно-торжествующих глаз Аристарха.

 * * *

Пять дней спустя Гайто заглянул перед уходом к Анатолию Вадимовичу.

Тот занимался кропотливым делом: раскладывал рабочие бумаги аккуратными стопками, но без всякой системы – по мысли Кашперского, возьмись кто-то рыться в них, ему будет непросто сложить стопку в правильной последовательности.

Кашперский понимал, что в своей истории с монографией разобрался ещё не до конца. Он подозревал Аристарха; тот знал Анатолия Вадимовича достаточно хорошо, чтобы правдоподобно подстроить историю с ключом, и имел право рассчитывать на свой авторитет, почти исключавший всякие подозрения. Кроме того, ключи от кабинетов и лабораторий были в полном его распоряжении.
 
«Аристарх знал о трёх неизвестных никому отчётах, а кроме них ничего особенного в той папке не содержалось. Но монография…Зачем понадобилось тайно её читать?» – ломал голову Кашперский, машинально тасуя прошлогодние отчёты с объяснительными сотрудников и рекламными проспектами фармацевтических компаний.

Он даже не сразу отреагировал на обращение Гайто:

– Анатолий Вадимович.

– Я вас слушаю, – очнулся Кашперский.

– Я не приду завтра на работу. Мне придётся поехать к врачу, на осмотр.

– Может, всё-таки согласитесь на диспансеризацию?..

– Мне хуже… – Гайто непроизвольно поднял руку к груди.

Анатолий Вадимович смотрел на него с сочувствием.

– Да, конечно. Я не хотел бы отстранять вас от работы, поэтому о вашей болезни должны знать только вы и я…

 * * *

 Над выбеленным горизонтом висело зябко уменьшившееся оранжевое зимнее солнце, на которое было не больно смотреть. По верху ограды автостоянки щетинилась колючая проволока; сидя между шипастыми клубочками, зябли близ КПП воробьи. На обшарпанной понизу двери сторожки висела табличка «Не влезай – убьёт!» Звякал язычок умывальника, переделанного из жестяной банки из-под компота; наклонившись, передёргивая побледневшими губами, из него пил заспанный охранник в гремящем брезентовом плаще и стоптанных берцах. Щёлкнул замок двери, вышел второй, не по-зимнему коротко стриженый, с электрочайником в руках, и принялся поливать обледеневшее за ночь крыльцо. Воробьи споро слетали пить из стремительно остывавших и мелевших лужиц.

  Вот что видел Гайто, входя в ворота. Поднырнув под игрушечный на вид красно-белый шлагбаум, он кратко поздоровался и показал паспорт. Брезентовый охранник глянул на его сапоги, похоже, не сильно удивился и полез в карман плаща. Выудив оттуда рацию и вытянув из неё длинную коленчатую антенну, он заглянул в документ и хрипатым голосом сообщил приёмнику о приходе некоего… Карачарова Гайто (недоверчиво) в…

  – Лазарет, – подказал Гайто, переступая мёрзнущими ногами.
 
  – Лазарет, – повторил охранник, послушал, что шумнула ему рация, передал Гайто: «Подождите» и поднялся в сторожку, откуда через некоторое время вышел с захватанным гранёным стаканом, наполненным желтоватой посверкивающей жидкостью. Резко пахнуло керосином.

  Высоченное отуманенное небо над их головами обрывалось за рядами автомобилей. Воздух трепетал от холода. Край света.

  «Брезентовый плащ» как раз отхлёбывал первый глоток очищенного керосина, когда рация вновь ожила. Ответив ей «кхкхмда», он повернулся к посетителю с басурманским именем и сказал, что можно идти. Тот кивнул и, не спрашивая дороги, направился в глубь стоянки, еле заметно прихрамывая.

  … Молодой врач в чистом до полупрозрачности, зато с надорванным карманом халате как раз дособирал с рабочего стола остатки нехитрого перекуса, когда Гайто, скромно постучав, приоткрыл дверь лазарета, извне казавшегося просто высоким гаражом.

  Этот гараж-мираж на самом деле скрывал образцовый медкабинет. От запаха дезинфекции ныли зубы. Мерно жужжали лампы дневного света.

  Узнав, зачем пришёл Гайто, медик быстро и дотошно вызнал его анамнез и паспортные данные. Всё это синхронно записывалось в гроссбух в нарядной обложке. Пристально поглядев поверх страницы на добровольца, доктор велел: «Раздевайтесь» и зазвякал инструментами на средней полке лабораторного столика.

  Гайто бросил френч и свитер на спинку пациентского стула и стоял в безнадёжном искусственном свете, прислушиваясь к удивительно ровному биению своего сердца, а врач прилаживался около него, воздев затянутую в перчатку руку со шприцем в металлической машинке: «Расслабьтесь и станьте ровнее!», и Гайто даже не уловил момента укола под остро торчащий край лопатки. «Как противостолбнячная прививка…» – подумал он, когда там похолодело и налилось. Этикетка на использованной ампуле, лежавшей на краю столика, напоминала: «Memento mori», и этот уважительный цинизм ещё придал Гайто спокойствия.

  – Выписать направление на госпитализацию? – возвращаясь за письменный стол, спросил врач.

  – Не стоит. Я дома… – Гайто не мог подобрать слов, чтобы определить то, что с ним теперь произойдёт, и ничего уже не поделаешь.

  – Вы молодой и работали с этим препаратом… – вслух прикидывал медик. – Начнётся часа через четыре, у вас уравновешенная психика и неплохое здоровье. И всё же оставайтесь здесь. На всякий случай. Но пока можете выйти подышать.

  Гайто воспользовался советом и, оказавшись на улице, побрёл к выходу, к КПП. К дому.

  «Перед смертью не надышишься, – вспомнилось ему. – А со мной что будет?..»

  Свежий воздух покалывал лицо, кружил голову и обессиливал.

  … А дома Гайто, не раздеваясь, лёг на кровать, прислушиваясь, как внутри сгущается туман – может быть, печаль всем предначертанного расставания перед бессмертием, церковное, песенное слово, immortal. Иммортели подступают вплотную к тропке в туман, и в идущем по ней, которому скоро уже затеряться во мгле, Гайто с внезапной нежностью узнал себя, живого, – я тебя отпускаю. Я тебя отпускаю…
 
 А я – я? – остаюсь. Сердцебиенная наша разлука. Если смерть – это перестать дышать, то её нет. Нет? – себя утешаю: МЕНЯ нет.

  Сквозь глаза захлёбывающегося туманом Гайто процветали иммортели, похожие на двоящееся солнечное затмение, процветали сквозь его распластанное тело.

 * * *

  … В тёмной кухне Константин, отстранившись от обличительно-яркого света настольной лампы, беззвучно пролистывал отпечатанный чистовик перевода. Подле стола, на раскладушке, спал Вик, свешиваясь на пол тонкой ногой с ссадиной на коленке и скрестив руки за головой.

  Он пришёл в кухню с час назад, таща пощёлкивающую раскладушку, и стал укладываться. Константин молча бросил ему на одеяло плоскую подушку, которую, садясь работать, подкладывал под спину, – раскладушка провисала; тебе не хочется разговаривать, потому что ты поссорился со своей девушкой, так, что даже никуда не выходил сегодня и старался не обращать внимания на телефон. Но и оставаться одному тебе не хочется – боишься, что не сможешь уснуть. Спи…

  Когда-нибудь ты не придешь домой ночевать, и вряд ли кто-то станет орать на тебя, хотя, может, и следовало бы – чтобы среди многочисленных твоих ориентиров, авторитет каждого из которых день ото дня меняется, сохранились безоговорочные пусть по праву родства – твой отец и я, его брат. Но ты ведь всё равно почувствуешь, что мы слишком хорошо понимаем, что происходит…

  Константин закрыл монографию. На обложке был наклеен ярлык с названием: «Мост через Лету».
Такова была его зрелость – толстые общие тетради в плотных неярких обложках, с колонкой NB справа на каждой странице, компьютер с громоздким монитором, сутуловатая настольная лампа, чёрный, потёртый на локтях и спине свитер из альпаки, постепенное угасание праздничной иллюминации окон соседних домов, на которой он отдыхал глазами, ненадолго отвлекаясь от работы…

  В молодости он, казалось, не представлял, куда кроме переводов себя девать. Поверишь ли, Вик? Писание ночью в постели, страницы вразлёт на томе «Большой советской энциклопедии», часть текста всё время оказывается на полях следующего листа, выбившегося из-под первого. А под утро некто с незапоминающимся лицом, присев на край постели, говорит с Константином на неизвестном, какого-то шестого чувства языке… Вот такие сны снились мне, Вик, но не только такие… Константину и его старшему брату Виктору от отца досталось раннее мужское взросление и такая напутственная фраза по его поводу: «Мужчина и то, что под этим нередко подразумевают, – не одно и то же, запомни.» Но это явление само разливалось внутри загадочным обобщением – через слияния и противоречия – души и низа живота… «Тайна сия велика есть» – тебе же муторно и хорошо оттого, что ты – не то бракованный, не то избранный – скроен как будто не совсем так, как все…

  Скрипнула раскладушка, Вик заворочался, пристраивая голенастое расслабленное тело, всеми суставами выскальзывающее из-под одеяла. Свет лампы болезненно острил черты его ставшего во сне доверчивее и непостижимей лица. Спи, спи…

  Недреманная тишина квартиры была полна ощущением присутствия. К самым окнам подступала гулкость погружённой в себя предвесенней ночи и дышала холодом в немеющую от неподвижности спину Константина. Вик неглубоко и часто, по-щенячьи, задышал. Редко смаргивал за окном фонарь. Ты поймёшь, что всё проходит, Вик, когда в твоей жизни начнутся повторы, потому что всё проходит, чтобы снова начаться…

  К концу дня свадьбы Виктора, которую отмечали на их, мансуровской, даче, Константин, едва приклонив голову к застеленной гладким, попахивающим диванной трухой и пролитым красным вином клетчатым одеялом кушетке на веранде, откуда только что унесли наконец разобранный стол, уснул глубоким необременительным сном, исчезнувшим под утро, будто что-то случилось. Но всё было хорошо. У крыльца шуршал и звякал блюдцем с мясными объедками с праздничного стола прикормленный ёжик. Приятно горело лицо, и в приотворённую дверь вступала уличная июньская ночь, непугающая, безветренная, к ней быстро привыкали глаза. Тянет, внутри тянет…

  Константин поднялся и вышел размяться – он спал не раздеваясь. Ёж затих под крыльцом. Старые поселковые деревья этого дачного островка чеховских времён уже темнели на фоне неба.
 
  А они, молодые мужчина и женщина, стояли в окне с другой стороны дома, как луна в небе.

  Константин отступил к темной куще сиреневых кустов, и их тенью обошёл дом, и вышел за калитку, и пошагал по бетонке, с бессловесным чувством в солнечном сплетении.

  За околицей, возле крайнего дома, сушилось чьё-то бельё на верёвках, протянутых между несколькими покосившимися железными палками. Константин вошёл прямо в эту теплеющую белизну, вдыхая душную её прохладу и запах дешёвого порошка и заглядываясь в начавшее разгораться небо. Лёгкие ботинки насквозь промокли в росе – будет знойный день… Простыни трепыхались и шуршали за его спиной, как крылья.

А теперь вот здесь, рядом со мной, спишь ты, их сын.

  Как мы переживаем свои и чужие любови, Вик, или это они переживают нас?..

  Константин, понемногу обмякая, привалился плечом к стене и подпёр рукой скулу, и лучисто зарябил сквозь смыкающиеся ресницы, отдаляясь и смягчившись, свет лампы.

 * * *

  А наутро степлело, и пошёл снег.

  Город бесшумно заметало. Улицы сравнялись с тротуарами. С крыш и подоконников языками свешивались снежные оползни, замершие на полпути. Вороны обеспокоенно-брюзгливо раскаркались с невидимых верхушек деревьев. Мгла светилась нутряным желтоватым светом.

  Константина, так и кемарившего в кухне до утра, разбудил гул захлопнувшейся входной двери: Вик ушёл.
 
 Окончательно проснувшись, умывшись тут же, в кухне, и сварив себе кофе, Константин сходил в коридор за телефонной трубкой. Затем, смочив виски холодной водой и попивая кофе, он наконец дозвонился Кашперскому. Ещё вчера Константин собирался оповестить его, что готов сдать работу, однако своего заказчика, уехавшего по какому-то срочному делу, на рабочем месте не застал. Сегодня, судя по голосу, Анатолий Вадимович плохо выспался и держался лишь обеспокоенным ожиданием чего-то; очень попросил по возможности быстрее привезти перевод.

Почти сразу после него позвонили снова: приглушённый мужской голос сообщил, что Анатолий Вадимович распорядился прислать за Константином машину.

  … Стоящего на светофоре Константина окликнули справа. Негромко произнесённое, его имя прозвучало тем не менее отчётливо – и Константин признал Аристарха Романовича.

  – Доброго утра, – приветствовал он Константина, когда тот подошёл к припаркованному у обочины старомодному «Форду». – Я признателен вам за помощь и рад оказать небольшую услугу…

«Аристарх? Странно…Но я плохо себя чувствую…»

  В салоне стоит тусклый отсвет снегопада, пахнет застоявшимся сигаретным дымом, освежителем воздуха «Хвойный» и чем-то специфически машинным. Плавно рокочет двигатель, как кровь в ушах.
  Константин зарылся рукой в карман в поисках таблеток, нормализующих низкое давление – им овладевало нехорошее отсутствующее состояние.

  – Вам нехорошо, – это Аристарх. – Давление…

  – Пониженное, – Константин не мог овлечься от ощущения, будто вся кровь разом хлынула в голову, и сжалось горло, закрывая ей обратный путь.

  – Возьмите, – ладонь с лежащей на ней таблеткой порхнула к его лицу. – И запейте, у вас под ногами термос.

  Снова кофе. Кисловатый вкус растворимого кофе. Усилием воли, не иначе, Аристарх водит машину по зимней скользкой дороге – у него ведь совсем нерабочие руки, хрупкие руки, перевитые бирюзовыми венами, с вытянутыми белёсоватыми ногтями, на руле…

  Константин не успел предупредить: «Меня, кажется, стошнит», соскальзывая вниз оглашенной головой.

 * * *

  … Глаза Константина открылись.

  В комнате, которую он не узнавал, стыли прозрачные лиловые сумерки. Щель приотворённой двери светилась бессонным люминисцентным светом, там прошаркали тапки какого-то полуночника и стих голос, видимо, окончательно разбудивший его. В виски потихоньку постукивали пальцами: туп-туп. Где-то в кистях озябших рук гудело, как натянутые провода.

  Константин упрятал руки в подмышки, ворохнулся, под ним скрежетнуло. Такие пружинные койки, со слежавшимися подушками и невесомыми одеялами, бывают в больницах. Повернув голову, он увидел ещё две и окно, наполовину занавешенное чёрной против уличного света еловой лапой; у противоположной стены кто-то мерно и как будто удручённо дышал.

  Константин сел, подпирая жаркое и забывающееся от слабости тело руками и подтянув колени к подбородку. Кто-то позаботился о месте в палате для меня… Не авария произошла. Похоже на криз…

  На прикроватной тумбочке – Константин туго глотнул пересохшим горлом – лежали блокнот с карандашом, носовой платок, пачка ваты и стоял пустой стакан. «Стакан, а налить попить – забыли…» – подумалось ему, и вдруг пришло сознание, что по-другому уже вряд ли будет.

  Кто видел, какими глазами смотрит на себя сорокаоднолетний мужчина на больничной койке, в одиночестве, наступающей ночью, переполненный такой мыслью? И сам сорокаоднолетний не увидит своих глаз, потемневших от расширенных зрачков, смотрящих чуть в сторону, и своего бестрепетного лица, изнутри озарённого их невидящим и умиротворённым взглядом. Он крестоообразно складывает на груди руки – как вериги, движением оглушённого, жестом самоприятия, скрещивает руки, будто бы защищая свою беспомощность.

  Но он устал, и к горлу снова подкатывает плотный настойчивый комок. Спать,.. лечь и уснуть.

  Возможно, этой ночью ему приснится одиночество. Но он проснётся и забудет, как оно выглядит.

 * * *

Кашперский третий день был сам не свой. О Гайто его предупредил врач, работавший в подсобном лазарете на стоянке автомобилей. Из его рассказа следовало, что пациент, уходя домой, чувствовал себя плохо. Через некоторое время доктор позвонил по его домашнему телефону, но никто не отозвался. Попробовав ещё раз с тем же результатом, врач вызвал на домашний адрес клиента «Скорую».

В больнице сообщили, что пациент Карачаров Гайто поступил в странном состоянии – нечто среднее между анафилактическим шоком и вскрытыми венами, но без механических повреждений. Более того, оно не имело прямого отношения и к системному заболеванию пациента – туберкулёзу.

Сразу после разговора Кашперского пригласили к Аристарху.

 – А знаете ли вы о пробном блистере препарата, Анатолий Вадимович? – начал допрос Аристарх Романович, не успел Кашперский войти в кабинет.

– Даже о нескольких, – покивал Анатолий Вадимович.

– О том, что лежал вскрытым на подоконнике в комнате отдыха, за горшком с азалией, тоже? – прищурился Аристарх.

– Не в таком ключе, – парировал Кашперский.

– Теперь знаете и в таком.

Кашперский машинально помахивал зажатыми в руке перчатками.

– Одна ТАКАЯ таблетка – масштаб, Анатолий Вадимович. Масштаб. Подумайте о случившемся.

Уйдя с работы раньше обыкновенного, взвинченный Кашперский отправился на съёмную квартиру Гайто, располагавшуюся на окраине города. Получив ключ у соседей, он вошёл и принялся осматриваться.

Запомнились пустые рамы на светлых стенах и разновозрастные круги от кофейных чашек на прикроватном столике. Вообще же с квартиры будто только что съехали, а немногочисленные личные вещи – бритва, зубная щётка, полотенце в ванной, расчёска и кошелёк в прихожей, стопка медицинских учебников и справочников и томик «Приглашения на казнь» на полу у слегка смятой кровати – хозяин просто забыл. Самое необходимое Кашперский упаковал в пакет, решив отвезти его Гайто, когда тому станет лучше.

…Вчера утром Аристарх прошествовал через столовую к столику Кашперского, выпивавшего уже третий стакан кофе (Анатолий Вадимович как раз напряжённо думал «о случившемся»), с толстой канцелярской папкой в руках. На плечах его, оставляя влажные бурые пятна на бежевом драпе пальто, таял несчищенный снег. На лице Аристарха отчего-то тоже проступили пигментные пятнышки.

– Перевод Константина, извольте. Мы встретились по дороге, а потом ему стало плохо. Обморок, госпиталь…Возьмите, возьмите.

«Что-то его лихорадит,» – думал Кашперский, поглядев украдкой вслед Аристарху Романовичу. «С чего?»

Чтобы отвлечься, Кашперский раскрыл монографию и начал читать середины страницы:

«…при описанном соотношении компонентов препарата…наблюдаются случаи обострения хронических заболеваний, психические расстройства…возможно появление симптомов фантомной боли, приводящих к потере сознания и в отдельных случаях к коме либо клинической смерти.»

Слова показались ему знакомыми. «Конечно, я же читал англоязычный вариант…Теперь её нужно размножить. Запишу в склерозник: «переговоры с типографией». И ещё: «узнать о состоянии Гайто». Гайто?..Состоянии Гайто, состояние…Оно слишком похоже на описанное в монографии.»

Кашперский захлопнул обложку, погладил по надписи «Мост через Лету», с жадностью глотнул кофе.

«Гайто занимался новой партией вплотную, имел доступ к таблеткам, он вполне мог воспользоваться тем блистером, который нашли вчера! Когда ему резко поплохело, пошёл к врачу, понял, что не поможет, и решил умирать дома…Гайто болен, это противозаконно – работать в большом коллективе с туберкулёзом, но без Гайто проекта не будет!»

…Кашперский знал это уже тогда, когда месяц назад глухо покашливающий по углам, лихорадочно-румяный Гайто признался ему, что купил результаты флюорографии перед тем, как перевёлся из своей фармацевтической лаборатории в “Прогресс”. Кашперский воспринял поступок сотрудника как крайнее проявление увлечённости делом. Хотя таких проявлений хватало: никто в лаборатории № 2, а то и во всём НИО не работал с такой отдачей и увлечённостью, как Гайто Карачаров, приезжий, год назад закончивший медицинский ВУЗ с отличием, для которого «Мост через Лету» стал аспирантурой. По другую сторону моста ждало будущее, он был уверен в этом настолько, что Кашперский не простил бы себе крушение надежды Гайто.

Анатолий Вадимович доверял Гайто во всём до мелочей. Только монографию, не дал прочитать, хоть и оповестил о её существовании. Опасался, что Гайто в своём рвении попытается раньше времени применить полученные знания на практике. Вот и применил, и монография не понадобилась…

Кашперский зарылся пальцами в волосы, уронил голову на грудь. «Неудивительно, что Константин перетрудился над этой монографией!..»

 * * *

В своём кабинете Аристарх Романович достал из тайничка коньяк, налил полную рюмку и, не отходя от шкафа, припал к ней.

К нему всё возвращалось воспоминание, как он вытягивал тело Константина из салона автомобиля. Ноги разъезжались на влажном скользком асфальте больничного двора; с запрокинутого лица Константина пялились на Аристарха осклизло-белые закатившиеся глаза. Константин был тяжёл и жалок.
Никто не спешил помочь пожилому человеку унести больного. Аристарх обвил руку Константина вокруг шеи, вскинул его на себя, как раненого на поле боя, охнул и присел. И только тут в дверях появились санитары с носилками.
 
 Аристарх узнал, что хотел: как действует таблетка. Но при мысли, что то же самое произойдёт с ним, и обречёт он себя сам, добровольно, представлялась ужасной. В солнечном сплетении тупо скреблось чувство вины перед Мансуровым. В умственном тумане маячил глазастый молчаливый призрак Карачарова.

 От гнетущих мыслей не было спасения, как не было видно выхода из связанных с ними ситуаций. Оставалось ждать. Но чего? Но насколько долго?

 Ладонь обожгло болью и теплом: треснул стиснутый бокал. Аристарх встряхнул рукой, осколки со звенящим шорохом посыпались на пол.

 Аристарх Романович вытирал окровавленную руку о пиджак.

 О наружный жестяной подоконник робко заскрёбся вдруг начавшийся дождь.
 
 * * *

На следующий день Кашперский прямиком, не заезжая в НИО, отправился навестить Гайто в больнице.

Натянув на штиблеты пятирублёвые ядовито-синие бахилы, он торопливо пошуршал к лестнице, не оглядываясь по сторонам. Гайто, который, стоя спиной к гардеробу, оценивал ассортимент небольшого больничного киоска, собираясь купить минеральной воды, видел его отражение в стекле. Он помедлил, пока Кашперский не скрылся. Плавно передвигая отёкшие ноги в растасканных пляжных шлёпках, выданных в больнице, Гайто, поднялся этажом выше. Его куратора в коридоре не наблюдалось.

Гайто добрёл до санузла и там, тихонько и вкусно отдуваясь, вдоволь напился из-под крана, забрызгав потёртую всхлипывающую раковину. Понурый день в окне, замазанном ирисочного цвета масляной краской, отчего-то казался светлее.

В палате против койки Гайто висело зеркало, видное из двери, и, приблизившись к ней, Гайто увидал в нём Кашперского. Он примостился на краю кровати. Хрупкий, по-воробьиному встрёпанный, он не отрываясь смотрел на дверь, всем телом подавшись вперёд.

«Знает. Наверняка. Кажется, это называется – быть повязанным?» – спросил себя Гайто. – «Впрочем, совсем не важно теперь.»

Он, ускорив шаг, прошёл мимо входа в палату к замутнённому дождём окну в конце коридора. Оно было приоткрыто, и сочно алела снаружи, среди угловатых ветвей и редких жухлых листьев, неведомо как уцелевшая с зимы кисть рябины.

Струя влажного душистого воздуха, приносившая с собой запах прели и намокшей коры, бесшумный дождь и красная рябиновая гроздь влекли к себе. Ради того, чтобы вдохнуть полной грудью этот воздух, сгрести эту алость в горсть, почувствовать себя по-настоящему живым, можно было совершить безумство…

Гайто пошире распахнул раму и взмахнул на подоконник.

С сорванной гроздью, влажной и пронзительно-свежо холодящей ладонь, он распрямился в рост на подоконнике, расправив руки, и обернулся.

– Здравствуйте, Гайто, – сказал, оторопев, стоявший посреди коридора Кашперский.

Выглянувшая из палаты Гайто женщина-пациентка неожиданно коротко вскрикнула.

Примеривавшийся спрыгивать Гайто непроизвольно подался на звук, запнулся; горло сдавил приближающийся приступ кашля, Гайто пошатнулся, теряя равновесие, и, падая, ещё успел увидеть машинально улыбающееся лицо обмершего Кашперского.

 * * *

Константиново пальто поджидало хозяина в гардеробе. Константин оделся, поднял воротник и пошёл к выходу.
 
На крыльце он замешкался, глубоко вдыхая свежий воздух.

Раскисали, расплывались кругом наметённые вчера сугробы. Сквозь дождь неярко горели окна больничных корпусов. Дородные голуби, невзирая на погоду, фланировали по асфальтированной площадке у главного входа. А от ворот шли к крыльцу двое под одним зонтом: Вик и девушка в беретке слегка набекрень.
 
– А мы тебя встречать, – Вик широко улыбался. Девушка глядела робко. – Ты молодцом. Посмотри только на себя!

Константин обернулся – и в стеклянной створке двери неожиданно увидел себя смеющимся.

– Вик, ты сможешь поехать на сборы. Я скоро получу гонорар за перевод…

– Поговорим, – Вик сиял. – Знакомьтесь…

Константин и молодые зашагали к выходу с территории.

За их спиной, хлопотливо лопоча крыльями, взвилась в воздух голубиная стая: из дверей стремительно вылетел Анатолий Вадимович Кашперский, спорхнул с крыльца, резко тормознул и потерянно застыл под дождём.

Бежать было некуда и не к кому. И не от кого. От случившегося всё равно не уйти, не скрыться.

Пробежали мимо и быстро двинулись вдоль корпуса трое врачей с носилками и простынёй.

Кашперский поднял лицо к небу, смаргивая то ли капли дождя, то ли слёзы.

В небе таинственно клубились серебристо-палевые облака. И подумалось вдруг, что именно в разгадке этой непостижимой таинственности, а не в беспощадности научных изысканий, и кроется залог бессмертия.

6 июня 2006 года - 12 июня 2007 года