Гений

Из цикла “Истории из жизни”

“Вот гений наш идёт!” – с любовью проговорила матушка, глядя в окно. Аркаша и вправду был талантливым мальчиком. Физика и математика давались ему легко. Он в пять минут решал сложные задачки, которые давал им учитель – школа была с математическим уклоном.

И когда Аркаша из своего провинциального южного города приехал в Москву поступать на Физтех, то без труда получил 20 проходных баллов. Странно было видеть здесь этих мальчиков и девочек из глубинки. Девочки были с косами, в носочках, блузки носили строгие, юбочки по колено. А мальчики – все как есть – ужасно серьёзные и страстно увлечённые наукой.

Учёба шла трудно и занимала практически всё время – график занятий был чрезвычайно насыщенный. Кроме лекций и семинаров приходилось проводить практические занятия в физ- и хим-лабораториях, сидеть подолгу над толстыми сборниками домашних заданий. Только и позволял себе, что поиграть в волейбол на площадке, что была под окном общежития, да поплавать в институтском бассейне.

Кто-то из его приятелей «отсеялся» уже на первом и втором курсе. Это был отбор не по уму, а по выносливости и устремлённости. Старшекурсники говорили: кто продержался три курса – тот, считай, дойдёт и до последнего. Аркаша не только продержался, но был одним из лучших в группе. «Хвостов» не имел, отметок ниже «хор» не получал.

Сдав весеннюю сессию третьего курса, он уже предвкушал себя в роли блестящего учёного. Но это не было тщеславие, а скорее – юные безудержные мечты о поиске Формулы Мира, которых не может избежать ни один начинающий теоретик.

У Аркаши были все основания полагать, что он найдёт такую формулу. Годы упорного труда развили его ум до степени интуитивного ощущения предмета. Многоэтажные формулы, заполнявшие листы его конспектов, были понятны ему, как азбука пятикласснику.

В минуты абстрактного созерцания он, пребывая в многомерном пространстве математических знаков, мог, например, обозревать одновременно всю теорию «урмат», воспринимая её как пространственное иерархическое построение взаимосвязанных зависимостей, вытекающих одна из другой. А он, Аркаша, стоял над всем этим и наслаждался ощущением понимания, как, наверное, Господь наслаждается ощущением осознания всего сущего…

Как всегда в летнее время, Аркаша собирался поехать с родителями к морю, предаться там уединённым размышлениям над моделью Мира, так занимающей его ум. Но на этот раз планы пришлось изменить. Друзья по курсу позвали Аркашу ехать с ними в Крым, в славное местечко Планерное – или Коктыбель – летнюю родину всех студентов, желающих почувствовать себя вполне свободными от изнурительных занятий, от опеки родителей и от одежды.

Мать Аркаши была против этого, но отец настоял, что сын уже достаточно взрослый и достаточно благоразумный, чтобы можно было доверять ему в таком деле, как самостоятельный отдых на море.

И вот он, многославный Коктыбель. С чередой милых, чудных кафешек вдоль набережной, притиснутых вплотную друг к другу. С каменной головой Кара-Дага справа и каменной скамьёй Волошина на холме слева от посёлка. С городским, мало посещаемым пляжем в центре посёлка и с переполненным «диким» берегом чуть поодаль, где юные особы (и не очень юные) возлежали, открыв взорам все прелести ничем не обременённых тел. И вперемежку с ними – группы столь же обнажённых мужчин.

Перешучивались, знакомились, перемещались ближе друг к другу, образуя временные зыбкие сообщества свободных людей, не стеснённых никакими рамками, кроме собственных убеждений.

А по вечерам, когда воздух предзакатного неба становился тёплым и осязаемо густым, гуляли всей компанией по горячим плитам набережной, затаривались у местных бабулек тем или иным сортом «крымского – прямо с завода» и засиживались до глубокого темна, травя бесконечные анекдоты.

Назавтра вставали поздно, с тяжёлой головой. Заходили перекусить в очередное кафе – решили перебывать во всех по очереди – и снова устремлялись на раскалённую гальку пляжа, в окруженье обнажённых разгорячённых тел.

В этом знойном мареве мыслям о Формуле Мира как-то совсем не нашлось места. Да Аркаша об этом и не жалел. Всё растворилось, плыло, в голове поселилась тупая пустота, и Аркаша, с трудом собирая мысли в кучку, думал: “Вот отдохну как следует, наберусь сил и тогда…” И затем его мысли исчезали сами собой, даже не оставляя следа о том, что же будет тогда…

К концу лета Аркаша вернулся домой загорелым, окрепшим, весёлым, намереваясь, как лев, броситься в бой и с новыми силами грызть гранит науки.

Четвёртый курс и вправду оказался менее загруженным, чем первые три. Общие дисциплины были позади. Настал черёд спецпредметов и практики на базовых предприятиях. Но против ожидания Аркаша обнаружил, что эти спецпредметы – ужасная, непреодолимая тягомотина: вместо стройных, прозрачных классических построений они базировались на полуэмпирических, притянутых за уши, закономерностях, в которых не прослеживалось ни логики, ни системы.

Аркаша впервые за последние годы почувствовал растерянность и некоторую свою беспомощность перед этим неожиданно возникшим барьером. Он даже ощутил некоторую ностальгию по своим прошлогодним озарениям. Достал заветные свои конспекты в предвкушении созерцания многоэтажных формул. Но, взглянув на страницы, с удивлением обнаружил, что не понимает написанного.

С возрастающей тревогой стал лихорадочно перелистывать тетрадь. Значение содержимого с трудом, как сквозь мутное стекло, достигало его сознания и, не задерживаясь долго, снова терялось. Это был шок. Ровные ряды формул, написанные рукой Аркаши ещё только год назад, перестали ему принадлежать…

“Наверное, перезанимался”, – подумал Аркаша. Тем не менее, он позвонил приятелю из своего города – Мите. Тот учился в Первом медицинском. Встретились в баре.
– Ну, что, по маленькой? – предложил Аркаша.
Они тяпнули по маленькой, и Аркаша поинтересовался у друга:
– Вот объясни мне с медицинской точки зрения – почему после попойки голова болит. Вроде, мяса там нет, болеть нечему. Я слышал, в мозгах вообще нет болевых точек – копайся в них – не почувствуешь.
– Ну, да, – согласился друг, – мозги не болят. Это вокруг мозгов, голова болит.
– А она-то что болит?
– Объясняю, – приосанился друг, почувствовав себя ненадолго господином педагогом, – с самого начала. В крови есть эритроциты – переносчики питательных веществ и кислорода. Они несут на оболочке слабый отрицательный заряд и отталкиваются друг от друга. Это понятно?
– Спрашиваешь, – с некоторой гордостью отозвался Аркаша. – Я же на Физтехе учусь! Забыл?
– Ну, да, – согласился Митя. – Так вот. Алкоголь, попадая в кровь, снимает этот заряд. Эритроциты слипаются и образуют что-то вроде виноградных гроздей. Это бы ничего, пока они идут по крупным сосудам. Но чуть доходят до капилляров – и застревают, не могут пройти сквозь них. Видел, какие у пьяниц красные рожи и синие носы?
– Ну, есть маленько, – отозвался Аркаша. – Так причём здесь головная боль?
– Я ж говорю, что рассказываю с начала. Капилляры отмирают, и клетки, которые от них питаются, отмирают. Всё это замещается рубцовой тканью – вот и цвет красно-синий. На лице и на носу это видно невооружённым глазом. Усёк?
– Усёк, – послушно отозвался Аркаша. – Теперь давай про мозги.
– Ну, и в мозгах то же самое. Только не видно. Вернее, видно, что человек дураком становится. А происходит так. Капилляры, питающие нейроны мозга, закупориваются. Нейроны серого вещества через две-три минуты без питания погибают. В массовом порядке. В первую очередь те, что хранят ассоциативную информацию самой сложной организации – способность мыслить абстрактно, что отличает человека от животного. Как, мозги у тебя ещё не закипели?

Мозги у Аркаши как раз и закипели. Не от того, что он чего-то недопонял. А именно оттого, что он понял. И от этого ему сделалось жарко. И теперь он, как сквозь пелену, слушал, что говорит ему друг:
– А дальше всё просто. Под черепом температура около тридцати восьми. Мёртвая нервная ткань начинает гнить. Организм срочно накачивает туда жидкость, чтобы вымыть всю эту мертвечину. Давление повышается, черепную коробку распирает – вот тебе и головная боль. Понятно теперь?
– Теперь понятно, – уныло отозвался Аркаша. – А дальше-то что?
– А дальше тоже просто. Гниль с жидкостью выводятся через лимфосистему в венозную сеть – на выброс; твёрдые отходы сбрасываются в кишечник, кровь фильтруется в почках, очищается там от продуктов распада, и все эти остатки погибшего мозга выводятся естественным путём. Короче, если с вечера человек выпил, то с утра он мочится своими мозгами.
– Так они что, дураки, что пьют!? – вырвалось у Аркаши.
– Ну, не «они», а «мы». Это мы с тобой сейчас пьём, а завтра отольём в унитаз очередную порцию своего серого вещества. Вместе со знаниями, что там хранились.
– Ну, ладно, я – дурак, что этого не знал. Но ты-то знаешь! Так почему пьёшь со мной!?
– Да, неудобно отказаться. Сочтут за белую ворону. Вот ты бы что подумал, если бы я отказался выпить с тобой?… То-то.

Оба задумались надолго, каждый о своём. Нарушил молчание Аркаша.
– Слушай, Мить, а вернуть это можно, ну… те знания?
– Нет, – ответил Митя категорично. – Сам знаешь: «нервы не восстанавливаются». А тем более знания, которые там хранились. Вот у инсультников тоже – отмирают обширные участки мозга. И потом они заново, как дети, учатся ходить, есть, разговаривать. Всё заново. За счёт резервных клеток.
– Значит, можно! – с энтузиазмом воскликнул Аркаша. И тут же осёкся. – Значит, заново. За счёт резервных клеток.
– Да, если они есть. У хронических алкашей, например, их почти нет. На вскрытии видно – вместо развитого серого вещества в извилинах – оплывший, сглаженный, истончённый слой. Поэтому у них словарный запас, суждения, потребности – по минимуму и даже того меньше. И рожи у них оплывшие, сглаженные, глуповатые. Да, что говорить! – Митя махнул рукой.
Расставались оба с тяжелым сердцем. Аркаше будто открылась пропасть под ногами, над которой он уже стоял. А Митя чувствовал, что расстроил товарища, хотя толком не понимал, почему.

…Аркаша медленно брёл вдоль берёзовой аллеи институтского городка. На скамейке у общежития сидели его дружки по летнему отдыху.
– О! Аркаша! Иди сюда, у нас тут есть кое-что для согрева, – обрадовано позвал один, указывая на бутылку дешёвого портвейна.
Но вместо обычных приветственных слов Аркаша сказал хмуро:
– Да, ну, что я, дурак – спускать свои мозги в унитаз!?
И под озадаченные взгляды друзей он двинулся прочь. Он шёл по аллее и с грустью думал о том, что Формула Мира, по-видимому, останется не открытой.

25.06.2007 г.

Иллюстрации автора.