О докторе Чехове

 О докторе Чехове

 миниатюра


Я не так уж любила его, говорила, мне скучно, позевывала. Годы шли, и я доросла до того, что стала ЛЕЧИТЬСЯ Чеховым. Какой-то из своих граней я до него дотянулась. И оценила вполне его трезвость, взвешенность, сдержанность, щепетильность… из блекло-серой, обыденно пасмурной, будничной… его проза в моих, раскрывшихся шире, глазах, стала цвета раннего утра – прозрачной, едва уловимой в своих переливах, жемчужной… Приобрела особую ценность.

 Глубоко честный писатель, до болезненности реалист, ничуть не чурающийся самых низменных истин. Ранящих так, что, кажется, жизнь невозможно терпеть. Она – наказание.
И вот эта болезненная правдивость с возрастом стала меня привлекать… его открытия – это теперь мои собственные… выражены так точно, как я не смогла бы… У нас так совпало спустя целый век.

Я и Катя из «Записок старого человека», и сам старый человек, и герой рассказа «Черный монах», и пациенты с доктором из знаменитой «Палаты…» И все больше и больше я прозреваю… осознаю, что для меня главное в пишущем – это его человеческая составляющая… а только потом уж язык. Словотворчество как процесс, как игру я холодно воспринимаю… мне мало они интересны. (Если только речь не о комедиях или пародиях, а о серьезном.) Наверное, это главный мой недостаток и как читателя, и как пишущего человека… но так я устроена. Может быть, скучно. Но я не хочу лишних слов – ни читать, ни писать… этому у него нужно учиться.

Чем старше, чем внутренне тяжелее становишься, тем больше тянешься к литературе как к утешению… как к лекарству. Которое может смягчить твою боль уже тем, что ее выражает в словах… Ты не узнаешь новое, ты узнаешь то, что знали другие… и то, что уже описали.

Как пелена с глаз спадает, и видишь, что в детстве и юности представления о жизни, о людях были романтизированы, смягчены, и эта мечтательность возраста все ЗАСЛОНЯЛА. А потом заслоны исчезли… даже воспоминания вытравились. А какие-то из них скомканы, смяты… убиты. Я и представить себе не могла, каково это – когда голоса памяти умолкают. Нет и не будет уже дорогих ее островков. Части тебя, казавшейся неотъемлемой, больше не будет.

И не может быть чуда для воскрешения всего этого… есть доктор Чехов. Он не волшебник, но Слово его – бальзам.