Отвратительное политизированное произведение. продолжение

 "Мело, мело по всей земле, во все пределы."

 Пастернак

 Прошла ровно одна треть известного времени - явился наш уличный капельдинер отовариваться в известную часть Авгиева. По рынку остервенело топтались инвалиды великой ядрёной неуклюжести, упираясь коленками, обрывая вещи и читая афиши.
 Перед раскладкой овощей тарабарщиной исходил великовозрастный японец, нараспев употребляя какие-то отвратительные выражения и чертыхаясь английским. Продавщица рыбы, обронив тележку и вывалив ящики на укреплённый капустный вал, извинялась, чернея аспидом. Поодаль расположилась одинокая тётка и визжала: я не украду копейки! - обмахиваясь веером из червонцев. Панорама радовала, однако, таким изяществом вселенской язвительности, нарочным упорством к обмозгованному времяпрепровождению и чрезмерным агностицизмом.
 Паласы, рыба, огурцы, тапочки, инструменты, веники, яблоки, носки, удочки, клубника, ордена - всё изукрашало чудовищный антураж.
 Утоп Макар, но "водоворот", по-божески потрепав, сжалился: "бурун" сходу выволок его в "профи-светоч" рынка.
 Против обыкновения, здесь царил совсем уж непонятный бардак. Проход между овощными рядами бесспорно торговых гениев по одной им только известной причине был свободен от покупателей.
 Изредка пройдёт заблудшая душа вдоль, задержит свой взгляд на сборище торговцев, стоящих вкруг одного прилавка и спорящих на злобу дня, да и сгинет в толчее - раз мелькнула знакомая Макару спина на углу кабачковом, но скрылась тут же, не дав времени дворнику опознать в ней Борисовича.
 Пошёл Макар Михайлович мимо той крикливой безработной шайки шагом вольным, неспешным, да и заприметил среди них одного: осанистого, приодетого, главного. Пока суд да дело, главный тут допрос вёл одного мужичка, хитрого и вёрткого.
 Слышит Макар:
 - Афонька! Где бывал, когда от меня бежал?
 - На вашем же складе жил, на луковых мешках лежал и трубку пеплом заряжал.
 - Что ж табаку не было?
 - Табак-то был да след простыл.
 - Ну, а кабы склад вспыхнул?
 - Я б его и тушить стал, там-то я и воров хватал.
 - Хватал?
 - Хватал да отпускал.
 - Как, отпускал?
 - Так всё наш воровал, как ты ему недодавал.
 - Стало, ты моё дело знаешь?
 - Знаю.
 - Что, не богаты мужички?
 - Богаты, одной гривне рады.
 - Что ж они с ней делают? Пропивают?
 - Продают.
 - Не пойму, на доллар меняют?
 - Твой товар покупают, как свой сдают, а вечером пьют.
 - Ладно, а хорош ли товар у нас?
 - Хорош, как труха пригож.
 - Стало быть, выкинуть пора?
 - Чего пора, работник ест - значит, нужда в нём есть.
 - А сколько ест, много?
 - Не, не много, больше домой несёт, а что не снесёт, так тут продаёт.
 - А ты ж что делал? Чем промышлял?
 - Редькой торговал.
 - Хорошо твоё дело?
 - Хорошо, да не так.
 - А как?
 - Редька пуста, полкило со ста.
 - Не шла торговля, значит?
 - Шла и до Общества дошла.
 - Так, значит, ты набедокурил!
 - Я да не я.
 - А кто?
 - А не знаешь?

 Путь же макаров продолжался мимо не-щадящего-глотку японца и бабы с деньгами до самого окончания того ряда, где в ту пору одно только место было занято работой. Держал его старый знакомец дворника, Аркадий Борисович Головатый, муж усатый, плечистый и на слово быстрый.

 - Что, Аркаш, дешёв твой товар? - спросил Макар, раздвигая покупателей плечами.
 - Деньгам дешёв, а людям дорог.
 - Что ж они не договорятся?
 - Редко видятся.
 - А дешевеет?
 - Ничего у нас на дешевеет. У нас только политики дешевеют! И мы это на рынке чувствуем. Для нас трындёжь политиков не имеет значения, а вот сколько у людей денег, мы видим наглядно. После нового года платежеспособность упала на половину. Это подтвердит любой: пенсионер, работяга... Голубой лидер с компанией обжулил народ, повысив цену на украинский газ, что повлекло повышение комуналки. Люди несут деньги теперь не на рынок, а в ЖЭК. Теперь боятся "регионы" новых выборов, ведь народ этим балаболам уже не верит. Обещали "улучшение жизни уже сегодня"! Я-то хорошо это вижу по своей выручке. Ворьё, ворьё и ворьё, только в галстуках и в салонах дорогих машин. ВВП у них растёт! А мы скоро без штанов останемся...
 Макар нахмурился, достал сигареты, предложил их товарищу, но когда тот отказался, сам курить не стал - покрутил сигарету меж пальцев и вернул всё в карман, кивнув головой в сторону тех, мимо кого только что проходил.
 - А, эти.., - понял немой вопрос Аркадий Борисович.
 В это самое время к прилавку пожаловала дама умеренной полноты - её шёлковый красно-синий нашейный платок то и дело вздыбивался при малейшем порыве ветра и лип к лицу, затрудняя всякую видимость и раздражая её чрезмерно.
 Пока дама интересовалась луком, разговор продолжался:
 - Видал того, что самый толстый? - спросил Аркадий Борисович Макара Михайловича.
 - Видал, - ответил Макар Михайлович Аркадию Борисовичу, - То ли подлец, то ли хитрец.
 Продавец: Он как шампунь - всё два в одном.
 Дворник: И что?
 Продавец: А вот что. Своим работникам он не платил, они же жили одним обсчётом. А эта, что с деньгами, до денег жажду ненасытную имела, что у него. Обвес такой давала, что постоянных покупателей, что дьявол, распугала. А тут японец этот...
 Дворник: Кричит всё до сих пор...
 Продавец: Да, товару много брал, а рядом мелкий мужичок стоял. Тот мужичок обсчёт и увидал... Такой, что режет глаз. И вспомнила её торговля медный таз.
 Дворник: Чего так?
 Продавец: Из потребительского общества, такой невзрачный, а шуму натворил. Его из-за прилавка ей-то было не видать, и крепко же она настроилась японца обобрать... А этот вдруг - как чёрт из табакерки.
 Дворник: Хм.
 Продавец: А как явил себя, условие хозяину поставил.
 Дворник: Какое же условие?
 Продавец: Чтобы обманом работники его не промышляли, зарплату чтоб платил. Ну а из тех работников, которым здесь работать разрешили - чтоб покупатели решили. А до тех пор стоять работе ихней.
 Дворник: И крот в своём углу бывает зорок, но кто ж таков? Вот человек...

 Тем временем дама с платком принялась сама выкладывать на весы помидоры - видимо лук, который она так дотошно обследовала, чем-то ей-таки не приглянулся.
 - Почём? - спросила покупательница, не прерывая своего занятия: одной рукой она выуживала самый глубокозарытый в ящике помидор, приминая тот, что к несчастью для него, оказывался на пути; другой - всё более нервно одёргивала вредный платок.
 - Уважаемая, этот ваш прапор на шее мешает вам видеть те вещи, которым свойственно бросаться в глаза, - праведное возмущение одолело торговца, когда он заметил плоды её трудов, - Вот же, на ящике - ценник, и цифры на нём - с кулак.
 Дама посмотрела на Аркадия Борисовича, замедлив полёт помидора к чаше весов - её красные, пухлые, надутые щёки, казалось, вот-вот лопнут, как перезрелый помидор.
 - Хамить?! - грозно произнесла она, - Да вы на цыпочках должны были кружить возле меня, нахваливая весь этот ваш гнилой лук! А вы - с кулаками! Тут уж я не удивлюсь, если врут ваши весы.
 Продавец поставил на них гирю и обратился к Макару Михайловичу:
 - Что я говорил - тот мужичок и ко мне подходил. Так разошёлся, что бес его попутал решить, что и у меня обвес или ещё хитрость какая. Теперь ушёл, но этот карлсон ещё, сказал, вернётся.
 Макар тут наклонился над коробом с луком и выбрал самую большую луковицу.
 - Возьми пакет. Сейчас, я отпущу женщину.., - сказал ему Аркадий Борисович, наблюдая как останавливается стрелка весов.
 Но Макар, по-видимому, не слушал - он стиснул луковицу меж пальцев обеих рук, вонзив в неё большие фаланги ноготь к ногтю, и раскрыл, как апельсин, под самым носом у дамы с красно-синим платком и ставшем под стать лицом. Платок же, подлец, уснул к этому времени от жары или ещё чего на плече у хозяйки и не предостерёг её от случившегося далее.
 Свежий сок мелко брызнул - и тут случилось то, что и должно было случиться: дама вдруг почувствовала едкую горечь в глазах и в носу. Она чихнула разок-другой, а потом слёзы брызнули у неё из глаз, как фонтан. Струйки, ручьи, реки слёз текли по обеим её щекам так обильно, что залили всё её лицо и шею, словно её дворник обдал из садового шланга.
 - Как.., - всё, что и смогла сказать дама; отчего-то ей стало не до разговору. Предательский же платок - поделом - вмиг превратился из нашейного в носовой.
 - Кто ж это гнилой лук оплакивает? - спросил тогда у неё Макар, - Одно Горе Луковое.
 А дама, придя в себя, зачастила неразборчивой скороговоркой что-то вроде: "Сейчас... Сейчас найду на вас управу. Будете отвечать! Торгаши недоделанные!"
 Продавец пропустил это мимо ушей и, протянув покупательнице кулёк с помидорами, назвал стоимость их: десять гривен, двадцать копеек.
 Макар же сказал:
 - Молчи, кручено-верчено, худая матка всему дому смятка. Не работаю я на рынке, чтобы на меня тут управу искать, а где в моём дворе управа на меня - вся изошла да изломалась.
 Дама с нервическим характером достала кошелёк.
 - Беру, - говорит, - потому только, что одни вы тут, - и добавляет:
 - Шатаешься, значит. Дела своего нет, так другим горазд мешать. Тьфу, не человек, а одна помеха. А вона какой вымахал. То знаем мы таких. Во всяком дворе за главного по алкогольным делам. Вот, высечь бы и - на общественные работы тунеядца.
 - За главного во дворе и про общественные работы вы, дамочка, говорите, как знаете нашего Макара Михайловича, да только правда ваша на голове стоит, - заметил ей продавец.
 - Да что ж вы такое говорите? Что я, не вижу - люди, вон, все работают, а этот пыль гоняет.
 Рассмеялся тут Макар, отчего дама пошатнулась, как при землетряске.
 - У меня, - сказал тогда он, - нынче не время работы. Отработал своё, тепереча - на учении.
 - Что же вы изучаете? - спросила дама и протянула деньги Аркадию Борисовичу.
 Дворник внезапно взял за запястье её протянутую руку:
 - Мошенников изучаю. Обсчитались, голубушка?
 Дама попыталась было вырваться, да не тут-то было.
 - Не обсчиталась, - проговорила она визгливо, - Восемь. Вы и того не заслуживаете...
 Дворник отпустил руку женщины и обратился к продавцу:
 - Аркаш, взвесь-ка мне ещё огурцов с пол кило и вот эту, я думаю, капусточку. Сколько с меня будет вместе с помидорами?
 Продавец ухмыльнулся и принялся взвешивать огурцы.
 - Погоди, - вмешалась дама, которая не сразу сообразила, - Да вы что, ополоумели?! Я помидоры покупаю!
 Макар ответил:
 - Ошибаетесь, бесценный вы наш покупатель.

 А за пределами овощного царства-государства толокся народ, продавал и покупал, говорил без умолку, кричал и перекрикивал; в толпе мелькали коляски с коробками и детьми, дребезжащие роклы шириной в проход, рассекающие беспардонно недовольное человечество, босяки с жуликоватыми глазами, шныряющие меж карманов и проходов.
 И смутился наш дворник как в первый раз увиденным. Точно его понимание всего происходящего испарилось от эдакой жары и суматохи. Да и как же было ему понять всю оказию овощного хозяйственника не платившего подчинённым своим, отчего и вызвал к жизни порочные качества. И даму эту, раздражившуюся по-началу своим же безвкусным платком, а после взъевшуюся на продавца, не мог понять Макар Михайлович...
 Как понять людей, которым пристало по расхлябанности, по бесталанности, по ханжеству ихнему или по ещё какому премерзейшему качеству спотыкаться на ровном месте и, падая самому, хватать за штанину близстоящего, увлекая за собой? Благо если не велика птица... А как же быть с такими вот хозяевами?

 И вот, чуть было не захандрил дворовых дел мастер, да пришло ему на память одно: на поле таковского разлада всё же было брошено зёрнышко справедливости и здравого смысла - подумал Макар о том человеке и общества потребителей, которого он ещё в глаза не видывал, но теперь уж очень ему этого хотелось. Хоть одним глазком. Что за человек такой, что не только афёре конец положил, но и настоял на том, чтобы покупатели сами выбрали для себя достойного торговца - их у хозяина по три на место, одни такие как та барышня, что иностранного гостя облапошить хотела, другие человечнее были и обманывали народ только от безысходности; хозяин не оставлял другого выхода.

 ...А дама с платком всё не унималась, но когда, наконец, она исчерпала всю свою гневливую энергию, вдруг созналась, что более тех восьми гривен у неё не будет, а помидора ей нужно ровно столько - показала кошелёк даже.
 Аркадий Борисович продал ей все те помидоры потому только, что обращение её сменилось на человеческое - чудеса, подумал Макар, может, и вправду мир идёт на поправку, может, становимся мы свидетелями его основательного перерождения...
 И как согласие с его утопическими мыслями, у края неба громыхнуло.
 Дама ушла, пообещав занести завтра недостающее, и Аркадий Борисович сказал:
 - Ты видел? Её как током ударило... Чувствует моя душенька, завтра я её снова увижу. Да-а, вот дела... Слышал гром? Ночью гроза здесь будет - верно уже под вечер ливанёт.
 Дворник согласился, и когда продавец взвесил овощи уже для него, Макар Михайлович попросил его попридержать купленное пока у себя:
 - Я мигом, - сказал дворник, - Ещё кой-какую мелочь возьму и вернусь.
 - Давай, беги, - ответил Аркадий Борисович и занялся другим покупателем.

 На рынке стало редеть - по грому все скоро поняли, что ошиваться здесь просто так - совсем не дело: дождь не спросит, все ли покупки сделаны, все ли деньги уплачены да и все ли успели добраться благополучно до дому - товар стали брать живее.
 Вот и это тоже навело Макара на одну стоящую мысль, пока он лавировал меж общей суматохи. Но оформить эту мысль в голове, заключить её в слова, утрясти, может статься, до афоризма он не поспел.
 А вышло вот что. Хотел было он войти в мясной павильон, как глазам его представилась такая картина:

 Чуть поодаль в нескончаемом течении оголтелых потребителей образовался точно какой порог в стремнине, и люди обтекали его; и даже бывало отхлынет волной их поток - так шарахались люди от пёстрой и беспокойной группы цыган, причина появления которых в пределах рынка ни у кого не вызывала сомнений.
 Цыган на первый взгляд было человек десять: три мамаши - двое держали малышей у груди, у одной ребёнок спал в связанных тряпках за плечами -, двое чернобородых мужиков в чёрных кожаных жилетах поверх ярких шёлковых рубашек - один ростом был как Макар и вид у него был, мало сказано, угрожающий -, остальные - девицы годков так-эдак под двадцать, прикинул дворник, и выражение на лицах... - стервятницкое.
 Но десять их было только на первый взгляд - вокруг несметным роем кружила неуловимая цыганская ребятня, то скрываясь в толпе, то возникая, словно из воздуха, с новым трофеем.
 И в тот момент, как Макар Михайлович их заметил, они остервенело потрошили чью-то мужскую сумку. Но далеко не сами цыгане привлекли его внимание - в нескольких шагах от них у палатки с фруктами стоял человек, который был ему знаком. Человек опёрся на прилавок обеими руками, и голова его была опущена. Лица видно не было, но дворник понял, что знакомый его разговаривает с хозяином палатки и что ему или очень плохо, или он чем-то сильно расстроен.
 Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, чью сумку, как тушку животного, разделывают цыгане, и какое такое несчастье постигло старика Кузнецова.
 Макар Михайлович поколебался одно мгновение - ведь тот примечательный вечер в парке ещё не стёрся из его головы и, надо полагать, и из головы самого Евгения Евгеньевича -, но это мгновение прошло, и дворник направился к палатке с фруктами.

 Ещё прежде, чем его заметили, Макар Михайлович узнал и хозяина палатки. Им был скверный пухлый мужичок, обыгравший его в тот же памятный вечер в шахматы - Иван Иванович.

 ******

 - Что же я могу? Ничего не попишешь.., - смог расслышать дворник слова Иван Ивановича, который и здесь выставлял из себя человека важного, знающего.
 - Но, может.., - говорил ему в ответ Евгений Евгеньевич, голосом слабым, полным беспомощного моления.
 - ... раскис. Ты ж человек взрослый, сам понять должен, - Иван Иванович и не смотрел на старика Кузнецова, создавая видимость занятости: то бананы переложит, то клубнику подгнившую откинет...
 - ... там же ж были часы, подарок дочери, денег - тридцать с копейками. А документы! Ой, мамочки.., - Евгений Евгеньевич так-таки умирал.
 - Что ты от меня хочешь? Я из-за прилавка выйти никак не могу. Да и чёрт их знает, поделили уже небось всё, - Иван Иванович был неумолим.
 - ...занять. Мне всего рубчик, домой добраться, - сказал Кузнецов и нервно икнул, увидев рядом с собой дворника.
 - У меня, брат, каждая копейка не счету, - хозяин лавки нагнулся под прилавок, и потому не заметил пришельца, - Да и дурная примета - отдавать деньги посредине рабочего дня. Ты, вон, старый - тебя и так подвезут. Ступай, Евгеньевич, а то от тебя никакой торговли не будет. Жалею, да, но тут я тебе не помощник. Извиняй...

 Тут и Иван Иванович увидел Макара Михайловича. Осёкся и заулыбался.
 - А-а, какие люди.., - протянул он слово и руку.
 Макар руку его не пожал, а вложил в неё два банана.
 - Взвесь, - сказал он, - Что, Евгений Евгеньевич?
 Кузнецов поднял глаза, посмотрел пренесчастнейше на дворника, и взгляд его упал непомерным грузом ему под ноги.
 Макар Михайлович оглянулся посмотреть, не испарились ли цыгане - они были на месте, и он проговорил:
 - Такой, скажу, вид у вас, любезнейший, будто рука какая нечестивая воровством вас окрестила.
 Старик молчал.
 - Ну что же вы молчите? Скажите, какая беда вас постигла. Цыгане, да? - дворник расплатился с Иваном Ивановичем, который вдруг переменился в лице и стал как будто сконфуженным.
 - Пришёл, - чуть слышно сказал Кузнецов, - Посмеяться над старым?
 Хозяин лавки тут протянул ему мятую гривну:
 - На вот, езжай домой. Знаешь же меня. Я-то человек жалостливый, порядочный.
 Но так он и остался с протянутой рукой - старик всхлипнул, но как не расслышал его: денег не взял.
 - Всё цыгане чёртовы, - обратился тогда Иван Иванович к Макару, пряча гривну в нагрудный карман, - Ты, Макар, значит, тоже всё видел? Вот же ж люди, смотрят, как человека грабят, а сами помочь - ни-ни.
 Дворник хмыкнул и положил руку Евгению Евгеньевичу на плечо, ожидая, что тот её сбросит. Но этого не случилось.
 - Окружили.., - выдавил из себя Кузнецов, - И давай...
 Но голос его сорвался.
 - Ну то я знаю, как они это делают. А что ж товарищ-то ваш не выручил? - он говорил это так, как будто Ивана Ивановича здесь и в помине не было. Упомянутый же товарищ немедленно залился пунцовой краской.
 Старик тяжело вздохнул: ему нечего было сказать.
 - Ну да ладно, с меня, знаете, взятки гладки, пойду попрошу, чтоб вещи ваши воротили. Авось, цыгане народ понятливый - отдадут.
 Кузнецов снова посмотрел на Макара Михайловича, видимо решив, что тот над ним подшучивает, и сказал:
 - Тебе-то что? Мы же с тобой...
 Но дворник его перебил:
 - А, - махнул он рукой, - Пустое. Вон, Иван Иванович - ваш, так сказать, однодумец...
 Иван Иванович отошёл в дальний конец прилавка и, повернувшись к ним спиной, имитировал своё отсутствие.
 - Не надо, - старик оглянулся и тут же снова потупил взор, - Не ходи. Они и тебя...
 Но то, что Кузнецов говорил дальше, осталось уже вне зоны слышимости дворника.
 
 ******

 - А ну, расступись, - пробирался он к возмутителям спокойствия, намереваясь перехватить у них эстафету.
 Цыгане поздно спохватились, что прёт на них, вроде ледокола, мужик какой-то, и явно намерение нешуточное имеет. Только тот, что самый крупный был, загородил Макару дорогу и ручищи вытянул, чтоб за плечи попридержать, и в глаза дворнику стал так грозно и непроницаемо смотреть, чтобы "ледокол" понял, что не всякий лёд ему будет по зубам, которые могут внезапно отмёрзнуть и выпасть.
 Со всего ходу врезался "ледокол Макар" в чернобородую льдину, и если не расколол, то только лишь по той причине, что она оказалась подвижнее, чем могла показаться. И дворник так подвинул того цыгана, что тот более на горизонте не появлялся - цыганское море расступилось, и на секунду воцарил штиль.
 Секундам, как известно, судьба кануть в Лету.
 И что тут началось...
 Женщины закричали, перебивая друг друга и маша хаотично руками, дети стали цепляться за штаны, пытаясь вытрясти из неё душу или хотя бы ногу, девицы стали тыкать пальцами и что-то несвязно приговаривать. И только три малыша на руках у мамаш всё так же беспробудно продолжали спать, как и прежде.
 Прежде чем схватить одну молодую цыганку за шиворот, дворник подумал об этих детях - обычные малыши целыми днями кричат, а эти.., словно их каким наркотиком обпаивают, чтобы не донимали.
 - Ай-ай, - заверещала молодка, выкручиваясь что есть мочи, - Пусти, дьявол!
 И все стали ей вторить:
 - Пусти, пусти!
 - Прокляну!
 - Ах чёрт бородатый, сейчас тебе сделаю...
 Дворник посмотрел на ту, что это сказала - она уже начала что-то шептать и делать пасы руками -, и, не отпуская свою добычу, громко ей сказал:
 - Твои, цыганка, речи - на твои плечи! А меня - чур.
 Цыганка эта взвыла, как волчица, а с нею и все другие.
 - Зачем так сказал?! - визгливо сказала она, точно сгорбившись и закрывая уши ладонями, - Что тебе, пёс, надо?! Бери, пёс, что хочешь и уходи! Ах, моя голова!
 Все цыгане вдруг после этих его слов перестали его дёргать и шпынять. Девицы, которые пальцами тыкали, тоже уши стали закрывать.
 - Говори же...
 Дворник и сказал, что надо бы вернуть кое-какие вещи.
 Оказалось, что вещи из кузнецовской сумки уже разошлись по рукам. Макару Михайловичу торжественно вручили саму эту сумку, чуть ли не швырнув её в него, и он, раскрыв её пошире, для удобства, так сказать, вкладов цыганского населения, стал терпеливо ждать, пока снесут всё награбленное - детвора разбежалась выискивать в толпе своих, кто заимел чего из этой сумки.
 Издалека на дворника уставилось два удивлённых взгляда. Он их перехватил и смущённо улыбнулся.
 Некоторое время спустя дело было сделано. Цыгане огрызались, но вещи отдавали - очень они уж хорошо понимали, что если не вернут хотя бы одну безделицу, слова цыганки обратятся с лихвой на неё же, да и другим будет не легче.

 ******

 - Нате вот, - поставил Макар отяжелевшую сумку на прилавок рядом с порядком повеселевшим Евгением Евгеньевичем.
 - Куда ты! - прикрикнул было на него за это Иван Иванович, испугавшийся, что сумка подавит его товар.
 Но ему хватило одного только макарового взгляда, чтобы осечься.
 - Как мне тебя.., - закашлялся старик Кузнецов, прослезившись, и никак не совладая с собой.
 - Помолчите лучше, Евгений Евгеньевич, а не то слово поперёк горла встанет, будете как вот эти, - сказал Макар, указав на удаляющихся цыган, - А говорит народ ведь, что на бедного Макара все шишки валятся - смотрю я: все да не все. И ваш брат то не рад, что живёт невпопад.
 - Что говоришь? - не понял его слов Кузнецов, потому как всё его теперешнее внимание занимало содержимое его сумки.
 - А ну вас, - отмахнулся от старика дворник и, заслыша новый громовой раскат, заторопился откланяться. - А на тебя, Иван Иванович, народ другое слово сложил: кус деньга, кус гривна, мера одна, да доброта не та. Гляди, когда и поймёшь. Ну, братцы, счастливо оставаться. Глядите, под дождь не попадите.
 На рынок подул прохладный ветерок, вспылив и погнав кульки с бумагой по углам рядов и меж ног людей.

 Макар Михайлович наскоро распрощался с Кузнецовым и Иваном Ивановичем; забежал в павильон, куда не дошёл накануне; позже спохватился, что забыл зелень - сбегал, купил и её. По дороге столкнулся со вторым цыганом, который начал что-то мямлить, но дворнику было уже не до него - тучи заволокли уже пол неба.
 Издалека, возвращаясь к палатке одного Борисовича, он заметил фигуру другого. Оба Борисовича о чём-то спорили: торговец разводил руками, а его оппонент грозил ему указательным пальцем. Как-то уж очень умилила эта картина дворника: огромный усатый муж пятился под натиском низенького тощего мужичка - ещё сосед по двору обычно когда разговаривал, склонял голову, точно пристыженный чем-то, и смотрел на тебя как-то боком, косившись, будто бы боялся оплеухи... Но вот Макар Михайлович стал свидетелем небывалого одухотворения этого маленького человечка - он выпячивал подбородок и раздувал крылья носа, а сама голова тряслась, как под действием разряда молнии, блеснувшей на горизонте, но по всей видимости попавшей в беднягу Борисовича.

 Дворник подошёл незамеченным и, положа руку на плечо Борисовича, сказал:
 - Эх, Моська, знать она сильна...
 Но сосед подскочил на месте, как ошпаренный, и повернулся к Макару лицом, чем порядком ошарашил последнего. Из глаз разгорячённого Борисовича сыпались искры, и первый момент они затмевали его взгляд - он смотрел на дворника, как баран на новые ворота. Но понемногу искры стали остывать, и Борисович узнал Макара Михайловича.
 - Ааа, - протянул сосед, - Макар...
 - Чего ты тут?
 - Да вот...

 На лице торговца появилось удивлённое выражение.
 - Так вы знакомы? - спросил он.
 Дворник тоже удивился.
 - Ну, конечно, знакомы...
 - Так я ж тебе о нём и рассказывал, когда ты первый раз подходил!
 - О ком? - переспросил Макар, начиная соображать, в чём тут дело.
 - Ну, этот, из общества потребителей, - торговец протянул дворнику его оставленную покупку.
 Борисович тут же вспомнил о нём и как закричит:
 - Я тебе дам, этот! Прикрою я и твою лавочку, вот увидишь!
 Макар же взял соседа за плечи и немного трухнул, чтобы тот пришёл в себя, а то чего гляди, изо рта пена хлынет.
 - О-ой, - издала возглас крепко кивнувшая голова Борисовича, - Ты чего-о?..
 - Борисович, - голос Макара Михайловича стал вкрадчивым, так разговаривают врачи с умалишёнными, - Ты сегодня, видимо, перегрелся. Ну да ничего, сейчас я отведу тебя домой, а там и скорую вызовем, ладушки?
 Борисович онемел.
 - Вот и хорошо, - решив, что сосед согласен, добавил дворник.
 - А вы, - стал приходить в себя Борисович, - Вы тоже знакомы?
 Дворник и торговец переглянулись и в один голос сказали:
 - Ну да.
 - Почему-то вы решили, - сказал Аркадий Борисович другому Борисовичу, - что я обманываю покупателей. Но это же неправда, подтверди Макар Михайлович.
 - Да, Борисович, Аркадий, кстати, тоже Борисович никого никогда не оббирал. Ручаюсь - у него никакого обвеса и прочей дряни... Ты вот сам лучше скажи, давно ли это ты этим занимаешься? Я ничего подобного раньше за тобой не замечал.
 - Уже больше года. Как же это ты не знаешь?
 Макар Михайлович почесал темечко и глянул на небо.
 - А ведь, знаешь, это твоё дело - та же политика, от которой ты старался быть всячески далёк. Как же так?
 - Никогда не думал, - ответил Борисович и закатил глаза, показывая, что вот сейчас и задумался.

 Первые капли дождя стали прибивать к земле пыль, и воздух заметно расчистился - так же расчистилось и в уме у славного доброго молодца Борисовича. Его лицо просияло, и дворник понял, что какой-то внутренний выключатель зажёг нужную лампочку в его душе.
 Хлынул дождь, разверзлись небесные хляби - глубокие, как океан человеческих страстей. Чу! Дышит земля. И она живая, всё понимает. А ветер стал бить каплями воды по лицам опоздавших избежать непогоду, разукрашивать их в настоящие, живые, человеческие.
 Люди спасались кто где, кто-то смеялся... Все вдруг сразу забыли обо всём, кроме дождя - он шёл и набирал силу, стучал по железным настилам и цилофановым навесам и омывал человеческие души.
 Дворник и его сосед забрались в палатку к Аркадию Борисовичу, и тут же забылось всё недопонимание - так по-доброму заговорили друг с другом Аркадий Борисович и Степан Борисович. Теперь только открылось, что у соседа Борисовича и имя имеется и душа...
 
 ************** ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ ***************