Спасение. Часть 5

5

Внизу, в одном из многочисленных кабинетов, они оделись. У нее оказалось длинное серое пальто, которое скрыло ее платье. Она оделась, и он залюбовался ею: серебристый мех воротничка, оттенявшего бледное лицо. Новое, не виденное им раньше, выражение – тихая радость.
– Иван Борисович, – обратился Андрей Андреевич к маленькому седенькому человечку, воровато заглянувшему в дверь. – Скажите Седову, что я ушел, пожалуйста. И… я позвоню ему.
– Хорошо, хорошо. Непременно, непременно. Обязательно, – человечек закивал головой и исчез.
– Ну, вот и все. А теперь пойдемте, – Андрей Андреевич ласково улыбнулся ей. Она ответила слабой улыбкой.
Через несколько часов расходились художники. В маленькой комнатке с белыми стенами, заставленной пыльными знаменами, сломанными барабанами, потемневшими горнами, портретами каких-то людей в орденах и прочими атрибутами славного прошлого художники и друзья Седова разбирали свои пальто и куртки, искали куда-то подевавшиеся шапки и шарфы, хлопали по карманам в поисках ключей и перчаток, перебрасывались шутками на тему сегодняшней выставки, смеялись над тем, как Седов суетился вокруг оператора с телевидения, перебегая от одной картины к другой, загораживая спиной то, о чем говорил и постоянно называя камеру «дорогими телезрителями».
 – Нет, но гениальнее всего, – смеялся громадный Сосновский, уже одевшийся и стоявший в дверях в ожидании, пока оденутся остальные, – это то, что он все время называл телевизионщиков прессой. Входят они в зал, а он к ним – рысью, рысью: «Ах. Вот и долгожданная пресса». У них лица вытянулись…
И Сосновский разразился трубным хохотом.
 – Костя, ты с нами? – спрашивали все у молодого художника Романова, ставшего открытием сегодняшней выставки – впереди у него были заказы, успех, слава, ничтожнейшую часть которой он начинал познавать уже сейчас: все спешили зафиксировать свое знакомство с ним, а уж дружеские отношения – тем более.
– Да, да, с вами, с вами, – вертелся по сторонам Романов, высокий темноглазый брюнет с хорошим открытым лицом и беспечной улыбкой. – С вами. Но – и домой. Домой тоже надо. Сестра, наверное, уже дома. Наверное, все уже рассказала. Так что домой, домой, к своим. А то, сами понимаете…
 – Ну да, ну, да, – понимающе гудел Сосновский.
Со смехом, громко, толпой вывалились из комнатки, задержались в вестибюле, вдруг (шутки ради) начали серьезно и обстоятельно прощаться с Иваном Борисовичем, причем каждый пытался пожать ему руку, и, наконец, пропали за входной дверью – исчезли в метели.
 – Пьянствовать понеслись, дармоеды, – недовольно прошептал Иван Борисович, глядя им вслед недобрым взглядом. – Художники! Нет бы, полезное что-нибудь, а то – бумагу краской пачкать. Дети что ли, бумагу-то марать? Черт бы их побрал, скрутить бы и…