Спасение. Часть 6

6
– Ми-и-и-ша! Ми-и-и-ишка! Постой! Да погоди ты! Подожди меня!
Кижнер обернулся и увидел, что с горки, пытаясь удержаться на ногах, расставив руки, съезжает, взрывая снеговые сугробы, Костя Романов. Кижнер остановился и стал ждать. У самого подножия горки Романов все-таки потерял равновесие и чуть не упал, но сумел как-то изловчиться, согнулся и огромными шагами пробежал метра четыре, пока, наконец, равновесие не восстановилось.
– Что ты? – спросил Кижнер, когда Костя подошел.
– Да я.. Ты домой? – быстро проговорил Романов, все еще немного задыхаясь.
– Да, вообще-то.
– Ну, я с тобой, – кивнул Романов. – Нам все равно по пути. От этих я отделался, сказал им, что надо, мол, зайти кое-куда. «Ну, вы понимаете, такое дело…» Они поняли. Сосновский, дурик, погрохотал, правда, но отпустили. По плечу вот, правда, еще меня хлопнул, бугай чертов.
Романов засмеялся и потер левое плечо. Кижнер молча шел рядом. Он был ниже Романова и немного шире в плечах. Головного убора на нем не было, и большие мокрые снежинки падали прямо на его светлые волосы, спускавшиеся на бурый мохеровый шарф, два раза обмотанный вокруг шеи. Снежинки застывали и медленно таяли. Кижнер их не стряхивал.
– Ну, как тебе сегодняшнее?
– Триумф, – равнодушно ответил Кижнер, не глядя на Романова.
– Не, ну я серьезно.
– Я тоже.
– Мишка, да что с тобой? – Романов внимательно посмотрел на идущего справа от него человека. – Ты… Ты из-за этой бездари Рогожина? Ты что? Ладно тебе, брось. С ума сошел! Да кто он такой, чтобы его слушать? Ну?
– Он не бездарь. Он не бездарь, даже несмотря на то, что он директор художественного салона. У него нюх и вкус. Он увидел тебя. А это многое значит. Я наблюдал за ним, когда он смотрел на твое, когда он говорил о тебе с кем-то. Он понял. Костя, он понял, что тут не только мода, но и правда.
 – То есть ты хочешь сказать, то он меня оценил и не собирается просто делать на мне деньги, а будет делать их со знанием, что я – гениальный художник?


Романов посмотрел в расширившиеся глаза Кижнера. «Что это он?» – подумал про себя, а вслух сказал:
– Да, это конечно, красивый закат, наверное. Жалко, что девятиэтажка все загораживает. Чертовы курятники.
Романов что-то говорил, но Кижнер уже потерял интерес к теме. Он снова замолчал, тонкие черты его приняли прежнее равнодушное выражение, и сам он как-то обмяк, застыл и даже перестал стряхивать снежинки с лица. Но смотрел он все же туда, где над темной каменной громадой, испещренной яркими прямоугольничками, лился теплый сиреневато-голубоватый свет, волшебно освещая темно-серое небо над головой.
– Слушай, – Романова осенила какая-то идея, так что он даже остановился. – А что тебе дома делать? Что сидеть весь вечер в пустой квартире? Пошли ко мне: мои, наверняка, приготовили уже что-нибудь. Слушай, а точно: чего ты будешь сидеть дома, когда можно на халяву выпить? Какие-то мне сегодня мысли в голову приходят, одна гениальнее другой.
– Не знаю, – пожал плечами Кижнер.
– Что значит, не знаю, – развеселился Романов и, схватив Кижнера за руку, потащил за собой, словно боялся, что тот может вдруг исчезнуть куда-то. – Пошли, пошли. Выпьем. Останешься у меня на всю ночь.
– На ночь... – Кижнер с сомнением вскинул тонкие брови.
– Да все равно там никто спать не будет! Не беспокойся, не помешаешь. Мои уж если празднуют, так это надолго. Все, все, даже не возражай. Мне уже надоело смотреть на твой гоголевский профиль, и на фас тоже.
Тут он поскользнулся, рухнул в снег и захохотал, лежа на спине. Кижнер стоял над ним и улыбался, а в глазах его была тоска.
– Да, так вот, здорово я навернулся, мои даже обрадуются. Я тебя познакомлю. Они любят, когда кто-то приходит. Черт, рука ноет. Только вот сестра у меня немного сдвинутая, но это так, главное, я тебя предупредил. Ты не очень-то удивляйся.
– Как это? – Кижнер внимательно посмотрел на Романова.
– Ну, я даже не знаю. Понимаешь, у нее, по-моему, напрочь отсутствует чувство реальности. Ну, как будто она не здесь живет, а там где-то. Сам увидишь. Это словами не объяснить, это видеть надо.
– И давно это?
– Не знаю. Я как-то все на нее мало внимания обращал. Ходит, дышит – все в порядке. А последние месяцы...
– Что?
– Да вспомнил. Миш, ты смотри, это, кажется, заразное. Мне сегодня Седов рассказывал. Позвал он какого-то мужика, старого приятеля своего, ну, для числа и для солидности: мужик этот режиссер какой-то. Ну и вот. Был мужик как мужик, нормально себя вел и все такое. Только вошел в Белый зал, увидел сестру и чокнулся. Стоит, говорит, столбом, ни на что не смотрит. Седов ему что-то там такое – не слушает. Смотрит на нее и ничего больше. И еще бормочет что-то вроде "это она". Говорит, потом он от нее не отходил. А сейчас, выходили когда, дед этот, ну, вахтер, швейцар, кто он там, не знаю, тоже говорит мне: "А ваша сестра, говорит, с Иваницким ушла" Ну, с режиссером этим, оделись, как на пожар спешили, и – через черный ход. И лица, говорит, такие, как будто мировую проблему решают. Я же говорю – заразно. Ты гляди.