Спасение. Часть 7

7

– Боже мой, Боже мой, Боже мой, – нервно шептала сестра художника Романова и все те же безнадежные слезы текли у нее по щекам.
Они вдвоем шли по центральной улице города, был вечер, горели огни окон и реклам, слева, по проезжей части, мчались машины, троллейбусы, автобусы, гремели и лязгали трамваи, хлопали двери магазинов, которых здесь было очень много, чавкала и хлюпала под ногами у прохожих коричневая снежная каша. Усталые и бодрые, старые и молодые, веселые и со злобно сжатыми губами, трезвые и не очень, высокие и маленькие, шикарно одетые и натянувшие столетней давности пальтишко – куда-то торопились, наталкиваясь друг на друга. Серые сморщенные лица, потрепанные жизнью, отвисшие щеки, небритые подбородки мужчин, напудренные, как на маскарад, – женщин, с жирно накрашенными красными, коричневыми или перламутровыми губами, колючие глаза старух, ненавидящие – стариков, пустые, кажется, даже и без зрачков, – молодых женщин и девушек, злоба, ненависть, презрение... И все это было покрыто страшной, невозможной, нечеловеческой усталостью..
Они вот уже шестой час подряд ходили по этим улицам.
– О, как страшно, – судорожно шептала она, глядя в пустоту над городом, не замечая ярких вечерних огней. – Я боюсь не за себя. Мне нечего бояться. Я знаю. Всякий раз, когда страх перед этими людьми сковывает меня, я тут же понимаю, что мне они ничего не сделают. Но те, с теми что будет? Ведь этого нельзя выдержать, ведь это невозможно выдержать! Какая фальшь, какая злоба, какая ненависть ко всякому, кто потревожит их покой! У них нет логики, они не задумываются над тем, что говорят, и не помнят в следующую минуту, что говорили перед этим. Когда они сыты, они не боятся ничего. Страх охватывает их только тогда, когда они голодны. Когда они хотят есть, они боятся, что еды вдруг не будет. И тогда они готовы искусать друг друга, разорвать на клочки, только бы проложить заветный путь к возможности питаться!
Слезы на ее лице мешались с таявшим снегом, она вытирала лицо мокрыми ладонями.
– Они никому не уступят своей очереди. Они не остановятся перед убийством. Но это не самое страшное! Страшно другое: они тоскуют по коллективности. Наедине с собой они – добрые и хорошие люди, не способные причинить кому-то зло, но стоит им только попасть в общественные условия, как тут же... О, скольких, скольких они убили! Скольким не удалось спастись от их второго лица, от маски, сотканной из фальши, которую и в компании себе подобных надевают они.
– Знаешь, почему я плачу? – она остановилась и беспокойно взглянула ему в глаза. – Я плачу потому, что вижу, как сверкает в свете лампочки в сорок ватт лезвие ножа или бритвы, занесенное над чьим-то запястьем! – она вздрогнула, и он понял, что силы уже покидают ее. – Оно постоянно у меня перед глазами. Я вижу его холодный неумолимый блеск. Боже, Боже...
Если бы он не подхватил ее, она упала бы в грязную снеговую кашу, которую месили, проходя мимо, сотни обутых равнодушных ног.
– Посмотри на это небо, – улыбалась она, глядя вверх заплаканными глазами. – Ты видишь этот странный свет? Как будто что-то сияющее возникает там, за домами. Огромное серебристое солнце, трепещущее как.. как живое. Как жаль, что не видно, что там.
– Это, наверное, закат, – Андрей Андреевич тоже поднял голову, все еще поддерживая ее, чтобы она не упала. – Да, это отсвет заката, видишь розовый оттенок?
– Закат? Это хороший закат. Это – рассвет. Ты понимаешь меня? – тихо и взволнованно спросила она.
– Конечно, понимаю. Я ведь уже говорил тебе, чтобы ты не боялась. Что теперь все будет хорошо. Что теперь больше не будет ни страха, ни боли, ни одиночества.
Она обвела взглядом улицу, витрины магазинов, фонари, замершие перед светофорами троллейбусы, золотистые лужи, растаявшую, переливающуюся снеговую кашу под ногами, она остановила взгляд на громаде шестнадцатиэтажного дома, возвышавшегося на улицей.
 «Она же… из красного кирпича!»
У нее больше не было слез. Она больше не плакала. Она стояла и смотрела на мелькавшее и неизменное на этой улице, и улыбалась.
– Я знаю, – вдруг заговорила она. – Я поняла, о чем ты говоришь. Мы поможем, кому сможем, кому успеем помочь. Мы принесем им счастье, и они больше не будут ненавидеть все, кроме себя. Они перестанут жалеть только себя и мучить остальных. Вот они идут мимо нас, но не это главное, они идут и не видят, что происходит вокруг них, они идут мимо себя!
Она снова задыхалась, и он встревожился, а не больна ли она. Но она не дала ему заняться этой мыслью.
– Послушай, – она возбужденно и радостно дернула его за руку. – Они не видят вечности, они живут от и до. Они боятся заглянуть в себя, не понимая, что им нечего бояться. Ведь все они будут жить вечно, не раз, не два, а вечно.
– Посмотри, – она вся вытянулась в том направлении, куда показывала. – Посмотри на этот розоватый свет, и на этот снег, и на эти далекие огни. Как тепло, как хорошо! Неужели можно думать, что это обречено, – тут она засмеялась нервно и коротко. – Нет, этому подарено существовать вечно!