Светлячок

За тонкой прозрачной перегородкой её окна жил светлячок. Он был совсем маленький и почти незаметный, и она никогда бы не узнала о его существовании, если б однажды вечером она не подошла к окну, чтобы задёрнуть шторы, и не увидела слабый жёлтый свет, исходивший от трещины оконной рамы. Рама была деревянная, краска на ней облупилась и пузырилась белыми разводами. И под одним из них что-то мерцало.
Сначала она подумала, что свет ей показался, но, приглядевшись, обнаружила, что за облупившейся краской что-то есть.
Она наклонилась поближе к окну, чтобы рассмотреть этот странный предмет, но, кроме тусклого жёлтого света, ничего разглядеть не могла.
– Подумать только, – сказала она. – Что бы это могло быть? На пожар не похоже. Если бы это был огонь, оконная рама давно бы за-горелась.
Она была не замужем. Два месяца назад ей исполнилось тридцать восемь лет. Отец двоих её детей сбежал, когда младшему, мальчику, исполнилось шесть, а девочке было восемь. Он сбежал от проблем, и сейчас до сих пор живёт с той женщиной, которая старше его на пять лет. Срок выплаты алиментов закончился, и теперь он ни-чем не помогает своим детям.
Младший учится на первом курсе института, а девочка – на третьем. Все трое они живут на четыре с половиной тысячи её зарплаты. И она сама не знает, как это у них получается.
Она провела рукой по оконному переплёту – на пальцах остались полоски тёмно-белой рыхлой пыли. Совсем закрутилась: некогда окна помыть. Она стёрла пыль большим пальцем с указательного и среднего. Надо попросить Валюшку, чтобы она помыла окно. Если бы у неё не было дочки, она бы не знала, что ей  делать. Серёжа так похож на отца: такой же ленивый, праздный и необязательный. Больше всего её пугала мысль, что он растёт эгоистом, но как его перевоспитать, она не знала.
– Надо посмотреть, что там, – сказала она, взяла нож и стала открывать шпингалет.
– Не надо, – услышала она тонкий тихий голосок.
– Что?
– Не надо, пожалуйста, – голос доносился со стороны улицы, при этом свет под лопнувшей краской загорелся ярче.
Она разогнулась, встав впритык к стеклу, за которым фонари раз-гоняли тени ночи. На улице, тонувшей в темноте, никого не было. Пустовала лавочка напротив дома, никто не сидел на качелях, пустовали дороги и тротуары.
Она подумала о том, что, может, стоит включить свет, но решила, что тогда совсем ничего не будет видно. Свет от лампы будет отра-жаться от стекла и скрывать изображение, которое за ним.
Она открыла оконную створку, поставила стул к батарее под ней, сняла тапочки, встала на него и выглянула в форточку: на улице никого.
Она подумала о том, что стоит спросить, кто здесь, но решила, что, если кто и есть на улице, то он будет над ней смеяться.
Тем временем свет за облупившейся краской разгорался всё ярче и ярче.
– Я здесь! – сказал голос.
– Где? – вырвалось у неё, и она поспешно прикрыла рот ладонью.
– Здесь, внизу, – сказал голос. – Это я свечусь.
– Как ты? – спросила она, убрала голову из форточки и медленно опустилась на стул. Её лицо оказалось чуть выше уровня светящейся точки.
«Меня кто-то разыгрывает», – подумала она.
– Хватит меня разыгрывать! – произнесла она громким шёпотом.
Дети уже спали. Часы показывали три часа ночи, и непонятно, по-чему она проснулась в такое время и зачем ей понадобилось так срочно задёргивать шторы.
– Я не разыгрываю тебя, – сказал голос. – Я светлячок, и я живу в твоём окне. Надеюсь, ты не возражаешь.
Она уставилась перед собой. Если происходящее с ней – это розыгрыш, то розыгрыш первоклассный. Во время произнесения слов свет то затухал, то разгорался, точно он зависел от колебания голоса.
– И давно ты здесь? – спросила она. Где-то в глубине души она понимала, что никакого светлячка в её доме нет и быть не может, но… А какая разница?
– С осени, – сказал светлячок. – Я спал восемь месяцев, а тридцать дней назад я проснулся.
– Так ты и раньше светился? – спросила она и положила подбородок на лежащие на подоконнике руки.
– Да, – ответил он. – Просто раньше ты меня не замечала. Восемь месяцев от меня не исходило света, а, когда я проснулся, то стал гореть.
– А как ты здесь оказался?
Она успокоилась и в безмятежности стала погружаться в полусонное, вялое состояние.
– Не помню, – сказал светлячок. – Я долго пытался вспомнить, но не смог.
– Так ты, наверное, голодный?
– Нет, ты знаешь, я совсем не хочу есть. И покидать своё жилище не хочу. Ты не против, если я поживу здесь ещё какое-то время?
– Нет, – пожала она плечами. – Живи, если хочешь.
А потом она уснула.
На следующую ночь, она специально завела будильник на три часа ночи, на цыпочках прокралась на кухню и села возле окна, напро-тив того места, где вчера был светлячок.
– Ты здесь? – спросила она.
Сначала оконный переплёт был тёмный, а потом в одном месте на нём зажглась тусклая жёлтая точка.
– Да, – сказал светлячок. – Доброй ночи!
– Доброй ночи! – сказала она, и на губах её заиграла улыбка. – Так приятно. Я и не думала, что со мной может случиться такое.
Светлячок промолчал.
– А сколько тебе лет? – спросила она. – Ты, наверное, давно живёшь на свете?
– Я не помню, – замерцал свет. – Может, и давно. Я вообще ничего не помню. Хотя точно могу сказать, что я не всегда находился здесь, в этой квартире.
– Ой, а так ты был где-то ещё, кроме окна?
– Нет, не был. Просто я так сказал…
– Ммм… А я иногда думаю, что, если бы я была такой же маленькой, как ты, я бы спряталась от всех далеко-далеко, так, чтобы никто не нашёл, а потом наблюдала бы за ними. Только не знаю, зачем мне это нужно. Устала я. Я ведь не показываю, как мне тяжело: нельзя. А порой охота. 
– Если нельзя, то не надо.
– Я тоже так думаю. А тебе хорошо там, в дереве за краской?
– Не жалуюсь.
– А тебе не одиноко? Ведь ты там совсем один. Мне было бы очень одиноко одной. Даже не знаю, что бы я делала без детей.
– Я привык, – сказал светлячок. – К одиночеству привыкаешь, и оно перестаёт быть одиночеством.
– Это как?
– А вот так: ты не замечаешь его, а значит, его нет.
– А-а-а… А у тебя есть дети? Ой, извини, я забыла, что ты ничего не помнишь…
Свет загорелся чуть ярче.
– А хочешь, я тебе сыграю? – спросил светлячок.
– Ты умеешь играть? – оживилась она. – А на чём?
– На саксофоне. У меня есть саксофон, и каждую ночь я на нём играю.
– А почему тогда я раньше не слышала, как ты играешь?
–  Ты меня раньше не замечала. Хочешь?
– Конечно, хочу. А дети не проснутся?
– Нет. Они будут спать до утра.
И светлячок заиграл. Из жёлтого мерцающего света полилась музыка, тонкие, нежные звуки саксофона.
Она сидела на стуле, положив подбородок на сложенные на подоконнике руки, следила за мерцанием света и слушала МУЗЫКУ. А она лилась прозрачным ручейком гамм и нот и целительным бальзамом ложилась на её душу.
С мужчинами ей не везло, все почему-то сбегали, все боялись от-ветственности. Миша, отец её двух детей, даже не приходил в гости и, живя на другом конце города, как будто не существовал вовсе. О нём напоминали лишь алименты, которые он платил исправно и вовремя, на чём, впрочем, его забота о детях заканчивалась.
А она жила ради детей и по-другому не могла. И эта музыка, соло на незримом сказочном саксофоне, напомнило ей о юности, о ранней беременности, о большой любви и о стремительной её потере. Музыка гладила её и причиняла боль, как это бывает с воспоминаниями. Боль была приятной и в то же время настолько сильной, что хотелось плакать.
И она заплакала, тихо, чтобы не разбудить детей. А дети уже взрослые, пройдёт пару лет – и они покинут дом. А что будет дальше – она не хотела об этом думать.
Горячие слёзы текли по её щекам, она не стирала их, а сидела и слушала, боясь неловким движением прервать эту музыку и очнуться от ностальгии.
Через полчаса саксофон затих, а свет погас. Она поняла, что светлячок истратил все свои силы, играя для неё, и легла спать.
На следующую ночь она вновь сидела у окна, и вновь играл сак-софон, и снова она плакала. Так было и в следующую ночь, и ночью позже –  и так две недели подряд. До тех пор, пока не приключился этот случай.
Однажды, сидя у окна, она услышала шорох за спиной.
¬– Мам? Ты почему не спишь? Поздно уже.
Она вздрогнула всем телом от неожиданности и резко обернулась, так, словно её ударило током.
– Серёжа? – выпалила она.
– Мам, да ты не волнуйся, – поспешил успокоить её Серёжа. – Я не хотел тебя пугать. Просто спросил. 
Она опустила руку на сердце, грудь её вздымалась и опускалась.
– Как ты меня напугал, – сказала она и поймала себя на мысли, что не хотела бы, чтобы сын знал о её светлячке и волшебной музыке, и тут же получила укол совести: разве так можно?
– Я хотел воды попить, – сказал Серёжа. – А ты смотришь на ули-цу?
– Да, – рассеянно кивнула она. – Да, смотрю.
– А-а-а, – протянул сын, вошёл в кухню, взял стакан со стола, на-лил в него воды из крана, осушил стакан залпом и направился к выходу. В дверном проёме он обернулся:
– А ты почему без света сидишь? Включить?
– Нет, не надо, – сказала она.
– Как хочешь.
Через две минуты сын лежал в своей кровати.
Она посмотрела ещё минуту на дверной проём, в котором только что стоял Серёжа, прислушалась к звукам из комнат, и, ничего не услышав, обернулась к окну. Свет на оконной раме не горел. Оконный переплёт темнел белой краской, и все трещины выглядели одинаково.
– Ты где? – шёпотом спросила она. Ответом ей была тишина.
И тут она поняла, что музыка больше не играет. Кухня пуста, стекло покрыто чёрной плёнкой, и, кроме неё, никого в помещении нет.
Она просидела десять минут, выискивая глазами точку, где был светлячок, но, ничего не найдя, встала, поставила стул на место и пошла ложиться спать. Засыпая, она умоляла неизвестно кого, чтобы светлячок вернулся.
– Хоть бы вернулся, хоть бы вернулся, – повторяла она.
Но светлячок не появился на следующую ночь, и на следующую, и потом. А спустя несколько месяцев она совсем о нём забыла, и если бы её спросили, слышала ли она когда-нибудь нежную музыку, исполняемую маленьким светящимся созданием, она бы только в недоумении пожала плечами.

23.06.2007 – 30.06.2007