Секреты полковника Купровича

***
1. Заначка
Начальника штаба авиадивизии полковника Купровича оторвал от бумаг телефонный звонок из гарнизонного пошивочного ателье.
- З вами говорит Зиновий Исаевич, шапочный мастер, - представился собеседник, - вы у мине в списке на новую хуражку, так я прошу вас пожаловать до нас на примерку.
- Какая ещё примерка? - подивился Купрович. - Разве не достаточно сообщить вам размер?
- Можно и так, - согласился Зиновий Исаевич, - но у нас для полковников индивидуальный пошив, и мне кажется вам будет интересно приехать до нас и за ту хуражку поговорить.
Купрович решил, что шапочник при личном контакте рассчитывает на дополнительное вознаграждение и, будучи человеком не жадным, не стал вдаваться в подробности и обещал приехать.

Предположения полковника были верны только отчасти. Зиновий Исаевич и впрямь был не чужд дополнительного приработка, но считал, что рассчитывать на него только за старания в пошиве стандартной фуражки неприлично.
Зиновий Исаевич, обшивая полковников и генералов сверх гарантированного качества уставного убора, предлагал изобретённое им дополнение, в заказе которого никогда не знал отказа.

Вот и теперь, покончив с обычным обмером головы нового клиента, он спросил Купровича, не желает ли тот предусмотреть в стандартной фуражке потайной кармашек для «заначки»?
В согласной семье начальника штаба  копеек не считали. Но Купрович всё же полагал необходимым таить от жены какую-то небольшую сумму, надобности в которой в общем-то не было, поскольку на любые личные нужды он мог беспрепятственно брать деньги из семейного бюджета. Но, тем не менее, в каждую получку полковник эту «заначку» заводил и прятал где попало, перекладывая всякий раз её с места на место. Иметь для этого специальный тайник ещё и в фуражке показалось ему забавным, и он согласился. иновию Исаевичу осталось только предложить на выбор несколько мест, где такой тайник мог быть размещён и как именно замаскирован. Он заранее пообещал сделать то же самое к зиме, когда будет шить Купровичу полковничью папаху.

Выпускник двух военных академий полковник Купрович руководил штабом истребительной авиадивизии ПВО. От его личной выучки и незаурядных деловых качеств во многом зависела её боеготовность и судьбы более тысячи подчинённых ему людей, однако вторая роль в дивизии, оставляла ряд вопросов, в которые был посвящён только командир, и это ущемляло честолюбие его заместителя.
Другое дело в собственной семье, где положение первого лица принадлежало ему по праву. Однако этому праву, как и в дивизии, должна была сопутствовать некая тайна, в которую не будет посвящена вторая сторона. Такой тайной для него была «заначка».

Полковнику казалось, что сам факт наличия секретных средств, при всех случаях, укрепляет его в сознании собственной независимости и теперь, после оснащения его головных уборов изобретёнными Зиновием Исаевичем тайниками, придаёт ему в разговорах с женой негласное превосходство.

Военноначальник не подозревал, что его супруга Анна Петровна, учёный медик, прекрасно знает о затеях мужа с денежными тайниками и, не обнаруживая перед ним своей осведомлённости, со снисходительностью умной женщины посмеивается про себя над его мальчишескими чудачествами.
 А её благоверный и впрямь, расплачиваясь в нечаянных мужских кампаниях извлекая для этого деньги из негласных мест хранения, с некоторых пор любил обронить между прочим про то, как коварная жена пытается безуспешно контролировать его личные расходы, и как он хитроумно этого избегает.

При этом он с удовольствием демонстрировал друзьям искусство замечательного шапочных дел мастера, придумавшего потаённые карманчики в фуражках, и рекомендовал Зиновия Исаевича своим знакомым.
Тщетность секретов начальника штаба дивизии от собственной жены обнаружилась неожиданно перед его отъездом в командировку.

- Запаришься, - собирая как-то его, заметила Анна Петровна, видя, что супруг водружает на себя полковничью папаху.
- Приказа о переходе на летнюю форму не было.
- Кто станет в такую теплынь делать замечание полковнику.
- И то, правда, - согласился он, принимая от неё фуражку.
- Ничего не забыл? – спрашивает Анна Петровна перед тем, как ему уйти.

- Кажется, ничего.
- Ничего, говоришь? - переспрашивает она, протягивая ему «заначку» извлечённую из потайного кармашка в папахе.
 Опешивший полковник, понял, что тщательно оберегаемый им тайник демаскирован, а возможно и никогда не был секретом, после чего задался безнадёжным вопросом: возможно ли вообще перехитрить одну жену, окончив перед этим всего лишь две военные академии?

2. Граница.
Он никогда не был чужд любого застолья, но пуще традиционного семейного, с салатом «оливье» и пирогами, организованного жёнами по случаю очередного праздника, любезно было ему так же и другое - простое, без салатов и жён, в приятной мужской компании под крепкую водочку и незамысловатую закусь.
От пьянства с сослуживцами полковник благоразумно воздерживался, предпочитая гостевать у своих коллег в штабах смежных родов войск, которыми был напичкан пограничный город Батуми.

В частности, давно намеревался он побывать на Государственной границе. Очень уж хотелось ему посмотреть, как там всё это устроено. Не то, чтобы в этом была какая-то необходимость, просто был давнишний мальчишеский интерес к необычной службе, связанной с гремевшим на всю страну пограничником Карацюпой, у которого с его верным псом Индусом было якобы свыше 400 задержанных нарушителей.
Зная об этом, знакомый ему дружелюбный начальник местной заставы не раз приглашал полковника посетить его хозяйство, и тот, угадывая в нём радушного хозяина, прихватив как-то в подарок бутылку хорошей водки, собрался и поехал.

Город Батуми, где они служили, строго говоря, был не совсем пограничным, как это считалось в обиходе. На самом деле Государственная граница с Турцией пролегала южнее по речушке Аджарисцкали, что впадала в Чёрное море в 10 километрах к югу от устья реки Чорох, рассекая крошечный наполовину турецкий городок Сарпи, давший название пограничной заставе и расположенному на её территории таможенному КПП.

Встретивший его майор Трошин был польщён визитом высокого гостя и по этой причине поначалу несколько напряжён, но полковник Купрович, обладавший даром располагать к себе любого собеседника, сразу же принял в разговоре с пограничником нужный тон, и их дальнейшее общение быстро приняло простой и доверительный характер.
- Так что же, майор, граница действительно на замке?- не удержался он от осточертевшего начальнику заставы вопроса.

- А то как же, - заученно отвечал тот с казённой бодростью, - на том стоим.
- В таком случае, - попросил полковник, - покажи, что дозволено.
На краю небольшого плаца, где они в это время находились, в память погибшим пограничникам была установлена стела, перед которой выстроилась шеренга занаряженных бойцов, удерживающих на коротком поводке служебных овчарок и готовая выступить на охрану Государственной границы СССР.

Приняв рапорт старшего и дав добро, майор повлек было Купровича на таможенный терминал - наиболее знаменательную, по его мнению, достопримечательность вверенного ему участка. Но гостя проблемы организации акцизного товарооборота не интересовали, и он попросил пограничника рассказать непосредственно про охрану государственного рубежа.

Как мы уже говорили, госграница проходила по оси горной речушки Аджарисцкали, отроги берегов которой были круглый год бесснежны, поэтому бурного схода накопленной влаги тут не имелось, и речку в любое время года и в любом месте можно было перейти вброд по камушкам.
Именно это обстоятельство было для майора Трошина сущим наказанием. Приграничная зона со стороны Турции до самой реки была занята под крестьянские угодья, которые небогатые турецкие селяне оберегали, как могли, от потрав со стороны собственного скота, ничуть не препятствуя тем же коровам и козам нарушать в поисках свежей травки Государственную границу СССР, забредая на советскую территорию.
Ни тщательно перепаханная и приглаженная служебная полоса, ни протяжённые участки колючей проволоки не были голодающей скотине помехой. Она всякий раз находила в ограждении нужный лаз, бесцеремонно нарушала девственность контрольной пахоты и с

удовольствием приникала к сочной травке сопредельного государства.
Просто согнать со своей земли чужую скотину советские пограничники не имели право. Строгие служебные наставления требовали каждую козу или бурёнку, нарушивших границу, изловить, убедиться в отсутствии смонтированной на них разведывательной аппаратуры и только после этого с приложением письменной претензии вернуть восвояси.

Турецкий комендант-паша в каждом таком случае, принимая заблудшую скотину, извинялся перед Трошиным, не пытаясь при этом скрыть своего бессилия перед упрямством бестолковых крестьян, на которых никакие его внушения не действовали.
- Ну не штрафовать же их за эти мелочи? – искал он у Трошина.сочувствия.
С советской стороны, не в пример безалаберной Турции, граница охранялась по всем правилам пограничного искусства.

Майор Трошин с гордостью демонстрировал Купровичу замысловатые навороты колючей проволоки, распаханную и приглаженную, как биллиардный стол, служебно-контрольную полосу, а также тщательную маскировку тропы, по которой они перемещались, предназначенную для патрулирования границы бойцами-кинологами с хорошо выученными сыскными собаками.

В порыве откровенности начальник заставы указал Купровичу даже на точки, где засели круглосуточные секреты, вооружённые современной оптикой дневного и ночного видения.
Когда собеседники, нагуляв аппетит наконец, уселись за стол, Трошин, с уважением разглядев высокую этикетку на привезённой в дар и дождавшейся в холодильнике своего часа, полковничьей водке, разлил первую бутылку по стаканам.
- Будем здоровы, майор, - на правах старшего провозгласил Купрович, - вижу граница у тебя действительно на замке.

Трошин самодовольно улыбнулся.
Как известно, ничто так не согревает русскую душу, как тёплые слова под холодную водку.
Однако, оприходовав подарочную бутылку и перейдя к собственным запасам, майор Трошин, вволю нахваставшись, неожиданно перешёл к жалобам.
- Нет, ты понимаешь, - сокрушался он, недоумевая, - вроде мы смотрим во все глаза, а они всё-таки проходят. А как, спрашивается, проходят и где? Непонятно.

- Кто проходит-то? – не понял Купрович.
- Родственники. Кто же ещё? Как свадьба на их стороне, все родичи с нашей стороны там. Как только свадьба у нас, турецкие родственники тут как тут. Проволока и полоса целы. Собаки молчат. Где проходят, ума не приложу.
- И что же вы?
- А что мы? Напару с замполитом идём поздравлять молодых, пропускаем по рюмочке за их здоровье и выводим хозяина дома во двор для разговора.
- Ахмет, - спрашиваем его, - всех знаешь за столом?
- Всех, заверяет он.
- Все уйдут домой?
- Все, - клянётся аджарец.
- Не подведёшь?
- Хоть раз такое было, начальник?
- Не было, Ахмет, не было. Что правда то правда.
- И сейчас не будет.

Так и живём. Охраняем границу, которая на самом деле проходит в другом месте. Какой уж тут замок, спрашивается?

3. Дислокация.
В Управление 11-й Воздушной армией по программе боевой подготовки ежегодно проводились штабные игры. Полковнику Купровичу эти мероприятия всегда нравились. Они приходились на время мягкой весенней теплыни и означали возможность сменить на время обстановку провинциального Батуми на неделю пребывания в не лишённой злачных мест, живописной грузинской столице.

Правда, ежедневная самоподготовка на сборах к завтрашним занятиям была связана с малоприятной рутинной обработкой учебно-штабной документации, но полковник Купрович для этого возил с собой натасканного в своём штабе сержанта-картографа, на которого и сваливал распечатку учебных донесений и заданную на дом разрисовку оперативной обстановки на картах. Сам же, наскоро загрузив помощника, убывал до утра для занятий куда более приятных.
Подобное практиковали все привлечённые на сборы начальники штабов дивизий.

Генерал-лейтенант Уткин, стоящий во главе штаба армии, относился к этому снисходительно и ограничивался тем, что по истечении занятий всех привезённых сержантов у полковников отбирал и на один день объединял в сводную бригаду рисовальщиков итоговых плакатов. Этому отводилась ночь пятницы, а к утру субботы привлечённым к занятиям полковникам было предписано прибыть в парадной форме, чтобы после «разбора полётов» и служебного банкета на следующий день, в воскресенье, разъехаться по частям.
 

В то время единственным младшим лейтенантом в штабе 11-й воздушной армии служил молодой шалопай Мишенька Захаров – неприкаянный отпрыск одного из первых авиационных маршалов.
Жизнелюбивый и не глупый, но лишённый какого-либо прилежания в делах, Мишенька, после одолённой с грехом пополам средней школы весьма равнодушный к перспективе военной карьеры, не сумел удержаться в военном училище даже при наличии авторитетного родителя. Спасая принявшего присягу парня от солдатчины, отец пристроил его в штаб воздушной армии к начальствующему там своему давнишнему приятелю-генералу.

Мишеньку произвели в младшие лейтенанты (без училища большее было невозможно) и облекли в офицерскую форму с одинокой маленькой звёздочкой на погонах. К своему новому облачению он отнёсся, как к забавному маскараду, прибился к какой-то молодёжной компании и стал, не мудрствуя, наслаждаться жизнью, которая складывалась весьма необременительно.
На службе в высоком военном учреждении молодой человек чувствовал себя вполне комфортно, поскольку многих высокопоставленных генералов штаба знал с детства, как закадычных приятелей своего отца.

Однако, когда он, по простоте душевной, при посторонних упрекнул начальника штаба армии словами: «ну, что вы, дядя Вася так строго…», в штабе поняли, что серьёзное дело поручать ему рано, и Мишенька, при какой-то надуманной хозяйственной должности, стал не вылезать из нарядов, превративших его чуть ли не в штатного дежурного по штабу. Во время учебных игр он примелькался призванным на сборы полковникам, разгуливая всю неделю по служебным помещениям с пистолетом на боку и неизменной красной повязкой на рукаве.
На дежурстве в пятницу у него всё складывалось как нельзя лучше. Сменяясь ранним субботним утром, он получал два дня отдыха подряд и намеревался безвылазно провести их в приятной загородной компании.

Между тем, сержантов-рисовальщиков развели по разным комнатам, предварительно освобождённым от мебели, исходя из размеров плакатов, которые им предстояло размещать на полу.
Сержанту Тихонову в отдалении от остальных досталось наиболее просторное помещение, поскольку выпало ему изготовить сводный плакат, изображающий общий театр военных действий с нанесённой на карту реальной дислокацией основных частей и подразделений всего Закавказского военного округа.
Все документы, содержание которых с помощью мобилизованных сержантов решено было вынести на обозрение, относились к категории «СС ОВ» (совершенно секретно, особой важности).
Использовать их для изготовления плакатов было разрешено под личную ответственность начальника секретной части капитана Кислицина, который был для этого оставлен в штабе на ночь.
Однако, капитан, зная, что имеет дело с опытными, специально допущенными и неоднократно проверенными исполнителями, не собирался торчать всю ночь у них над головой, а просто строго наказал им не покидать без его ведома выделенные помещения, которые он регулярно будет обходить. Капитан резонно полагал, что до начала «разбора полётов» вполне может выкроить для сна пару часов, пока сержанты будут заняты работой. Это в его практике были не первые штабные учения, и он всегда поступал именно так.

Под утро, посвежёвший после сна Кислицин, не спеша, в последний раз обошёл закончивших работу сержантов, и аккуратно собрал в папку числящиеся за ними документы. Оставалась дойти до последней комнаты, где со сводной схемой дислокации Закавказского военного округа работал прибывший из батумской дивизии сержант Тихонов. Именно там капитана Кислицина ждало чрезвычайное происшествие (ЧП). Подлинного документа с грифом «СС ОВ» у сержанта Тихонова не оказалось, и он, тупо глядя на капитана обезумевшими глазами, не мог объяснить, куда тот подевался.

Прикрикнув на невменяемого сержанта, и не допуская мысли, что имеет дело с пропажей, Кислицын сам перетряс и перебрал его пожитки, и помногу раз безрезультатно выворачивая его карманы. Бумаги нигде не было.
От мысли, что пропажа документа «СС ОВ» в штабе Армии не случайна, у капитана похолодела спина. Ему, опытному «секретчику», не надо было объяснять, кто именно и как будет разбираться с ним по этому вопросу. Самовольного ночного отдыха было вполне достаточно, чтобы не оставить ему в этом деле никаких шансов.
 
Начальник штаба Воздушной Армии Герой Советского союза генерал-лейтенант Уткин, выслушав сообщение о случившемся, прежде всего, постарался сохранить самообладание. Он задержал огласку ЧП и дал капитану Кислицину ещё один час для тщательной перепроверки и предотвращения ложной паники.
Сам он уже через четверть часа знал, что случившееся не является проверочной акцией контрразведки по контролю бдительности, и, что бумага действительно пропала.
Рапорт о такого рода утечке по регламенту в течение суток должен лежать на столе Министра обороны СССР. Первым долгом об этом было доложено Командующему Армией.
Глобального скандала не желал никто. Поэтому командующий также приватно приказал искать пропажу, заметив, что, в крайнем случае, готов принять прохождение официального рапорта на сутки позже, если эта задержка чем-то поможет решению вопроса.
Таким образом, в распоряжении генерал-лейтенанта Уткина были от силы неполные двое суток до понедельника.
Разбор итогов штабной игры был отложен. В штабе был объявлен режим чрезвычайного

положения. Караул удвоили, а КПП заблокировали, беспрепятственно пропуская людей в штаб, но никого и ничего за пределы штаба не выпуская. Весь офицерский корпус, включая участников сборов, был привлечён к поиску утраченного документа на всей территории, включая свалки мусора и отхожие места.
Закатав обшлага парадных мундиров, прибывшие на сборы полковники, вместо «разбора полётов» и обещанного банкета весь день субботы вручную перебирали и разглядывали на свет содержимое штабных завалов, помногу раз проверяя и перепроверяя всё подряд. Один раз на дню их подкрепили хилыми бутербродами с чаем, но отдыхать не разрешили и обязали продолжать поиски. На тех участках, где они были завершены, требовали искать повторно, предупреждая, что «отбой» будет дан только при обнаружении пропажи.

В этот день своим повседневным делом занималась только контрразведка. Её офицеры раздельно допрашивали капитана Кислицина и полковника Купровича, который привёз с собой на сборы сержанта Тихонова. Одной из возможных проверялась версия, не случайно ли к утечке причастен полковник, прибывший именно из пограничного гарнизона.
Запросив по своим каналам Батуми особисты получили по телетайпу сведения о том, что полковник Купрович незадолго перед этим действительно неофициально и без служебной на то необходимости посещал Государственную границу и в разговоре с начальником заставы живо интересовался известными местному населению тайными коридорами её перехода.

Источники сообщали также, что полковник и ряд посвящённых лиц пользовались по его инициативе головными уборами, которые были оснащены тайниками, истинное назначение которых пока не известно. Батумские товарищи уже получили признательные показания от некоего Зиновия Исаевича, который, подвизаясь с корыстной целью в гарнизонном пошивочном ателье, изготавливал эти неуставные фуражки. Полный перечень лиц, пользовавшихся его услугами, в настоящее время устанавливается.

Полковник Купрович прекрасно понимал, что всю эту галиматью можно было бы без труда развеять, не будь она замешана на утрате совершенно секретного, особой важности документа. Инертный наполнитель вздорных подозрений во много раз увеличивал убойную силу основного происшествия, последствия которого обещали снести в штабной верхушке Воздушной Армии не одну светлую голову, и не одну пару золотых погон.
 
Дневные субботние поиски ничего не дали и были в полном объёме перенесены на ночь. Ропщущих не было. Все прекрасно понимали, что оправдаться можно, только обнаружив документ. В противном случае останется версия наличия в штабе «крота», и тогда контрразведка займётся всеми поголовно.
На оставшийся до контрольного срока воскресный день уже никто не рассчитывал, хотя люди, не опуская рук, продолжали добросовестно искать. На вторую ночь измотанным вконец офицерам разрешили отдохнуть пару часов, не покидая штаба.

В понедельник утром в урочный час на КПП появился отменно насладившийся выходными днями, свежевыбритый и благоухающий парфюмом младший лейтенант Мишенька Захаров.
Подивившись отсутствию привычной приветливости со стороны штабной охраны, он поспешил в приёмную начальника штаба, откуда по предписанию своего высокопоставленного отца каждый понедельник докладывался ему по прямому штабному проводу. Подивившись, что в такую рань кабинет заполнен генералами, он привычно устремился к трубке аппарата «ВЧ».

Поговорив с отцом, Мишенька стал дожидаться паузы в разговоре начальника штаба с генералами, чтобы по обыкновению передать ему отцовский привет. Уловив из их разговора, что речь идёт о каком-то документе, пропажей которого они весьма озабочены, Мишенька, что-то вспомнив, достал из нагрудного кармана сложенную вчетверо бумагу и с простодушной улыбкой спросил у генерал-лейтенанта Уткина:
- Дядя Вася, вы случаем не про эту бумагу разговариваете?
Хмуро обернувшись к появившемуся некстати, к тому же бестактному, младшему офицеру, начальник штаба Армии, не веря глазам, увидал в руках у Мишеньки искомый совершенно секретный особой важности подлинник схемы дислокации боевых частей Закавказского Военного Округа.

Обходя в пятницу на исходе ночи территорию, дежурный по штабу Мишенька Захаров забрёл по случаю в рабочую комнату отлучившегося по неотложной нужде сержанта Тихонова и обнаружил на полу сброшенную сквозняком с подоконника злополучную бумагу. Не зная, кто хозяин помещения, но в то же время рассудив, что негоже оставлять без присмотра изобилующщий печатями и подписями документ, он решил передать его при сдаче дежурства сменщику. Решить решил, но по присущему ему легкомыслию позабыл это сделать.

 В суматохе поисков пропажи за сохранность которой был назначен ответственным начальник секретной части капитан Кислицын, все как-то позабыли, что в эту же ночь в штабе, кроме мобилизованных сержантов, оставался ещё и изнывающий от безделья Мишенька Захаров, сменившийся с дежурства ранним утром в субботу и изволивший появиться на службе только в понедельник.
Допрошенный с пристрастием сержант Тихонов признался в том, что действительно самовольно отходил в туалет по неотложной нужде. Объяснил, что руки его перед этим были в краске, и он, остерёгшись испачкать документ, оставил его лежать на подоконнике. А поскольку хватился пропажи не сразу, то и не стал по этой причине связывать её со своей минутной отлучкой, в которой был, безусловно, виноват.

Возвращение в Батуми было безрадостным. Обычно общительный, полковник Купрович всю дорогу почти не разговаривал.
 Поглядывая на пробегающие за вагонным окном картины любезных ему грузинских субтропиков, он думал о том, как мало, в сущности, стоит в армии его жизнь, которая, несмотря на его высокое образование и боевой опыт, блестящую карьеру и деловую репутацию, может быть вмиг порушена неотложной потребностью мочевого пузыря переутомлённого сержанта или случайной забывчивостью молодого шалопая, допущенного до службы высокими покровителями.
 
Москва. 2007 г.