Спасение. Часть 12. Она же последняя

12
На седьмые сутки он нашел выход. Это было накануне встречи Нового года. Тетка обрадовалась его приезду: она так и светилась от счастья. Они даже пили шампанское, которое, оказалось, она купила, потому что ждала его. Ждала, что он приедет. «Откуда знала?» – спрашивал он. Она улыбалась.
Он часто оставался один: у нее все были какие-то дела, то во дворе, то в деревне, куда она ходила к больной подруге. Он часто оставался один и думал. Мысли не оставляли его. Что дальше? Что будет дальше? Что делать дальше? Все не может идти по-прежнему. Почему? Он даже и не пытался ответить на этот вопрос. Просто внушил себе, что теперь все пойдет как-то по-новому, а вот будет ли он участвовать в этом новом или нет… Он мучался тем, что должен, обязан был найти решение. Иначе могло произойти что-то страшное. Но что он мог придумать? Да тем более здесь, в этой полулесной глуши?
Это решение пришло к нему случайно. Не думал, нет, не думал он об этом здесь, сейчас. Раньше – да, сколько раз, а в этот раз почему-то не приходило в голову. Он даже удивился, как мог он забыть, что все можно решить сразу и просто, без осложнений. Обессиленный, он бродил по дому. Он нигде не находил себе места. В комнатах задыхался, выходил в кухню, где было холодно, и чувствовал, что ему неуютно, неудобно, как будто скользко, как будто чего-то не хватает или, наоборот, есть что-то лишнее, что мешает. Все предметы тяготили его. Какая-то странная, тихая, безысходная злость охватывала его, когда он смотрел вокруг. Точно зависть, что окружающее безжизненно, недвижно, холодно и мертво, что ему не надо страдать…
Он спрашивал себя, чего ему надо, что могло бы сейчас успокоить его, вывести из этого жуткого состояния, и не находил ответа. Ничто не могло помочь, ничто. И он бессмысленно кружил по дому, надеясь хоть так заглушить свои ощущения.
Он наткнулся на винтовку деда. Это была немецкая трофейная винтовка, привезенная дедом с войны. Дед как-то ухитрился оставить ее себе. Может быть, под предлогом того, что пошел служить в охрану леса. Им тогда, кажется, полагалось. Дед всегда носил ее с собой, но говорил, что никогда в жизни не выстрелит из нее в человека, а держит только так, на случай воровства, или если вдруг «какая надобность будет». Потом дед перестал показываться с винтовкой на глаза, и все забыли о ней. После его смерти тетка повесила винтовку на стену в сенях и не трогала больше. Она боялась, что винтовка когда-нибудь случайно выстрелит.
Ничего не чувствуя, он подошел к стене и снял винтовку с гвоздя. Холодный ствол и прохладное ложе. Постоял немного в сенях. Потом зашел в дом.
«Что ж? Ну, что же?» – билась мысль. Но ничего связного.
Он невероятно устал, невероятно измучен. В конце концов, надо же что-то решать. Почему бы и нет?
Винтовка оказалась заряженной. Что ж? Он посмотрел на курок. Как же он устал! Как же он измучен! Совсем нет сил после семи почти бессонных суток. Ведь он не спал. Забывался только на краткие мгновения… А раньше? Раньше, в жизни, разве он спал? Разве он был покоен? Разве он не был измучен? Кажется, что эта пытка продолжается уже очень долго. И сколько лет? С какого возраста? Когда впервые это появилось? Когда? А сколько ему вообще лет?
Как тяжело нести этот страшный груз сомнений. Как тяжело нести его вечно! Как было бы хорошо окунуться в светлое, окунуться в сказочный, волшебный, чудный мир, где нет боли, нет страха, нет вот этого давящего безжалостного электрического света! Как хорошо было бы быть невесомым, с легкостью делать каждый шаг и при каждом шаге немножко взлетать! Как хорошо бы не думать ни о чем, нет, забыть бы эту жизнь с ее кошмарами, жить легко, светло и радостно, с легкими, светлыми мыслями! Освободиться от непонятного груза, что тяготит душу! О, хоть бы однажды испытать это!
Как же трудно, как же тесно, как же душно и тяжело! И нет причин, нет! И устал! И измучен! И это никогда не прекратится! Если есть что-то светлое, то он этого никогда не узнает. Вот, может быть, та девочка, может быть, она знает, может быть, ей это известно. Может быть, даже она живет так легко и радостно, как хотел бы он. Почему ее брат назвал ее сумасшедшей?
Он сел на стул, установил винтовку между колен и сжал ствол руками.
Если бы он смог заснуть сейчас, если бы он смог заснуть! Завтра тридцать первое декабря, Новый год, завтра все может быть иначе… Да нет, что теперь может быть иначе? Иначе теперь не будет никогда. А завтра будет страшный день! Завтра будет так тяжело от надежд и от сознания того, что надежды эти не исполнятся!
 Он опустил пальцы на курок, закрыл глаза и вложил дуло в рот. «Неудобно». Но это, в общем-то, уже было не важно…
Вероятно, что-то случилось. Что-то, чего он никак не ожидал. Но что – он даже не понял. Сзади скрипнула дверь, были шаги – стремительные, громкие, легкие. Он не успел нажать на курок, что-то вихрем вырвало винтовку из рук (вдруг не стало в руках согревшегося ствола и дула во рту). Были еще шаги, и какие-то вскрикивания. Он с трудом открыл глаза. Комната была все та же, но – другая: теперь в ней были люди. Эта счастливая девочка, так поразившая его воображение, сидела на корточках рядом с ним, держалась за его колени и, уставив на него снизу вверх свое удивительное лицо, говорила что-то быстро-быстро. Кажется, она убеждала его в чем-то. И лицо ее – «удивительное лицо» – сияло и чудной, детской улыбкой, и слезами в блестевших голубоватых глазах, и верой, и радостью, и освобождением от какого-то гнетущего душу страха, когда все чувства вырываются вдруг из-под гнета и легко становится человеку.
Она смеялась, и плакала, и говорила, а голос ее звенел. По комнате же ходил, взволнованный, из угла в угол невысокий человек с бородкой и робким и в то же время решительным лицом, и прятал куда-то за шкаф отнятую винтовку, и тоже говорил, и убеждал, и подходил, и дотрагивался до плеча, и снова отходил, и снова начинал шагать. Спустя несколько минут он, увидев вдруг электрический самовар, принялся заваривать чай. А она все сидела на корточках рядом, и убеждала, и брала его за руку, и сжимала ее своими ладошками…
Свет в комнате больше не казался ему безжалостным, он сделался вдруг теплым. И удивительно уютной сделалась сама комната со всеми ее кружевными накидками на трюмо, швейной машинке, на столах, со всеми ее ковриками, вазочками, дешевыми фарфоровыми статуэтками…
Он тоже брал ее руки, и говорил, и объяснял бородатому, где взять воды и заварки, и смеялся вместе с ними… И, глядя на торчащее из-за шкафа ложе винтовки, тихо качал головой, и улыбался, и знал, что больше она никогда не понадобится ему.