Вечера. вечер первый. тайна наполеона

 ПРОЛОГ

 « Я знаю правду! Все прежние правды – прочь!
 Не надо людям с людьми на земле бороться!
 Смотрите: вечер, смотрите: уж скоро ночь.
 О чем – поэты, любовники, полководцы? »
 М. Цветаева
 
 Мой дорогой читатель!
 Перед вами необычная книга. Но прежде чем вы, перелистнув страницу, унесетесь в загадочный мир, позвольте сказать вам несколько слов. Наверняка, найдутся такие, что уже с первых строк упрекнут меня за отсутствие подлинной исторической достоверности, фатализм, высокопарность, а кое-где и предвзятость. Им позволю себе
заметить, что когда дело заходит о Душе Человека, любое лицемерие – излишне. Пишется так, как чувствуется. Сердце стано¬вится главным оценщиком и провожатым. Только поэтому, описывая события, что поведали мне сами участники событий, я не смогла остаться равнодушной. Мечты не имеют границ ни во времени, ни в пространстве. Незримыми нитями соединяют они наше прошлое и грядущее. Связывают навеки судьбы людей, как ушедших, так и только гото¬вящихся вступить на эту землю. И кто знает, в каком новом вопло¬щении отзовется та случайная встреча или этот листок со сти¬хами, забытый на столе? Люди, которые предстанут перед вами, не досужий вымысел бурной фантазии нескольких поколений, а реально существовавшие личности (пожалуй, кроме одного, но это вопрос спорный и об этом позже). Они знали, что вы - их настоящие земные потомки сможете понять и принять их такими, какими они были. Вселенский водоворот собы¬тий закружил их и замер на мгновение, как гигантский веер, предоставляя нам возможность увидеть собственными глазами отдельные эпизоды их жизни, оценить и задуматься.
 Вперед же, читатель! У нас слишком мало времени. Отсчет хронометра уже пошел и в положенный срок, приоткрывшийся нам занавес, падет на место и тогда, только в вашей памяти останутся яркие искорки встреч-вечеров. Поверьте в то, что нет, и не будет никогда на свете ничего ценнее и интереснее, чем сам человек - таким, каким создал его Творец! Хотите убедиться? Перелистывайте страницу и пусть вас не смущают те " голоса из-под земли ".




 ПЕРВЫЙ ВЕЧЕР

 Тайна Наполеона

 "Родился он игрой судьбы случайной,
 И пролетел как буря мимо нас,
 Он миру чужд был. Все в нем было ТАЙНОЙ
 День возвышенья и паденья час! "

Об этом человеке писали много и тогда и теперь. Кто был ближе к истине? Его современники или их потомки? А может, ни те и ни другие? "Это чудо, а не человек. У него не ум, а машина, гигантская ма¬шина для решения политических и военных задач. У него дьявольская работоспособность, именно дьявольская энергия, столь же дьявольское честолюбие...Он знает людей и играет ими как хочет..." Сравнивая эти два описания, можно составить первое впечатление об этой неординарной личности, чьего прихода я ожидала в первый вечер. Но вот неслышно приоткрылась дверь, и он возникает на пороге. Небольшого роста, колючий взгляд серых глаз, плотно сжатые губы. Голову держит прямо и горделиво. Руки сцеплены за спиной.
 - Вы хотели меня видеть? - сердито произносит он, особенно выделяя первое слово. - Меня предупредили... Создается впечатление, что ему нет никакого дела, хочет его кто-то видеть или нет и? истинный мотив его неожиданного появления оста¬нется загадкой. От волнения язык прилипает у меня к гортани и вместо вразумительного приветствия выходит нечленораздельный звук. Слабое подобие улыбки мелькает на губах гостя. Он, видимо привык, что перед ним все невольно робеют и с холодной усмешкой молча рассмат¬ривает меня. Я предлагаю ему сесть. Мгновение он смотрит на меня оценивающие, словно взвешивая и примиряя, но наконец, рванув с себя шинель, снимает шляпу и бросив их на стул, направляется к креслу. Я с облегчением вздыхаю:
- Черт бы побрал этих знаменитых личностей!
Гордец, да и только! Чего же это он такой
надутый? Я пригласила его в гости, а не к
барьеру стреляться. А он смотрит на меня так,
словно через секунду я швырну в него
чернильницей или еще чем-нибудь тяжелым. Ну и
ну! С чего начать? Как обратиться к нему?
Словно прочитывая мои мысли, со мной вновь заговаривают.
- Можете обращаться ко мне...ну, скажем
«монсеньор»,
Я киваю и открываю блокнот для записей. Он нетерпеливо бросает:
 - Ну что там у вас? Давайте…
- Чтобы облегчить наше общение, я предлагаю
постро¬ить нашу беседу в форме "вопроса-
ответа", вы не возражаете?
- Не возражаю. Только избавьте меня от длинных
пре¬дисловий. Перейдем сразу к делу?!
- Пожалуйста... -вежливо отвечаю я и зачитываю
пер¬вый вопрос. -Монсеньор, какое качество
характера вы больше всего в себе цените?
 Он молча смотрит на меня тем характерным для него взгля¬дом, всю силу которого мне еще предстоит ощутить. Но решение при¬нято, глаза вспыхивают живым огоньком, а губы слабо растягиваются в какое-то подобие улыбки. Пауза была мигом, мне она показалась вечностью. Его сухие губы раскрываются, выпуская слово.
- Волю.. Твердость духа и ответственность за
собст¬венные решения.
 - Такая ответственность делает вам честь.
 - Чушь, - без тени эмоции парирует он. - Раз волею
 судьбы человек становится избранным, он должен
 отвечать не только за свои действия, а и за
 результат действий других.
 - То есть предугадывать их?
 Его улыбка делается добродушной. Наш диалог начинает забавлять его и? с удовольствием принимая все как игру, он словно заигрывает, то, подыгрывая мне, а то, предпринимая резкие выпады, которых я не ожидаю. Он уже составил обо мне мнение, из которого и будет исходить. Я, конечно, читала об этом его даре, но впервые сталкиваюсь вот так вот лицом к лицу. Ведь не каждый день доводится так запросто расспрашивать импе¬ратора Франции.
 - Оракулы предсказывают будущее. И истинная ценность
 этих слов состоит в том, что их самих это все не коснется. Я знавал людей, которые могли бы многого достичь, но боялись именно ответственности. Любую битву выигрывает не тот, кто придумал хитроумный план, а тот, кто взял на себя все тяготы по его выполнению.
- Но случается, что предугадать ход событий
невозмож¬но. Что тогда делать?
- Невозможно, - по слогам повторяет монсеньер, - а
голова на что? Я никогда не доверялся всякого
рода гаданиям извне. Смелый человек обычно
пренебрегает будущим. Достаточно верить в себя, свою звезду!
 - Значит, вы предполагаете, пустить все на самотек,
слепо доверившись судьбе?
 - Я этого не говорил. Просто исходя из опыта я
заме¬тил, насколько часто величайшие в мире события зави¬сят от случая, надо только воспользоваться ими и...
 - ..оказаться сильнее в определенный момент в
нужном месте. Простите, монсеньер, что перебила вас.
 - Ничего, ничего. Значит вы осведомлены и об этом?
 - Ах, сир, слава идет далеко впереди вас!
 - Вот именно впереди. Я предпочел, чтобы обо мне
судили по действительно стоящим внимания поступкам, а не по вся¬кой мелочи.
 - Не понимаю. Неужели сам ход сражений, которые вы
давали, важнее того, как вы сумели одержать победу? Что предпринимали? О чем думали? Ведь это одно целое.
 - О чем думал? Милая моя, да о чем же может другом
думать на войне солдат как не о победе? – теперь
он снисходи¬тельно улыбается. Так и есть, серьезного разговора с этой барышней не получится. Я понимаю чувства гостя и стараюсь, не обидевшись, дер¬жать ритм беседы. Упущу его, все будет бесполезно.
- Все, что вы говорите, понятно. Но какие усилия
приклады¬вались для ее, то есть победы,
достижения?
- Вот какие, - он стучит себя пальцем по
лбу. - Еще перед началом компании я перебирал
в уме всевозможные вариан¬ты, ведь в дело мог
вмешаться тот самый случай и мало ли
 как все могло обернуться. Начав же
действовать, я доби¬вался, чтобы инициатива
всегда оставалась за мной.
 - Понимаю. Вы предпочитаете быть «рулевым», а не
 «пасса¬жиром».
Его взгляд полон безграничного удивления. Как можно задавать ему такие вопросы?

- Должен же кто-то отвечать за все. А
«пассажиров» – на моем судне итак всю жизнь было
предостаточно. Иные вы¬полняли мои приказы чересчур дотошно. Не умея самостоятельно оценивать ситуацию, они частенько подводили меня.
- Зато когда требовались тупое, неукоснительное
исполне¬ние приказа, будь то на войне или в
мирное время, такие были на высоте.
- О-о-о! Тут им не было равных. Хотя я никогда не любил людей с шорами, вместо людей с головой и глазами,-
 произнес он и выразительно покосился в мою сторону.
Я сдержалась, хотя признаться у меня возникло желание прервать эту "милую встречу" не¬медленно. Но не его, а скорее моя вина, что я не продумала некоторые моменты, попав в глупое положение. Разве могла я ожидать от своего гостя радушия и добросердечности, ничем не заслужив этого? И чего я вцепилась в его военную сторону биографии, пусть даже и занимавшую большую часть его жизни, но ведь далеко не единственную? Хотя, всему свое время, а мне интересно увидеть его в проявлении как можно большего количества чувств. Я набираю побольше воздуха и читаю заготовленное с листа.
- Историки определили ваш способ ведения
войны, как совершенно новое явление в мировых баталиях.
- Гм... Что могут знать эти "канцелярские
крысы" о трактуемом ими предмете? Представляю, что они
там понапридумывали.
- Ну, вот например. "Несколько молниеносных
ударов - повержение противника в бегство, последующее преследова¬ние его конницей, уничтожение складов и обозов с провизией... " Словом, полное разорение!
- Это война, сударыня. Чего же вы хотите? Я не
тиран, а победитель!
 - Допустим, но где же ваша гуманность?
- Что такое? – он искренне удивлен. - Если вы проявляете к противнику жалость, если это не есть дипломатический ход, разумеется, то не рассчитывайте получить это же обратно.
 - Жестоко, - произношу я в задумчивости.
- Ваша жалость-понятие из сердечного лексикона. Я это понимаю, но не разделяю. У государственного мужа не должно быть сердца. Иначе его ошибки будут стоить слишком дорого. Его сердце в чистом не помутненном рассудке. Конечно, некоторые общечеловеческие слабости не обходят и нас, людей стоящих у власти, но это лишь временное явление. У настоящего политика все должен решать ум, впрочем, вам, женщинам, этого не понять.
Сорвавшись с кресла, он подходит к окну, по привычке сцепив руки за спиной и вглядывается в туманную даль. Какая-то мысль, глубоко засев¬шая в нем, не дает ему покоя. Может быть, он вспомнил своих солдат, свою "старую гвардию", которая ради его же непомерных запросов преодолела и покорила ему пол - мира? Египет, Италия, Испания, Австрия, Польша и, нако¬нец, поход на Россию! Может быть, он вспомнил тех женщин и детей, что теряя своих мужей, отцов и сыновей могли умереть оставшись без глав¬ного кормильца в семье? Пенсии, назначенные Наполеоном, были невелики, да и как можно было на столь скудные средства прокормить всех домо¬чадцев, особенно если семья была большая? Может быть, он вновь увидел как усталые, измученные голодом и холодом солдаты, брели по колено в снегу, замерзали и сотнями гибли на бескрайних российских просторах... Мои размышления прерываются каким-то резким звуком. Повернувшись ко мне, монсеньер вновь обрел свою былую уверенность. Сумев справиться с минутным волнением, он хлопком пытался вывести меня из подобного состояния. Что ж, послушаем его.
- Если бы я стал слишком милосерден, то скипетр
выр¬вали у меня из рук раньше, чем я вздохнул бы. Нет, загнать одних, чтобы другим неповадно было. Только так можно удержать власть. Страхом. Иначе вообще не стоит вмешиваться в игру.
Он чинно проходит к креслу и, усевшись, подпирает голову рукой. Казалось, он совсем забыл, что не один в комнате и это просто мысли вслух.
 - Я допускаю, что не всегда руководствовался высшими принципами морали в своих поступках... по вашим меркам, да? Но они были необходимы и оригиналь¬ны. А главное – направлены на обновление страны, поддерживая и возвеличивая ее славу.
Я молчала. А что я могла возразить на эту тираду? Только то, что прикрывать свои честолюбивые замыслы громкой фразой "деяния во имя величия родины", некрасиво и недостойно могущественного монарха? Впрочем, кто из королей смог избежать этого? И мой гость знал это. Так или иначе, но теперь он лишь самодовольно улыбнулся, уловив каким-то образом эту невысказанную мысль. Видимо считает, что его ошибки так же гениальны, как и его победы? Или это уже внушалось на суде истории? Ладно, меняем тему.
- Скажите, монсеньер, о чем вы думали будучи на
Святой Елене?
Молниеносный ответ, словно выпад шпаги. Казалось, он выскользнул из его губ раньше, чем он успел задуматься.
- О сыне.. -пауза и словно нехотя, он продолжает,
-мне его очень не хватало.
Опять молчание. Выжидание, а может быть – боль?
 - Говорят, одиночество пагубно отражается на
 разуме человека, привыкшего к действиям. Вы, наверное, много передумали тогда?
- Еще бы. Знаете, первое время я все еще на
что-то надеялся, Ждал. Потом, успокоился, сник. Стал записывать воспоминания. А когда устал и от этого, начал гулять. И часто, блуждая по скалистым берегам, я размышлял о безбрежно¬сти моря и мыслям было так же тесно в голове, как и волнам на просторе. Я грезил о будущем своей Родины.
 - Вы имеете в виду Корсику?
 - Моя страна это-Франция. Так же как французы
мой народ!
Это произносится на одном дыхании странным тоном, с ударением на слове "мой". Наполеон отворачивается к окну, но следующая моя фраза заметно влияет на него.
 - Вы точно такой же, как я о вас читала!
Он живо поворачивает голову. Я объясняю.
- Я только имела в виду, что ваше честолюбие,
деспотич¬ность, надменность…уживаются с
другими качествами, которые так же неразрывно
связаны с вашим именем.
 - Вот как! - монсеньер пожимает плечами.
 - Это отвага, сила духа и ума – невозмутимо продолжаю я, - мужественность, организаторские способности, страсть к знаниям, точности.
Почему-то он начинает ворчать о слишком въедливых ученых, которые только и делают, что перекручивают его поступки, делая из него подобие Геркулеса. А так же о слишком назойливых девицах, которым охота копаться в исторических свитках. С улыбкой и без страха, я выслушиваю эту тираду, не переставая удивляться многогранности его характера. Но внезапно все меняется. Он начинает прислушиваться к чему-то. Я понимаю, что сейчас все может окон¬читься, но ничего не могу поделать. Перед законами Времени я бессильна. Быстрый умоляющий взгляд.
 - Не покидайте нас так скоро!
 Он смотрит в глаза и улыбается.
- Вам хочется, чтобы я остался? Ну что ж, думаю
еще пара минут вам не повредит...
Монсеньер поудобнее устраивается в кресле.
 - Итак?
 - Сир, я хотела бы...
Небрежный жест рукой. Он прерывает меня.
- Я могу сказать, зачем вы так настойчиво
предлагали мне остаться? Вам хочется того же,
чего хотелось им всем, - следует неопределенное
движение в сторону окна.
 - Кому?
 - Сударыня, вы прекрасно меня поняли. - Сир
наклоняется ко мне и заговорщицки
подмигивает. - Вам ведь тоже хочется узнать эту
 тайну?
 - Тайну? Какую?
 - Тайну Наполеона!
Я откидываюсь назад, облокачиваясь о спинку стула, не совсем понимая, шутит мой гость или говорит серьезно. Неожиданно улыбка на его лице гаснет, и он вновь становится самым непроницаемым человеком в мире. Я спрашиваю его, не приходилось ли ему жалеть о чем-нибудь.
 - Нет, ни капли. Я сделал то, что должен был. Многого
 не успел. Но многое и сделал. – Наполеон делает паузу, словно
 собираясь с духом и продолжает свой вдохновенный монолог.
 – Сердце у людей правильное, а вот голова
никуда не годится. Но не всегда верно судить о
человеке по поступкам, то есть только по ним. Если
негодяй делает нечто стоящее ради корысти или
оправдания, а добрый человек, защищаясь,
становится источником зла, я много навидался такого.
Важен его маяк, его цель.
Монсеньер лезет в карман, достает табакерки с удовольствием сует туда нос, жмурясь при этом как кот.
- А ваши маяки, ваши цели?
- Я всего добился сам! А раз так то отвечаю за каждый
поступок в жизни.
- Держать все под контролем, - киваю я, и тут же
беззаботно продолжаю. - Возможно ваш разум привык к
подобной муштре, а душа? Не слишком ли большую
ответственность вы на себя берете? Один человек
просто не способен управлять всем? А Бог? А судьба?
Как это ужасно жить, когда все доведено до механизма.
А случайности? Ведь вы же не машина, а человек. А от
ошибок никто не застрахован.
Я встречаюсь с ним взглядом и понимаю, что, наверное, этого мне и не стоило говорить. Его облик резко меняется: лицо темнеет, в глазах вспыхивают желтые огоньки злого огня. Он до боли сжимает мою руку, которую я чуть раньше положила на стол и начинает говорить тихо, но таким страшным голосом, что во мне замирает кровь, ибо это голос просыпающегося льва.
- Я хочу понять, откуда в вас это? Что вы можете
знать? И как смеете судить? Непостижимым и
невероятным кажется вам самое простое, только
потому, что вам некогда понять это... Но есть
законы, общие для всех и вам, молодая особа,
следует с благоговением внимать им. Это свято,
нерушимо, это норма! Издавна известно, женщина
должна почитать религию своего мужа, ей
необязательно верить во что-либо самой. Она не
должна быть философом! Женщина-ученый
погибель для рода человеческого. Но почему же вы
стремитесь быть везде? И в политике, и в спорте, и
в искусстве, и в догматических спорах все время
стремитесь обогнать нас, мужчин? Разве это женский удел?
Он отпускает мою руку и выразительно смотрит на меня, словно закрепляя то впечатление, что по его разумению должна произвести на меня его речь.
- Пусть женщина будет горяча и несдержанна, а в
 своих необузданных порывах шумна и
 экстравагантна. Сама природа наделила
ее легкомыслием, пусть так и будет. Оставьте
в покое свою придурь и будьте любящей
женой, верной и нежной матерью, сестрой,
любовницей, но не пытайтесь стать мужчиной, в
чем-либо, подражая ему. Сила будет утеряна! А
вы, этого не понимая, делаете то, в чем не
разбираетесь, говорите, то, чего не
понимаете... Молчите, ради Бога! Я вас
слушал достаточно. Забота о детях, муже и
родителях – вот что должно волновать
женщину. Или если ждете, более поэтично:
Помнить и чтить прошлое и верить в настоящее,
да в настоящее. О будущем пусть думают
мужчины. Вот – Память и Вера два маяка в
океане людских заблуждений!!!
Дабы не прерывать сей монолог, я сижу, забившись на стуле в угол. Как прекрасен был мой Гость. Недавняя вспышка ушла, рассеяв все тучи на его лице и теперь передо мной раскрывался совершенно другой человек, с обык¬новенной человеческой улыбкой и живыми, умными глазами. Повышенный тон снизошел до обычного голоса, и обычный человек ведал о своей жизни.
Поис¬тине, природа щедро одаривает своих любимцев. Спорить с ним было бесполезно, интереснее было наблюдать, распознавая неимоверные глубинные силы, вызывав¬шие то извержение, то затухание, кажущееся или подавляемое им самим. Монсеньор тем временем пафосно продолжал, настроившись; кажется, на волну воспоминаний.
- Когда я знакомился с женщиной, я всегда
давал ей возможность проявить свои лучшие качества, представ в самом выгодном для нее свете. Конечно, не всегда на это хватало времени, - мелькает по его лицу хитрая улыбка, - но тут уж виновата судьба, мой рок. Не подлежит же это осуждению, черт возьми, - вновь вспыхивает он, заметив на моем лице улыбку иронии.
- Нет, монсеньор, вы конечно правы. Но раз вы
коснулись этой темы, несколько слов
осторожненько об этом? Вы изволили
упомянуть о мимолетных увлечениях. А ведь
у вас в полку бывали случаи верной любви, не
замечающей всех этих гарнизонных
приключений?
- Многое было. И письма писали, и локоны
хранили, - отрешенно перечисляет он, - солдаты шарфиками обвязывались, когда шли в
атаку. Даже мои генералы.
- А вы?, - осторожно замечаю я.
- С чего бы это? Я военный человек и такими
глупостями не зани¬маюсь,
- Да? Странно, а мне известны другие факты,
опровергнуть которые вы вряд ли сможете. И
медальоны вы носили под шинелью, и локоны
хранили, в самые трудные, самые жестокие для вас
дни иногда прикладывали руку к сердцу, словно
ища у них поддержки. Только сейчас почему-то вы
боитесь в этом признаться. А это исторический
факт, монсеньор, не станете же вы отрицать
историю, вашу историю?
Он молчит и как-то странно смотрит вдаль поверх моего плеча. Как часто, во время нашей беседы ловила я такой же и вмиг воцарялась тишина. Только слышно было как бешено стучат часы, да из-за окна доносится приглушенный уличный шум. Наполеон погружался в себя и не отвечал на вопросы. Брови его сходились на переносице, взгляд буравил одну точку, постороннему человеку могло показаться, что он просто спит с открытыми глазами. Приходилось быть осторожной.
- Ах, сир, понимающе шепчу я, - я не сразу
поняла, что задела вас за живое. Простите. Мне не хотелось быть нетактичной.
Другой, новый непонятный звук заставляет меня обернуться. Из полумрака комнаты выступает на свет женская фигура, закутанная в длинный плащ. Ее лица почти не видно, лишь заметен правильный овал, обрамленный роскошными кудрями. Одна ее маленькая трепетная ручка слегка дрожит, покоясь на груди, другая спрятана под плащом. Поглощенная сим странным появлением я на какое-то время забываю о своем высокочтимом госте и обращаюсь к той, что словно замерла на полосе тьмы и света, опустив голову.
 - Кто вы?
- Зачем вам это знать? – произносит она глубоким голо¬сом, постепенно низводя его до шепота. – Все равно это ничего не изменит.
Видя, что незнакомка не собирается открывать свое инкогнито, я обращаюсь к Наполеону, может быть эта дама его гостья?
 - Вы знаете ее?
Он медленно переводит свой тяжелый взгляд с нее на меня и отвечает вопросом на вопрос.
- Покажите мне человека, который мог бы с
уверенность сказать, что знает женщин. Разве
можно узнать их до конца?
Я хватаюсь за голову, понимая, что уже ничего не понимаю в этом странном вечере. Незнакомка, распахнув плащ, достает оттуда толстую тетрадь в коленкоровом переплете и протягивает монсеньеру.
- Вот то, что вы хотели. Я сделала это, принесла.
Хотя, как видите, мне трудно сейчас расстаться
с ней. Но вы приказали...
- Я попросил, - мягко перебивает он. Женщина
грустно качает головой.
Что толку хвататься за голову, если через пару минут все равно ее потеряешь? Перестав контролировать ход событий, я из участника становлюсь зрителем и внимаю всему происходящему с нарастающим любопытством. Незнакомка передает Наполеону тетрадь, но не уходит, а молча стоит, нервно теребя перчатку.
- Вы еще что-то хотите сказать мне? - небрежно
бросает он, поднимая голову. - Может быть вы
хотите оживить что-либо в памяти?
- Не мучьте меня, монсеньер, - вскрикивает она,
-вы же знаете, я не смогу забыть никогда..никог...-Она осекается на полуслове, отступает назад, темнота обнимает ее фигуру, видение исчезает.
Я протираю глаза, слегка недоумевая, было ли все это на самом деле или же моя чересчур разбушевавшаяся фантазия, сыграла со мной такую шутку? Но вот лежит тетрадь, та самая, что оставила незнакомка и Наполеон с интересом что-то ищет в ней.
- Вам нравится читать романы? - неожиданно
спрашивает он.
 - Что, романы?
- Ну да! Нравятся, да! Я не припоминаю женщин,
которые ими бы не восхищались. – Он хлопком
закрывает книгу. - А это – тоже роман. Трудно определить его жанр. Мелодрама, комедия, водевиль, драма, здесь все. – Сир звонко хлопает по обложке. – Хотите почитать? Это интересно: рождение, учеба, первые поражения и удачи, любовь, победы, страх и поклонение – словом, все.
Он разводит руками и бросает книгу на стол.
 - Читайте!
Дерзкая мысль приходит мне в голову. Смело открыв тетрадь я перелистываю чуть пожелтевшие страницы. Наконец нахожу то, что нужно. Может быть, мой гость тоже хочет, чтобы я прочитала эти слова? Может, он их вовсе не опасается, а с нетерпением ждет? 3амирающим от волнения голосом, я читаю эту дневниковую запись, сделанную более полутора веков назад и испытываю волнение, которое не должна показать.
- "Даже теперь я не могу сказать всего. Есть то, что
выше меня. Но я остаюсь благодарной тому случаю, ибо он открыл мне в нем способность любить столь же сильную, сколь есть в нем способность мыслить и действовать. Он муж и любовник столь же неординарный, сколь необыкновенен он как солдат и глава государства. Он поражает не только силою ощущений, но и разнообразием своей способности любить. Все оттенки чувства доступны ему, ничто не чуждо этому человеку. И бешеная физическая страсть, и одухотворенное нежное влечение, все ему
подвластно..."
- Браво! Я не ошибся! – Наполеон хлопает в ладоши
и с каким-то возбужденным пафосом цитирует, - "Именно тихие и глубокие воды таят в себе гибель!" Браво!
 - Чему вы радуетесь, монсеньер? Я не совсем понимаю?
 - Просто люблю хорошие представления, сударыня!
- Но все это не было спектаклем! – верчу я в руках
тетрадь. - Вы сами говорили, это ваша жизнь!
- Неужели? – сощурившись, он проводит пальцем
по лбу.
- Та самая, где каждый стремится к любви, понимаю,
ищет выход из одиночества. Ведь так верится, что когда-нибудь тот, предназначенный появится и сердце перестанет теснить печаль, и глаза больше не затуманят слезы...
Я замолкаю, ловя на себе насмешливый взгляд того, кто сидит напротив. Он уже не улыбается. О, боги мои! Он смеется! Задетая за живое, я начинаю злиться, а ему, кажется, только этого и нужно, что еще больше веселит и подзадоривает его.
- О, монсеньер! неужели вы в это не верите?! Не
верите в любовь? - А меня еще называют деспотом! Ну, как тут не взорваться? - восклицает он, с силой ударяя по ручке кресла.
- Простите, сир, но это не ответ.
- Вот как? Интересно?
- Это не может быть вашим ответом. Вы ведь хотели
сказать совсем другое .
Поразительное чутье Наполеона и здесь не подвело его. Я подалась вперед, терзаясь и ожидая. Скажет ли он те слова, что так жду или опять посмеется надо мной? Но пусть уж лучше так, только не это невыносимое молчание! Молча¬ние длиною в полтора века. Люди, являющиеся сосредоточением власти иногда бывают поразительно великодушны. И ведомые чем-то свыше, делают именно то, чего от них ждут.
- Хм, значит, любовь. Я утвердился во мнении,
что это чувство у людей самое основное, чего бы они ни добивались, что - бы ни говорили. И если такой порой есть... – Его голос на мгновение прерывается и мне слышатся в нем нотки горечи. - Я понял одно – настоящий мужчина может и должен отыскать в этом сумасшедшем мире женщину, достойную себя и доказать ей, что она может довериться ему и полюбить, и счастлива она будет только с ним. Так долго хотел того же. Смешно, но все богатства, роскошь, слава – всего лишь средство добиться того, к чему порой неосознанно стремятся все. Все...
Его голос вновь дрожит и неимоверно исказившись, замолкает. Я с удивлением поднимаю голову и вижу пустое кресло. Гость ушел? Но нет, вот еще его шинель и треуголка. Я протягиваю к ним руку и с грустью опускаю. Вещи рассыпаются серебряной пылью у меня на глазах, как будто бы их и не было. И только яркие
искорки - звездочки еще какое то мгновение летают там. Но происходит то, что и должно было. Внезапно открывается форточка. Холодный порыв ветра вмиг разносит маленькие огоньки по всей комнате, которая тут же озаряется их неровным блеском. Они летают над кроватью, нестройными рядами ложатся на пианино, играют в прятки под шкафом.
 Вся комната преображается, теряет свою земную основу и становится маленьким Космосом, со своими планетами, горящими звездами, своим ритмом жизни. Мимо меня с огромной скоростью проносятся поражающие взор пирамиды, замершие в знойных песках, небольшие селения, каменные улицы городов, моря, башни, дворцы, крепости, все то, что стало очевидцем грандиозного восхожде¬ния к славе, триумфа всей жизни. Ибо поражения бывают поражениями, лишь, когда признаешь это.
" Я всего добился сам!" За этими словами многое. Не пустое фанфаронство в стремлении к удаче и жажде победы, а долгий и упорный груд, вера в себя, такая, что зажигала всех, кто прикасался к ней; в свою судьбу, в свою звезду. И в итоге – она не подвела его. Он поверил, что сможет и – победил! ВИВАТ Император Французов! Воистину, ВИВАТ!!!




Зима,1995