Вечера. второй вечер. искусство вечно изумлять

 ВТОРОЙ ВЕЧЕР

 Искусство вечно изумлять.

 "Его обвиняли в тем, что он забавен
 плодовит и расточителен. Неужели
 для писателя лучше быть скучным,
 бесплодным и скаредным ?"
 Андре Моруа.

Ах, Александр Дюма! Ах, кто же не читал его знаменитых романов? Общее количество книг, написанных им, составляет 301 том. Никто не читал всех произведений Дюма, но весь земной шар читал Дюма!
"Королева Марго" и "45","Граф Монте - Кристо" и "Жозеф Бальзамо" и еще, еще и еще. И, конечно же - "Три мушкетера", самое читаемое из его творений. Следует добавить, что вся Франция знакомилась со своей же историей по романам Дюма. Как писали тогда: "История эта далеко не во всем верна, зато не всегда фальшива и полна самого захватывающего драматизма".
 В чем же секрет такой бешеной популярности.? Представляя собой наглядный пример "ходячего любопытства", Дюма всегда был доброжелательно настроен к людям. Причем принадлежность человека к высшему сословию, часто не играла в его симпатиях никакой роли. Общение доставляло Дюма не только внутреннее удовольствие, поскольку помогало обогащать его "писательскую книжку" целыми галереями ярких живых образов; общение давало возможность для выхода его холерического темперамента, тем эмоциям, что переполняли его. Что же до написания книг то иногда, когда приобретенных знаний не хватало, автор ”Графа Монте-Кристо" обращался к своей чудной музе – мисс Фантазии, и она, ни разу не подводила его. Постоянно что-то выдумывая, сочиняя на ходу, пребывая в состоянии творческого возбуждения, Дюма представлял собой гремучую смесь из воображения, воли и необузданного стремления к успеху. Отчего часто страдали близкие писателя, но никогда не жаловались его многочисленные поклонники.
Появившись в моей комнате возле стола, он явил своей фигурой сказочного великана, а своим одеянием какой-то смешанный стиль трех последних веков. Если бы в комнате оказался опытный модельер он бы запутался совершенно. Судите сами. На Дюма был темный костюм времен II-ой Империи, на атласном воротничке которого виднелось, по меньшей мере, три различных ордена, не считая всевозможных значков. Все это резко перекликалось с ярким расписным жилетом эпохи Гаруна – аль Рашида. Кроме того, брюки его были такого замысловатого покроя, что классифицировать их не представлялось никакой возможности. В довершение ко всему, на плечах накинуто теплое пальто из добротной шерсти и не было головного убора. Пальто, хотя и было распахнуто, но грело, по всей видимости, неплохо. Вспотевший, Дюма поминутно вытирал лоб белым платком, что не мешало ему быть целиком поглощенным книгой, которую он раскрытой держал в правой руке. Его живые глазки быстро скользили по тексту, склонив курчавую голову набок, он словно любовался буквами. Одновременно Дюма одергивал книзу роскошный турецкий жилет, который никак не хотел прикрыть собой крупные габариты его обладателя. Жилет и Дюма упорно боролись. Первый, весь в причудливых цветах, расшитых золотыми нитками, считал для себя оскорблением быть натянутым как барабан. Второй же, явно желая покрасоваться, да еще со своей врожденной тягой ко всему пестрому, упорно оттягивал противный жилет на место. Наконец, в очередной раз, оттянув его книзу, Дюма стал придерживать его большим пальцем руки, отчего еще больше стал похож на памятник самому себе. Но тише! Что это он там бормочет себе под нос? Послушаем...
- “Сначала придумать развязку, а затем уже
отталкиваясь от нее, строить всю пьесу. Отличная манера, которая вполне удовлетворяет нашу жажду сильных ощущении... да и потом, разве успех сам по себе не является уже достаточным оправданием? Нужно принимать человека таким, каков он есть, и судить его по тому, каковы его намерения." – Дюма на ощупь пробирается к креслу и плюхается в него с такой силой, что оно, бедное, аж трещит. - А? Каково сказано?
- Простите, месье. Но ни я, ни другие ваши слушатели не совсем
понимаем о чём идет речь. Начните сначала.
- Сначала? Да? Хорошо! Но я же и говорил о самом
начале. Вообразите себе Адама после сотворения, слепца, который прозрел. Я был таким! - громогласно заявляет он, собираясь, очевидно, поразить меня. И, надо признать, это ему удается.
- Извините, сударь. Но я не совсем понимаю, что именно
вы имеете ввиду.
- Как что?... Театр, - он всплескивает руками, - Театр!
Hу разумеется же. Знаете, пока я добирался до вас,
что, кстати, сказать, было делом совсем нелегким, я
припоминал самые значительные события своей жизни
и так увлекся, что едва не проехал мимо. Да, но я рад,
очень рад был с вами познакомиться. Приятно, знаете
ли, вот так вот запросто посидеть, поговорить... обо мне.
Я мило улыбаюсь.
- Да, приятно, но вот вопрос...
- Ой, деточка. Ну, мы же все уже выяснили. Я все
 рассказал, раскрылся то, что называется во всей красе.
- Я, пожалуй, пойду уже. Знаете, не люблю быть
 назойливым… Это какое варенье ?
- Но месье Дюма! – от удивления я теряю дар речи. –
- Да, да, да. Я знаю, знаю: вы хотите, меня
поблагодарить, - он отхлебывает чаю и продолжает, -
за стол и интересную беседу. Не стоит, ну право же.
- Но сударь, вы не рассказали о себе ровным счетом
ничего. Наша беседа только началась.
- Как началась?
- Да вы только что пришли.
- Что вы говорите?! А кому же я сейчас рассказывал? Погодите, я ехал в двуколке. Ну не лошади же?
- Не знаю, может быть, кучеру?
- Нет, это исключено. Он больной был.
- Боже!
- О, не пугайтесь! Он больной в смысле совершенно
глухой. Я всю дорогу пытался с ним заговорить, но
бесполезно. Он даже не обернулся, хотя я так
захватывающе говорил. Скажите, а вы уверены, что
вас там действительно не было.
- Не было, - я качаю головой.
- Жаль. – На его лице досада и изумление – С кем же я
тогда говорил?
-Очень жаль, - мне остается только улыбнуться такой
рассеянности. - Месье Дюма, может быть вы
поведаете эти основные, интересные моменты еще
раз?
- Еще раз? – удивленно переспрашивает он, тяжело
вздыхает но тут же , радостно продолжает с
удовольствием!
Он усаживается поудобнее, отставляет чашку и проведя рукой по волосам, мечтательно поднимает глаза к потолку. Пауза затягивается. Я смотрю на потолок, там ничего нет. В этот момент, Дюна неожиданно дергается на кресле, так что я аж подпрыгиваю, и, сцепив руки на животе, повествует.
 -Итак, все началось с любви. Да, да, именно с любви одного французского дворянина к своей чернокожей рабыне. Было это в Сан-Доминго, в 17б2 году. От этого союза родился мальчик, названный при крещении Тома-Александр. Ребенок носил имя матери. В соединении с именем отца получалось довольно экзотическое сочетание - Александр Дюма Дави де ля Пайетри. Это был мой отец. В те времена, во Франции мулатов благородного происхождения было немало, поэтому внешность не препятствовала тому, что в 30 лет отец получил нашивки капрала, а через год стал уже генералом! Надо вам сказать, что времена тогда были очень неспокойные. Революции, войны - Франция представляла собой сплошной кипящий котел. И надо обладать редкостными способностями, чтобы успевать следить и предуга¬дывать все события. Мой отец не стремился к власти, он хотел одного – служить на благо Франции. Об этом же говорило и его начальство, в частности, один молодой, но талантливый военный с римским профилем по фамилии Буонапарте…
Дюма на минуту замолчал.
-Впоследствии Наполеон не очень обошелся с сыном
своего генерала. Так и не признавал потом заслуг
моего отца. Для моего, как мне говорил благополучия,
потом, чуть позже, мне было предложено поменять
фами¬лию на дедову.
-И вы? Неужели согласились?
-Ха! Меня зовут Дюма, - заявил я, - и другого имени я
не желаю. Что сказал бы мой отец, если бы я отрекся
от него и стал проживать под фамилией деда,
которого я не знаю. Мать сдалась, и я остался Дюма.
Именно под этим именем я, когда мне не было и
20-ти, впервые попал в Париж. О, Париж! Уже тогда
он очаровал меня. Я был создан для этого города! Я
чувствовал это! Я не сомневался, что вернусь сюда. Я
знал это...
-И вернулись?
- Да, в 23 года. Вначале я попал в канцелярию герцога
Орлеанского и получал 1200 франков в год, что было
неплохо для недавнего провинциала. Служба
поглощала меня целиком, почти не оставляя времени
для театра. А я мечтал о другом. Легко описывать
великие события, не бояться преувеличений, не
избегать даже физическо¬го насилия на сцене. Все это
было в новинку зрителю, но тем и интересно для меня.
Разнообразить сцены, потрясать неожиданностями,
держать в напряжении “от” и “до”. В поисках первого
сюжета мне помог случай. В салоне живописи и
скульптуры мое внимание привлек барельеф, на котором было
изображено убийство Джиованни Мональдески, которое
было совершено в середине 50-х годов 17-го века, по
приказу шведской королевы Христины. Но за что? Как
это произошло? Я ничего об этом не знал. Пришлось
обратиться к Всемирной Истории
- Расскажите об этом. Очень интересно.
- Да, да. Через некоторое время пьеса была готова. Для
ускорения ее подготовки мне посоветовали обратиться
к одному барону – театралу и, хотя моя "Христина" ему
понравилась, но возникло множество других
препятствий. Мне не хотелось бы их упоминать…
- Значит, "Христина" так и не была поставлена?
- Увы. Я с большой любовью относился ко всем своим
"детищам". Но раз случай неоднократно восставал
против воплощения на сцене, то, что ж? Я оставлял их в
покое в ящике моего стола. Тем более, - Дюма
наклоняется ко мне, - что в то время я уже был
увлечен другой интри¬гой, произошедшей в более
позднюю эпоху.
- Вы имеете в виду драму "Генрих III и его двор"?
- Именно! - восклицает он, радостно подпрыгнув. - Я очень дорожил этим малюткой, ведь это была моя первая пьеса, которую II февраля... - он переходит на тор¬жественный тон, отчего хочется встать по стойке «смирно», - 1829 года поставили в « Комеди Франсез». Успех превзошел все ожидания. Я, правда, не ожидал, что такое количество людей станет вдруг моими друзьями.
Дюма широко улыбается, вспоминая свой первый триумф, а я, поддерживая приятный тон, продолжаю за него.
- Так в 27 лет, молодой человек без положения, без
денег, без образования становятся известным и знаменитым на весь Париж.
- Да, - подхватывает Дюма, помолодевший вдруг лет на 20. Но для этого понадобилась целая цепь случайностей.
- И не только. Потребовалось удивительнее трудолюбие, необузданное воображение, постоянная тяга к знаниям. Провала быть не могло. Вы способны были повернуть в свою пользу любое обстоятельство.
- Спасибо за столь лестную оценку моих трудов.
Должен признать, что я... их заслужил. Да, да, - Дюма мечтательно запрокидывает голову назад, - я оглядываюсь назад и вижу непередаваемую цепь случайностей. Целый хоровод людей, с которыми мне посчастливилось быть знакомыми. Писатели, драматурги, актеры и актрисы, правда, некоторые из них попадали в мое поле зрения лишь на мгновение. Судьба часто разъединяла нас. Такова жизнь! –
- Действительно, разве могли прозаические добродетели мирных буржуа надолго удовлетворить человека, живущего в обществе королевы Христины и герцогини де Гиз?
- А что я должен был делать? Разве мог я поступить иначе? Не
 ловить удачу? Не подставлять ладони
 благополучию? Ведь что такое "жизнь"? Победное
 шествие от юности к могиле! Не более того.
Мне поневоле вспомнился мой вчерашний гость. Такие слова были бы вполне в его духе. Только бы он еще добавил: идти, убирая все препятствия на своем пути. Впрочем, погодите! Разве не это качество так увлекало нас в героях Дюма? Разве не эта отвага, граничащая с безрассудством, пленяла на долгие часы, заставляя лихорадочно перелистывать страницы? Все его персонажи получались дерзкими, смелыми, всегда имевшими перед собой определенную цель, которую и добивались любыми способами. Дюма признался мне, что обожает героев, которых не могут сломить самые жестокие поражения. Они доблестно сражаются против полчищ врагов и, если их выставляют за дверь, тут же влезают в окно. Они всегда оптимисты, живые, свободные, храбрые и сильные. Им не чужда рыцарская самоотверженность и ненависть к подлецам. Но подвержены они чаще всего одному и тому же пороку, коим был щедро награжден их достойный создатель: все они в той или иной мере тщеславны. Разве не это заставляет Портоса вычурно одеваться, постоянно выдумывая все более и более знатных дам, якобы увлекшихся им? Разве не из тщеславия заполучив лучших лошадей барона Данглара, граф Монте-Кристо благородно возвращает их ему, предварительно вло¬жив в ухо каждой из них по крупному алмазу?
Кстати, “Монте-Кристо”! Так назвал Дюма один из самых попу¬лярных своих романов и также назвал он тот чудовищный дом, который был предметом его гордости и стал причиной его разорения.
- Успех романа ”Граф Монте-Кристо” превзошел
все ожидания, - ликует Дюма. – Весь Париж был без ума от него, а я сам больше, чем любой парижанин. И я решил провести параллель между романом и собою. Я решил построить замок «Монте-Кристо». Процесс постройки описывать не стоит. Главное то, что было после...
Он поднимает руки, словно дирижер перед пультом и жестами начинает помогать себе.
- Представьте себе: стройные готические
башенки, саламандры на лепных украшениях, скульптурные изображения великих людей образуют фриз вокруг дома. Комнаты небольшие, но совершенно не похожие одна на другую. Главная зала в стиле Людовика 15. А арабская комната украшена гипсовыми арабесками с написанными на них изречениями из Корана. Здание окружает сад. А там – искусственные водопады, романтические ивы, зеленые лужайки. Недалеко от дома возвышается восьмиугольный павильон из массивных камней и на каждом камне высечено название одной из моих книг. И во всем этом великолепии царит вечный праздник. Гости приезжали и уезжали, причем многих я совершенно не знал. Но не это главное: там царила атмосфера добра, счастья...
Он продолжает увлеченно описывать свое каменное детище, а я судорожно пытаюсь сообразить, как вывести разговор из этого русла. Ведь всем известно, в какое жуткое банкротство впал Александр Дюма через этот замок. А он сейчас так увлечен, что и сам не заметит, как затронет эту тему. Надо спасать положение...
- Месье Дюма, а ваш сын? – решаюсь перебить я.
- Что? А? Сын? О, Александр не очень был доволен приоб¬ретением замка, хотя...
- Нет, нет. Я о другом. Говорят, ваш сын очень
красив и, страшно похож на вас?
- Вы находите?! Да, красив! Еще бы! В нашем роду все были чертовски привлекательны. Знаете, несмотря на его внешний лоск душа у него чувствительна и утонченна. Но он серьезный молодой человек. Даже чересчур. Представляете, один мой старинный знакомый как-то посе¬товал Александру, что мне он говорит "ты", а ему все еще "вы". И что вы думаете, он ответил?
- Не представляю.
- Мой сын сказал: "Это действительно пора давно
испра¬вить. Вам давно пора говорить папе "вы". Представляете. - Дюма беззвучно затрясся. - Да, надо признать, внеш¬не мы с ним очень похожи. - Он вытягивается и проводит рукой по волосам. - Но вот в остальном. Я черпаю свои сюжеты в мечтах, а мой сын находит их в действительности. Он – человек чести, он положителен и экономен. Поистине, как кто-то остроумно заметил, Александр даже в жизни играет роль великодушного Атоса...
 - Кто скажет наверняка, вдруг так и было...
 - Но я…
- Тс-с. Ни слова больше. Это было бы слишком
просто. "Работай, мой отец! Я у дверей на страже, Мне, право, все равно, что эти люди скажут.
О будущем моем: путь изберу я свой
И обойдусь без них, питомцев лжи и лени.
Теперь же долг велит спасти от оскорблений
Отцовской славы блеск: я – верный часовой”.
- вполголоса продекламировала я. Дюма быстро поднял голову и то ли удивленно, то ли задумчиво смотрит мне в глаза.
 - Знаете, один журналист как-то спросил меня: “Месье
 Дюма, что такое для вас счастье?" “Это работа
 помногу часов без перерыва” - ответил я, - "счастье - это огромная кипа голубой бумаги для набросков буду¬щих романов, это близость молодой женщины, ее живость и пленительность. Это сын и дочь рядом, мое дружеское участия в них, но так, чтобы они не читали мне морали и не были назойливыми. Это орды друзей в веселых бойких сборищах, это театральные кулисы, чтение ро¬дившихся и клокотание назревающих сюжетов. Это желание помогать обездоленным – тем, у кого нет и половины того, чем обладаю я.
Голос его становится грустным. Казалось, вот-вот и он заплачет.
- По-моему, ваш перечень привязанностей немного
неточен.
 - По-вашему, я недостаточно откровенен?
- Ах, сударь! – У меня и в мыслях не было. Просто
вы забыли упомянуть кое-что еще.
- Что же? Постройте-ка, - он прикладывает руку ко
лбу.
- Страсть к путешествиям!
- А-а-а. Ну, разумеется, же, но мы так увлеклись предыдущей темой. Да, путешествовать всегда было захватывающе интересным делом.
- Особенно если учесть, что после каждого вояжа вы возвращались домой с объемистыми томами рукописей.
- Причем получалось это совершенно случайно, - подхватывает он. – То услышу где-то захватывающие дух истории, пройти мимо которой я не в силах. То сам участвую в настоящем воинском сражении с калмыками. О, наивный Дюма! То вижу места, и проезжаю города, столь красивые и загадочные, что просто не могу не взяться за перо. К тому же, вы посмотрите, какой путь я проделал. Из Парижа в Кельн, Берлин, Штеттит. Оттуда в Санкт - Петербург. Затем Москва, Троица, Переславль, Калязин, Кострома, далее Нижний Новгород, Казань… -
он останавливается, чтобы набрать воздуху и открывает рот для следующей порции названий, но я уже умоляюще смотрю на него. Если Дюма вздумается начать детально описывать хотя бы половину из посещенных им городов, то для этого не хватит и нескольких месяцев. Правда, надо признать, пролетят они неза¬бываемо. Возможно, я бы и поддалась на эту авантюру, но и я и мой гость находимся в тесных рамках времени. Ибо только на определенный промежуток раскрываются его врата между веками. Вот и нашу беседу, увы, прерывают. Осторожный стук в дверь. На пороге фигура в темном. Дюма узнает в нем кучера, доставившего его сюда. Молча, словно он сделан из мрамора, незнакомец протягивает мне некий конверт и, приложив палец к губам, загадочно улыбается. Но эта улыбка не добрая, от нее веет холодом. Дюма съеживается в кресле под быстрым взглядом неизвестного. Тот, слегка поклонившись, подходит к двери я растворяется за ней. Минуту мы сидим, словно окаменев, не смея и слова вымолвить. Наконец, зябко поежив¬шись, я встряхиваю головой, стараясь вычеркнуть предыдущий кадр из нашей беседы. И мне это удается. Забыв о таинственной фигуре и о конверте, брошенном на стул, я весело изрекаю.
- Чего только не случается в такие вот вечера. Все
загадочно и изменчиво. Но интересно! Однако вернемся к нашей теме. Я слыхала о ваших потрясающих планах. Вы собрались написать роман, действие которого начиналось с Рождества Христова и кончалось гибелью последнего человека на земле. Расскажите об этом.
Дюма, все еще находясь под впечатлением от недавнего визита, отвечает медленно и, что совершенно на него не похоже, казалось, с трудом подбирая слова.
- Этот роман составляют пять отдельных романов. Первый при Нероне, второй при Карле Великом, третий при Карле 9-ом, четвертый - Наполеон, и пятый...
Он замолкает, погружаясь в свои мысли,
 - И пятый?
- Вам покажется это безумием, но главные герои его
- Мессия и Ангел Чаши. – Покосившись на конверт, он опускает голову на грудь и впадает в непонятное состояние.
- Что? Месье Дюма! - я наклоняюсь к нему, - вам нездоровится? Нет, нет, - приободрившись, Дюма выпрямляется в кресле, пытаясь задорно улыбнуться. - Это минутное. У нас осталось мало времени, да?
- Увы, судя по всему...
- Мне хотелось бы пожелать вам, нет, подытожить
нет, не то.. Я кратко: Чтобы достичь успеха, мало положившись на божье провидение, верить в свою судьбу и сидеть, сложа руки, предаваясь развлечению. В жизни существуют не только они, но и труд. Научишься работать – станешь человеком, счастливым человеком.
- Таким как вы и ваши герои?
- Непременно! Даже лучше! – он широко улыбается и, я понимаю, что ни воображение, ни удача в такой степени не способствовали появлению его книг на свет как он сам. Да и не надо было ему ничего выдумывать! Все герои жили в нем самом. Бьющая через край кипучая энергия в моменты подъема, аристократическая меланхолия, способствующая полету воображения, могучая сила в достижении целей, галантная изысканность кумира – все то, что в свое время называли символами той храброй и легкомысленной Франции, какой мы любим ее представлять. Сколько там изящества, мужества и решительности, упорства и веры! Там любимые герои мчат, во весь опор, преодолевая препятствия так весело, что вселяют мужество во все разгоряченные сердца. Они манят за собою в те прекрасные края, где на клич: "Один за всех!" всегда находится отклик: "Все за одного!”, лишний раз, свидетельствуя, что даже время не в состоянии остудить пылкие сердца и притупить острые шпаги. Такова магия вечного духа Романтики – Великого искусства вечно изумлять, дара, коим всецело и безраздельно владел мастер пера – Александр Дюма – отец, прозванный почитателями “Александром Вели¬ким”!!!




Весна, 1996г.