Начало...

 
 Зачем я взялся писать об этом, кому это интересно знать, как ты начинал свое писательское ремесло, КАК ТРЕПЕТНО брал газету, в которой был опубликован твой первый рассказик, как сладостно вдыхал этот кусок бумаги еще пахнущий типографской краской...
 Тогда мои опусы печатались в областной молодежной газете, более того, за мое «баловство» платили еще и деньги, пусть гонорары были небольшие, но это не могло не льстить моему самолюбию. Так что на своем юридическом факультете я был некой знаменитостью, с романтическим позывным - Поэт...
 Сейчас я смотрю на того двадцатилетнего паренька, отсюда, впрочем, теперь я всегда буду смотреть только отсюда, из этого настоящего времени. Единственное, что я могу сделать это запускать
невода своей памяти и тащить из прошлого свой улов на чистые листы бумаги...
 Тогда же я постигал правила игры в слова, которые плавно переходили почему-то в юморески, впрочем, не почему-то, а потому что мой любимый писатель Антон Чехов, который тоже начинал с юмористических рассказов. Первая моя юмореска была, кажется, «Рыба», если в двух словах рассказать о ней, то дело происходит на пляже. Там, как водится, для жарких дней полно купающихся и загорающих, вода на пляже бурлит и пенится. И вдруг какой-то шустрый молодой человек выхватывает прямо из-под ног судака размером с локоть, каким образом попала бедная рыба в этот круговорот - неведомо. Судак бьется в руках парня и тут же его окружает толпа зевак, каждый хочет подержать рыбину, она жадно глотает воздух еще чуть-чуть и рыба задохнется от восторгов этих любителей речной живности. Наконец-то, кто-то более разумный вмешивается в этот аттракцион, и предлагает немедленно отпустить судака в воду, и не мучить его пока он еще не издох. Все соглашаются, и под аплодисменты рыба отпускается в реку, она благодарно бьет хвостом по воде и исчезает...
 И что это за юмореска, скажите вы, где собственно юмор. Впрочем, идея рассказика заключалась в том, что все живое должно находится в своей стихии, что ж, эта идея стара, как мир. А сам юмор заключался в другом, что я заболел писательством. Теперь я не мог не писать, всякое событие в моей жизни я хотел описать, изложить на бумаге, сделать из него какую-то литературную вещь.
 Разумеется, что всякий начинающий писатель прошел через эти сладостные тернии сочинительства, и вообще писательское ремесло это всегда есть часть тебя - невоплощенная в жизнь и только на бумаге ты компенсируешь свои упущенные, нереализованные возможности. Конечно, эти объяснения очень субъективны и упрощенны, поскольку мы никогда не найдем ответа - «почему человек творит, изобретает?» Просто он не может без этого, а без творческого и деятельного процесса мы давно бы вымерли, как динозавры.
 «Человек рожден для творчества, как птица для полета» - сказал бы я, перефразируя великого пролетарского писателя. Правда, иногда он, человек, пасует перед трудностями и выбирает себе накатанный путь - быть такими как все. Не выделяться, не быть белой вороной, так гораздо проще.
 Однако я отвлекся, вернемся на пляж, где рядом на берегу стоит моя Елена прекрасная, миниатюрная « китаянка». Во всяком случае, именно такой я вижу ее.
 Я по-мальчишески влюблен в нее, она знает это и ловко манипулирует мной. Правда, Елена не злоупотребляет моей почти рабской преданностью, и в этом надо отдать ей должное ведь я готов выполнить любую ее прихоть. Елена достаточно умная молодая женщина и знает - чуть пережмешь и можно надломить меня, и наши отношения полетят под откос. Как всякой женщине, ей льстит такая влюбленность молодого человека. Она старше меня лет на семь, кроме того, уже прошла через один неудачный брак, от которого осталась лет дочь семи. Правда, существование дочери она почему-то скрывает от меня. Наверное, ей хочется выглядеть в моих глазах молодой беззаботной девушкой. Так оно есть, дочку воспитывают ее родители, предоставив Елене полную свободу. О дочери и прочих деталях ее жизни, я узнал только, когда уезжал в Москву по распределению. Но я забежал несколько вперед, сейчас же у нас с Еленой полная идиллия, я люблю ее, она любит меня.
 
 Моя «китаянка», Елена прекрасная, зовет меня к себе, я подбегаю к ней, поднимаю на руки и кружу ее в вальсе. Силенок у меня достаточно и я могу кружить ее хоть час, но она недовольно верещит и требует, чтобы я оставил ее в покое. Но я, держу ее на весу, бегу к воде, с шумом и визгом, мы падаем в воду. После водных процедур, мы пьем пиво с воблой, воблы целый бумажный пакет. Впрочем, жить на Волге и не раздобыть этого деликатеса в было бы просто смешно, а вот с пивом в те времена было туго...
 После трех кружек прохладного бочкового пива, я малость захмелел и блаженно, примостив свою голову на ее бедро, засыпаю.
 Я перечитываю текст и вижу всю свою беспомощность и неумелость, не смог я передать те чувства и атмосферу, которые жили тогда во мне. Поднять их до такой степени, чтобы слова как бы растворялись на бумаге и не мешали видеть этой живой картины на берегу реки. Строгий критик сказал бы что, нет воздуха, нет того, что называется «нечто», когда сразу мороз по коже и слова не главные в тексте, они лишь вспомогательный материал. Не каждому сие дано, но стремится к такому письму надо..
 Вспоминаю, как в один из октябрьских вечеров мы с Еленой ехали к ней на дачу, верней плыли вниз по Волге на однопалубном пароходике, который курсировал между Волгоградом и близлежащими деревнями и дачными поселками. Наша остановка, кажется, была третья по счету. Пароходик-трамвайчик плавно причаливал к дебаркадеру, увешанный автомобильными покрышками. Матрос бросал канат на палубу, чтобы закрепить его к металлической тумбе. Затем с пароходика подавали деревянный мостик, и пассажиры сходили на берег. Плавание наше длилось где-то около двух часов, и когда мы выходили
 на берег, то было уже темно.
 Шли по тропинке вверх, ведущей к дачным участкам, сверху над головой гудели высокие сосны, дорогу освещали фонариком. Дачники уже давно съехали, оставив свои домики сторожам.
 И вот мы, наконец, на даче. Это деревянный домик с верандой с небольшим фруктовым садом, с клумбами цветов и огородиком на котором выращивают помидоры, огурцы, петрушку, укроп и прочую необходимую зелень, но в темноте этого, естественно, не видно. Елена в условленном месте нашла ключи, открыла входную дверь,
 мы вошли в помещение, включили свет, в комнате сразу стало по-домашнему уютно. Она включила транзистор и поймала музыкальный канал. Первая комната представляла собой небольшую залу с двумя диванами, с круглым столом посредине и огромным посудным шкафом. Мебель добротная из дорогого резного дерева и была вывезена сюда за ненадобностью. В домике было еще четыре комнаты, не считая небольшой кухоньки, и по тем временам это была роскошная дача, во всяком случае, так мне казалось.
 На кухне мы выставляли на стол провизию - хлеб, консервы мясные и рыбные, конфеты, чай и бутылку белого портвейна. Ночами уже было довольно прохладно, и пока Елена на газовой плите подогревала чай и тушенку с кашей, я в соседней комнате пытался разжечь буржуйку. Минут через десять печка загудела, дымоходная тяга работала отлично, она словно вентилятор втягивала в себя дым и даже огонь. Сразу стало жарко, и я сбрасываю куртку.
 Ночью, уже в постели, мы слышим, как шумит от сильного порывистого ветра сад и сосновый лес, который вплотную окружил дачный поселок. Мы лежим в теплой постели. Елена инстинктивно жмется ко мне, и я чувствую ее горячее тело, целую ее пухлые губы, волосы, маленькую грудь... В ответ она шепчет какие-то слова, я тоже пытаюсь что-то сказать ей...
 Утром густой туман накрыл всю округу. Елена еще спала, а я пошел к реке. Я сел на взгорок, туман постепенно рассосался, и на речной глади заиграли первые солнечные блики, изредка раздавались гудки пароходов. Рядом со мной стояла початая бутылка вина, я отхлебнул с горлышка, чтобы согреться, продолжая глядеть на бескрайнюю гладь реки. Куски тумана еще носились над ее поверхностью, солнце постепенно приподымалось над землей, и я вдруг так остро ощутил, что мне никогда не передать словами этих мгновений и от бессилия, и злости на себя, предательский ком подкатил к горлу, и мой взор затуманился. И все же, я с каким-то детским восторгом глядел и глядел на эту нечеловеческую красоту и молчал, как бы прислушиваясь и растворяясь в этих мигах зарождающегося дня...
 
Лето 2006 г.