Помойка

Из цикла «Маленькие истории Большого Утриша»

Если идти от Большого Утриша вдоль берега мимо первой и второй лагуны в сторону четвёртой, то путнику обязательно бросятся в глаза одиноко стоящие белые пластиковые мешки, доверху набитые мусором. У мест с большей скученностью палаток такие мешки свалены грудой где-нибудь в конце лагуны – своеобразная местная помойка.

Эти мешки раздаёт отдыхающим береговая служба, которая два-три раза в месяц обходит все стоянки вблизи береговой черты, взымает плату за стоянку, объясняет правила поведения в лесу: деревья не трогать, на дрова собирать только упавшие на землю ветки, отхожие места присыпать золой. Эта же служба грузит мешки с мусором на катер и вывозит их с территории заказника.

Вот такая же помойка устроена была и на дальнем краю третьей лагуны. С одной стороны, жить поблизости от помойки было удобно – не так далеко выносить мусор. Но если посмотреть с точки над верхушками деревьев, охватив взглядом всю лагуну целиком, и раскрасить зоны в некие цвета в тон благополучия, что ли, умиротворённости тех, кого не видно было под кронами раскидистых деревьев, то бросятся в глаза грязновато-мутноватые тона нездоровых эмоций, что сгущаются вблизи помойки.

Наверное, у каждой помойки свой характер, свои эманации, в соответствии с которыми она притягивает в свой ареал путников, проходящих мимо. Помойка на третьей лагуне была явно не из тихонь, потому что во всё отпускное время бывало здесь чрезвычайно шумно.

Пик непокоя наступил в разгар сезона – с конца июля, когда начали съезжаться последователи учения “Кальки”. Они заполоняли широкую, почти вытоптанную поляну, идущую по низине от самой помойки вглубь лощины между двумя пригорками, пока не заселили её полностью.

Их палатки стояли почти вплотную одна к другой, верёвочные растяжки перекрещенной паутиной покрыли всю землю, так что надо было перемещаться с осторожностью, высоко поднимая ноги. Продвигаясь от дальнего края стоянки к пляжу, приходилось то и дело перешагивать через своих сотоварищей, которые прилегли на подстилках около палаток.

Со стороны было очень сложно понять, зачем было всем этим людям ехать в такую даль, чтобы столь плотно разместиться, когда ничто не мешало им устроиться намного просторнее, освоив пологие склоны по сторонам низины. На стоянке этой царил непроходящий гомон, как на птичьем дворе.

По вечерам, когда веселье у костров нарастало, начиналось пение под гитару, женский смех перемежался с воплями мужчин – они вторили устрашающим крикам лесных жителей, чьи голоса доносились с гор, подражая завываниям шакалов.

Здесь же поблизости, на камнях пляжа, устраивались ночные барабанные концерты индуистов, стекающихся в лагуну со своих разбросанных по лесу стоянок в поисках слушателей и угощения, а также покупателей для травки, которую сами взращивали на потайных горных делянках.

Далеко за полночь звуки внезапно утихали, и короткая ночь нарушалась только вознёй и писком сонек в ветвях деревьев да тонким воем и подтявкиванием истинных шакалов.

С первыми проблесками утра тишину прогонял звон цикад, а вслед за тем – крики проснувшихся детей. Один из них, малыш около двух лет, сразу начинал реветь громким рёвом и не успокаивался чуть не до вечера – так продолжалось день ото дня.

К чести членов общины надо заметить, что они не выказывали явного раздражения по поводу такой тесноты и детских воплей. Несомненно, это было свидетельством той духовной работы, которую они над собой проделали, занимаясь под руководством своего Учителя.

Со стороны можно было подумать, что члены этой общины нарочно создали себе массу неудобств для того, чтобы затем достойно их преодолевать, доказывая самим себе и окружающим степень своего духовного просветления.

Учителем их был колоритный мужчина, перенявший восточное учение и доносивший его до своих учеников на вполне русский лад. Занятия проходили ближе к вечеру на широкой плоской вершине пригорка под сенью древних реликтовых можжевельников. После лекции члены общины укладывались на своих подстилках и переходили к медитации, соединяясь духом в стремлении обратить всё человечество к свету познания.

После того переходили для разрядки к увеселительной части. “Теперь плясать! Оторвёмся по полной!” – взывал к своей пастве Духовный Учитель, и те начинали плясать под попсовую музыку, потрясая, кто чем может: руками, ногами или отвислыми складками на животе и боках.

Слёт общины продолжался неделю и завершился грандиозным концертом, где наряду с песнями духовными пелась и попса, и полу-хулиганские, почти блатные песни. А слушатели бурно аплодировали тем и другим, являя тем самым свою терпимость ко всему сущему.

Община стала разъезжаться почти сразу по окончании слёта, оставив после себя все окрестные кусты сплошь усеянными туалетной бумагой самого разного цвета, хотя чуть поодаль в лощине ими же было устроено общее отхожее место, которое они завесили простынями. Такое свинство можно было оправдать отчасти тем, что поутру к кабинке выстраивалась долгая очередь, но не все ведь могли ждать…

Площадка после “Кальки” пустовала недолго. Чуть только освобождалось место под палатку, как оно тут же находило новых хозяев. На этот раз, правда, поселенцы отнюдь не отличались духовностью, хотя по количеству производимого шума могли вполне превзойти предыдущих жильцов.

На краю небольшого обрыва прямо над помойкой поселилась унылая девица и два парня, один из которых, судя по перебранкам, был отцом её ребёнка. Девица эта ходила по ближним стоянкам и всё время что-то просила: то пресной воды, то масла, то соли.

Молодой папа, которого девица пыталась принудить к исполнению родительских обязанностей, то и дело взрывался и орал так, что было слышно на весь берег: “А ты что раньше думала? По… тебе хотелось? Я тебе говорил – не оставлять ребёнка! Он мне не нужен! И тебе не нужен, ты его на мать свою бросила! Ты затем только ребёнка родила, чтобы меня заарканить! А на мать нечего наговаривать, она святая женщина! Ты ей должна быть благодарна, что она взяла к себе ребёнка! А ты – дура безответственная!“

Внизу под обрывом расположилась компания из трёх молодых пар. Только пышный куст отделял их стоянку от помойки, он же служил подпоркой для мешков с мусором, иначе бы мешки опрокинулись прямо на палатку. Малыш лет четырёх, Никита, бегал рядом. На пляже были другие ребята его возраста, да только мамаши не подпускали своих детей к этому малышу.

Причина была в том, что на стоянке всегда слышался непроходимый мат. Нельзя сказать, что все обитатели в этой части пляжа, примыкающей к помойке, были такими уж чистоплюями. Матерились почти все, когда это было к слову или так, для порядку.

Но мать Никиты изголялась по особому, выкрикивая и смакуя самые похабные слова совсем не к месту и с таким выражением, что невольным слушателям начинало всё это представляться в сочных картинках.

По вечерам, на подпитиии, парень из этой компании брался за гитару. Репертуар его был полу-блатной, полу-роковый. Наибольшей же популярностью пользовалась у них песня со словами: “Я не хочу быть человеком”, – которые вся компания в полном восторге подхватывала душераздирающими звериными воплями. Наверное, им было невдомёк, как близки они были на самом деле к тому, о чём пели.

Чуть подальше от них раскинули свои палатки две компании по два человека. Эти были блатные. По странной случайности они оказались здесь рядом. Но теперь, сидя у своих палаток, часами пересказывали друг другу случаи из своей воровской жизни. Так бывало, когда они были сыты.

Когда же приходилось им приступать к необходимым обязанностям, начиналась у них свара. Безо всякой оглядки принимались они поносить друг друга, заставляя делать то и это, перекладывая на другого всякие дела. Речь шла о простых вещах: кому принести воды, дров, кому сварить кашу, кому вымыть посуду. Но в своих разборках они поливали друг друга в таких выражениях, размахивая при этом здоровенными тесаками, что становилось страшновато.

Сюда они приехали на отдых и, в общем, не собирались кого-то потрошить. Разве что в разговорах хвастались друг перед другом, что могут навести здесь шмон. Но так случилось, что в утро их раннего отбытия полностью была ограблена стоянка одного паренька.

Тот поставил свою палатку на кромке леса, ближе к середине лагуны. В палатке был его рюкзак со всеми вещами: мобильником, деньгами, документами и обратным билетом. Сам же паренёк спал рядом на камнях пляжа, под открытым небом, укутавшись в спальник. Когда утром он заглянул в палатку, там было пусто.

Кто это сделал, так и осталось невыясненным. Думали на многих, да как доказать? Чуть позже у склона горы нашли его пустой рюкзак. В другом месте в лесу на тропке были брошены документы. Парню собрали немного денег, чтобы мог он добраться до дома – ему уж было не до отдыха.

Место за блатными пустовало не больше дня. Там обосновались саратовские. Было их четыре пары. Среди мужчин двое походили на работяг, другие два – на интеллектуалов. Молодые женщины настолько были хороши собой, что напоминали лесных нимф нежной своей кожей, блестящими волосами и особой грацией.

Но так мог подумать о них только глухой, ибо в своих разговорах они были до того грубы друг с другом, что оставалось загадкой, как при таких грязных матерных взаимных оскорблениях они могли составлять супружеские пары, как вообще могли переходить после ругани к любовным забавам – разве что продолжая поливать друг друга похабщиной?

Они жили общим столом. Мужчины приносили всё необходимое, женщины готовили еду. Днём затевали они всякие игры, ходили на пляж. Вечером устраивали застолья, принимали немного для веселья, пели под гитару.

Всё было бы прекрасно в этой компании, если бы не патологическая страсть женщин разражаться по каждому пустяку потоками матерных оскорблений. Мужчины вторили им в отместку. Если бы в таком тоне хоть раз довелось говорить людям приличным, то они до конца дней не пожелали бы видеть друг друга. Для этих же особей такая форма общения была нормой. Перебранки то и дело вспыхивали, набирая обороты, затем иссякали до следующего малейшего повода к недовольству.

Надо сказать, что помимо вздорного характера молодых особ, поводы для раздражительности действительно были серьёзные. Начать с того, что в этой компании не признавали того простого правила, что родниковую воду надо кипятить. Поэтому каждый то и дело бежал до кустов, и продолжалось это во все дни их отдыха. Второе – деньги стали кончаться быстрее, чем предполагалось.

Как-то они собрались всем составом для подсчёта, кто сколько внёс, и на что было потрачено. Для такого важного дела они даже перестали материться, выкрикивая каждый своё: кто сколько банок консервов взял с собой да сколько потом денег дал в складчину. От этого плавно перешли они к оправданиям: кто сколько съел либо выпил.

Двое мужчин, ссылаясь на расстройство желудка, заявляли, что они всё это время почти ничего не ели. Одна девица уже раз в пятый настойчиво выкрикивала, что она выпила только полстакана изабеллы да полстакана креплённого.

Другая в который раз обиженным голосом пересказывала историю, как чуть начатая бутылка полусладкого исчезла из её палатки. Она снова и снова приводила в свидетели другую свою подругу и строила всякие догадки, кто бы мог это сделать. А было кому! Потому что возле шумной этой компании кормилось много захожих из постоянных обитателей леса, кто только и ждал случая, чтобы присоединиться к чужому столу.

Так-то наоравшись, разошлась компания ни с чем. А что тут обсуждать? Что упало, то пропало. Только решили они впредь более строго подходить к покупкам и вести счёт затратам. Для этого поручили комиссии из трёх человек рассчитать, сколько им ещё докупить баклажан, сколько гречки и прочего, что нужно до конца пребывания. Предстояло им также отметить день рождения одного из мужчин.

В этот день рождения и случилась беда. Одна из женщин, самая вздорная и крикливая, после вечеринки пошла прогуляться на обрывистый берег, да спьяну упала с трёхметрового обрыва. Как у всех пьяных, ей ничего не сделалось – кости были целы. Однако всё лицо было разбито, а какие органы она отшибла – кто знает?

Подружки подобрали её с берега и всю ночь до утра вытаскивали у неё из лица острые осколки камней и промывали ей раны. Наутро, когда хмель ещё не совсем выветрился у неё из головы, она своими ногами пришла на пляж, подшучивая над ночным приключением. Правда, смотреть на неё было нельзя, всякий при виде её лица тут же отводил глаза.

Днём она ещё пыталась общаться с приятелями, отлёживаясь в гамаке. Но на следующий день не могла уже и пошевелиться. Так она и пролежала остаток отпускных дней недвижно, видя только кусочек неба в щель своей палатки. На стоянке стало немного тише с болезнью этой самой громкой матерщинницы. Да и другие слегка поутихли ввиду такого печального события.

Отъезд саратовских прошёл как-то незаметно. Может быть, потому что другие их соседи привлекли внимание прочих обитателей. Это была группа молодых наркоманов, человек пять. Украшением компании служила совсем молоденькая девушка с яркой наружностью типа вамп.

Держались они тесной стайкой. Ни к кому на берегу не навязывались в друзья, жили своей замкнутой жизнью. Временами они сидели на своей стоянке в некотором оцепенении. Наверное, окружающая действительность не могла сравниться с теми картинами, которые проходили перед их остановленным взором.

Однажды один тех из парней, ведомый только ему известным побуждением, забрёл под утро на стоянку к бабе Вале с внуком. Те ещё спали, когда их разбудили шаги и шуршание: кто-то топтался посреди их полянки. Выглянули из палатки – странный худой парень стоял у очага, пошатываясь, глядя куда-то мимо них, и всё время что-то говорил.

Поверх его обнажённого тела была накинута яркая рубаха, застёгнутая не на ту пуговицу, так что мужские достоинства как раз оставались неприкрытыми. Правда, достоинствами это никто бы не назвал, они имели столь непритязательный вид, что даже не казались неприличными.

Парень явно имел интерес к большому чёрному пластиковому мешку, в котором баба Валя хранила пустые баклажки и бутылки. Как можно было с трудом разобрать, парень принимал этот мешок за свой рюкзак с вещами. Он ещё и ещё раз с обидой спрашивал, когда эти люди (то есть баба Валя с ребёнком) уйдут с его стоянки.

Бабе Вале пришлось идти за подмогой к соседям, вызывать мужчин. Те подошли с опаской – мало ли чего ждать от наркомана? Но, убедившись в его относительной безобидности, увели его со стоянки, заверив, что баба Валя – добрая и присмотрит за его вещами.

Несомненной достопримечательностью этой компании был странный парень, всегда одетый с ног до головы в какой-то хитон песочного цвета. Даже на голове его был шлем, сшитый из той же ткани, почти прикрывающий всё лицо, а глаза закрывали тёмные очки.

Несколько сантиметров кожи, которую можно было разглядеть в просвете его одежды, были совершенно землистого цвета. Одна мысль могла прийти при виде на него – что он скрывает под одеждой свидетельства неизлечимой болезни.

По всему было видно, что парень этот доживает последние свои дни. Ходить он вовсе не мог. Когда компания выкатывалась на берег, его вели, скорее несли с обеих сторон под руки. На берегу друзья осторожно усаживали его на камни, придвигаясь со всех сторон, чтобы он не повалился.

Но не всегда они были тихи. В любое время дня и ночи – ведь для моментов их просветления не было установлено расписания – могли они затеять бурное веселье с песнями под гитару. Их репертуар был не очень разнообразен. Но в обязательном порядке исполняли они песню с громким припевом “мы – наркоманы!” и, конечно, всемирный гимн любителей зелёной травы, впервые озвученный много лет назад группой “Земляне”.

Рядом с ними ненадолго поселилось трое урок со спутницей. Своим появлением они наделали много шума, так как принялись вырубать лес – что было здесь совершенно недопустимо. Их накрыла служба лесного надзора – оштрафовала за порубку. Сначала урки держали себя королями, орали под гитару жёсткую уголовщину, которую всем другим и слушать было противно.

Наверное, они провели бы здесь больше времени. Но лес быстро обломал им рога – лесные жители украли у них всё, что плохо лежало, и уже на четвёртый день урки отплыли, окружённые презрением всего берега. Даже помойка, привлекающая к себе многое, что дурно пахнет, не потерпела такого святотатства, как причинение вреда лесу, – и вытеснила их не только от себя, но и вообще из заказника.

Если же смотреть отвлечённо – с некоторой точки над верхушками деревьев – то появление здесь этих урок было на руку помойке, а именно: они послужили тем инструментом, благодаря которому с прилегающей территории было вытеснено большое добронравное семейство, которое помойке было совсем не по вкусу. Слишком эти люди были тихи, вежливы, дружны между собою.

Никогда на их стоянке нельзя было услышать не только грубостей, но даже и разговора в повышенных тонах. Это не значит, что у них не было причин для раздражения, но все вопросы они старались уладить в доверительной беседе с общего согласия. Кроме обычных пляжных дел занимались они творчеством: кто-то музицировал, кто-то занимался живописью, кто-то сочинял.

Для помойки терпеть рядом с собою такую нравственность было невозможно. Но после пьяного концерта новоприбывших урок семейство снялось со своей стоянки и перекочевало в середину лагуны. Там им было и место, ибо в той части леса жили профессора, художники и просто законопослушные обыватели.

На месте отбывшего семейства потом расположилась шумная группа парней, которые в равной мере были подвержены всем порокам, но не до такой степени, чтобы это быстро свело их в могилу: они пили, когда было что выпить, покуривали травку ради развлечения, матерились и переругивались по временам, когда не могли поладить между собой из-за разделения бытовых обязанностей.

По вечерам они били в барабаны и бренчали на гитарах. Их отчасти можно было бы отнести к клану приверженцев индуизма, если бы они не были слишком грубы для этого. Тем не менее, индуисты в своих цветных повязках вокруг бёдер, с косичками на бритых головах, увешанные цветными верёвочками с амулетами и побрякушками, захаживали к ним и признавали за своих.

К концу отпускного сезона места по всему берегу становились пустынными. Прекратились ночные барабанные трансовые тусовки. Эти «концерты» переместились туда, где народа оставалось ещё достаточно – ближе к первой лагуне. Площадка около помойки тоже обезлюдела. Но предстояло разыграться здесь ещё одному шумному происшествию, которое, как заключительный аккорд, прозвучало душераздирающим диссонансом – в тон зловонному этому месту.

Это было уже в сентябре. Запоздалые отпускники прибыли сюда на своей надувной лодке с мотором, основательно рискуя быть потопленными в неспокойных штормовых водах. Вся прекрасная лагуна распахивала перед вновь прибывшими лучшие свои уютные поляны. Но помойка притянула их к себе, как магнитом, ибо по духу своему и повадкам это были её люди.

Новички поселились ровно под тем кустом, с другой стороны которого навалены были мешки. Теперь мусор никто не вывозил, ибо катера уже не ходили. Ветер, дующий с моря, нес запах разложившихся отбросов прямо на стоянку, но это никак не беспокоило новосёлов. Купаться было уже нельзя – холодно. Что было делать мужикам на отдыхе, как не застольничать? Приятные этому месту звуки мата и пьяных выкриков снова заполнили поляну.

Веселье их разделила кстати появившаяся здесь лесная жительница – Аля. А поскольку она ела и пила за их счёт, то по их разумению должна была расплатиться тем, что имела – то есть женской своей натурой. У Али было на этот предмет своё мнение.

Вынужденая обстоятельствами жить на этом берегу и прикармливаться от случая к случаю возле сытых пьяных стоянок, она привыкла тем не менее сохранять статус независимости и даже имела негласный титул местной лесной королевы.

Когда бы здесь было много лесного народа, мужики не посмели бы её и пальцем тронуть. Теперь же в лесу оставались только редкие обитатели из приезжих, которым не было дело до Али.

Ночью на пляже разыгралась кровопролитная драма. Аля, защищая свою честь, сражалась с отвагой тигрицы и, казалось, готова была скорее умереть или убить – но не сдаться. И хотя она была жестоко избита, но не уступила в этой схватке.

Наверное, никогда ещё помойка не была свидетелем подобной битвы не на жизнь, а на смерть, никогда ещё не слышала таких душераздирающих воплей! Гнилая душа помойки пребывала на высшем пике чудовищного своего удовлетворения.

Но как всякий нечистый сначала даёт своим жертвам разгуляться, а потом жестоко их наказывает, так и в этот раз: случилось с обитателями помойки неладное. На другой день после побоища решили парни отправиться в посёлок, пополнить запасы спиртного. Да поленились идти пешком.

Двое из них сели в лодку, чтобы вернуться через час, но появились на стоянке только к вечеру – без покупок и без лодки. У одного была сильно повреждена нога. Как оказалось, лодку их выбросило волной на острые камни, и от резинового корпуса остались только клочья. Мотор же был искорёжен и разбит.

Так закончился для помойки этот прекрасный отпускной сезон, и она погрузилась в долгое зимнее забытьё, подрёмывая и улыбаясь временами, перебирая раз за разом многие моменты бурных оргий, перепалок и мордобоя. А зимний шквалистый ветер нагонял на берег бушующие валы один за другим и сглаживал, как утюгом, каменистый пляж и воспоминания лета…

Сентябрь 2006 г.

Фото автора