Про видение

Подожди, ты ведь вполне своеобычный человек, и все твои действия, противодействия, происходящие с тобой случайности непременно имеют логическое объяснение. Значит, и в сложившемся состоянии нет ни доли сверх естественного. Надо реконструировать события вчерашнего дня – именно оттуда все произрастает, потому что просто стать так, без взаимосвязи с прошлым, не может.
Хм-хм-хм… Ты выскочил из дома. Пожелал Миашеньке хорошего дня (она как раз готовила завтрак, но ты, как всегда, опаздывал и даже не успел проглотить привычно вкусные макароны с яйцом и запить их кефиром, только стакан оранжевого сока), наскоро поймал машину, задержался в пробке, но более-менее в приемлемое время оказался в редакции. А вот с редакции поподробнее. Да, в принципе, что там подробного? Сначала обсуждение материалов в подшефную экономику следующего номера, потом бесконечные правки статей (и где они только учились?) – курсы евро, рупии и квачи; нововведения в системе налогообложения; банковские ипотечные программы и проч. и проч. (прочь!), между делом обмен мнениями по перлам подопытных журналистов с коллегами и самими, перекуры, одновременный обед со Стервуней и контрольный звонок Миашеньке, наконец, авральное написание колонки с отвлечением на выше означенные раздражители. (На-пи-са-ни-е. Придумают же слово! Или еще лучше – пи-са-тель? Или совсем непристойное - пи-са-ни-на? Вчера получалось написание, даже писателем. В некотором роде. Сумбурное, поглощающее, связующее мысли, чувства и форму написание, даром, что на такую скучную тему.) Вечером ты забрал Миашеньку и отправился с ней на одну из многочисленных премий, на сей раз достижений в области меценатства, совместить полезное с приятным, так сказать: заметки на полях с коньяком, общение с нужными людьми со старыми знакомыми, политкорректные интервью с рукой на колене Миашеньки. Дома вы оказались за час, но ты успел после написать (предпоследнюю ли?) главу очередного «серьезного» романа для души. Первую часть рукописи (снова – ру-ко-пись) предстояло сегодня отнести в издательство. Ладно, полбеды с издательством, однако, что делать с необязательной, но необходимой встречей с читателями и официальными критиками, - совершенно не ясно.
Стоп-стоп-стоп. Притвориться, что ничего не поменялось, несмотря на текущий момент. В конце концов, мифическая муза (да ну ее в баню!), вероятно, отлучилась лишь на мгновение, как уже не раз бывало. Правда, никогда прежде ты не забывал, как писать. Частенько вылезала чепуха, но не белый лист бумаги.
- Ты долго в ванной? – Миашенька. – Опять не успеешь ничего съесть. – Ты нехотя выходишь. Куда? Зачем?
- Я тебя люблю! - опять она. Ты садишься, выпиваешь кофе, что-то там перекусываешь: все уже было, сотни раз, и когда завершится – неизвестно. Благодаришь, чмокаешь в лоб, переносицу, верхнюю губу, нижнюю, подбородок - невыносимо останавливаешься, выбираешь одеваться: рубашку темно-синюю, значит, мариновый костюм, желтые галстук и платок, черные единственно-чищенные ботинки, строгий зонт, шляпу и плащ – не надо, портфель (!). Показываешь Миашеньке два полных и четверть оборота стрелки – по дороге из издательства на читателей; та послушно кивает.
Спускаешься в метро. Стоило наводить лоск, скомканный в первом же вагоне? Постепенно рассасывается. Даже до свободного места, которое незамедлительно занимаешь с чувством права, не обращая внимания на крики соседней старушки: рукопись важнее. Мчишься на переход, плетешься в шаг потоку: а там не забыть поставить точку с запятой и далее со строчной и тире вместо, какая сука - а вполне даже себе - по ногам, что же делать с названием, поиграть, что ли («Унисон»-«Унистон»), или прежнее, или просто вроде «Созвучия»-«Совпадения»-«Стечения»-«Слияния»-уже плохо, не напирай - не напирай – все на эскалаторе будем, наверное, все-таки прежнее, ладно, решили, старое как будто стандартно пе-ре-пи-сы-ва-ет-ся, почему же новое не просится, ну вот, эскалатор и идиот задний здесь, быстренько – точка с запятой, строчная, тире, после перехода-то поживее, нет, все-таки точка, про-пис-на-я и без тире, поезд стоит, успел. Успеваешь и возвращаешь знаки препинания. Нет больше мочи думать: как же метро изматывает. Доезжаешь до своей станции, вдыхаешь из спертого воздуха подземелья загазованный наземный воздух. Как абитуриент, ватной поступью спешащий на факультет за экзаменационными оценками, ей-богу: издательство радостно-тревожно приближается, но еще раз правой, потом левой, правой-левой, правой-левой, пр… пропуск? Пожалуйста.
Растягиваешь сомнительное удовольствие и преодолеваешь несколько пролетов пешком. На пороге ожидает Стервуня, вовлекает в ксероксную, виснет на шею:
- Что с тобой? – Не в настроении, давай к главному. Недовольно извлекает в приемную, докладывает главному, главный вовлекает к себе, виснет на шею (в иносказательном смысле). Очень кстати предлагает в блаженном неведении виски за успех, поверхностно осматривает рукопись, не забывает авансом про ярлык «бестселлер». Вы чокаетесь, непринужденно болтаете о глубочайшей ерунде и плавно перетекаете в приемную, вниз, в машину. Потеплевший от виски и глухих пробок, ты звонишь Стервуне и приглашаешь ее куда-то вечером, после виновато набираешь Миашеньку, осыпаешь ее комплиментами, что вы уже на подъезде. Подъезд длится ровно полбутылки виски. Миашенька добродушно-брезгливо присоединяется к компании рядом с водителем.
Всю трассу до затерянного в области городка ты порывисто храпишь, краем глаза ухватывая куски мелькающей мимо жизни: цыганский табор, голосующий между скосившимися деревенскими домами весьма приличный господин, низко летящие самолеты с недальнего аэродрома, застрявший на ремонт автобус с детьми, прикрытый доской труп собаки на обочине… Из созерцательного безразличия ты перемещаешься только по прибытии. Вы стоите на вокзальной площади. Водитель отлучился за сигаретами, а ты пользуешься случаем проникнуть в магазин со столь до боли знакомой над-пись-ю «виноводка» обок другой ностальгической надписи «мясоптица». Миашенька устремляется за тобой:
- Что случилось? – Вы в магазине. Ты берешь малек водки, колбасную нарезку, два пластиковых стаканчика, наливаешь за высоким столиком себе и Миашеньке, ловишь подозрительные взгляды покупательниц в мудром возрасте, опрокидываешь залпом половину, морщишься, заталкиваешь водку колбасой, выслушиваешь монолог пьяницы-побрякушки, как трудно пенсионерке наскрести на сто грамм, даешь ей сколько-то, укоризненно смотришь на Миашеньку, мелкими глотками пытающуюся выхлебать пахучую жидкость и неумело зажевать колбасой, машешь рукой и рассказываешь, что не сможешь отвечать на вопросы, потому что навык написания утерян.
- Чушь! – Миашенька порозовела. – Ты ценен для них тем, что уже создал. Делай вид, что все в норме. А навык вернется, как только. – Ты упрямо повторяешь, что нет, что постоянно делать вид невозможно, но соглашаешься на прощальную встречу и подкрепляешь решение глотком от горла до дна. Ты поддерживаешь повеселевшую Миашеньку до машины; озаботившийся, как и Миашенька, главный помогает обоим забраться обратно.
В актовом зале ДК на сцене располагаются покрытые красной материей парты со школьными стульями за ними, под сценой – читатели и журналисты, предваряющие твое появление с главным и Миашенькой аплодисментами; ведущий оказывается старинным студенческим приятелем. Вчетвером вы восходите на эшафот сцены. После пары условностей в исполнении ведущего в хвалебных речах по изданным и переизданным шедеврам, а также готовящейся к публикации гениальной книге рассыпается главный. Умолкает. Пауза прерывается ведущим, предлагающим начать вопросы тебе. Ты опускаешь глаза и медленно проводишь мокрой ладонью по лбу, потом выворачиваешь себя в исходное положение: та же картина. И вперед.
- Как Вам удается находить новые сюжеты и стиль произведений, когда все уже, вроде бы, придумано и передумано? – В яблочко. Пи-шу, как пи-шет-ся: сюжеты из моего и прочего опыта, стиль оттачивать времени нет – получается, как получается.
- О чем Ваш следующий роман? – Не знаю: может, Вы мне и откроете истину, когда прочтете.
- Зачем Вы используете крепкие выражения в Ваших произведениях? – Идите в жопу! Неужели Вам действительно интересна причина? Я не буду отвечать.
- Вы любите свою жену? – Да: она здесь и убьет меня, если отвечу иначе.
- Вы уже бывали в городе? – А Вы? – Только ради Вас приехала, но тоже из области. – А есть здесь жители города? Раз, два… Области? Три, четыре, пять, шесть, семь… Тогда я вообще не понимаю, зачем нам выездное заседание.
- Ладно, вернемся к литературе. Какие Ваши планы после публикации последнего романа? – Четко подмечено. Есть замысел, чтобы роман на самом деле стал последним, закончить на нем карьеру пи-са-те-ля. Хорошая точка для встречи. До скорого… хотя нет – до никогда…
В зале затишье с диффузионным гулом, пока он не заполняет весь объем, а внутри почти лопаются барабанные перепонки, если бы не вовремя прикрытые уши. Держась за них, контуженый ты, шатаясь, выпрямляешься и убегаешь под объективами к машине, плюхаешься спиной на капот – небо, высокое голубое небо и белесые, едва заметные облака, где же солнце, не видно солнца, но оно светит, как же оно, главный, не загораживай мне солнце своей раскидистой мордой, загородил:
- Ты совсем с дуба? – В невесомость. – Допился до горячки? – Отнимает руки: нарастает. – Поехали, поехали… - Заботливо берет за плечи и помогает усесться: на поле спешат журналисты. – Сегодня без комментариев! – Миашенька плывет с твоей головой на коленях, водитель плывет к рулю, главный плывет рядом с водителем, машина плывет по городу.
- Ну-ну-ну, будет-будет. – Миашенька качает, Миашеньку качает, машину качает. Мертвые собаки не лают! Стервуня, не надо, у меня уже. Нужно было место уступить, черт с ней, с ру-ко-пись-ю. Можно коньяку? И виски? И перемешать с водкой? Да! да!! да!!! А этому хрену в рыло! На фига он на обочине просит милостыню, как нищий какой-нибудь?! Вкусно. Она же ничего не смыслит в экономике. Развели тут табор. Проклятая работа: одно пи-шет-ся, другое – ни в зуб. Я тебя люблю. Они восхитительны, когда не восхищены. Дети – цветы, мать, поздравляю с очередным штампом. Точка или точка с запятой. Стервуня ждет вечером. Ненавижу главного, особенно, когда лебезит. Портфель! Вспышки. Вспышка. По ком она лает?
На ободе кровати Миашенька надрывается в твою трубку, чтобы позвонили завтра, потом кидает ее на палас и закрывает лицо.
- Не плачь! – Ты обнимаешь ее за ключицы и еле касаешься губами шеи. Она поворачивается к тебе и разоблачается к поцелую. Ты развязываешь узелок ее сорочки. Она, что есть силы, прижимается к тебе. Она – твоя.
На часах три. Ты в темноте нащупываешь сотовый, осторожно освобождаешься от Миашеньки и пробираешься на кухню, попутно смотря на вечерний звонок. Ты согласно киваешь и отключаешь телефон, а далее пишешь-пишешь-пишешь. До самого конца, наступающего поздним утром, когда Миашенька только просыпается. Ты еще мгновение лежишь с ней рядом и обещаешь скоро вернуться.
В киоске газеты пестрят снимками и заголовками, что ты устроил пьяный дебош, послал читателя и попрощался навсегда. Ты облегченно улыбаешься и идешь домой. Пи-сать.

Москва - Санкт-Петербург, май-июль 2007