Запах вокзала

 Когда я был маленьким, мне приходилось довольно часто бывать на железнодорожных вокзалах. Наша семья много путешествовала. Однако путешествовали мы не от праздности и обилия денежных средств, ведь билеты и в то время стоили недёшево, а в силу сложившихся обстоятельств и по необходимости. Папа мой был военным, поэтому мы много раз переезжали из одного города в другой, из одной квартиры в другую.
Бабушки мои всегда жили на довольно порядочном расстоянии от нашего дома, где бы мы ни поселились, поэтому добираться к ним нужно было обязательно поездом. Отпуск у папы был очень долгим, поэтому мы сначала ехали к бабушке с дедушкой в Крым, гостили там недели две, купались на море, ели всякие фрукты, потом прямиком ехали к другой бабушке в Брянскую область, и уже потом возвращались к себе домой. Путешествие всегда получалось ужасно длинным, и мама набирала с собой уйму нужных и ненужных вещей. Всё укладывалось в два огромных чемодана, которые в свою очередь помещались в большие военные сумки для хранения парашютов. Между чемоданом и сумкой оставалось небольшое пространство, заполняемое до отказа всякой мелочью, которая могла понадобиться в дороге, а впрочем, могла и не понадобиться вовсе. На вокзал мы прибывали таким образом – впереди быстро мелкими шажками шёл папа, одетый в военную форму, с двумя огромными раздутыми парашютными сумками, за ним шли мы с мамой. У мамы на плече была квадратная сумка из искусственной кожи, тоже с вещами, я нёс сумку с едой: варёная курица, нарезанный хлеб, крутые яйца и термос с чаем – всё это было нам крайне необходимо, для того, чтобы в дороге не умереть с голоду. Большая часть еды съедалась папой практически сразу, как только мы садились в купе. Оно и понятно – ведь он нёс тяжеленные сумки. Когда он отрывал их от земли, его лицо искажалось гримасой напряжения, руки вытягивались вдоль туловища, а ноги часто делали мелкие шажки, чтобы пройти как можно большее расстояние до того, как наступит усталость. Время от времени он останавливался, снимал фуражку и протирал лысую голову большим платком. Сумки были настолько тяжелы, что папа оставлял их на перроне, а сам шёл к киоску покупать газеты, мороженое или к расписанию поездов. Сумки никто не брал. Люди шли мимо, смотрели на них, поражаясь их размерам, но просто так стащить их не смог бы никто. Мама всегда очень сердилась на папу за то, что он вот так беспечно бросает наше добро, где придётся, но он только отмахивался и говорил, смеясь:
- Да что ты! Их же никто не сможет поднять! А ты говоришь, унесут. Вот, на! Бери, пробуй сама! Нет, ты попробуй! Подними!
Мама брала сумку двумя руками, высовывала язык, силясь сдвинуть её с места. Тщетно. Все успокаивались. Позднее в одном из хозяйственных магазинов одного из провинциальных городов папа приобрёл раскладную тележку с большими колёсами, и перемещение сумок по вокзалу стало менее мучительным. Оно стало более быстрым и зрелищным.
- Дорогу! Поберегись! Дайте дорогу! – выкрикивал папа подобно носильщику, толкая перед собой тележку и распугивая ни в чём не виноватых сонных пассажиров, томно ползущих по перрону.

 Самым торжественным и приятным моментом для меня в любом нашем путешествии всегда было наше прибытие на вокзал – с сумками, с папой, с едой. Пока мама выясняла у папы, взял ли тот билеты, и в каком именно кармане они лежат, я подходил к вагону, поднимался на носочки и трогал большой металлический герб нашей страны, буквы на вагоне и отколупывал потрескавшуюся краску. Особый интерес у меня вызывали таблички, на которых было указано сколько мест в вагоне и каков его вес. Каждый раз, приходя на вокзал, я жалел, что с собой у меня нет даже гвоздя – мне очень хотелось такую табличку иметь у себя. С глухим стуком открывались двери вагона, часть пола поднималась, по ступенькам выходила проводница и протирала поручни. Потом откуда-то на электрокаре привозили почту в тюках, дрова, и над вагонами тонкими струйками поднимался сизый дым. Ради этого момента я готов был находиться на вокзале сколько угодно. Я был готов никуда не ехать – ну их всех, этих бабушек, дедушек, с их морем, солнцем, салом и блинами. Куда занимательнее было стоять поздним вечером на перроне вокзала, ловить совсем уже последние лучи красного солнца и вдыхать пропитанный дымом, мазутом и горячим железом воздух вокзала. Это был запах предвкушения дальней дороги, ночных бдений перед окошком с мелькающими фонарями, пронзительных гудков и убийственного сна под стук колёс.
 Недавно я вышел около полуночи на балкон после сильного дождя, думая, что вдохну сейчас воздух, пропитанный запахом земли, клубники, листвы, лесных цветов и ещё чего-то особенного, чем обычно пахнет после дождя летом. Я вдохнул… и… вдруг почувствовал тот самый запах вокзала, будораживший мою фантазию много лет назад. И это меня почему-то нисколько не порадовало. Я, скорее, даже расстроился. Конечно, я ведь сидел у окна и думал – ах, какой замечательный ночной ливень, как это здорово, когда идёт долгожданный дождь, который прибьёт пыль к земле, очистит воздух и наполнит его разными природными запахами, возбуждающими романтизм и мечтательность. Вот так, весь наполненный такими ожиданиями я вышел на балкон, где таким вот образом меня постигло разочарование от того, что кругом и всюду у нас индустриализация, промышленность и разное прочее строительство, что вдруг в нашем городе стали исчезать какие-то простые природные вещи, такие как травяной запах после дождя.