Маленькое таинство

«Бежим, скорее, скорее!» Тонкая, бледная женщина с морщинистым лицом отчаянно кричала своим детям, чтобы они поторапливались. Где-то совсем рядом раздался резкий, раздирающий уши свист. За ним последовал страшный взрыв, широкой волной поднявший целый пласт земли и раскидавший ее комьями. Послышался протяжный стон. Кого-то задело. Это упал снаряд.
Тонкая женщина схватила плачущих детей (одного, совсем маленького, она взяла на руки, другого, постарше просто потащила за собой), и побежала, побежала так, как только может бежать мать, спасающая своих детей. Она устала, уже много дней не ела, отдавала все без остатка сыновьям. И не смотря на слабость и на сильное желание лечь и забыться навсегда, она изо всех сил, превозмогая боль, бежала к траншее, которая находилась в нескольких метрах от ее дома. Траншея, специально вырытая когда-то давно на случай войны, была для женщины единственным возможным местом спасения, оазисом среди безводной степи.
Через некоторое время после утомительного бега мимо то и дело взрывающихся снарядов, бегущих, кричащих и стонущих людей, усталая женщина остановилась, чтобы отдышаться и дать передохнуть детям. Подняв голову, она увидела впереди себя узкую, вымощенную булыжником улицу. Женщина прислушалась. Там было тихо. Она облегченно вздохнула при мысли о том, что место основных боевых действий уже позади.
Женщина прикрыла глаза. Маленький ребенок, дрожа, еще крепче прижался к ней. Он перестал плакать, и тихо лопотал что-то на ухо матери, согревая ее изможденное сердце.
Его старший брат тоже успокоился и теперь просто смотрел на мать и малыша своими чересчур серьезными для ребенка глазами.
Несколько секунд женщина сидела неподвижно, как в трансе, мысль о том, чтобы лечь и забыться все еще манила и тревожила ее. Но вдруг послышался грохочущий звук, он нарастал и переливался, превращаясь в непереносимый грохот, будто начался обвал десятков, сотен тяжелых камней. Этот звук разбудил женщину, казалось, только сейчас она поняла, где находится. Она вскочила, схватила сына за руку и вновь побежала. Теперь уже все ее мысли концентрировались только на узком темном проходе в маленькую улочку впереди. И возможно она бы благополучно достигла его, если бы не внезапно появившиеся неизвестно откуда двое человек в незнакомой, чужой военной форме.
«Немецкие солдаты» - мелькнуло у нее голове.
Увидев несчастную женщину, они закричали что-то на своем языке и замахали руками.
« Ну вот, этот момент настал» - подумала женщина и почти облегченно вздохнула. Она давно ждала этого и была к этому готова, но… Единственное, что ее заботило – это спасение детей. Женщина отчаянно оглядывалась в надежде спрятать, куда угодно, но лишь бы спрятать своих сыновей. Так волчица, почуяв на себе взгляд охотника, старается отвратить гибель от своих детенышей.
Но спрятаться было некуда. Немцы подошли совсем близко. Несчастная женщина уже видела молодое худое лицо с огромными глазами солдата в зеленой потрепанной шинели и небритое мрачное лицо офицера средних лет. Офицер что-то отчетливо сказал женщине на своем языке. Она только крепче прижала к себе сыновей. Видя, что женщина не понимает их языка, солдат и офицер переглянулись. Несколько секунд стояла трескучая тишина, похожая на электрический разряд. Наконец, офицер обратился к жертве на ломаном русском:
- Имя! Зовут! Тебя! Зовут! Как?
- Анна – прошептала женщина, еле дыша от волнения.
Офицер еще раз посмотрел на своего молодого подчиненного. Потом перевел взгляд на старшего сына женщины. Ребенка со слишком серьезными для детей глазами. И опустил голову. Над ним довлел приказ: задерживать всех жителей без промедления, сильных – отправлять в специально назначенные места, слабых (женщин, детей) – расстреливать на месте.
Анна, трепеща, переводила затравленный взгляд с одного из своих мучителей на другого. Что творилось у них в голове? Может быть (с содроганием думала она) – перед ней будущие палачи ее детей? О себе она уже не думала. Она приняла страшное лицо Смерти таким, какое оно есть, но неужели ее малышам предстоит увидеть эту безобразную старуху? И при этой страшной мысли женщина вздрагивала и трясущимися руками обвивала головки своих сыновей.

Солдат с худым лицом большими, широко раскрытыми глазами смотрел на Анну. О, как он был горяч! Как хотел когда-то драться, как рвался в бой.… Завоевывать, завоевывать, завоевывать… Он был, одержим этой мыслью, как ребенок лелеял ее, игрался с нею… Он и был ребенок. Ребенок, не наигравшийся в детстве в войну. А потом Ребенок увидел ее истинное лицо.… Не великие завоевания – а великое море крови, не громкие бои – а громкие крики несчастных, раненых и пленных, не чистота нации – а жестокие убийства, убийства в чистом виде.… И он испугался, захотел, как в детстве, когда он прятался в маленьком подвальчике от сердитой за разбитую вазу мать, убежать куда-нибудь подальше и забиться, чтобы не видеть всего этого ужаса, крови, хаоса.… Но бежать было некуда. И он продолжал. Продолжал исполнять приказы. Продолжал убивать. Разрушать. Бороться за идеалы, посланные самим Бесом. Ему было противно, но ничего невозможно было поделать. Он безнадежно завис между двумя пропастями – с одной стороны была Жизнь, с другой – Смерть. И путей выбирать не приходилось, какими бы ухабистыми и грязными они ни были. А теперь, когда они встретили эту несчастную с детьми (он подсознательно чувствовал это) путь был. Он читал это по лицу растерянного офицера, он видел это в глазах маленького ребенка, с такими серьезными для детей глазами… Его слабая душа, не созданная для войны и жестоко насилуемая ею, требовала выбора – помилования для тех, кто не заслужил Смерти.
Вдруг, случайно (миг, секунда!), он встретился глазами с Анной и увидел в них, карих, почти черных, серые глаза своей матери. Усталые, изможденные – это она. Приходит с работы – вздох - нет, сынок, я не больна… Кровать – смятая, гроб – черный, слезы. И солдат не выдержал – задрожал, закрыл лицо руками и зарыдал, так, как не рыдал с тех пор, как Она умерла… Истерично плакала его изможденная душа, сотрясалось от рыданий усталое сердце. Он больше не мог – он задыхался – он требовал.
 Мрачный офицер посмотрел на него – без удивления – все было ясно итак. А разве у него, у офицера нет сердца, нет души? Просто он опытнее – вот и все. У него же дети, черт возьми! Вот такой сын растет, как этот мальчик.… Хотя нет, у этого слишком серьезные, слишком взрослые глаза.… А что сделало их такими? А что сделало суровым и мрачным лицо офицера? Офицер глубоко вздохнул, за ним – уже тихо – плакал солдат. Офицер обернулся – посмотрел на него, потом – на Анну и на ребенка, в упор глядящего своими беспощадными глазами, и сказал, обращаясь к Анне, тихим, но отчетливым голосом, тщательно выговаривая слова:
- Вы свободны. Мы вас отпускать! Идите – несколько метр – траншея. Там прятаться. Ясно?
До Анны его слова донеслись глухо, как будто их разделяла стена. Непонимающе смотрела она на него, в глазах ее ясно читался вопрос. Офицер опустил голову:
- Ну же! Идти! Сказать – идти! Идти! – повторил он, все также отчетливо, но сбавив тон.
Анна не верила. От нее и от ее детей медленно отворачивалось лицо Смерти, а ведь оно было так неизмеримо близко, так легко досягаемо… Анна не понимала. Что случилось? Чудо?
Она еще раз посмотрела на офицера. Лицо – уже не мрачное, другое, непонятное, кажется, вот-вот сморщится, и потекут влажные капли по суровым щекам.… Потом – на молодого солдата, все еще тихо всхлипывающего чуть в стороне. И она все поняла, даже не умом. Просто почувствовала своим большим, материнским сердцем. Это было – только между ними троими – как маленькое таинство, как маленький островок Любви и Жизни среди безбрежного океана Страданий и Смерти.
И каждый пошел своей дорогой, кто-то – продолжать борьбу за детей, кто-то – выполнять приказы, грабить, разрушать, убивать. Но каждый унес в своем сердце кусочек тайны – маленький островок Любви и Сострадания среди безбрежного океана Ненависти и Жестокости.