Торпеда дура, пузырь молодец!

Витя Сташевский моряком был, что называется, от Бога. Не знаю, каким именно местом, но море он буквально чувствовал и всегда знал, в каком случае и как надо поступить.
Длинный, худой, сутулый, с острой щетиной непонятных и торчащих в разные стороны усов, которые от холода топорщились еще больше, когда он стоял на мостике, то казалось, что его вот-вот сломает пополам. Но он не только не ломался, но и очень четко выполнял все, что положено, зачастую наперед предугадывая, что будет дальше. Но и ленив он был безмерно и, если только чуть-чуть расслаблялся, мог заснуть, чуть ли не стоя, как боевая лошадь.
Однажды на боевой службе, когда Витя был еще старшим помощником командира большой дизельной подводной лодки, командир решил провести занятие с офицерским составом.
К назначенному времени почти весь офицерский состав, кроме вахтенного офицера и вахтенного механика собрался в кают-компании. Не хватало только командира электромеханической боевой части и старпома. Наконец, старпом появился в дверях и, выяснив, что задержка только за механиком, дал команду помощнику командира Вадиму Чингизовичу Унсиеву, которого меж собой офицеры называли просто «Унсюк», срочно его вызвать, поскольку время уже вышло, и старпом из-за некомплекта не мог доложить командиру, ожидавшему в своей каюте доклада о готовности к занятиям, и вышел из кают-компании.
Помощник был парнем разбитным и бесшабашным, но исполнительным. Поэтому он тут же бросился в центральный пост. Через несколько минут явился механик и попытался как-то оправдаться перед собравшимися, но, увидев, что старпома нет, прервал свой поток и как-то даже обиженно и возмущенно произнес:
- Чего меня гнали? Старпома-то все равно нет. А я с мотористами разбираться не закончил.
- Действительно, а где старпом-то? - обращаясь куда-то в пространство, но глядя на помощника, изрек замполит.
- А я-то откуда знаю? – стал оправдываться помощник. – Я чего, его пасу, что ли? – Но, высунув голову в коридор, осмотрел пространство и, не обнаружив старпома в пределах видимости, позвал. – Виктор Александрович!
Не получив никакого ответа, Унсюк вышел из кают-компании, подошел к находившейся почти напротив двери каюты старпома, подергал ручку и позвал:
- Виктор Александрович!
Дверь была заперта, и, не получив никакого ответа, Унсюк открыл находящийся тут же поблизости переборочный люк и, просунувшись через него в центральный пост, спросил у вахтенного офицера:
- Где старпом?
- Да он сюда не выходил, - удивленно пожал плечами и как-то неопределенно покрутил головой тот.
- А куда же он девался? – Обращаясь скорее к самому себе, спросил Унсюк.
- А я-то откуда могу знать?! Говорю же, он сюда не выходил! – Приняв претензию на свой счет, стал оправдываться вахтенный офицер.
Помощник закрыл переборочный люк и в растерянности остановился посреди коридора, опустив голову и задумчиво уставившись в палубу. Потом, жестикулируя в такт каким-то своим, в слух не произносимым, мыслям, сделал пару шагов вперед и, оказавшись вновь около двери каюты старпома, подергал ручку. Каюта все так же, как и минуту назад, была заперта.
Помощник еще раз по инерции подергал ручку, потом постучал и позвал:
- Виктор Александрович!
Но вновь никакого ответа не последовало. Тогда Унсюк прошел в нос, открыл переборочный люк в первый отсек и поинтересовался, нет ли старпома у них. Но и там Сташевского не было.
На голос помощника из своей каюты, расположенной как раз у носовой переборки, выглянул командир и поинтересовался:
- В чем дело? Офицеры собраны? Почему мне никто не докладывает? Время уже давным-давно вышло!
- Да вот, старпома нет, - как-то нерешительно промямлил Унсюк.
- А где он? – Продолжал допытываться командир.
- Не знаю! Только что был здесь и куда-то пропал! – Все так же растерянно бубнил помощник.
- Ну, так ищите! Куда он мог деваться с подводной лодки?!
- Есть! – Воскликнул Унсюк и, как только голова командира исчезла из прохода, решительно бросился к двери каюты старпома и всеми руками и ногами (не знаю, как это у него получилось) заколотил в нее изо всех сил, истошно вопя, - Ксаныч!!!
- Унсюк!!! – Заорал, вновь высунувшись из своей каюты, командир. – Что происходит? Ты всю переборку сейчас разнесешь!
- Да вот… - только и успел произнести Унсюк, как вдруг послышался звук поворачиваемого ключа, дверь в каюту старпома открылась, и на пороге появился Сташевский с невероятно измятой и заспанной физиономией…
- Сам не знаю, как получилось, - объяснял он потом замполиту. – Зашел на секундочку, пока вызывали механика, присел на койку и отключился!
- Что ж, ты не слышал, как Унсюк тебя до этого звал? – Недоумевал замполит.
- Василич! Не поверишь, - ничегошеньки не слышал! - Виновато шептал старпом.
Еще один случай произошел с ним, когда лодка стояла в базе, командир был в отпуске, а Сташевский, естественно, оставался за него.
По понедельникам экипажи строились на подъем флага не на своих кораблях, поскольку после этого проводились политические занятия, и на корабли шли только по их окончании, а на плацу в составе всей бригады.
После встречи командира бригады и выноса знамени части все командиры кораблей подходили к нему тут же на плацу и докладывали о замечаниях. Потом командир бригады и начальник политотдела кратко подводили итоги за минувшую неделю, ставили задачи для всего личного состава и делали необходимые объявления. Заканчивалось построение торжественным прохождением всей бригады пред ясными очами ее единоначальника.
В один из понедельников к построению в расположении части Сташевский не появился. Замполиту пришлось самому командовать экипажем и докладывать командиру бригады.
- А где старпом? – недовольно поинтересовался комбриг.
- У него ночью зуб разболелся, и он отправился к врачу! – Не моргнув глазом, соврал замполит.
- Как появится, - немедленно ко мне! – Приказал комбриг.
- Есть! – Ответил замполит и приуныл: а вдруг со старпомом что-то случилось, а он так нагло и уверенно соврал?!
После построения экипажи пошли обратно в казарму на политзанятия, а зам срочно отправил оповестителя к старпому домой (домашних телефонов в гарнизоне практически не было), и, пока в течение часа ждал его возвращения, сидел, как на иголках. Но, когда оповеститель вернулся, настроение его ухудшилось еще больше, - дома у старпома ни на звонки, ни на стук никто не отвечал!
Замполит уже не знал, что и подумать. Из штаба бригады несколько раз прибегал рассыльный с требованием комбрига, чтобы Сташевский срочно прибыл к нему. Но о Сташевском не было никаких вестей. Замполит продолжал самозабвенно врать. (Куда уж тут денешься? Раз начал, нужно продолжать! Один черт: семь бед, - один ответ!)
Часам к одиннадцати, к половине двенадцатого – к концу политзанятий – старпом, наконец, появился. Причем вид у него был примерно такой же, как и тогда на лодке. Увидев его в коридоре через приоткрытую дверь, замполит выскочил из ленинской комнаты, как ошпаренный, и подлетел к нему с немым вопросом на лице.
- Василич! Прости, – проспал! – Сконфуженно прошептал он, упреждая замполита. – Понимаешь, вчера с ребятами собрались, долго просидели. Легли только под утро…
- Ну, ладно, ты проспал. А Татьяна? – Недоуменно допытывался замполит.
- Так, и она тоже! – Все так же шепотом, как будто по секрету, делился Сташевский.
- Ну, хорошо, - вы проспали. Но ведь у вас же маленький ребенок! Дочка-то должна была вас разбудить. Ведь ей же есть надо, она-то вчера не пила!
- А-а! Она такая, что, если мы не разбудим, то так и будет весь день спать! – Уже даже с довольной улыбкой поведал старпом.
- Но я же к тебе оповестителя посылал. Вы что, ни звонков, ни стука тоже не слышали?!
- А мы спим, как убитые, хоть из пушки пали! – Совсем расцвел в улыбке возмутитель спокойствия.
- Ты улыбку-то с лица сними. Ишь, развеселился! Я тут места себе не нахожу, не знаю, что и подумать, а ему все хахоньки! – Посуровел замполит. – Комбриг уже всех на уши поставил! Я ему сказал, что у тебя зуб разболелся, и ты пошел к врачу. Так что и с этой стороны твоя улыбочка совсем неуместна. И учти: больше я тебя прикрывать не буду!
Лукавил замполит, - он любил Виктора за то, что тот был настоящим моряком, служить с ним вместе ему нравилось, они всегда находили общий язык, и замполит, естественно, за это готов был простить старпому и не такое (что порой и делал).
Через некоторое время Сташевский ушел на Классы* и, окончив их, вернулся командиром на другую, среднюю подводную лодку.
Лодка эта была старенькая, старше Виктора, и, хоть на ней и своевременно проводились все ремонты и регламентные работы, техника нередко выходила из строя, причем, как правило, в самые неподходящие моменты.
Так, например, когда лодка Виктора готовилась к участию во флотском ОБК,** за два дня до выхода в море на корабле вдруг вышел из строя резервный гирокомпас. Их на такой лодке всего два – основной и резервный, - и поэтому выход в море в подобном состоянии чреват очень серьезными последствиями.
Но учения флотского масштаба – это дело серьезное. Участвующие в нем корабли утверждаются заранее, и чтобы заменить корабль, нужно выходить непосредственно на начальника штаба флота и все ему объяснять.
Корабль после этого, конечно, заменят, но сколько будет истрачено нервов, и сколько потом будут склонять при каждом удобном и неудобном случае?! Да и соединение, точнее, его командование у флотских начальников попадет в немилость, от
____________________
* Высшие Специальные Офицерские Классы ВМФ занимаются подготовкой командного звена. Перед назначением на должность командира дизельной подводной лодки, старшего помощника командира атомной подводной лодки или флагманского специалиста соединения офицер в обязательном порядке проходит годичное обучение на этих классах
** см. рассказ «Агрессор поневоле»

чего тоже ничего хорошего не жди. Ну, и, наконец, а менять-то кем? Ведь выставляются-то лучшие, значит, любая замена будет только на худшего.
Короче говоря, решили, что в учениях все-таки будет участвовать лодка Сташевского, - командир он хороший, так что справится, тем более что ему на этих учениях предстояло стрелять не торпедой, а пузырем. А подводники, несколько переиначивая знаменитое высказывание Александра Васильевича Суворова, говорят: «Торпеда - дура, пузырь - молодец!»
Как я уже рассказывал,* при стрельбе торпедой она должна пройти под целью. Шумы ее винтов гидроакустиками атакуемого корабля засекаются, и, в принципе, учитывая, что на воздух этот атакуемый корабль не взлетает, все данные вместе с ним не исчезают, и маневрирование его хорошо известно, восстановить, при необходимости, на карте путь торпеды особой сложности не представляет.
Кроме того, на самой торпеде тоже имеются самописцы, т.е. приборы, фиксирующие все введенные в нее данные и ее маневрирование во время прохождения дистанции. Помимо этого, если на торпеде еще и установлены сигнальные ракеты, наглядно демонстрирующие в каждый конкретный момент, где именно она находится, то и даже в ходе самой атаки явственно видно, прошла торпеда мимо цели или поразила ее.
С пузырем же дело обстоит совершенно по-другому. Пузырь – это вообще нечто в какой-то степени даже мистическое.
Дело в том, что сама торпеда выстреливается непосредственно из торпедного аппарата сжатым воздухом, и лишь потом начинает работать ее двигатель. В старые времена в связи с этим использованный воздух, вытолкнув торпеду, вырывался наружу и, в соответствии с законами физики, устремлялся на поверхность. И, поскольку объем его не так уж и мал, на поверхности в точке залпа вскипал солидный бурун, предательски всем желающим демонстрируя, где же прячется нанесшая торпедный удар подводная лодка.
В результате многие лодки после выполнения своей атаки подвергались атаке противолодочных сил и в итоге гибли.
Поэтому научная мысль лихорадочно стала искать способы борьбы с этим явлением и, в конце концов, придумала устройство «беспузырной торпедной стрельбы» (БТС). С его помощью вытолкнувший торпеду воздух не выскакивает из торпедного аппарата вслед за самой торпедой, а перепускается в цистерну БТС. Поэтому, как такового, никакого пузыря больше нет. Но само понятие осталось.
Стрельба же пузырем заключается в том, что, если можно так выразиться, в пустой (без торпеды, но заполненный водою) торпедный аппарат в момент залпа так же, как и при «нормальной» стрельбе, подают сжатый воздух и выталкивают находящуюся в аппарате воду, а пузырь все равно загоняют в цистерну БТС. Поэтому «по траектории» никто и ничто не движется, и «засечь» пузырь, а следовательно, однозначно утверждать, попал он в цель или нет, невозможно.
Нет, атака производится по полной форме, «в торпеду» вводятся все положенные и в ходе атаки выработанные данные. Для последующего контроля весь ход атаки (все переговоры, команды, доклады и действия корабельного боевого расчета – КБР) записываются на магнитофон.
Но, в случае крайней необходимости, при составлении отчета всегда можно «запустить казачка» и с помощью добытых «разведданных» об истинном маневрировании цели методом обратного построения изобразить на карте графическую сторону проведенной атаки. Ну, а если уж совсем припрет, то и магнитофонную запись можно переписать.
Поэтому я не помню случая, чтобы при стрельбе пузырем хоть кто-нибудь промахивался.
____________________
* см. рассказ «Агрессор поневоле»

…В ночь перед выходом в море у Витиного штурмана жена собралась рожать, поэтому тот прибежал на корабль не к началу приготовления его к бою и походу, а буквально за пятнадцать минут до снятия со швартовых, а еще через пять минут с трясущимися руками и посиневшими губами дрожащим голосом доложил:
- Товарищ командир! Гирокомпас не запущен!!!
Я уже рассказывал,* что основной частью гирокомпаса является металлический шар – гиросфера, - который вращается в магнитном поле со страшной скоростью, за счет чего и сохраняет постоянное направление плоскости своего вращения (гироскопический эффект).
Чтобы его раскрутить до нужной скорости и привести в плоскость истинного меридиана, требуется четыре часа. Делать это входит в обязанности штурманского электрика. Обычно он специально является на корабль за четыре часа до начала приготовления и производит все необходимые операции.
Штурманский электрик Сташевского накануне очень долго провозился со вторым, неисправным гирокомпасом и лег спать тут же на лодке. А поскольку беда никогда не приходит одна (и неисправный резервный гирокомпас, и некстати приключившиеся роды у жены штурмана), то именно в эту ночь штурманского электрика толком не разбудили (вахтенный просто толкнул его, а поднялся он или нет, не проконтролировал, удовлетворившись ответом «Да, да, встаю!»), и он, естественно, своевременно ничего не сделал.
Когда же его, наконец, подняли, испугавшись ответственности за свою промашку, он спросонья что-то там напортачил, и гирокомпас вообще стал показывать время на Спасской башне. Чтобы его теперь привести в норму, требовалось уже гораздо больше времени…
- А магнитный? – Резонно поинтересовался Сташевский.
- Товарищ командир! Да он же брешет, как московский прогноз погоды, - его уже сто лет не корректировали! Да и компенсирующие магниты** там давным-давно не работают, - в недоумении развел руками штурман.
Магнитные компасы, разумеется, имеются на всех кораблях, но на них уже давно перестали обращать внимание, да и вообще принимать их в расчет из-за их капризности и ненадежности.
Поскольку, когда выяснилось, что на лодке практически нет ни одного курсоуказателя, до выхода в море оставалось уже менее десяти минут, и памятуя, что командование эскадры даже об одном вышедшем из строя гирокомпасе на флот докладывать не стало, дабы не инициировать замену лодки, хотя тогда еще было время, Сташевский решил и сейчас, на свой страх и риск, тоже ничего не докладывать.
«Если доложу, - логически рассуждал он, - то совсем без компасов лодку действительно в море не выпустят. Менять ее уже поздно. Значит, выполнение поставленной задачи будет сорвано по вине личного состава – по неподготовленности материальной части. А это – чистая «двойка» и мне лично, и кораблю, и бригаде, и даже всей эскадре!»
«Ничего, - закончил он свои мысленные рассуждения, - Бог не выдаст, - свинья не съест: квадрат мне нарезан не так далеко от берега. Потихонечку дойду, а там, уж если не на прямой видимости, то хоть с помощью «Лопаты»*** как-нибудь сориентируюсь!»
____________________
* см. рассказ «Невязка»
** специальные устройства для компенсации влияния на показания магнитного компаса массы подводной лодки, ее магнитного и электрического полей, а также всевозможных других факторов
*** у имевшейся на лодке радиолокационной станции отражатель антенны по конфигурации был очень похож на совковую лопату, поэтому между собой подводники ее так и называли

Из базы Витя выходил уверенно, во всяком случае, внешне это выглядело именно так. Правда, команды боцману подавались несколько необычные.
Вместо того чтобы командовать «ложиться на курс такой-то» или «вправо десять по компасу», звучало примерно такое: «Боцман! Держи вон на ту сопочку!» или «… вон на тот мысок!»
Но зрители, если таковые и имелись на берегу, ничего этого не слышали.
Когда же вышли из Мотовского залива, то впереди было уже только открытое море, и боцману ориентироваться было не на что. Поэтому ему в помощь был выделен сигнальщик, которому штурман объяснял, что должно быть у лодки прямо за кормой, чтобы идти туда, куда нужно, и который в соответствии с этим постоянно корректировал действия рулевого (на подводных лодках пост управления вертикальным рулем находится либо в ограждении рубки, либо в центральном посту, поэтому лишь в первом случае, при управлении из ограждения рубки, рулевой имеет внешний обзор, да и то только в носовых углах).
Локатор, конечно, снимал изображение береговой черты, но, во-первых, оно было очень нечетким и далеко не совпадало с нарисованным на карте, поскольку локатор брал не по поверхности воды, а несколько выше, да и за ближайшим препятствием уже больше ничего не рисовал, а во-вторых, без данных компаса определить, где же именно находились изображенные на экране точки и линии, было довольно проблематично.
Штурману приходилось от руки, на глаз срисовывать изображение с экрана и потом, пристраивая его на карте, с точностью до размеров нескольких трамвайных остановок наносить – вроде бы - свое место. Когда же по расчетам подошли к заданному квадрату, то берег оказался уже так далеко, что локатор его цеплял лишь в отдельных точках, да и то только самым краешком.
Тем не менее, Витя передал радио о занятии полигона и, погрузившись, как он полагал, направился в центр квадрата, вполне справедливо рассчитывая, что здесь вероятность обнаружения ОБК будет намного больше.
Он решил, что, чтобы «не заблудиться», толком не зная под водой, в какую же сторону он идет, и максимально увеличить дальность слышимости гидроакустической станции, он зависнет без хода в этой точке на глубине подводного звукового канала и будет ждать. Причем в условиях неработающих собственных моторов слышимость будет еще лучше.
Пока же шли в назначенную точку, а потом ждали появления ОБК, Витя тщательно готовился к тому, что ход атаки придется записывать на магнитофон, а следовательно, дабы все было правдоподобно, нужно, чтобы и команды, и доклады содержали конкретные числовые выражения пеленгов, курсов и прочего, хотя бы близкие к реальным.
Для этого «Совет в Филях» в составе командира, старпома, помощника, штурмана, акустика, торпедного электрика* и боцмана разработал специальную таблицу, в соответствии с которой, акустик должен был докладывать якобы снимаемые им с гидроакустической станции данные (пеленги на цель), а остальные члены корабельного боевого расчета (КБР), исходя из поступающих команд и данных, должны были тоже называть соответствующие, рассчитанные ими пеленги и курсы.
Причем акустику был задан рассчитанный по карте сектор пеленгов, в котором может оказаться ОБК, если лодка действительно находится в центре полигона. Первый пеленг после обнаружения цели ему должен был выдать командир, а потом уже сам акустик должен был называть числовые значения, просто прибавляя к первоначальному
____________________
* один из ведущих специалистов в составе корабельного боевого расчета, работающий на торпедном автомате стрельбы (ТАС), представляющем из себя некий механический процессор, на основе исходных данных рассчитывающий элементы движения цели и данные, необходимые для производства торпедной стрельбы

величину изменения пеленга.
Боцман был проинструктирован, чтобы, какие бы команды ни давались, он, после обнаружения ОБК, ложился на курс на главную цель и больше уже «не вертелся», а четко удерживал это направление, чтобы не вносить путаницу в данные гидроакустика. Тем более что без компаса он абсолютно не представлял, где у него ноль градусов, а где сто восемьдесят, и даже если бы и перекладывал руль, то все равно не определил бы, на сколько градусов повернул корабль.
Для этого ему в помощь был специально выделен молодой рулевой-сигнальщик, который в момент обнаружения ОБК и определения главной цели должен был мухой носиться между боцманом и акустиком и согласовывать правильность курса.
Через переговорные устройства, да и вообще громко вслух все члены КБРа во время атаки должны были говорить только то, что следовало из таблицы. А на тот случай, если бы возникли какие-то непредвиденные обстоятельства (или пояснения к подаваемым командам), все были проинструктированы говорить только шепотом, а на удаленных от командира постах – у акустика и торпедного электрика – были выставлены специальные посыльные.
Как Виктор и предполагал, через несколько часов ожидания, потраченных на отработку и доведение до автоматизма действий всех членов КБРа в условиях полного отсутствия нормальных изначальных данных (по изобретенной таблице), ОБК появился в северной, дальней от берега, части полигона.
Расстояние до него было довольно большим, поэтому Сташевскому пришлось еще больше отойти от берега, чтобы выйти на дистанцию торпедного залпа. Причем ОБК был обнаружен почти прямо по курсу лодки, так что особенно «вертеться» боцману не пришлось.
Правда, смущало, что это был не отряд кораблей, а всего один корабль. Обычно такого не практиковалось. Уж если отрабатывалась атака одиночной цели, то и выставлялась одиночная цель, а уж если речь шла об атаке ОБК, то там должно было быть, по меньшей мере, два-три корабля. Но, в то же время, несколько успокаивало, что цель была действительно классифицирована как крупный военный корабль – возможно, крейсер.
Как только акустик доложил об обнаружении цели, Виктору вместе со штурманом пришлось в кратчайшие сроки (чтобы за время этих расчетов ОБК не успел «убежать») провести прикидку, дабы выработать наиболее реальный первый замер для акустика.
Направление на цель относительно диаметральной плоскости корабля акустик определил без проблем. Но направление самой этой диаметральной плоскости, то есть фактический курс корабля, было совершенно неведомо, - ведь лодка находилась под водой, то двигаясь, то зависая, уже в течение нескольких часов, и ее могло развернуть, как угодно. Она вообще могла носом смотреть не на Север, как предполагалось, а на Юг, да и ОБК тоже мог войти в полигон в южной части, а не в северной, как ожидал Сташевский.
Тогда все могло быть с точностью до наоборот. Кроме того, лодку могло снести подводным течением, да и за счет неточного удержания курса по пути в центр полигона она могла оказаться очень даже далеко от расчетной точки.
Поэтому Виктор принял волевое решение: в основу расчета он положил предположение, что лодка все-таки находится в центре полигона, что в момент обнаружения цели курс ее был равен тремстам сорока градусам, т.е. она «смотрела» почти прямо на Север (это решение было принято, исходя из учета конфигурации полигона, места появления в нем ОБК и ориентированности носа лодки относительно обнаруженной цели), что ОБК вошел в полигон все-таки в северной его части и следует с Запада на Восток.
Прикинув все это на карте, он «определил» пеленг обнаружения цели, выдал его акустику, и лишь после этого дал команду включить магнитофон и начал атаку.
Поскольку после первого же поворота цели (ОБК шел, естественно, противолодочным зигзагом, правда, галсы были какими-то неестественно длинными) она стала довольно стремительно приближаться к лодке, долго бежать вдогонку за нею Сташевскому не пришлось.
Нужно отдать должное, - КБР у него действительно был подготовлен и отработан великолепно, поэтому, даже несмотря на изначальную туфту, элементы движения цели он определил довольно быстро.
Все сработало четко, атака прошла стремительно, и когда Виктор, подпустив цель как можно ближе, наконец, дал команду «Торпедные аппараты, пли!», он даже непроизвольно, в азарте в микрофон прошипел: «Пш-ш-ш-ш!», изображая поступление сжатого воздуха из боевого баллона в торпедные аппараты, хотя они находились в первом отсеке, а командир, естественно, в центральном, и через микрофон минера звук этот и так мог сам собою записаться на магнитофон.
Но эйфория от успеха продолжалась недолго. Как только лодка Сташевского всплыла в надводное положение, и он дал радио, что во столько-то атаковал ОБК пузырем по такому-то пеленгу с такой-то дистанции, на повестку дня самым острым образом стал вопрос, как идти домой?
Дело в том, что время было уже вечернее, и вовсю сгущались сумерки. Кроме того, за время пребывания лодки под водой, погода несколько изменилась, и море окутал хоть и не самый густой, но зато охватывающий все пространство туман.
«Лопата» после всплытия решила объявить забастовку и никак включаться не хотела. Где берег, где море, где база, никто, даже сам Сташевский, хотя бы с малой долей уверенности сказать не мог, - лодку, особенно после всплытия, волнами, хоть и не как волчок, но все-таки крутило то в одну, то в другую сторону, и уверенности в том, куда же в данный момент смотрит нос корабля, не было ни у кого.
Больше того, даже утверждать, в какой именно стороне от лодки находился всего каких-нибудь двадцать минут назад атакованный корабль, и то не было никакой возможности.
Но командир на то и командир, что подчиненные должны ему верить, как родному отцу, и четко выполнять его команды, а он должен командовать и не в коей мере не показывать, что растерян или сомневается в правильности принимаемых им решений.
Поэтому Сташевский, поднявшись на мостик, несколько раз обернулся вокруг своей оси, то ли прислушиваясь, то ли принюхиваясь, то ли приглядываясь к чему-то, и, наконец, приняв решение, как дедушка Ленин, вытянул вперед руку и уверенно сказал:
- Идем туда!!!
Чтобы в условиях ограниченной видимости и неработающих технических средств навигации на что-нибудь или на кого-нибудь не наскочить, идти было решено малым ходом.
Но даже через четыре часа хода берег так и не показался.
Прошел еще час, и вдруг впереди замаячили какие-то огни. Виктор даже прибавил немного хода, поскольку, хоть в тумане до конца было и не разобрать, но, тем не менее, было ясно, что огни эти не береговые, а какого-то находящегося в море корабля.
Через полчаса стало ясно, что это какой-то одинокий шальной траулер, занимающийся в такое неурочное ни по погоде, ни по сезону время ловом то ли трески, то ли селедки.
Зато, подойдя к нему чуть ли не вплотную и чудом не намотав его снасти на свои винты, Сташевский, переговорив с капитаном, смог, наконец, с достаточной степенью точности установить, где же он находится. Оказалось, что он уже чуть ли не обошел полуостров Рыбачий и приближался к мысу Немецкий, к входу в Печенгскую губу.
«Вот-те раз! – подумал Витя. – Прямо как у матроса Железняка: «Он шел на Одессу, а вышел к Херсону»! Родная база так и тянет к себе!»
Дело в том, что старпомом он служил в Лиинахамари, а после Классов командиром попал в Видяево.
Теперь ему нужно было поворачивать почти на сто тридцать пять градусов налево, обходить почти весь полуостров Рыбачий и, лишь обогнув его с Востока, направляться домой.
Правда, он, как я уже сказал, теперь с достаточно большой уверенностью знал свое место на карте, поэтому идти мог с несколько большей скоростью.
А чтобы не заблудиться снова, он подошел к берегу на дальность прямой видимости (благо, туман стал мало-помалу рассеиваться) и так и «пробирался» вдоль него.
В базу он пришел, когда в эскадре уже вовсю кипел следующий рабочий день. Командование уже не находило себе места, но докладывать на флот о пропаже подводной лодки пока не решалось, все надеясь на чудо (ведь это же не самолет, у которого, если кончилось полетное время, т.е. топливо, то нужно организовывать поиски его останков). Плюс ко всему, если бы случилось что-то из ряда вон выходящее, то Сташевский бы непременно передал соответствующее сообщение, - ведь о выполнении задачи и всплытии он сообщил, значит, передатчик у него работал.
Поэтому после доклада с поста СНИС встречать его на пирс прибыли все без исключения офицеры штабов и политотделов и бригады, и эскадры во главе со своими единоначальниками.
Делать было нечего, - пришлось каяться и сознаваться во всех грехах. Но, предъявив командованию аргументы, которыми он руководствовался при выходе в море, Сташевский, хоть и с недовольными выражениями на лицах отцов-командиров, был прощен.
При анализе в штабе выяснилось, что ОБК был все-таки флотом сформирован как положено, из пяти кораблей, и прошел он через полигон почти у самой его южной кромки, в связи с чем, командование флота было крайне удивлено и восхищено, как это Сташевскому, в духе лучших командиров подводных лодок времен Великой Отечественной войны, удалось так удачно занять позицию со стороны берега практически на самой кромке полигона и атаковать ОБК чуть ли не с расстояния пистолетного выстрела?!
Фактически же Сташевский оказался намного севернее того места, где собирался быть, почти на северной кромке полигона. Проходивший далеко южнее, да еще и прямо за кормой ОБК, он не заметил вообще.
Зато обнаружил прошедший гораздо севернее, за пределами полигона, возвращавшийся в это время в Североморск с боевой службы крейсер, и своим умным, бьющим без промаха пузырем, атаковал именно его.
По времени прохождение и крейсера, и ОБК примерно совпали, поэтому Сташевский нежданно-негаданно из своего попадания в «молоко» удивительным образом переполз в «яблочко».




03.02.06.