Погребенные

Сырой желтый свет мягко пробивался сквозь плафон. В маленькой комнатке было уютно, но отдавало какой-то навязчивой казенностью. Дверь-купе, две спальные полки, а еще стол и скамья. На стене висит грубая в синюю клетку шторка с кривым штампом на уголке, наверное, там окно.
Дощатые стены в смутном свете покачивающейся лампы казались уже тронутыми огнем. Все углы в комнате: у стен и потолка, у мебели и лампы – поблескивали хромированным металлом. Тяжелые клепки придавали какое-то патологическое чувство защищенности.
Небрежно брошенный плащ кулем валялся на углу скамейки. Из кармана на пол высыпалось пара конфет и несколько монет. Там же, на полу, глухим звоном перекатывался граненый стакан. Стакан все никак не мог успокоиться в своем ленивом танце.
– Мам…– Собственный голос показался ему сухим и далеким. Болело горло. Жесткое и влажное одеяло запуталось в ногах, но приходилось кутаться сильнее из-за холодного гнусного воздуха царившего в комнате. Крис безразлично смотрел на высокое стройное горлышко бутылки шампанского. На столе лежала тарелка с начатым салатом и хрустальная вазочка с кубиками шоколада и виноградом. На салфетках красовались тонкие непонятные узоры.
Комната тошнотворно плыла. Хотелось на солнце, хотелось просто поговорить или попросить. Но дверь оставалась неподвижно безразличной. С каждым ударом сердца становилось все теснее и теснее. Мурашки по спине, а сердце разгоняет кровь, и новый удар догоняет предыдущий, как ни старайся успокоиться. Из горла вырвался хриплый вдох, дыхание тоже не отставало от сердца, предательски торопя время.
Крис зажмурился. А чего собственно боятся? Это смешно и глупо.
– Ма-ам.– Шепотом давя слезы повторил Крис. Но в ответ тишина. Один? Но…
Как смешно и глупо плакать в это пропотевшее одеяло. Как нелепо прятаться в зажмуренных глазах. И все же так невозможно высунуть руку из-под этого противного одеяла. Утереть слезы, – мама.
И все равно тихо. Она ушла. Так не хочется сидеть здесь в пустоте.
Крис откинул с себя одеяло. Надо еще было привыкнуть к прохладному воздуху. Перебороть желание снова закутаться. И все-таки встать. Встать вопреки… Вопреки чувству тошноты подкатывающемуся к горло, вопреки головокружению, гоняющему стены комнаты. Вопреки морозной дрожи.
Босая нога боязливо коснулась пола, опасаясь наткнуться на холодный линолеум или даже плитку. Но на полу оказался теплый и даже мягкий ковер. Вторая нога уже твердо встала, и вот уже Крис с недоумением смотрел на свою смятую постель. И что дальше. Зачем было это действо? На всякий случай он нагнулся и пошарил под полкой – пусто, темно. Он решил, раз уж встал, хотя бы дотянуться до вазочки с шоколадом. И стол был слишком высоким и широким, пришлось потянуться сильней. С наслаждением Крис разжевал добытую плитку. Может здесь и не так уж и плохо. И даже можно подождать, пока придет мама.
Крис уселся на скамейку, подтянул к себе мамино пальто. Оно такое мягкое и нежное, и пахнет лаской и добром. Добром, которое всегда рядом. Вот такое бывает добро. Зарывшись в него лицом можно совсем забыть, что сейчас ты один. Можно не верить в боль в голове и сырой кашель из легких. И тошнота, подступающая к горлу, тебе только мерещится.
Но глухой раскатистый удар за стенкой встряхнул комнату. Металлический треск скинул Криса на пол. Крик из коридора, кто-то дернул дверь за ручку. Дверь поддалась, но никто не вошел. Там суетились люди, и никому не было дела до ушибленной коленки. Только мелькающие лица в щели двери.
Крис медленно поднялся. Холодный стакан коснулся ноги, он все так и качался, не находя себе места. Дверь поддалась легко, и в коридоре почти не оставалось людей. Лишь молодой мужчина, бледный и напуганный, столкнулся с ним. Он обернулся и даже не извинился. Он посмотрел так странно и затравленно.
Пол до боли холодил ноги. Крис оглянулся в комнату. Может быть одеться, найти ботинки. Но не так уж и далеко надо пройти. Мама наверняка в соседней комнате вместе с Френки.
Пол накренился, его гладкая поверхность грозила падением. Крис схватился за поручень. Поручни были рассчитаны на взрослого человека, и ему приходилось задирать руку повыше. Плечо затекало, но отпустить руку казалось невозможно. Пол снова поплыл в новом направлении. Стены шли кругом. Короткий коридорчик давался с трудом.
Дверь оказалась открыта. Но и в этой комнате мамы не оказалось. На столике, возле пустых бокалов и бутылок одиноко лежала мамина перчатка. На кровати раскрытый саквояж, и карманные часы, упавшие под стол.
Часы по-прежнему продолжали свой бег. Их серебряный корпус поблескивал даруя холодный лучик печали. Крис аккуратно поднял их. Френки наверняка будет искать свои часы. Может быть, надо отдать эту вещь хозяину? Они с мамой могли пойти только к бару.
Выйдя в коридор, Крис бросил рассеянный взгляд на распахнутую дверь своего номера. Что-то тревожное в его груди звало обратно. Но упрямо сжав губы он пошел по холодному полу преодолевая крен пола. Идти приходилось в горку.
Скользя ногами по мокрому полу Крис вспомнил, что комнаты, и его с мамой, и Френки, назывались каютами. И пол снова сменил угол крена.

– Вы здесь. Мелкие вонючие твари, вы здесь. Я вас слышу. Как же вы жадны до чужого. Но теперь вы поплатитесь за свою беспечную наглость. Вы уже слышите, как трещит сталь. И не надо говорить, что знали о конце гораздо раньше меня. Только бы вас тогда здесь не было! Вонючие животные. Да вы животные. Вы мерзкие крысы. И нечего коситься на меня своими алыми зенками. Смотри ровно, когда с тобой разговаривает человек. Да, я человек. Что? Я умру, а вы нет? Ха! Ты здесь, а за кормой вода. Океан не пощадит ни одной крысы. Каждая ваша мерзкая крысья морда будет захлебываться соленой водой. Вы жрете и гадите, жрете и гадите. Но в ваших тупых головках не хватает места, чтобы понять, что вы все сейчас сдохните. Вот видите мой башмак. Да!!! Смотрите, я его снимаю. Вот!!! Что получили?! Ну как, получить ботой под зад? Страшно? Это с вами говорит человек… Эй, ты! А ну пошла. Не смей жрать шнурки. Пошла вон. Ла-адно. Я ухожу. Я оставляю вас здесь подыхать. Сами этого хотели. Чувствуете, как скривился корабль? Это вода наполняет трюмы. Она уже здесь. Она уже заполняет и топит вас. А я пошел, и только чертовы крысы остаются дохнуть в вонючих трюмах.

Люди прыгали в шлюпки, люди бросали самое дорого волнам, но сами спасались, цепляясь за жизнь. Крики, бой волн. На самом деле здесь лопались перепонки от кромешной тишины. Эта тишина пряталась за муляжом рвущейся воды, крики, вырывающиеся из глоток промокших перепуганных людей, не мешали тишине резать души. В этом аду бушевавшей тишины внезапно прорезался светлячок. Безумный луч надежды вонзился в плоть безмолвия, и отразился музыкой. Кому-то померещилась музыка. Так хотелось сбежать из этого ада, где отцы сажали в шлюпки своих жен и детей. Сами оставались на корабле. Мало места. В лодках не хватит места всем. Она была готова поклясться, что слышит музыку. Волны били по лицу, а холодные руки Френики, руки палача, не отпускали ее плеч. Френки держал женщину, которая рвалась на палубу. Она судорожно высматривала ребенка. Она звала его. Но шлюпка спешила убраться подальше.
Музыка била кому-то кровью в нос. Но смычок ложился на мокрые струны. Виолончель страдала безумием. Музыкант бил струны, хотя сам не мог удержатся на месте. Его кидало, волны не давали рушить тишины. Люди уходили, но музыкант в одном ботинке оставался в трансе. Он бил тишину так, чтобы она не могла встать. Его смычок врался в волны. Но холодная хватка.
– Почему вы не бежите.– Резануло в кромешной тишине. Рев волн, удары ветра, а в звенящей тишине: «Все бегут».
Мальчик из последних сил удерживался за кокой-то выступ.
Музыкант смотрел легко и спокойно. В его душе еще звучала его музыка. И больше незачем было жить. Невинный маленький мальчик корчился под ударами волн. Все уже давно уплыли, а корабль шел ко дну. Он обнимал инструмент, как обнимают женщину. Слеза упрямо скользила по щеке. И брызги волне не маскировали ее бег.
Он отрешенно смотрел на воду поглотившую нос судна.
– Я хотел быть погребен в земле.
– Титаник снова тонет…
– Это не Титаник. И хватить искать оправданий.
– А разве они когда-либо бывают. Что может оправдать смерти. Они думали, что развлекаются. А на утро…
– А на утро в океане всплывут сотни трупов. И чайки грозовой тучей сядут на воду.
– Закрыть глаза, зажмуриться. И комок в горле никому не нужен.
– Только слова. Еще никому не помогало просто зажмурить глаза. Это их вина. Это их судьба. Это их жизнь.
– Это моя вина, и это моя судьба, и это моя жизнь!!!
– Жизнь? Ты видел эту волну? Судьба? Да! Вина?... Но жизнь! Нет, этой жизни. Хватит обманывать себя! Жизнь? Видишь шлюпки? Вот жизнь. Это их жизнь. Видишь музыку. Она бьет в висках. Это твоя жизнь.
– Нет я не слышу музыки. Ее больше нет. И не было. В океане смолкают смычки. В соленой воде не поют струны.
Опустить голову. Приковать душу к пяткам. И лед в груди. Вода уже давно скрыла палубу.