6. Ключи от зоопарка

«Боже, как давно это было,
Помнит только мутной реки вода»

Константин Никольский «Один взгляд назад»



Зайдя домой, Пётр бросил на зеркало вчера ещё прихваченную для доработки папку, и начал уже было стягивать туфли, как заметил лежащие около папки чужие ключи.

– Да, да, да, – протянул он, – как же я мог забыть? – и, схватив этих маленьких бычков, с одним на всех кольцом в носах, отправился к соседке.

Надя открыла так быстро, что Пётр успел ещё услышать птичью трель звонка, вырвавшуюся на него сквозняком. Мальчик, деловито натягивавший ботинки, сидя на тумбочке, с любопытством начал разглядывать визитёра, забыв о своём занятии.

– Добрый день, Пётр, – весело поприветствовала Надя, и тут же окатила его неожиданным вопросом, – прогуляться не хотите? Мы тут, понаблюдав погоду, решили пойти пройтись по зоопарку, сегодня солнышко должно многих зверей выманить из домиков. Да и не известно, когда ещё удастся туда выбраться. А солнышко — давно ведь оно уже не было таким тёплым. Пойдёмте с нами? Мы вас приглашаем.

– Откровенно говоря, у меня с детства остались не очень приятные воспоминания о зоопарках, так же, как и о цирках. Я, видите ли, в провинциальных городках рос, и к нам приезжали только гастролеры, как правило, не очень. Ну а... – он уже было собрался продолжать рассказывать обо всех недостатках зоопарков и цирков, как заметил, что мальчишка, так ни на волос и не продвинувшийся в своём занятии, пристально внимает каждому его слову. – Ну а в московском я и не бывал ни разу. С удовольствием составлю вам компанию. Ах да, и ключи ваши, вот, спасибо вам огромное что приютили!

– Пустяки, – отмахнулась она, небрежно бросив связку на телефонную тумбочку. Затем развернувшись и вздернув вверх левую бровь, атаковала сына – и что же мы сидим, молодой человек?

– Оклемался? – кивнул Пётр в сторону мальца.

– Да, спасибо, скарлатина у него, была. А при этом деле, как только начали пить антибиотики, и спала температура — можно даже в садик идти. В общем, как говорится, практически здоров.

Минут через сорок, они уже стояли перед кассой, Пётр, конечно же, пропустил соседку с подпрыгивающим от нетерпения мальчишкой вперёд. Надя купила три билета, и повернулась к провожатому: Пойдемте! Раз уж мы вас сюда вытащили — угощаем, – улыбнулась она.

Это было на удивление новым ощущением для Петра, может быть и не новым, но вспомнить, когда за него последний раз кто-то платил, Петру было трудно. Обычно всё происходило наоборот — как только нужно было расплачиваться, дамы смотрели на него нескрывающе-вопросительными взглядами, а мужчины — со сдержанной надеждой, которую он всегда оправдывал, извлекая свою специальную кожаную книжечку из внутреннего кармана, где её так удобно было хранить. Трудно было даже понять, приятно это, когда за тебя платят или нет, но в любом случае, для Петра это было необычно.

Звери и вправду оказались совсем другими, заставляя Петра время от времени улыбаться. Они прыгали по веткам, ныряли под воду, забавно бодались друг с другом. Больше всех Петру понравился белый медведь, который, то поднимая в отчаянии невидимые брови, то вновь насупливая их, снова и снова принимался грызть увесистый кусок льда, в который была вморожена рыбёшка.

Пожалев о своей непредусмотрительности, Пётр протянул руку к карману и извлек, как ему показалось, противно дребезжащий телефон. Он уже было начал давить кнопку, которую нужно было подержать некоторое время, чтобы телефон окончательно умолк, но, увидев на дисплее имя своего институтского приятеля, чему немало удивился, принял звонок.

– Привет, – услышал он как всегда спокойный и уверенный голос Кости Фацмана.

– Здоров, мужик! – Расплылся Пётр в улыбке, – как дела?

– Хреново дела, брат, у Вовки батя умер.

Улыбка, не оставляя и следа недавней беззаботности, с поспешностью сползла с лица Петра.

– Когда едешь? – поинтересовался Пётр.

– Сегодня у них ещё родственники и всё такое, похороны в понедельник, я буду у него завтра, с самого утра — часикам к девяти, лады, Мензурка?

– Сегодня умер?

– Нет, насколько мне известно, вчера ночью. Я Вовке случайно позвонил, хотел с ним насчет тамошних цен на недвижимость потолковать, да попал вот, пальцем в небо.

– А почему похороны в понедельник, разве не на третий день хоронят?

– По воскресениям не хоронят, балда!

 – А, ну, лады. Тогда до завтра. Я подъеду в любом случае. Давай, Бонифаций, до завтра.

После этого разговора, будить положительные эмоции было трудно. Решив не портить своей кислой миной удовольствие ни Надежде, ни её сыну, Пётр попрощался, сославшись на неотложное дело, извинился, что не до конца смог насладиться подаренным ему новым впечатлением и отправился восвояси.

***

Прибыв на следующее утро без пяти девять и помня о пунктуальности Константина, в устах которого "часиков в девять" означало ни что иное, как девять часов ноль-ноль минут, ну или одну-две минуты до того, Пётр решил подождать товарища. Вылезать из машины не хотелось. После поездки на юг к родителям, было неприятно снова оказаться в зябкой Москве, а тут, в Новгороде, ещё на добрых триста километров севернее, было наверняка ещё холоднее. Быстрый взгляд на показания внешнего термометра подтвердил опасения: яркое утреннее солнце смогло вытолкнуть отметку слегка выше минус десяти. Как только Пётр, покинув машину, прикурил сигарету, на подъезде к дому появилась машина – это была явно машина Константина.

Костя был человеком напоказ. У него могло что-то не получаться, что-то не вязаться в жизни, и даже если внутренне он находился в глубочайшей хандре и глотал антидепрессанты, то внешне — это был всегда гладко выбритый, улыбчивый мужчина, и, соответственно, автомобиль Константина был самым представительным, самым чистым и конечно же в безупречном техническом состоянии. Возможно, за такое внешнее постоянство его и любили представительства иностранных компаний, которых он сменил уже штуки три. Константин мог изменить кому угодно, но только не себе.

Подчеркнуто медленно он подъехал и припарковался. Выйдя из автомобиля, поежившийся Костя молча протянул Петру руку, пожал её и кивнул головой в сторону входа. Повинуясь, Пётр отправился вслед за ним.

Позвонив в дверь, оба ожидали, что откроет Вовка, но вместо него в дверях появилась его мать. Обычно без зазрения совести пользовавшаяся косметикой, в чёрном платке и без макияжа тетя Маша выглядела лет на семьдесят, хотя ей не было и пятидесяти пяти.

– Наши соболезнования, тёть Маш, тихо проговорил Костя, обнимая её.

– Крепитесь, Мария Николаевна. – Добавил Пётр.

– Ой, а у нас горе... – начала было причитать она, постепенно переходя на плачущий отчаянный крик. Она наверняка знала, что ребята уже в курсе дела, но как по-другому встречать гостей покойника она не знала. Будь её воля, она бы успокаивала всех и говорила бы, что теперь ему лучше, и не мучается он больше как в последние месяцы, но она просто боялась. Сказать такое, да ещё и до похорон мужа — так и не оберешься потом шёпота родственников и знакомых о том, как она радовалась, когда мужа в могилу свела.

Когда заходишь в дом, в котором лежит тело мертвого человека, нужно в первую очередь пройти к нему, что Константин с Петром и сделали. Володя сидел на одной из табуреток, расставленных вдоль гроба, и смотрел в пол. Увидев прибывших, он поблагодарил их взглядом и поприветствовал легким кивком. Покойника всегда тяжело узнать, наверное, поэтому рядом с гробом всегда ставят его фото с темной лентой для тех, кто приехал к дальнему родственнику и несколько теряется. Вообще, большинство посетителей таких мероприятий думают в основном о том, чтобы не опростоволоситься при людях, и не дай бог не сделать что-нибудь не так.

Минут через пятнадцать, договорившись знаками, друзья-товарищи стояли в подъезде, коптя потолок.

– Ну, ты как? – Поинтересовался Пётр.

– Как, как, хреново, конечно, но да я рад, что ему больше мучиться не пришлось. Рассказать вам всю историю последнего года — и вы рады были бы.

– Что так плохо? – решил поддержать разговор Константин.

– Да, совсем, – кивнул Володя, – в последние месяцы хотелось, чтоб побыстрее уже отмаялся. А эти непонятно откуда взявшиеся бабки сидят и воют, «Ох на кого покинул, ох пожил бы ещё годков десять – двадцать». Так и хочется к ним подойти и спросить: «А вы его когда последний раз видели? А вы вообще знаете, каково ему было в последний год?». Ну да не буду же я дебош устраивать с телом-то в доме. – Было заметно, что Володя нервничает, то и дело промазывая фильтром мимо уголка рта.

– Это фольклор, – спокойно ответил Костя — обряд погребения и все штучки от момента смерти и пока не закопают — это часть культуры.

– Пусть они свой фольклор во дворцах культуры разводят. Эти непонятные вещи у гроба отца мне не нравятся. Видели бы вы, что тут первые бабки устроили: одна монетку в карман совала, а другая кинулась вытаскивать; потом чуть волосы друг другу не повыдергивали — одной надо было поставить у изголовья лампаду, а другой — стакан воды. Насилу успокоили. И вообще, все эти, как ты говоришь, штучки — это гремучая смесь какая-то. Православный крест в руке и языческий вынос обязательно ногами вперёд, православное омывание и языческое завешивание зеркал, православное отпевание, а следом сразу пролетарские поминки. Странно это всё. Да и каждая бабка со своей лептой влезть хочет. Неприятно.

На какое-то время в воздухе повисло молчание.

– Вы как на долго? – осведомился хозяин.

– Я после похорон сразу смоюсь, – ответил Константин, мне на следующей неделе отчет квартальный сдавать, надо ехать.

– Я, если хочешь, могу на пару дней остаться — на работе без меня не пропадут — невелика потеря, – махнул рукой Пётр.

– Ну, поглядим, что с тобой делать, – хлопнул его по плечу Володя, явно обрадовавшись компании. – Спасибо, парни! Хорошо, что приехали, а то бы я среди всех этих бабок погиб.

***

Спать Петра и Костю определили в Володину комнату, сам хозяин лёг там же на расстеленное на полу пуховое одеяло. В зале у гроба остались две бабки, которые сославшись на бессонницу, отказались уходить. Уставший от забот Владимир немного поворочался и уснул, успев похихикать с Пётром над храпом такого безупречного, но не выспавшегося Константина.

Петру же сон никак не шёл. Он слушал как тикали старомодные часы в прихожей, которые каждый час оглашали квартиру таким боем, что первый раз он показался Петру сигналом тревоги. Во дворе время от времени ревели и шипели коты, стремясь, судя по звукам, расцарапать друг другу морды. Часа через полтора Пётр услышал, как бессонница покинула бабок, а они, в свою очередь, квартиру. Снова и снова голову посещали то одни, то другие мысли, которые Пётр решил, в конце концов, разделить со звездами и сигаретой. Наспех, но всё же тихо, одевшись, он на цыпочках двинулся в путь и уже на подходе к залу заслышал какую-то возню. Пётр остановился. Суеверный страх выпустил стадо мурашек на просторы петровой спины и притаился, отвечая на каждый шаг своего носителя очередной порцией насекомых. Когда Пётр, наконец, добрался до косяка двери и, набравшись смелости, заглянул в залу, страх, осознав свое поражение, отступил, освободив место борющимся удивлению и гневу. В танцующем свете лампады бабка (до этого, похоже, ушла только одна), копошилась в ногах покойника.

– Бабусь, что это вы там делаете? – поинтересовался Пётр, заставив бабку подпрыгнуть от неожиданности.

– Ой, милок, я тут эта, поправляла – ответила та, поспешно пряча одну руку за спиной.

– А прячем что?

– Ничё не тимничаю, соколик, ничего нету у меня.

– Бабуся, что у вас там? Давайте не будем ругаться, просто отдайте и забудем о случившемся, хорошо?

– Та что ж ты барабошишь, холера, – негодовала бабка, – неча я слябала что?

Беспокойное лицо её, ясно говорило, что она застигнута врасплох, причем при каком-то действе, которое вряд ли можно будет назвать самаритянским. Без злого умысла Пётр сделал шаг навстречу. Бабка же, явно испугавшись применения силы, отпрянула, сдавила губы и прищурила глаза. Неожиданно она, словно угрожая, принялась шептать себе под нос какие-то неразборчивые слова, заиграв ожившими у рта морщинками. Слова её становились всё громче, но оставались какими-то неразборчивыми, когда она, наконец, с несвойственной пожилым людям быстротой выбросила из-за спины руку, совершенно отчетливо выпалив «...ляжконогим колтыхать!».

Пока ошарашенный Пётр пытался освободиться от повисшей на ухе красной шерстяной нити, бабка ловким обходным маневром пробралась в прихожую и юркнула за дверь.

Гнев победил. В несколько прыжков, уже на лестнице догнав бабку, Пётр схватил её за рукав и громким, срывающимся на голос шепотом закричал:

– Это что такое было бабка, а?

– Сгинь, шишара окаянный! – принялась было кричать она, но Пётр ловко прикрыл ей рот рукой и прошипел,

– Тихо, бабка, тихо, не шуми! Уходи подобру-поздорову, ничего я тебе не сделаю. Ты только молчи!

Щурясь торжествующей беззубой улыбкой, бабка кивнула, освобождая себя тем самым из плена Петра, развернулась и засеменила по лестнице восвояси.

Увидев, как она на повороте глянула мимо него вверх, Пётр обернулся и увидел заспанное лицо Володьки.

– Петруха, ты что? – удивленно спросил тот, прищуром вглядываясь в темноту.

– Да, вышел покурить, да на кота наткнулся, а та шум подняла.

– Кто «шум подняла», кот? – удивился Володька.

– Ты как тот прокурор, блин, откуда мне знать, может и кошка!

– А... а ты что не спишь-то?

– Да не идет что-то сон, хоть ты тресни!

– Давай, ложись, ты мне завтра очень нужен, Петро, завтра у нас с тобой день сумасшедший.

Через несколько дымных минут Пётр вновь вошёл в залу, держа в одной из вспотевших ладоней скомканную нить. Затолкав её под ткань, которой было укрыто тело, он поправил последнюю и на трясущихся от озноба ногах отправился в Володину комнату.