На пороге из цикла рассказы одноухого

Одноухий лежал на вершине сопки и с тоской наблюдал за бредущими по лайде людьми. Их было двое. Первый, по-видимому, более выносливый все время уходил вперед и только иногда останавливался, чтобы дождаться товарища. А как только тот настигал его, начинал кричать и размахивать руками, на что спутник никак не реагировал — он совершен-но обессилел. Его состояние Одноухий чувствовал нюхом и каждой ниточкой нервов. Когда он падал, волк по собачьи свешивал набок язык, от радости, но человек поднимался и прихо-дилось лежать в ожидании, пока он не свалится окончательно. В том, что это должно про-изойти, Одноухий не сомневался. Раньше, ему не нужно было дожидаться смерти людей, он разрывал их на куски живыми. Теперь клыки источились, а в теле не осталось силы необхо-димой для прыжка...

Семен остановился чтобы перевести дух и позволить Артему догнать его. Тот еле двигался. Возможно от усталости, а быть может, из-за недостатка характера.
Приятели возвращались с охоты. Далеко за урманом брошен на откуп природе “за-дохнувшийся” “Буран”, на нартах оставлены три оленьи туши. Мужики взяли с собой лишь сколько могли унести. Артем свою долю давно бросил, а Семен упрямо тащил добычу.
После короткой оттепели, мороз навалился с новой силой. Столбик термометра, при-шитого к рюкзаку Семена, за четыре дня ни разу не поднялся выше -35 С.
Семен смотрел на приближающегося товарища и думы, одна горше, злее другой, вер-телись в его голове. Он проклинал день и час, когда позволил Артему уговорить себя и взял его с собой. “Теперь придется подыхать здесь”.
В городе, в свои сорок лет, Семен, вот уже двадцать годов, считался начинающим, но подающим большие надежды поэтом и жил с уверенностью — “впереди Слава”. Уже лежала на письменном столе, запечатанная в большом конверте, подготовленная к изданию руко-пись первой книги. Все, к чему стремился многие годы, уже светилось на горизонте. И надо ж, именно теперь старания “псу под хвост”. Не год назад, пока будущее было совершенно неясным, не годом вперед, когда его звезда уже запылает на небосклоне Вечности, а сейчас — на середине пути...
— Ну, ты долго будешь дурака валять?! — шепелявя промороженными губами, за-орал он на подошедшего Артема. — Мужик ты, или нет. Поднатужься!..
— Семка, давай передохнем. У меня что-то с ногами...
— Передохнём?! Болван, передохнем если остановимся!
—... Я сперва их не чувствовал вовсе, а теперь боль адская...
— Короче, если хочешь — подыхай один, а мне есть что терять. Понял?
— Но мне тоже... У меня жена, дети... Я тоже хочу выбраться отсюда.
Упоминание о родных смягчило Семена или, если угодно, отрезвило. Он не был зна-ком с близкими этого человека, более того: он и с Артемом познакомился случайно на вече-ринке у общих приятелей, но подошел к нему, взял за плечи, встряхнул слегка и попросил:
— Темка, ну потерпи немного. Там, — он указал на виднеющуюся вдали черную по-лосу леса, — избушка. Дойдем и задержимся на пару дней. Силы восстановим...
— Я не дойду.
— Дойдешь. Должен дойти.
Впереди, в том месте, где Южный Ергалах впадает в Дудинку, действительно когда-то стояла избушка. Семену однажды пришлось заночевать в ней. Построенная неизвестно кем и когда, она качалась от ветра. Только густо растущие вокруг избы лиственницы, принимая на себя натиски вьюг, не давали строению развалиться. Но в ней был один плюс — добротно сваренная из толстого металла печка. Все недостатки меркли перед этим достоинством.
И все-таки Артем не дошел. Его пришлось, километров восемь, тащить на сооружен-ной из лыж волокуше. Он вернулся в себя, когда до избы оставалось что-то около двухсот метров. Семен уже предвкушал удовольствие, которое они испытают от крепкого чая и трес-ка поленьев в печи...
Пепелище, обнаруженное мужиками на месте избы, повергло в ужас и одного и дру-гого. Семен выматерился. Артем же, просто впал в обморок. Правда, на этот раз ненадолго. Когда очнулся, напарник только что оживил костер под набитым доверху снегом котелком.
— Пододвигайся сюда, поближе к огню, — сказал он видя, что приятель открыл глаза.
Артем кое-как подполз и едва не опрокинул котелок.
— Ты что, совсем сбрендил?
— Ноги... Я их опять не чувствую.
— Давай посмотрю.
Семен расстегнул ремешки его унтов, стащил обувку вместе с заиндевевшими носка-ми, (Артем взвыл от боли) и обмер, увидев, иссини черные ступни товарища. Белыми оста-лись только пятки. На подъеме стопы, лопнула кожа.
— Еханый бабай! — воскликнул он.
— Что, “умерли” ноги?
— По самые колени.
Артем закрыл лицо варежкой и тихо заплакал, а Семен не стал его успокаивать. Было от чего плакать. Он достал из своего рюкзака свежие, вязанные из собачьего пуха, носки (точно такие были в эту минуту на нем), надел их на бесчувственные ноги Артема, обул его и, покормив костер, пошел рубить лапник. Казалось он смирился со смертеподобной необхо-димостью заночевать под открытым небом, на сорокоградусном морозе... Артем уже не хо-док. Семен слышал, как он стонет там у костра. Наверное от тепла, кровь снова вернулась к обмороженным конечностям.
“Вот угораздило. Что с ним теперь делать? До Кайеркана почти сто километров, до Дудинки примерно столько же. В “Разрезе”* врядли кто будет — выходные, да и шагать во-семьдесят “км”... Мне самому бы дойти, а с ним и подавно… Не дотащу.”
Теперь в его душе не было злобы. И то спокойствие, с которым этот человек общался с... со своей совестью не давало Артему ни малейшего шанса:
“...Я не имею права погибнуть. Было бы глупо упасть на пороге Вечности, не пересту-пив его. Понятно, что все мы люди, все под небом ходим, но каждому вымерен свой срок. Я не звал его с собой — сам напросился... Это — мое время, оно обозначено глобальной зада-чей, возложенной на меня богом... Да и человечеством тоже. А для чего Он рожден?..”
—“Что с тобой, Семка, что ты несешь?! — набатным звоном раздался над Семеном незнакомый голос. — Тот ли ты мужик, о надежности которого ходят легенды? Ведь недавно ты утверждал, что нет ценности на земле превыше человека, а теперь?..”
Семен не услышал.
—“...Что в Нем такого, ради чего Мне стоит погибнуть? Обыкновенный человечишко. Таких миллионы. Их назначение — воспроизводство потомства и только... У мужика трое детей. Задача выполнена, стало быть — дальнейшее его существование бессмысленно. Тогда как мое — наполнено смыслом доверху. Нет! Я не бесчувственен. Не шкурник. Не трус. Я — не безрассуден. Умереть ради друга?.. Согласен! Только, я едва знаю этого человека, какой он мне друг?.. Умереть не оставив следа, из-за бог знает кого? Дудки! Но его гибель не будет бесплодной. Когда-нибудь он станет героем романа, написанного мной, а, быть может и по-эмы... Тем самым навсегда останется в истории. Мог ли этот… обыкновенный работяга… с “Медного”, кажется, мечтать об этом?!..
Артем метался в бреду, костер умирал, а в небе полыхало северное сияние. Семен бы-стро собрал в рюкзак остатки продуктов, впихнул туда же зачехленное ружье напарника, сунул валенки в ремни широких, снизу отделанных летним камусом лыж и направился до-мой. Никто не видел его поступка, никто не расскажет о нем людям. Разве что одноухий волк спрятавшийся за сугробом...


По возвращении в город, Семен легко отделался от докучливой милиции, показав ме-сто, где оставил напарника. Прибывшая туда опер группа обнаружила лишь обглоданные кости. Одноухий, а следом песцы, постарались на славу. С женой Артема, вскоре, даже завя-зался недолгий роман. Он оставил женщину после того, как, однажды, обратил внимание на глаза ее старшего сына. Тому было годков десять, а внешнее сходство с отцом оказалось по-разительным. Но более всего, поэта “убили” найденные, случайно, дневники Артема. Семен и представить себе не мог — какая глыба интеллекта скрывалась в преданном им человеке. Конечно, многое в мыслях Артема перекликалось с философией Розанова, (взглядами на ре-лигию, на земное назначение человека), но в большинстве своем, это были идеи оригиналь-ные, вне всякого сомнения заслуживающие права Вечности. Семен подумал, в ту минуту, что никогда не интересовался — каким образом Артем оказался вхожим в его круг общения. Он сжег тетради. Не мог объяснить зачем, но только после этого обрел, хоть какое-то, равно-весие духа.
С тех пор прошло еще несколько лет. Восхождение к Славе пока не завершено. Не хватало пары шагов.
Как-то пригласил Семен к себе на квартиру друзей. Было весело. Пили водку, много говорили о поэзии, философствовали на разные темы. Юная поэтессочка декламировала Пьера де Ронсара в подлиннике...

  * “...Пилигримам всех времен
Восхвалять творца Вселенной...”
 
Хотя кроме нее французского никто не знал, слушали затаив дыхание. Для великого творения не существует языковых преград. А когда гости запели хором под гитару, хозяин запрокинув голову мечтал о том, как французы, (собравшись за бутылочкой “Шато”), станут с упоением читать его строки, и для них тоже не важно будет на каком языке слова.
После полуночи кто-то из гостей предложил тост, но на столе закончилась выпивка и Семен отправился в ближайший ларек...
Молоденькая, изрядно «поддатая» продавщица, без энтузиазма подала ему два “пузы-ря” “Столичной” и захлопнула оконце. Кажется, даже сдачу не дала. Семен сунул бутылки в карманы и, по гололеду, засеменил в направлении своего дома.
Внезапно, какая-то непонятная сила заставила оглянуться. Два светящихся глаза в упор смотрели на него из подворотни. Легкая тень метнулась и исчезла. Семен потряс голо-вой. Он готов дать ее на отсечение, доказывая, что это был настоящий Полярный волк. Да к тому же одноухий. Постояв, некоторое время вглядываясь в темень, человек пошел было своей дорогой, но забытый грех вонзился пикой под левую лопатку, волчьими клыками сда-вил горло. Семен упал на колени, силясь, одной рукой, превозмогая судороги, достать до ужаленного места, другой же — оторвать от шеи невидимую пасть. Он норовил кричать, но хрипа его никто не слышал. “Вот оно — Возмездие!” — подумал поэт, а боль, как пришла — неожиданно, так и ушла. Семен поднялся на ноги и, еле волоча их от усталости, двинулся домой.
— Ни хрена, — прошептал он, — еще поживем...
У самого подъезда к нему подошло несколько подростков.
— Дядя, поделись “беленькой” — нарочито вежливо попросил один.
— Мальчики, шли бы вы... Подобру-поздорову, — не поднимая глаз от скользких ступенек, ответил “дядя”.
— Поняли, пацаны, какой жадный человек?
— Не думает о себе.
— Ведь жадность — это тяжкий грех, дядя, бог тебя накажет.
— Ребятишки отстаньте, а то хуже будет...
Удар в пах, заставил Семена снова пасть на колени. В следующее мгновение два, а за тем еще пара остро отточенных ножей, беспорядочно стали кромсать его тело... Кто-то выхватил из кармана бутылку... Захлебываясь кровавой пеной, Семен поднял голову и увидел улыбающегося парнишку с занесенной финкой в хрупкой, еще не мужской руке. Лицом, он как две капли воды походил на Артема…
Одноухий, рысцой возвращался к себе в тундру. Скоро его звезда растворится в по-лярных сполохах и ему нужен кто-нибудь, чтоб рассказать увиденное в недолгой волчьей жизни...