Третий сон

Третий сон

1.

Первый сон мне приснился при Брежневе. Эпоха перезревшего социализма, Союз Советских и Социалистических, братская дружба нерушимых народов, и ещё Бог знает какая дребедень из завершающих лет совместного строительства, так и не построенного будущего. Время старческого маразма и тихого застоя, о котором так приятно ностальгировать, тягостно очнувшись в сегодняшнем дне.

…Средняя Азия. Воздух колеблется и искривляет пространство. Узкая пыльная дорога. Слева и справа – слепленные из глины и кизяка приземистые постройки, прячущиеся за невысокими глинобитными стенами. Толпа, уплотняясь и озлобляясь, двигается, угрожающе размахивая кулаками, мотыгами, палками и камнями. Я – азиат. Мы идём бить русских. Но я не хочу бить русских. Там, впереди, куда нас стремительно несёт цементирующая, лишающая воли и рассудка, ненависть, – мои друзья. Сзади и со всех сторон мои сородичи. Я не хочу идти, но захватившая и сдавившая тисками стихия, неотвратимо несёт меня к непоправимому. Я в первом ряду дышащей ненавистью толпы. И я бессилен что-либо сделать. И я беспомощен уклониться. Я не могу остановить озверевших соплеменников. Я не в состоянии спасти русских. И если я попытаюсь сделать это, я буду разорван обезумевшей толпой вместе с ними. Я ощущаю неизбежность и неотвратимость…

И мы останавливаемся у железной двери…

Я никому и никогда не рассказывал об этом сне. Он показался мне ещё более нелепым и странным из всего того, что мне порою снится. Но я вспомнил его году в 86, когда Москва сместила казахстанского лидера Кунаева и назначила на его место Колбина. В Алма-Ате начались волнения молодёжи. Студентов разогнали, о жертвах, кажется, сообщений не было. Но, сопоставляя сон и то, что потом стало твориться на окраинах Империи, мне было не по себе…

2.

Величайшая держава неумолимо разваливалась. Дружба народов обращалась во взаимную ненависть. Местные стычки переходили в затяжные кровавые войны. Но в России пока всё было спокойно. По крайней мере, так казалось. Мы тешили себя иллюзией – пронесёт…
В это время я увидел второй сон.

…Война. Я командир десантной роты. Идёт бой за большой город. Большой русский город. Это мой город. Я в нём родился и вырос. Я знаю здесь каждую улочку, каждый дом и подворотню. Здесь остались мои друзья детства, мои знакомые, моя первая любовь…
Она всё ещё живёт в соседнем доме…

Мы скрытно, перебежками, двигаемся по пустым улицам. Где-то грохочут взрывы, раздаются автоматные очереди. Но это вдали…
Перед моими десантниками поставлена задача выдвинуться окраиной к вокзалу. Мой дом в стороне. Но я решаюсь. Я беру двух бойцов для прикрытия и направляюсь к дому…
Остаётся пара кварталов. Здесь особенно опасно.
Я оставляю ребят в укрытии и дальше бегу один…

Она дома…
– Собирайся! Скорей! Мы уходим!..
Она не задаёт вопросов, она понимает меня с полуслова. Что-то судорожно запихивается в сумочку. Я, с автоматом в сторону улицы, пригнулся у окна.
– Я готова…

Я беру её за руку, и мы покидаем дом. Прижимаясь к домам, мы бежим к своим. Вдруг впереди возникают вооружённые люди. Мы резко бросаемся в сторону, пересекаем двор, перепрыгиваем через забор и скатываемся в овраг…

Спинами мы вжимаемся в свежую красную землю. Надо переждать…
На склоне появляются фигуры с автоматами. Их стволы направлены на нас. Автоматчики смотрят в нашу сторону молча, без выражения. Кажется, что ещё мгновение и разорвутся капсюли патронов, расстояние между пулями и нами сократится, и нас не будет…
Время как будто остановилось. Ничего не происходит. Молчание тягучее, как дурной сон, сжимается в чёрную точку. И точки стволов, смотрящие в нас, черны и безжизненны, как зрачки их хозяев…
Я узнаю одного из них. Мы учились в одной школе. Наши взгляды встречаются. И он узнаёт меня…

– Зачем ты здэсь?..
– Так надо…

Мы продолжаем смотреть в глаза друг другу.
Стволы упёрлись в наши груди…
Он поднимает руку…
И они медленно удаляются от нас…

Мы говорили на русском языке…

Я не стал рассказывать ничего. Война в России? Что за бред! Но вскоре государственные танки вошли в Чечню и сгорели, как консервные банки, брошенные для отжига в походный костёр… Вспыхнули затяжные бои за отдельные населённые пункты. Развязалась война, бездарная и безнадёжная, где геройства было не меньше, чем тупости, трусости, подлости, предательства и государственной измены. Война, приведшая Россию к национальному позору и унижению. За Государство стало нестерпимо стыдно и больно.

3.

Меж тем всё это быстро забылось, как плохой сон, от которого необходимо скорее избавиться, поморгав веками, встряхнув головой, приняв холодный душ и выпив горячего кофе, суетливо торопясь поутру в сутолоку повседневных дел.

Глухое недовольство и ропот сотрясали Россию то там, то здесь. Но Москва была слепа и глуха, безмятежно пребывая в наркотическом дурмане размашистых карнавалов и безумных презентаций какой-то невсамделишной, но давно мечтаемой роскоши, в придуманной кем-то вычурной жизни в огороженном бетонными стенами хрупком стеклянном замке…
Когда веселье в разгаре, никто не замечает, из чего построен дом…

В это время я очнулся в видении. И реалии сна были более реальны, чем протекающая наяву действительность…

…Я иду по улочкам старой Москвы где-то в районе Чистых Прудов. Рядом со мною мой давнишний друг Сашка. Он проездом в столице. Что-то задержало его здесь. Наверное, поезда из Москвы никуда не идут…
Мы выходим из переулка и натыкаемся на колонну людей. Они готовятся к движению. В руках у них нет ни флагов, ни транспарантов. Они молчат, но какая-то сила, уверенность и убеждённость исходит от них.

– Откуда, ребята? – спрашивает Сашка.
– Из Хабаровска…
– А мы из Иванова…
– Рязанские мы, – доносится до нас.
– А вятские есть? – допытывается мой спутник.
– Они с нижегородскими на соседней улице…

Мы спешим к своим землякам. Там идёт митинг. Оратор стоит на каменном возвышении и говорит что-то, говорит твёрдо и весело.
– Смотри-ка, – толкает меня в бок Сашка, – наконец-то и наших проняло!..
Люди аплодируют, кричат «ура!»… Общий азарт захватывает и меня. Я влезаю на парапет и тоже ору что-то ободряющее и призывное. Мне рукоплещут. В возбуждённом состоянии мы уходим дальше…

…Где-то в Камергерском я теряю друга из вида. Тверская запружена людьми. Я продираюсь сквозь плотную толпу. Все внимательно слушают сообщение радио. Динамик прямо над головами. До меня долетают обрывки фраз: «…ный режим… состояние отечественной экономики… вынуждены предпринять… крах и банкротство… назначены… Зоркальцев и… приступить к выполнению… продолжают занимать… граждан к спокойствию…»

Я улавливаю суть происходящего. Жизнь страны парализована. Руководство бездействует. Началось мирное восстание. В Москву прибыли сотни тысяч людей со всей России, требующих смещения Президента. Сформировано параллельное правительство. Прежнее руководство остаётся в Кремле. Митингующие направляются на Красную площадь, чтобы потребовать отрешения от власти главы государства и отъезда его из страны…

Толпа расступается. Со стороны Пушкинской прибывают машины с военными. Солдаты в парадной форме с аксельбантами, но без оружия и со знамёнами. Командиры отдают короткие распоряжения, солдаты строятся в колонну. На чьей они стороне?..

Я оказываюсь рядом с двумя старшими офицерами. Они курят сигареты и негромко переговариваются.
– Как состояние, полковник?
– Бодрое!
– А в полку?
– В порядке. Орлов закрасили. На всех танках белые полосы…

Раздаётся команда «вольно». Толпа сливается с военными. Начинается общее движение на Манеж и Красную площадь. У меня странное состояние раздвоенности. С одной стороны, я понимаю и сочувствую людям. И я был искренен, когда произносил речь где-то на Чистопрудном. Но, с другой стороны, происходит переворот. Государственный переворот! Идёт свержение власти законно избранного главы государства. Пусть плохого и никчёмного, но законного! Сегодня всё так дружно и весело, а что же будет завтра? Вот и армия изменила присяге. И как быть мне, убеждённому державнику, правда, ничего не имеющего от своей державы, когда между Народом и его Государством развёрзлась пропасть?… Куда мне податься? Сердцем я с восставшим народом. Рассудком я с разваливающимся государством.

Я мучительно размышляю и чувствую себя провисшим над пропастью ветхим мостиком…

…Напротив Телеграфа – здание бывшего Моссовета. На боковом крыльце пусто. Человеческая масса продолжает течь мимо. Я подымаюсь по ступенькам, толкаю дверь и оказываюсь в здании. В комнате сумрачно. У противоположной стены я замечаю тени двух человек. Вглядываюсь и узнаю одного из них. Это Лужков. Он в чёрном картузе и потёртом дерматиновом плаще синеватого цвета. Рядом с ним высокий охранник, тоже в плаще, только сером. Лужков тихо всхлипывает:
– Вот так… Все меня бросили, оставили, разбежались… А бывало, в ногах у меня ползали… Вот она, человеческая благодарность… Эх, люди, люди…

Из боковой двери появляется немолодая секретарша в очках:
– Удалось, пронесла всё в целости…
Она ставит на пол корзину. Под холщовой салфеткой печёные пирожки, другая снедь и пара короткоствольных автоматов.
– Ну, это-то зачем, а? – удивляется Лужков. – Уберите же их бога ради! Да неужто вы думаете?.. Что же это такое!..

Охранник молча отстраняет его от корзины, берёт один из автоматов и деловито прячет под полою плаща. Лужков отходит к окну и печально и безнадёжно смотрит на движущийся мимо человеческий поток…

Странное дело. В реальной жизни я испытываю к этому большому чиновнику и не очень интеллектуальному человеку глубокую и основательную неприязнь. Закон перед ним всегда был бессилен. Он Сам в Первопрестольной стал Законом. Я один из немногих в Москве, кто всегда последовательно и осознано голосовал против этого «человека в кепке». У меня есть безусловные основания ненавидеть его…

Но… мне его жалко.

– Вам нужно уйти отсюда. В любую минуту сюда зайдут, и тогда…
– Да куда же мне сейчас идти? Кругом вон что делается, узнают… И прятаться противно… Эх, дожили…
– Тогда, может, ко мне? Там укрыться на первое время. Два квартала, тут рядом, впрочем, вы же знаете…
– Да, да, я знаю…

В голосе этого некогда могущественного владыки звучат нотки стыда, унижения и как бы извинения… Но сейчас это не имеет значения. Надо просто вывести его в безопасное место. Вокруг немало разных неуравновешенных личностей… Мне это знакомо по опыту последнего путча. Я прячу второй автомат за спиной – не бросать же его тут – а стрелять-то я всё равно не буду…

– Нам только Тверскую пересечь, а там рукой подать…
Лужков натягивает на уши картуз, поднимает ворот старого дерматинового плаща и прячет лицо в отворотах. Идти опасно, но надо рискнуть…

И мы выходим в люди…

4.

Проснулся я поздно. Летнее солнце отражалось в пыльных стёклах книжных полок. Чёрный кот растянулся на красном ковре и утробно мурлыкал. Я вышел на балкон. Из раскрытых напротив окон Генеральной прокуратуры доносилось стрекотание пишущих машинок прокурорских работников. Строители на углу упорно вгрызались в чрево Большой Дмитровки. Что-то беспрерывно скрежетало, ухало, долбало. На стену бликами бросались отсветы электросварки. Длинными очередями стучал перфоратор. Из Столешникова на обед гуськом потянулись рабочие в замызганных спецовках…

Если следовать поверьям, то не стоит рассказывать свои сны, ни плохие, ни хорошие. Счастливые – чтоб не сглазить, не отвести. Дурные – чтоб не воплотились, не ожили, не материализовались. Думаю, что последнее спорно. Напротив, следует освободиться от кошмара, чтобы он, не дай Бог, не стал реальностью. И я стал рассказывать об увиденном сне…

Ранней осенью 98 года мне показалось, что мы уже на грани, и вот-вот мои видения начнут обретать плоть, становясь явью, врываясь в жизнь неудержимо и беспощадно…

Пронесло…

Но, может быть, время третьего сна ещё не пришло?..

1998 г.

P.S. Интересно, чем же закончится нынешнее межвременье?..

2007 г.