Поймать мелодию любви

                Убитые морозом, торчат в небесной синеве
                на голых ветках осени ранетки,
                алые и мелкие, как грусть.
                Брожу по листьям палым и прощаюсь.
                Пропадай, тоска!
                Ты, осень, не одна.
                Не расстаюсь ни с кем и никогда!
                И праздник осень мне подарит щедро.
                И будет так – без дыма и без ветра!

Все плохо начинается – закончится прекрасно.
Любимый пьян.
Звоню ему – он радостно вопит, без паузы: - Я так тебя люблю!
Еще он говорит, что отбывал повинность и пил по принуждению, с начальником своим.
 - Поганец… - трубку положив, рычу. – Уйду сама в загул.
Вы знаете ли, сколько пьют учителя? Но это все неважно.
Вот дерево стоит. Цветет нещадно. Все в белом цвете, в честь весны. Под деревом фотографируемся мы. Меня уж обняли почти ученики, прелестные парниши, ровно двое, по одному же с каждой стороны. Смотри-ка, милый мой, как хорошо мне с ними, пока ты пьешь с начальником своим и вам наводит шороху его жена… Ура! Мне очень хорошо! Вот так и будем жить, с двух разных полюсов на вечность глядя. Да здравствует любовь, нетленная всегда. Я выпить за нее безумно рада. Но всё же жаль, что без тебя.

- А за углом – кофейня!
О господи, как вспомнить тот мотив?

Вечерний город тих, почти уютен. Фонтан на набережной скоро расцветет подсветкой.
Вот юноша с атлета телом свободно рассекает мир на роликах. Спина и ноги – ах, загар - мулатный.… С такими не спят и на них не глядят. Про чью они честь?.. Вот он приземлился вместе с другом, менее атлетичным, на скамейку возле двух фряшек. Это – дело! Но… почему он слегка в сторонке? Клеится его друг. А он упорно смотрит вдаль. Снимает очки… Героиня упирается в его взгляд, весь в морщинках. Вот это да! Да ему ведь не меньше сорока, он – как она! Может быть, уже и понимает, чего стоят молоденькие вертихвостки? Ну это ж какую надо волю иметь, чтобы так содержать свое тело!
 - А холодные простыни ночью.… А тоска в подушку… Она вот думает, конечно, что у нее широкие бедра.… Да плевать! Я не идеала ищу, а тоску «физикой» выбиваю! А эта, с гибкой талией и нескрываемым интеллектом во взоре, столько может, что молоденьким профурсеткам и не снилось. Она даже – вдруг? – сможет меня понять? И запросто встанет на ролики, у нее в глазах шатается: «Экстрима хочу!»
 - Экстрима хочу! Не игр в прятки с милым: этого не скажу, это – не расскажу, это – совсем ни к чему, не поймет, лучше с Маришкой обсужу, - а простого, откровенного экстрима: на роликах по бульвару, на рафте по речке, в одной упряжке – с рюкзаком…
Но у меня уже есть милый…
 - Вон какие очки нацепила, на них же печать стоит: бедовая девка, с ней бы в полет! Ну почему она с этим мужиком, он же ее к земле придавил…
 - Оторвана ты от жизни, мать. Тебя надо крепко к земле тянуть, чтоб невзначай не улетела, а то упорхнешь, как пить дать. Вот и подержимся за руки…

Наверное, в прошлой жизни она жила в Венеции. Плыла в ее лодке любви сквозь чуму. С тех пор и любовь для нее – чума. Смертельно опасна. Развратно опасна. Чудесно опасна. Чудесна. Смерть.
От нее бы подальше.

Горловое пение – как горловой оргазм…
На сцене выл замечательный дует: «Борис и Елка». Героиня подумала сначала: «Борисы Елкины». Палкины-копалкины. Девочка – на скрипке, мальчик – на гитаре, плюс тамтамы в ритме… нет, не Босса-новы, а пещерных бубнов. Горловое пение, обалденный бас, тоненькая скрипочка – классный контраст.
Мимо шлялись девушки. Плавное скольжение, страстное томление городских до кончиков ногтей женщин сразу подчинялось первобытному зову, и они вплетали свой шаг в ритм тамтамов и с трудом выбивались из него.
А мальчик с банджо и открытой улыбкой собирает все, как акын:
- Вот сейчас восемнадцать тридцать,
и дождя нам совсем не страшно,
дождь прольется, а значит, город
будет чистым, да здравствует дождь!...
Кудрявый паж рядом набрасывает один и тот же ритм на тамтаме; девочка с банкой от дорогущих чипсов, в которой гремят монеты, как кастаньеты, - ритмично сидя приплясывает в такт; еще одна девочка, с бубном и абсолютно недвижимой индифферентностью во всех членах, просто ловит кайф от дождя и фонтана. Какие милые ребята!
Она пожертвовала им шесть рублей, предназначенных для биотуалета, решила потерпеть в пользу искусства молодых, на подвиг пошла, вообще-то. Но искусство требует жертв!
 - Искусство, искусство, искусство… - вторил мальчик, - если петь не умеешь – танцуй…
Старики и танцевали самозабвенно, гармонично и умиротворенно. Рот сам собой расползся в улыбку, когда остановилась поглазеть. Краковяк, полечка, мазурка, но все в медленном ритме бостона, под полуджазовую духовую медь…
Счастье чем старше – тем ярче, счастье чем старше – тем проще, Счастье чем старше – тем … горше. Слезинка скатилась у нее. И опять – не на то плечо. Совсем даже мимо.
Осталось накрасить ногти, свинтить крышу безумной челкой, поправить макияж, истратившись на подводку, и … в экстрим - за дымчатые очки «Адидас», пока нет рядом «Питера-турбо», дельтаплана иль, на худой конец, ядовитых змей!

-Девушка, подойдите сюда! Давайте, я вас нарисую! – сам маленький, страшненький, но портрет выставлен весьма завлекательный: романтические кудри в легкой дымке, дымчатый взгляд, смазанные поцелуем губы… Героиня засмотрелась на него, когда потягивала молочный коктейль из трубочки, но отрицательно закивала художнику:
 - Я не могу…
 - Жаль, такая красивая!
- Грубая лесть, а приятно, - подумала она. И гордо подвыпрямила плечи, закачала круче бедрами. Коктейль стал таким прелестным, как будто туда плеснули вишни в арманьяке.

…Они сидели в крохотной кофейне. Туманно-пьяно тянулся джаз, ликерно-сонно пел саксофон. Ничего лучше и не хотелось. Мартини скользил в унисон. Лед таял. Потели руки. Она поднялась, расправляя блузку от талии к бедрам, и, погладив себя, высушила ладошки. Стало легко-легко. Лететь! Скользить! Проплыть в этой льдистой истоме (зазнобило сразу, как только встала) к горячему угольку вон там, в углу – к посверкивающей трубе.
 Он почувствовал её движение и резко потянул назад. Бросил на стул. Молча гасил взгляд. Ждал.
Теперь она ждет его…

Вот мадам в коричневом, с красной сумкой, в зеленых туфлях… Любит Ван Гога? Но почему – сумка почти хозяйственная и на голых плечах сарафана?
 Машина рядом визжит истерично-испуганно.
А за углом – кофейня!
Забытый мотив. Очарованье.

…Вот куртка брошена на кресло
и скалится своей лисой.
Огонь погашен золотой.
Нам будет очень-очень тесно.
Без слов. Ни слова. Под звездой.
Задохнуться в объятиях – так, кажется, у ее любимого Бунина? Я тоже так хочу. У нее такое гибкое тело. Я обниму ее – и она изогнется и легко прильнет ко мне. И …

…У мальчика совсем безумные глаза, шалые. Хорошо - их сейчас не видно. И прижаться щекой к щеке ему очень хочется. Мне тоже. Как я люблю эту ласку щек, шелковый подбородок, твердое плечо, крепкие руки! Не бойся, маленький, мне хорошо с тобой! Жаль, что нельзя дать поцеловать себя. Я потом порыдаю дома в подушку: у меня никогда не будет больше таких учеников!

…Идиот! Зачем пригласил ее? Это же мука!

- Пока вы танцевали, я так любовалась на вас: он так обнимал тебя, ему так хотелось, видно, тебя поцеловать!
 - Ну, раз так заметно было, значит, хотелось…
Мне же хотелось нежности, и он был – нежным…

- Послушайте, Вы не катаетесь на роликах? Жаль, если нет. Вам бы пошло.
 
 - Как мне нравится моя машинка! У нее такой же широкий зад, как у тебя…

 - Ты обросла уже? Не стригись больше. Пускай ты будешь лучше кудрявая, чем умная…

 - Женщина, у вас то, что в штанах, - хорошо!

 - Я полюбил вас и ваш дневник.
 - В самом деле? Всё слова, слова, слова. Так говорят, не рассчитывая на дело (и тело). Чтобы полюбить меня, надо знать мои кончики пальцев. А они не все хороши.

- Дайте мне колбасу с почками, грамм 300!
 - Почему именно ее?
 - Нужно подешевле, но понатуральнее – коту.
 - Ну тогда я вам вот эту советую – и дешево, и люди едят.
 - Люди-то едят, а вот кот может и не есть.
 - Ну надо же, какой у вас кот – как мужики прям…


Сидели втроем на кухне. Старый муж и новый – не муж.
- Бывший муж – это интересно! Когда в этом деле наблюдается серия, это дает надежду на перспективу…
- Серийное убийство любви, что ли?..
Потешно. Два льва в одной клетке. Кому - львица?
Но львицы не позволяют играть собой. Делить можно только кость. Она – кость?
Выставила их. Обоих.

 - Скажи, ты когда-нибудь меня любила?
 - Ну, любила. Тебе теперь легче?
 - Нет. Но ты ведь никогда этого не говорила.
 - А теперь сказала. Стало легче?
 - Нет.
 - Ну вот и всё.

А он не позвонил сегодня. И тоска навалилась зеленая, как бутылка толстого стекла, обухом по голове. Зелени – в глазах – нет. Ничего нет. Просто. Тупо. Смерть любви не страшна. Как пережить похороны? На улицах Венеции…
Не хочу похорон.
Солнышко, выгляни на мою улицу, загляни к любимому, протяни лучик сюда, туда, всюду, чтоб он не мог отговориться слякотью! Я хочу быть с тобой Я так хочу быть с тобой И с ними. Детьми моими. И моими родными. Друзьями. Как же мне разорваться? Не сорваться? Не взорваться?
Взор его был чудно нежен.… Стал чудно нежен.… Завис в пространстве.… В Вечности? В со-временности, во мне-временности, со мной рядом. Он всегда будет рядом. Я приворожила его. Он мой. Мне просто сегодня грустно. Я это переборю. Мне бы поговорить с ним, прижавшись. Сползти по груди.… И все станет легко и ясно. Скорей!

Грушу ем – думаю о тебе. Плов готовлю – думаю о тебе. Сплю – помню о тебе. Ты снишься мне.
Просыпаюсь. Забываю.
Ты помнишь ли меня?
Я прижмусь к твоему сильному телу. Ты гордо отойдешь от меня, сделав свое дело. Мое тело потянется за тобой… Ты помнишь?..
Так легко говорил о любви. Так легко молчишь. Ты легко расстаешься со всеми? Главное, чтоб не они решали, а ты? Ты – не мой, а я - не твоя.
Тебе будет проще с кем-нибудь. Будет ли счастливее?
Я желаю тебе этого, скрипя сердцем. Скрепить сердце мне трудно. Я так и не плакала на твоем плече.
Нам не о чем говорить? А к чему говорить?
Хорошо ехать молча рядом. Молча лежать, обнявшись, спрятавшись друг в друга. Молча грызть кости – чужие. Молча млеть на пляже. Молча солить грибы. Ты знаешь это?!
Господи, дай быть мне просто женщиной! У меня так много счастья! Дай сил справиться с этой ношей!


Это какой-то бесконечный мотив. Мужикам проще. У них толще шкура. А тут процарапала жизнь бороздку – и уже рана. Гноится. Не вылечить.

Он хорошо закончил. Добрым словом. Пожеланием всех благ.
Я жду весны! Весны с ним.
Зачем?.. Зачем мне он? Самолюбие? Я итак себя люблю, ценю и понимаю. Что еще? Пустая блажь? Наверное. Как хорошо уметь отодвигать себя от жизнесмысленных вопросов! Молодцы философы! Надо научиться у них пофигизму в плаванье по течению. Это не стоицизм. Это фатализм. И приятие всего. А может, это глупое плаванье? Но! Разве я сильнее теченья? Бутылка кефира разбита – ее не вернуть. Будем жить. Остаемся зимовать.
…Пух все летит и летит...

-Привет! Я в восхищении! Все при тебе: необходимая краткость. Блеск парадоксов. Искры поэзии и мудрости. Многовато экстремизма, ну да ладно. Тебе не важны мои слова? Мне тоже. Да здравствует солидарность! (сидит в кофейне и записывает на счете…)
У тебя своя жизнь. У меня своя жизнь. Мне просто нужен кусочек твоей души. Для поддержки. Не милостыню – милость выпрашиваю.


Она закажет любимый блинчик с семгой, кофе выпьет и вспомнит мотив. Жизнь вернется! Да, да! И получит письмо.

Как ненавистна надпись «Нет непрочитанных». Будто сидишь за игорным столом, раз за разом ставишь на красное, а неизменно выпадает зеро. И призрак бледной, с трясущейся челюстью старухи твердит: «Тройка, семерка,.. дама!» Тьфу! Туз, ау-у! Ну, хотя бы валет…

Мне приснился тяжелый сон. Я никак не могла приехать к тебе: не узнавала место, трамваи спятили, маршрутки не ходили. Высотки снизились, деревья поломались. Но я нашла тебя. Кормила через силу. К чему бы всё?

Она больше не глотала слезы. Они просто катились, она молча сидела, а горе лилось. Вот теперь она знала, что такое слезы, которые – пеленой. От мира легко уйти в пелену, а вот от горя…
 - Мне кажется, что я тебя теряю. Я не хочу тебя терять!
Ты так давно не называл меня девочкой, поросенком, мартышкой – никак не называл…
Мы не можем прижаться друг к другу – только к трубке телефона. Закружила работа? Я тупею без твоего тепла.
 Ты сказал, что нужно, чтобы рядом копошился кто-то. Я – не кто-то! Я хочу, чтобы копошилась я! И ты должен хотеть, чтобы копошилась я!
 Проснись! Почувствуй в эту тупую трубу, что ты меня теряешь, я тебя теряю, мы потерялись! Разве так – выжить?!
 Мы слишком далеко! Не из-за километров, нет - из-за простенько-ледяных, чурбанных слов.
Родной, очнись, пробудись от спячки, сбрось толстую шкуру, я не вынесу ее! Я вынесу твою ногу, тяжелую, как у слона, возложенную мне на бедро. Но шкуру – не вынесу!
Твой телефон молчит, пищит, собака, как резаный. Кто его взрезал? А мне скорее нужен ответ. Почувствуй, позвони!

Вот стоит дом. Как крепость. Окна - задраены, забиты кирпичом. Крохотные бойницы – для отстрела. Внутри – раненый зверь. А могла быть принцесса. Но стала - тигрица. И ее ранили, чтоб не жалеть, а разъярить злобу и уничтожить.

Мысль трепещет и рвется, гиблая, рваная. Это женщина в черных лохмотьях глядит исподлобья. И ужас в ее глазах беззвучно вопит. Ее разорвали всю изнутри и проворачивают опять свинцовый расплавленный винт.


…Дробится рваный саксофон. Утюжит плоскость. Мнет истому. Пиликает, но не поет. А за углом – кофейня…
Я хочу в маленький домик, с тобой, мой родной, в уютное тихо. Без дрязг и бурь. К камину. Или без камина. С тобой.
Хочу харчо!

-Мартышка, я еду к тебе!