Бог и очарование

Мне тут приснилось…Как я был Богом, а может, когда (!) я был Богом приснилось. Мне приснилось очарование. Оно, а правильнее было бы сказать она, смотрела на меня сугубо голубыми глазищами с разукрашенного лазерами проектора белого полотна. Она заодно заменяла собой солнце по банальной причине – цвету волос. Посему солнце я отправил на некоторое время в неоплачиваемый отпуск. Очарованию было года 3 или 4. Оно каталось на велосипеде по многочисленным комнатам большой квартиры, оно бегало по мраморным полам, периодически натыкаясь на непривычно расставленные предметы азиатской роскоши, разбивала колени в кровь, чему была несказанно рада и смеялась маминой растерянности по этому поводу. Очарование росло. Соответственно росло и ее очарование. Но она по-прежнему улыбалась. Всем: маме, папе, сестренке, избитым ею мальчишкам, нетронутым птичкам, бабочкам и прочей живности. Она все еще смотрела на мир голубыми глазищами и рыжела. Затем стала плакать. Стало тесно жить. Я видел ее сквозь притихший на полотне полумрак, сидящей на раскладушке, заплаканной. Я знал, что (!) она придумывает, и знал, что она лишь придумывает. Но я не имел права вмешиваться. По крайней мере, пока блестели голубые глаза. Она привыкла, люди вообще ко всему привыкают. Она полюбила играть на фортепьяно и петь. Пить почему-то не полюбила, хотя любила сыр. Мне это казалось странным, но я молчал. Она росла. Перестала отстаивать свое право на свободу и самоопределение, смирившись с тем, что «свобода есть познанная необходимость», перестала колотить одноклассников, научилась играть в теннис и осознавать, что смерть есть. Она плакала, реже, но качественнее, от невозможности сдерживать, а не от желания плакать. Уходила, бродила, писала…Была причиной, поводом, потом объектом. Так ведь всегда бывает в переходном возрасте в отношениях с родителями, а у тех часто бывают угрозы разводом, примирения и иллюзия молодости. Они чего-то уже не понимают, а она уже понимает. Уход, самостоятельность, состоялась… Любовь, самопожертвование, диски на морозе, чужие депрессии и вообще все, что бывает слишком рано и из-за этого слишком слишком. Но глаза все еще горят, голубые, и волосы горят, рыжие… А на фото улыбка. Я сохранил фото и назвал его просто: «улыбка!»… Мне вдруг захотелось ей все рассказать, о том, как бывает, почему именно так бывает, и кто все-таки кого написал – Фауст «Гете» или Гете «Фауст». Я рассказал…Она сначала улыбалась своими глазищами, а потом вдруг нахмурилась… И я увидел морщинку. Маленькую такую, где-то над переносицей. Такие морщины бывают у людей, которые много и часто несчастливы, но не у очарования. Я был в ужасе, допустить этого я никак не мог. А она смотрела на меня все еще голубыми глазами и как бы говорила: «А что ты хотел?! Всяко бывает, бывало, бывало и воровала, и стиха писала, и прозу, оттачивала слог свой – занозу! Ничто не проходит бесследно…» Я не выдержал и поставил на паузу. На меня смотрели все те же глазищи, сквозь которые блестело детское очарование, а под ними наигранно язвительная, добрая и наивная рыжая улыбка. Это необходимо было оставить в памяти, пусчай было и иллюзией. Я задумался, и не услышал как в комнату вошел Гегель и прошептал: «Диалектика!». Я понял, что кто-то рядом и переспросил. Гегель ответил: «Закон отрицания отрицания!». «Что, млин, - возмутился я и процитировал, - пшел вон, халоп!». Дверь закрылась, и я понял, что (!) он хотел сказать: «Очарование очарования». Обратная перемотка.