Рабочий день подходил к концу, и я уже стал собираться домой, даже успел позвонить жене, чтобы сообщить ей эту радостную весть, когда Верочка по селектору доложила, что на связи находится Пашка Павлов и настаивает на немедленном со мной разговоре.
- Ну, хорошо, переключай, - разрешил я секретарше.
- Муха, ты еще здесь? – услышал я хмельной голос друга.
- Нет, на Луне, - не слишком оригинально сострил я.
- Зайди ко мне. Это срочно.
- Паша, давай в другой раз. У меня еще после вчерашней пьянки голова ватная, дай передохнуть. Да и Маринке я уже сказал, что еду…
- Тебе нравится пачка денег величиной с телевизор? – неожиданно спросил Павлов.
- Очень, - признался я, - особенно, если деньги зеленого цвета. Ты что, выиграл в «Русское лото»?
- Я, к сожалению, нет, а вот ты, похоже, выиграл…
- Паша, - произнес я с укором, - с каждым разом твой аналитический ум изобретает все более изощренные методы вовлечения меня в пучину пьянства и разврата…
- Алексей! – строго сказал Павел Семенович. – Слушай внимательно. Повторять не буду. Сто тысяч американских долларов ждут тебя в качестве своего владельца. Если эта груда буржуазных купюр тебе безразлична, можешь катиться к своей разлюбезной женушке. Я не шучу… Все. Жду тебя пять минут!
Короткие гудки в трубке известили меня об окончании сеанса связи.
Заинтригованный неожиданным сообщением друга, я покинул свой офис и спустился на первый этаж. Интерьер «Адвокатской конторы Павлова и Прохоровича» за истекшие сутки, на мой взгляд, не претерпел существенных изменений. Поздоровавшись с охранником, я оглядел коридор и, не обнаружив на полу ожидаемого вороха долларов, проследовал дальше.
Первым по пути следования был кабинет Льва Давидовича Прохоровича. Дверь была не заперта. Более того, она лежала на полу посреди комнаты. Вывернутые петли напомнили мне о вчерашнем веселье. Помимо бытового мусора, традиционно разбросанного по закуткам рабочего кабинета юриста, мой взгляд не отметил ничего существенного.
Я двинулся дальше, пересек кабинет Павлова и вошел в «приемную», где меня и ожидал знаменитый адвокат.
- И где коробка с обещанными долларами? – сходу спросил я, отметив, что бутылка «Золотого Кольца» уже выставлена на середину стола.
- Здесь! – торжественно объявил Паша, хлопнув ладонью по тоненькому почтовому конверту, лежащему недалеко от бутылки.
- Интересно, в каких купюрах? – разочарованно поинтересовался я. – Ты, кажется, обещал сто тысяч баксов…
- Павел Семенович Павлов всегда держит свое слово! – гордо изрек адвокат. – Не будем терять времени, приступим сразу к сути…
Я слишком хорошо изучил повадки Пашки, чтобы удивляться его поведению. «Приступить к сути» в понимании юриста означало немедленно начать пьянку. Отобрать у Павлова его конституционное право жрать водку в любое время и по любому поводу могла, наверно, лишь законная супруга. Именно по этой причине мой старинный друг был убежденным холостяком.
- Слушай, Паша, - строго произнес я, - если хочешь, можешь пить, но я не буду! И вообще, если ты позвал меня только за этим, то, извини, я вынужден откланяться…
- Не кипятись, горячий эстонский парень. Я позвал тебя по делу, и стоит оно действительно сто штук зеленых. Присядь, не заслоняй свет, а то на скатерть пролью…
Несмотря на мой категорический протест, Пашка наполнил две рюмки. Я был почти что взбешен, но что-то удерживало меня от принятия радикальных мер. Наверно это было шестое чувство сыщика. Я послушно уселся за стол и взял в руки рюмку, понимая, что до принятия «поправочного коэффициента» мне не удастся вытянуть из юриста ни слова по существу вопроса.
- За российскую адвокатуру! – как обычно произнес Павел Семенович и залпом осушил посуду.
- Чин-чин, - сказал я на европейский манер и слегка пригубил из своей рюмки.
- Филонишь, - упрекнул меня юрист. – Ну да Бог тебе судья… Кстати, чудесные маслины, закусывай.
- Павел, давай о деле, - мягко попросил я.
- Пожалуйста, - чавкая, произнес Павлов и вынул из конверта вчетверо сложенный листок бумаги. – Читай.
Я развернул листок и сразу же отметил, что подпись была заверена нотариусом. Документ был датирован двадцать девятым сентября двухтысячного года, то есть неделю тому назад. Ровным изящным почерком было начертано несколько строк:
«Я, Томильский Илья Григорьевич, 1962 года рождения, проживающий по адресу ул. Боковая, д.7, кв.12, настоящим заявляю, что нахожусь в здравом рассудке и твердой памяти и ни при каких обстоятельствах не намереваюсь кончать жизнь самоубийством».
Вот такое вот странное послание потомкам…
- Паша, это бред какой-то, - поделился я с другом своими соображениями. – И где здесь, скажи на милость, упоминание о моих долларах?
- Твои доллары лежат в швейцарском банке на депозите. Я звонил в Цюрих, юрист банка подтвердил мне эту информацию…
- Обожди! – оборвал я адвоката. – Я ни черта не понимаю. Что ты мелешь? Объясни, пожалуйста, толком.
- Вот я и говорю, давай-ка выпьем…
Спорить о таких мелочах у меня уже не было никакого желания. Не дожидаясь тоста, я залпом проглотил свою порцию водки и выжидающе уставился на Павлова. Тот выпил водку не спеша, церемонно закусил маслиной, выплюнул косточку в ладонь, после чего неторопливо прикурил сигарету. Дабы предотвратить возможные некорректные действия в отношении товарища, я тоже закурил.
- Прекрасная выдержка, – похвалил меня Пашка. – Леша, только без рук! Сейчас расскажу все по порядку.
- Окажи любезность, - сквозь зубы процедил я.
- Извольте, сударь. Так вот, дело было на той неделе. Если не ошибаюсь, в пятницу двадцать девятого сентября. Меня посетил некий господин, представившийся Ильей Григорьевичем Томильским. Этот господин поначалу показался мне весьма толковым, ибо начал нашу беседу с приятной мелочи…
- Полагаю, это была не такая уж мелочь, - вставил я.
- Двести долларов, - уточнил Паша.
- За что?
- За скромную услугу. Он оставил мне этот конверт и попросил вскрыть его в тот день, когда он не выйдет со мной на связь. Да, он обещал звонить мне каждый будний день в полдень. Если звонка не будет, я должен вскрыть конверт и по возможности постараться выполнить его поручение.
- Любопытно…
- Да, весьма, - согласился адвокат. – Главное, он не требовал никаких гарантий, отчего я заподозрил его, по меньшей мере, в детской наивности.
- Ну и какое же тут поручение? – удивился я. – Нелепое заявление, заверенное нотариусом… На мой взгляд, оно ни к чему тебя не обязывает. И причем тут сто тысяч баксов, которые по твоим словам ожидают меня в Цюрихе?
- Не спеши. Я еще не все сказал… Видишь ли, это не единственная бумажка, находившаяся в конверте. Была еще одна записка, адресованная лично мне…
- Да? И где она?
Прежде чем ответить, Павлов нервно наполнил водкой свою рюмку и незамедлительно выпил.
- Дурыч уничтожил! – с чувством произнес он.
- Зачем? – удивился я.
- Понимаешь, днем с ним случился приступ диареи. Все произошло так внезапно, что я не смог противостоять стихии. Мы сидели с ним вот так, как сейчас с тобой. Вдруг Лева вскочил со стула, схватил со стола несколько бумажек и умчался в сортир. Пропажу документа я обнаружил, когда было уже поздно…
- Это в стиле Прохоровича, - заметил я. – И что же было в том историческом документе?
- Я же говорил, инструкции. Там было сказано, что в случае самоубийства Томильского, следует считать суицид инсценировкой, и мне поручается нанять частного детектива Мухина для выявления истинного виновника смерти поручителя. В качестве вознаграждения за успешное раскрытие преступления и в случае осуждения убийцы судом цюрихскому банку, где хранятся деньги гражданина Томильского, дано поручение выплатить господину Мухину Алексею Владимировичу сумму, эквивалентную ста тысячам долларов США.
- Занятно. А откуда этот Томильский знает о существовании частного детектива Мухина?
- Я ему рассказал, - как ни в чем не бывало сообщил Пашка.
- Да?..
- Ну, видишь ли, перед тем, как передать мне конверт, этот Томильский тщательно расспрашивал меня о том, кто лучше всего раскрывает умышленные убийства, и нет ли у меня какого-нибудь знакомого следователя, очень толкового, который за приличное вознаграждение смог бы ответственно выполнить такую работу.
- И ты, конечно, порекомендовал меня?
- Разумеется. Я сказал, что милиционерам вообще несвойственно относиться к своей работе ответственно, и что положиться можно лишь на хорошо зарекомендовавшее себя частное сыскное агентство. Если бы я знал, что вознаграждение исчисляется такой астрономической суммой, я бы порекомендовал сам себя.
- Не сомневаюсь.
- Но я не держу на тебя зла. Ты же мой лучший друг!
- Спасибо, Павлик! – отозвался я. – Только расскажи, пожалуйста, все до конца.
- А чего тут рассказывать? Сегодня в полдень Илья Григорьевич не позвонил, и вообще не позвонил… Наступил, как говорится, страховой случай. Дело за малым. Раскрывай убийство и получай заслуженный гонорар!
- Экий ты лихой! - фыркнул я. – Может, ничего с этим Томильским не произошло. Уехал себе на дачу, собирает картошку потихонечку, а о тебе и думать забыл. А ты сразу: «убийство»!.. Да может, это просто дурацкий розыгрыш. Не верю я в эти бредни.
- Муха, ты начинаешь действовать мне на нервы, - оскорбился Павлов. – Сказано же тебе, я звонил в Швейцарию, где и получил подтверждение относительно депозита. Для получения денег тебе следует направить в юридический отдел банка копию приговора суда. Согласен, при существующих в нашем государстве сроках предварительного следствия, дело может растянуться на годы, но сто тысяч долларов от этого не перестанут быть твоим законным гонораром. И вообще, ты в состоянии представить себе шутника, который, потехи ради, приносит неизвестному ему адвокату двести долларов, сопровождая подарок конвертом с письменным розыгрышем?
- С трудом, - вынужден был признать я.
- Вот именно!.. Да, чуть не забыл, времени на все про все у тебя ровно три месяца со дня смерти клиента. Если в течение этого срока банку не будет предъявлена копия постановления о возбуждении уголовного дела по факту убийства гражданина Томильского, твой гонорар будет перечислен в какой-то сраный благотворительный фонд. Таково пожелание Томильского.
- Не нравится мне все это, - задумчиво пробубнил я.
- Тебе не нравится сотня тысяч долларов?
- Доллары мне нравятся. Но уж больно нереально выглядит вся эта история, согласись…
- Не вижу ничего нереального! – жестко отрезал Павлов. – А если в этой, как ты выразился, истории и есть парочка непонятных моментов, так ты на то и частный детектив, чтобы разгадывать подобные ребусы. Не понимаю, чего ты ломаешься! Тебе предлагается твоя обычная работа, а платят за нее сумасшедшие деньги! Не разочаровывай меня…
- Ну, хорошо, - сдался я, - я возьмусь за это дело. Но с чего мне начинать?
- Вопрос считаю риторическим, - заявил адвокат. – Для начала ты обязан поддержать своего друга и благодетеля в его законном желании напиться до чертиков. Это твой гражданский долг!
- Не вижу, каким образом это может помочь расследованию…
- Причем тут расследование? Ты хочешь, чтобы твой лучший друг употреблял водку в одно лицо и, в конечном итоге, превратился в алкоголика?
- Паша! – взмолился я. – Меня жена дома ждет…
- Вот! – яростно воскликнул юрист. – Я всегда говорил, что в женщине корень зла! А ты, предатель, променял дружбу на бабу… На, держи, здесь домашний телефон Томильского. Я успел переписать до того, как Дурыч уничтожил оригинал письма…
- Паша, ты гений!
- Не подхалимничай… Все, катись, пока я не передумал и не напоил тебя силой…
- Ты настоящий друг! – объявил я адвокату и поспешил покинуть «приемную».
Ужин к моему приезду, разумеется, уже остыл, и Маринке пришлось разогревать все заново.
- Ты все-таки выпил? – спросила жена с укоризной.
- С чего ты взяла?
- У тебя рот набит жвачкой.
- Это против гаишников, - объяснил я. – Выпил-то всего рюмку, а запах, сама понимаешь…
- А без рюмки ты не мог?
- Мог. Но цена вопроса – сто тысяч баксов. Ты не находишь, что такая сумма не повредит нашему семейному бюджету?
- Это где, интересно, наливают водку и приплачивают за каждую выпитую рюмку сто тысяч долларов? – полюбопытствовала Маринка.
- Котлеты подгорят, - дипломатично ушел я от ответа.
Будучи хорошей хозяйкой, Марина немедленно перевела свое внимание на плиту. В ожидании ужина я включил телевизор. Семь из восьми принимаемых каналов увлекательно рассказывали о преимуществах «памперсов», «сникерсов» и «тампаксов», и лишь местное телевидение передавало вечерний выпуск новостей. Как всякий россиянин, я был прекрасно осведомлен о прелестях сверхтонких прокладок, превращающих влагу в гель, и потому остановил свой выбор на новостях.
Блок криминальной хроники дня порадовал телезрителей достижениями родной милиции: сегодня удалось изобличить шайку распространителей наркотиков, по горячим следам поймать уличного грабителя и конфисковать у розничных торговцев целое море фальсифицированной водки. Короткое упоминание о самоубийстве некоего гражданина Томильского заставило мое сердце забиться в учащенном режиме. Выпуск завершился прогнозом погоды на завтра, и экраном завладела тетя Ася. Я выключил телевизор. Ужин был на столе.
- Страховой случай наступил, - произнес я в задумчивости.
- Ты это о чем? – спросила Марина.
- О ста тысячах долларов, - правдиво ответил я.
Мой ответ, разумеется, не удовлетворил любопытство жены, но решение ребусов не входило в число задач домохозяйки. Марина не стала пытаться развить тему и, усевшись напротив, принялась наблюдать за тем, как я поглощаю пищу.
Утолив голод, я поблагодарил хозяйку за вкусный ужин и, предоставив ей мыть посуду, перешел в гостиную. Мне надо было сделать один звонок.
По памяти я набрал номер дежурного РУВД и попросил соединить меня с моим хорошим знакомым, следователем Поповым. Мне повезло: Олег Константинович был еще на работе.
- Здорово, Олег! Мухин беспокоит…
- А, Алексей! Рад тебя слышать. Что стряслось?
- Да есть к тебе пара вопросиков…
- Валяй.
- Улица Боковая, кажется, на твоей земле?
- На моей, - подтвердил следователь.
- Слушай, тут сегодня по ящику про самоубийство передали. Слышал об этом чего-нибудь?
- Слышать-то слышал, но вот подробностей, извини, не знаю.
- А кто знает?
- Этим прокуратура занимается, но мы с ними дружеских отношений не поддерживаем, сам понимаешь. Так что извини, ничем помочь не могу…
- Ладно. Спасибо за информацию.
- Да не за что. Заходи как-нибудь, чайку попьем…
- Спасибо за приглашение. Как-нибудь заскочу…
- Ну, пока!
- Счастливо!
Отрицательный результат, как известно, тоже результат. Хотя не такой уж он и отрицательный. В прокуратуре у меня по счастью также сохранились связи. Я полистал записную книжку и отыскал домашний телефон Зинаиды Ивановны Клементьевой. Полтора года назад она занимала должность старшего следователя по особо важным делам. Ей посчастливилось даже побывать в статусе невесты Прохоровича. У Левы, правда, невесты менялись чаще, чем перчатки, но я надеялся, что легкомысленное поведение юриста не бросило тень на его друзей, и у Зиночки не было причин относиться ко мне неприязненно.
Я набрал номер. Трубка ответила короткими гудками. В этом не было ничего удивительного, так как в квартире Зинаиды Ивановны жили две женщины: она сама и престарелая мать. Я еще не встречал ни одной представительницы слабого пола, не проводившей за телефонной болтовней большую часть своего свободного времени.
К счастью, наш телефонный аппарат был снабжен функцией автодозвона, чем я и не преминул воспользоваться. Ждать пришлось каких-нибудь полтора часа, и я успел выпить только три бутылки пива, прежде чем услышал голос своей старой знакомой.
- Зиночка, здравствуй! – применив один самых обворожительных тембров своего голоса, поздоровался я. – Ты меня узнала?
- Судя по тому, что сослуживцы зовут меня по имени-отчеству, вы не сослуживец…
- Зина, ты – гений дедукции! – похвалил я старшего следователя по особо важным делам. – Фамилия Мухин тебе о чем-нибудь говорит?
- Алеша?
- Он самый, - подтвердил я.
- Какой сюрприз! Рада тебя слышать. Как твои успехи? Процветаешь?
- Спасибо. Жаловаться не на что. Работа вроде пока есть. Вот недавно женился…
- Поздравляю!
- Спасибо.
- А как поживает переходящий приз невест нашего города?
- Дурыч все тот же. Горбатого, как говорится, могила исправит…
- Это точно… Однако, надо полагать, ты позвонил мне по делу, - догадалась Зинаида Ивановна.
- Не без этого, - согласился я. – Зина, душечка, поступили сведения, что дело о самоубийстве господина Томильского находится у вас производстве…
- Дела никакого нет, - поправила меня Зинаида Ивановна. – Материалы находятся у следователя Карпина. Я не углублялась в существо вопроса, но, по слухам, в возбуждении уголовного дела будет отказано согласно статьи пять Уголовно-процессуального кодекса за отсутствием события преступления.
- Зиночка, скажи, а ты можешь устроить мне встречу с этим вашим Карпиным?
- Он выйдет на работу в понедельник. Заходи часам к десяти, я вас познакомлю.
- Зина, милая, ты просто душка! Я тебя обожаю! До встречи!
- До свидания.
Я положил трубку на аппарат и, довольный результатом разговора, блаженно откинулся на спинку кресла.
- Кого это ты обожаешь? – с подозрением спросила Марина.
- Бывшую невесту Дурыча, - ответил я.
- Которую из них?
- Помнишь Зинаиду, следачку из прокуратуры?
- Ах, вот ты к кому клеишься… Тебе что, жены уже мало? Распутник, - прошептала Марина, заключив меня в свои объятья. – Я из тебя все соки выжму, чтобы не осталось сил на обожание посторонних женщин…
- Марина, не приставай, - взмолился я, - я только что поел…
- Ничего, растрясешь жирок, - безжалостно произнесла жена, и я понял, что дальнейшее сопротивление бесполезно…
Наконец-таки наступил понедельник, девятое октября. Миновали скучные выходные, начались суровые будни. Пора было приступать к работе. У швейцарских банкиров чесались руки от праведного желания вручить мне чек на сто тысяч долларов. Нехорошо было заставлять джентльменов ждать…
Плотно позавтракав, я оставил после себя ворох немытой посуды и, пожелав жене приятного отдыха, направился в гараж. Еще с воскресенья, не переставая, лил дождь. Дорога до гаража изобиловала глубокими лужами, и я промочил левую ногу. А к концу пути меня по пояс окатил проезжавший мимо грузовик. Тогда я поклялся себе, что, как только получу свой огромный гонорар, куплю лимузин и найму шофера, чтобы машина по утрам ждала меня у подъезда.
Движимый этой благородной целью, я быстро добрался до офиса, где переоделся в чистую сухую одежду. Отчитав секретаршу за чересчур вульгарный макияж, я направился в прокуратуру.
Зинаида Ивановна встретила меня тепло и угостила чаем. Сказать, чтобы она похорошела за последние полтора года, было бы явным преувеличением. Все-таки возраст не красит женщину. А Зиночка по моим расчетам приближалась к своему сорокалетнему юбилею. Она была самой старой из всех невест Прохоровича.
- Прекрасно выглядишь, Зинуля! – лицемерно произнес я, вручив сотруднице прокуратуры букетик фиалок.
- Какая прелесть! – откликнулась падкая на комплименты женщина.
В течение получаса мы обменивались ничего не значащими общими фразами о мерзостях осенней погоды, прелестях летнего отдыха и скуке будничной жизни обывателя.
Чай в прокуратуре был довольно противным, а вот пряники в шоколадной глазури оказались на удивление вкусными. Мы выпили по три чашки, прежде чем я опустошил вазочку с кондитерскими изделиями.
- Так как бы мне встретиться с этим вашим Карпиным? – спросил я, отодвинув от себя пустую посуду.
- Пойдем, обжора, - сказала Зинаида Ивановна.
- Когда я не пью водку, мне постоянно хочется жрать, - попытался оправдаться я.
- Да я тебя и не попрекаю. Что мне, пряников жалко, что ли?..
Следователь Егор Карпин занимал один из четырех письменных столов в «коммунальном» кабинете на том же этаже. В компании еще троих следователей он корпел над своими бумажками. Экстерьер следователя Карпина был забавен: коротко стриженая голова с давно наметившейся лысиной, английские усики, смешные очки в тонкой оправе, широкая, чуть сутулая спина и руки в нарукавниках. Его вид вызывал ассоциации с образом служащего финансово-счетного отдела «Геркулеса» Александра Ивановича Корейко.
- Здравствуй, Егор! – поприветствовала следователя Зиночка.
- Доброе утро, Зинаида Ивановна! – радушно отозвался хозяин четверти кабинета.
- Егор, у меня к тебе личная просьба…
- Рад буду помочь, - смущенно пробубнил Карпин, и я улыбнулся, смекнув, что Зинаида Ивановна для следователя Карпина является предметом тайного воздыхания.
- Это мой друг Алексей, - представила меня Зина, - его интересуют подробности самоубийства Томильского. Если тебя не затруднит, ответь на его вопросы. Хорошо?
- Конечно, Зинаида Ивановна. С удовольствием помогу, чем смогу…
- Вот и прекрасно. Ну а я пошла. Дела, знаете ли… Леша, заходи как-нибудь, не забывай старушку…
- Непременно зайду, - пообещал я и бесцеремонно поцеловал старшего следователя по особо важным делам в напудренную щечку, чем произвел впечатление на зардевшегося Карпина.
Из объяснений человека, похожего на Александра Ивановича Корейко, я почерпнул довольно скудную информацию. Покойный гражданин Томильский был обнаружен в пятницу в своей квартире на Боковой улице. Обнаружила тело невеста покойного. У нее был свой ключ от квартиры жениха. Потрясенная увиденным, гражданка некоторое время провела в типично женской истерике. Однако, свыкшись с мыслью о постигшем ее несчастье, девушка позвонила в милицию и сообщила о произошедшей трагедии.
- Вот, взгляните на эти снимки, - предложил следователь, вынув из папки несколько фотокарточек. – Довольно привлекательная внешность. И невеста у него симпатичная, из богатой семьи. Чего ему в жизни не хватало?..
Я взял фотографии и с интересом вгляделся в физиономию покойного. Лицо гражданина Томильского, в самом деле, было весьма приятным. Даже предсмертные судороги, исказившие его черты, не смогли скрыть совершенных форм и пропорций.
- Смерть наступила в результате приема сильного яда, - сообщил мне Карпин. – Пустая ампула была обнаружена на столике, неподалеку от тела. Никаких признаков борьбы, грабежа, насильственных действий на месте происшествия не было обнаружено. Яд был растворен в чашке с чаем. Остатки чая и ампула отправлены на экспертизу для установления точной формулы вещества. Окончательный результат экспертизы я надеюсь получить в ближайшие день-два. По предварительным данным, это отравляющее вещество бензольной группы.
- А почему вы считаете, что это было именно самоубийство? – резонно поинтересовался я.
- Вот, читайте, - сказал следователь, протянув мне небольшой листок бумаги.
- Что это?
- Надо полагать, предсмертная записка.
Я взял в руки вещественное доказательство и ознакомился с его содержанием:
«Нет в мире совершенства. Жизнь безлика и пуста. Она невыносима и бессмысленна. Прощайте те, кого я ненавидел! Простите те, кого я так любил!»
- Нет подписи, - заметил я.
- Почерк, несомненно, принадлежит покойному, - сказал Карпин. – Вот заключение экспертизы.
Я не стал изучать предложенный мне официальный документ. Я верил следователю на слово, к тому же, я и сам узнал этот почерк. Очевидно, та же самая рука писала и свое странное признание, переданное покойным на хранение Павлову.
- У меня тоже есть образец почерка усопшего, - сообщил я Карпину. – Ознакомьтесь, пожалуйста. Быть может, тогда вы измените свое мнение о случившемся…
Егор Карпин принял от меня нотариально заверенное признание гражданина Томильского, поправил очки и перечитал его несколько раз. Я же в это время продолжал изучать предсмертное послание покойного и заметил одну важную, на мой взгляд, деталь.
- Забавная бумажка, - заключил Карпин, возвращая мне документ. – Не спрашиваю, каким образом она у вас оказалась. Вероятно, раз вы интересуетесь подробностями смерти Томильского, у вас есть к тому причины личного свойства. Я же интересуюсь этим скорбным фактом исключительно по долгу службы, и не хочу усложнять дело. Не вижу никаких причин рассматривать смерть гражданина Томильского иначе как самоубийство…
- А то, что за неделю до своей кончины покойный нотариально заверил свое нежелание накладывать на себя руки?..
- Да кто их поймет, этих поэтов! Люди искусства, они же все немного того…
- Он был поэтом? – удивился я.
- Да. Даже книжку своих стихов издал. Только ее никто не покупал. У него вся квартира этой макулатурой завалена.
- Любопытно, - промычал я. – Ладно. А что вы думаете по этому поводу? Взгляните на предсмертную записку. Обратите внимание на бумагу. Узкая полосочка. Сверху и снизу обрезана по линейке. Впритык к тексту. Вас это не смущает?
- Почему меня должно это смущать?
- Вы любите братьев Вайнеров?
- Ну, если только платонически, - иронично заметил следователь.
- Я имел в виду их творчество, - уточнил я.
- Понимаю, к чему вы клоните…
- Я имею в виду фокус Володи Шарапова, который он прокрутил с бандитом Фоксом. Не допускаете ли вы такой возможности? Предположим, некий недоброжелатель, планируя убийство гражданина Томильского, решил сделать так, чтобы все выглядело как самоубийство. Обманным путем он вынудил свою жертву написать какой-то текст, после чего оторвал от листка ненужные фразы, оставив лишь подобие предсмертной записки. После чего отравил несчастного поэта, подбросил на место преступления заранее заготовленную записку и был таков…
- Молодой человек, - устало произнес следователь. – Я согласился ответить на некоторые ваши вопросы только из-за того, что об этом меня попросила Зинаида Ивановна. Лично вы мне совершенно несимпатичны. И тратить свое время на выслушивание ваших умозаключений я совершенно не намерен. Так что попрошу вас не мешать мне работать…
- Благодарю за помощь, - сказал я, вставая. – Могу я попросить вас еще об одном одолжении?
Карпин окатил меня недоброжелательным взглядом.
- Могу я попросить вас сделать мне копию предсмертной записки Томильского?
- Хочу заметить, - монотонно сказал следователь, - что это не допускается никакими инструкциями… Однако, учитывая очевидную криминальную бесперспективность данного дела, готов пойти вам на встречу.
- Буду вам весьма признателен! – обрадовался я.
- Ах, оставьте! – театрально произнес Егор Карпин, включая в сеть небольшой копировальный аппарат. – Вот, держите свою копию. И имейте в виду, все, что я сделал для вас, это лишь благодаря личной просьбе Зинаиды Ивановны.
- Никогда об этом не забуду! – торжественно пообещал я. – Прощайте!
- Всего доброго, - отозвался мой милый собеседник и повернулся к своим бумажкам.
К Зиночке Клементьевой я заходить больше не стал, а, покинув здание прокуратуры, направился на Боковую улицу. Дом номер семь мало чем отличался от остальных домов этой небольшой улицы. Построенные в далеких шестидесятых, невзрачные «хрущевки» не являлись украшением нашего славного города, и трудно было представить, чтобы человек, проживающий в такой дыре, имел возможность заплатить сто тысяч долларов за услуги частного детектива.
Терзаемый этими неприятными мыслями, я припарковал машину возле седьмого дома и вошел в первый подъезд.
Квартира двенадцать находилась на третьем этаже. Поднимаясь по лестнице, я спугнул подвыпившего ханыгу, который нагло справлял малую нужду на площадке между вторым и третьим этажами. На ходу застегивая ширинку, негодяй быстро умчался на последний этаж. Не имея тяги к педагогической практике, я не стал тратить сил на бессмысленную погоню. Пусть хулиганов воспитывает милиция…
Дверь квартиры двенадцать была добротной: стальная основа с богатой отделкой из шпона ценных пород дерева. Полюбовавшись паркетным рисунком двери, я нажал на кнопочку звонка. Шумоизоляция, по-видимому, тоже была качественной, ибо ожидаемая переливчатая трель гонга не достигла моего уха. Я даже засомневался, работает ли звонок, но вскоре послышался металлический скрежет отодвигаемых запоров, и мои сомнения рассеялись.
Мне, конечно, было любопытно, кого я увижу в квартире покойного гражданина Томильского. На этот счет у меня даже были различные предположения. Однако, когда дверь, наконец-таки, распахнулась, я вынужден был признать, что мое воображение еще не достаточно развито.
Передо мной стоял покойник.
Открывший мне дверь мужчина на фотографиях следователя Карпина выглядел, несомненно, менее живым. И хотя объективно Илья Григорьевич Томильский являлся трупом, в данный момент на меня он производил несколько иное впечатление.
- Вам кого? – поинтересовался оживший покойник.
- Вы Томильский? – спросил я упавшим голосом.
- Я Томильский, - подтвердил труп. – Чем обязан?
- Моя фамилия Мухин, - смущенно представился я, - Алексей Владимирович, частный детектив...
Видя, что мои слова не произвели какого-либо впечатления на воскресшего самоубийцу, я решил уточнить цель своего визита:
- До того, как покончить с собой, вы пожелали нанять меня для выяснения истинных причин вашей смерти…
- Это что-то новенькое, - удивленно произнес усопший, - проходите, пожалуйста…
Если это и было привидение, то вело оно себя, по крайней мере, не враждебно. На всякий пожарный я осенил себя крестным знамением, и вошел в квартиру. Разговаривать с частными детективами покойный предпочитал в проходной комнате.
Не имея практики общения с мертвецами, я не знал, с чего начать разговор. Чтобы выиграть время, пришлось изображать из себя любознательного туриста, впервые попавшего в Новоафонские пещеры. Среди прочих достопримечательностей «хрущевки» я отметил огромное количество книг в типографской упаковке, занимавших добрую половину объема помещения, и фотографию господина Томильского в траурной рамке, бережно установленную посредине журнального столика.
- Присаживайтесь, - со вздохом произнес фантом. – Можете курить…
- Спасибо, - с благодарностью отозвался я. – Курить действительно ужасно охота…
- Так вы сказали, ваша фамилия Мухин?
- Алексей Владимирович, - кивнув, повторил я.
- Хм… - задумчиво произнес покойный. – Надеюсь, вы мне расскажите о цели своего визита подробнее. Но сначала хочу внести ясность. Вы, очевидно, приняли меня за моего покойного брата…
- Брата? – удивился я и, поперхнувшись сигаретным дымом, закашлялся.
- Выпейте воды, - любезно предложил мне собеседник. – Да. Мы с Ильей близнецы. Мама родила нас с разницей в два часа. Илья был старшим…
- А вы, значит…
- Я, соответственно, младший. Меня зовут Юрий Григорьевич. А Илья покончил с собой в минувшую пятницу…
- Вот оно что, - с облегчением изрек я. – В таком случае приношу вам свои искренние соболезнования.
- Думаю, вы пришли не только за этим, - предположил брат моего клиента. – Теперь ваша очередь объясниться…
- Да, признаюсь, вы меня здорово напугали… Понимаете, я не знал, что у покойного есть брат близнец. Не прошло и получаса с того момента, как я разглядывал посмертные фотографии Ильи Григорьевича, а тут вдруг…
- Я понимаю ваши чувства, - с легким раздражением в голосе произнес Юрий Томильский. – Однако извольте указать цель вашего визита. Если вы работаете на журналистов, то я попрошу вас немедленно покинуть квартиру…
- О, не беспокойтесь! К журналистике я имею отношение не больше, чем вы!.. А вы, кстати, кто по профессии?..
- Не журналист, - заверил меня брат покойного.
- Это хорошо! – похвалил я собеседника. – А я, знаете, частный детектив.
Последнюю фразу я произнес торжественным тоном. Мне всегда казалось, что я вправе гордиться своей профессией, и окружающие обязаны завидовать мне по этому поводу. Однако Юрий Григорьевич, по всей видимости, не разделял мою точку зрения, и произнес довольно холодно:
- И что вам здесь нужно?
- Я действую по поручению покойного, - с достоинством сообщил я.
- И что же вам поручил мой брат?
- Найти и разоблачить его убийцу, - сказал я, метнув пронзительный взгляд в самые зрачки Юрия Григорьевича.
- Бред! – фыркнул Томильский-младший. – Илья сам отравился.
- Вам знаком почерк вашего брата? – спросил я, протягивая собеседнику нотариально заверенное заявление усопшего. – Ознакомьтесь, пожалуйста…
Юрий Григорьевич без энтузиазма принял из моих рук документ и внимательно прочитал записку брата.
- Вы показывали это милиции? – спросил он, наконец.
- Показывал.
- И что они сказали?
- Что имеют все законные основания считать смерть Ильи Григорьевича Томильского самоубийством и не собираются из-за такого пустяка менять свое мнение.
- Я так и знал… - произнес Томильский в задумчивости.
- Что вы знали? – живо поинтересовался я.
- Знал, что даже после смерти Илья не перестанет доставлять окружающим бессмысленные хлопоты…
- Что вы имеете в виду? Вы считаете, что свое предсмертное заявление ваш брат сделал, не имея к тому никаких оснований? Только лишь ради обыкновенной шалости? Может, он был психически нездоров? У него что, была паранойя?
- Хотите кофе? – тяжело вздохнув, предложил Томильский-младший.
Я сообразил, что Юрий Григорьевич созрел для длительной и, возможно, продуктивной беседы, что, собственно, мне и требовалось. Я деликатно согласился с его предложением.
Мы прошли на кухню, и Юрий Григорьевич занялся приготовлением кофе. Я обратил внимание на то, что он хорошо ориентировался в квартире брата: точно знал, где что лежит, и не метался в поисках какой-нибудь мелочи.
- Вы часто здесь бывали? – спросил я.
- Приходилось, - рассеянно заметил Томильский.
По-видимому, Юрий Григорьевич тщательно собирался с мыслями, и я решил ему не мешать. Присев на табурет, я осмотрелся. В кухне царил не то чтобы беспорядок, но и уюта не ощущалось. Мебель была той же эпохи, что и сам дом: советская, некрасивая, неудобная и ветхая. Из всей бытовой техники – холодильник «Ока», однопрограммный радиоприемник «Спорт», да электрическая кофемолка «Стимул». Глядя на эти невзрачные и знакомые каждому родившемуся в Советском Союзе человеку предметы, я постоянно возвращался мыслями к ста тысячам долларов, хранящимся в швейцарском банке, и никак не мог сопоставить это нелепое сочетание.
- Илья не был психом в привычном понимании этого слова, - неожиданно произнес Юрий Григорьевич. – С медицинской точки зрения он был совершенно здоров. Но он был, как бы это выразиться, не от мира сего, что ли…
- Он писал стихи? – подсказал я.
- Это единственное, что он умел делать. За всю свою беспутную жизнь брат ни разу не сделал ничего полезного. Он никогда не работал, считая физический труд уделом людей примитивных и духовно ущербных. Свою духовность он превозносил до небес…
- На что же он существовал?
- Сидел на шее у родителей. Отец был директором Металлического завода, и наша семья никогда не испытывала материальных затруднений. Так что у нас не было прямой необходимости зарабатывать себе на жизнь. Илью это полностью устраивало. У меня же другой характер… Два года назад папа отошел от дел и ушел на пенсию. Нам с братом он передал приличную сумму денег. На перепродаже металлов за границу он во времена перестройки заработал огромное состояние.
- И как вы распорядились деньгами? – спросил я.
- Вы хотите знать, было ли у Ильи достаточно денег, чтобы дать кому-нибудь повод его убить? Не думаю, чтобы это было так. Папа подарил нам около полутора миллионов долларов. Свою половину я вложил в дело. Я организовал фирму по производству деталей турбин. Арендовал цех с производственным оборудованием на Металлическом заводе, получил заказы, дело пошло в гору…
- А Илья?
- Хе! – презрительно произнес Томильский-младший. – Три четверти миллиона Илья спустил с той же легкостью, с какой забулдыга-слесарь пропивает аванс.
- Илья был алкоголиком?
- Да что вы! – отмахнулся Юрий Григорьевич. – Уж чем-чем, а этим брат не страдал. Он был поэтом, что само по себе уже диагноз. Вы видели, что творится в большой комнате?
- Вы имеете в виду книги? – догадался я.
- Ага. Получив отцовские деньги, он первым делом махнул в Германию и издал гигантским тиражом сборник никому не нужных стихов. Когда папа узнал, как Илья распорядился деньгами, с ним случился сердечный приступ!
- Неужели тираж стоит семьсот пятьдесят тысяч долларов? – с сомнением спросил я.
- Меньше, разумеется. Но все равно деньги у Ильи сочились сквозь пальцы. Он постоянно таскался за юбками, делал барышням головокружительные подарки, путешествовал... Ходили слухи, что на Кипре он купил яхту, вышел в море и тут же утопил ее, чудом оставшись в живых… В общем, думаю, у него не осталось ни цента из папиных денег. Так что убивать его никому не было резона.
- А вот по моим сведениям на счету в швейцарском банке у вашего покойного брата кое-что все же осталось. И это «кое-что» не меньше, чем сто тысяч долларов, - сообщил я.
- С трудом верится, - скептически заметил Юрий Григорьевич.
- Это установленный факт, - горячо заверил я собеседника.
- Не буду с вами спорить, - примирительно сказал Томильский-младший. – В конце концов, вы ведь как-никак сыщик. Устанавливать факты – ваша профессия. Я всегда был сторонником профессионализма во всем. Так что копайте. Устанавливайте факты. Если вам удастся пролить свет на эту историю, я буду только рад. Правда превыше всего!
- Спасибо за напутствие, - поблагодарил я собеседника. – Вот вам моя визитная карточка. Если вдруг, ну, как это в кино говорят следователи…
- Если «вдруг», то непременно вам позвоню, - пообещал Юрий Григорьевич.
- Похороны уже назначены? – спросил я в дверях.
- Назначены. На послезавтра. Восточное кладбище, – голосом телеведущего уведомил меня скорбящий родственник покойного. - Прощание состоится там же в одиннадцать тридцать.
- До свидания, Юрий Григорьевич, - попрощался я.
- Всего хорошего, - вежливо отозвался Томильский и мягко захлопнул за мной дверь.
От общения с братом покойного осталось сложное впечатление, и мне еще следовало разобраться в своих ощущениях, проанализировать детали. А пока я решил дать изнуренному организму отдых, по крайней мере, до среды.
«Предстоят пасмурные впечатления от траурных церемоний, - сказал я себе, - необходимо как следует расслабиться». Относительно выбора места релаксации и подходящей для этого компании не могло быть никаких сомнений. Следуя годами выработанной традиции, я отправился в офис адвокатской конторы «Павлов энд Прохорович», где всегда был желанным гостем и достойным собутыльником.
Неприятности бывают мелкие и крупные, прогнозируемые и неожиданные. Они подстерегают человека в быту, на службе, на отдыхе, на улице, в помещении, в творчестве и даже в любви. Льва Давидовича Прохоровича неприятности преследовали постоянно. Дурыч притягивал их к себе словно магнит. Экспрессивный нрав мешал юристу относиться к этому злу философски, и каждая новая история вызывала в нем бурю негодования.
Едва я переступил порог офиса своих друзей, как сразу ощутил потоки отрицательных нематериальных вибраций, наполнявших атмосферу. Эмоциональные возгласы Прохоровича, доносившиеся из глубины помещения, свидетельствовали об очередном приступе депрессии.
- Что случилось? – осторожно спросил я, войдя в кабинет Павлова.
Занятый обличительной речью, часто прерываемой нецензурными включениями, Лев Давидович не заметил моего присутствия. Он стоял посреди кабинета и, размахивая руками, выкрикивал полные гнева фразы.
- Скоты! – вещал он в полном возмущении. – Бандиты! Упыри!..
Павел Семенович, заняв место в партере, исполнял роль внимательного слушателя трагического монолога коллеги. При моем появлении он со значением подмигнул мне, заставив оратора обернуться. Большой лиловый синяк украшал лицо Прохоровича.
- Лева! – воскликнул я восхищенно. – Ты бился на ринге? Надеюсь, выскочка Тайсон повержен? Где твой чемпионский пояс?
Во взгляде Дурыча отразились сложнейшие переживания. Мое предположение заставило юриста прервать свое пылкое выступление. За коллегу объяснился Павлов.
- Лев сражался за свои конституционные права, - сообщил он. – Нескрываемые боевые раны великий борец за торжество демократии получил в неравной схватке с контролерами.
- Уголовники! – гневно произнес Прохорович. – Таких сажать надо!
- Паша, объясни, пожалуйста, - взмолился я, сгорая от любопытства.
- Пойдем в «приемную», - предложил Павлов. – Дурычу надо принять «успокоительное»…
Как и следовало ожидать, идея коллеги пришлась Льву Давидовичу по сердцу. Неразборчиво бубня о чем-то себе под нос, возмущенный юрист первым проследовал в комнату отдыха и, достав из холодильника бутылку водки, занял место во главе стола. Пашка еще раз подмигнул мне, и мы присоединились к пострадавшему.
За рюмкой водки Паша, введенный коллегой в курс дела, своими словами поведал мне о произошедшем инциденте. Все началось в воскресенье. Точнее, еще в пятницу, когда Дурыч выиграл дело своего клиента в арбитражном суде. Это приятное событие послужило поводом. Далее все шло по своему обычному сценарию и к воскресному вечеру обернулось помещением празднующего юриста в районный медвытрезвитель. Заведение это было ему близко знакомо. Да и в самом вытрезвителе Льва знали хорошо и приняли постоянного клиента со свойственным радушием. Лев, конечно, как мог, отбивался от санитаров и по своему обыкновению обещал совершить над ними юридическую расправу, но это не помешало сотрудникам полицейско-медицинского учреждения провести полный комплекс своих мероприятий. Клиент был обслужен по высшему разряду и на утро выдворен вон.
Оказавшись на свежем воздухе, оскорбленный юрист немедленно вошел в ближайшую рюмочную, где и обнаружил отсутствие денежных знаков, которых еще минувшим вечером у него было в избытке. Чрезвычайно огорченный, Лев Давидович со скандалом вернулся в вытрезвитель, но этот его демарш не принес положительных результатов. Денег ему никто не вернул, все претензии были категорически отклонены.
Убитый горем Прохорович решил ехать домой, где имел заначку, как в денежном, так и в литровом эквиваленте. Наскребя пару рублей мелочью, Лева влез в трамвай и, полный безрадостных мыслей, уставился в окошко, отвернувшись от кондуктора. Кондуктор, человек невежественный и черствый, не вник в глубину душевных терзаний пассажира и предложил ему оплатить проезд. Не избалованный частыми поездками в общественном транспорте Прохорович с удивлением узнал, что плата за проезд недавно возросла вдвое, и его наличного капитала не хватит даже на кошачий билет. Возникла перепалка. Лева настаивал на незаконности претензий кондуктора, тогда как кондуктор энергично доказывал обратное. Лев Давидович умел и любил спорить на юридические темы, и в пылу словесной баталии вполне мог дотянуть до своей остановки и даже проехать мимо, если бы не одно неприятное событие. В вагон совсем некстати вошли контролеры. В отличие от дедушки кондуктора контролеры имели широкие плечи, толстые шеи и не были склонны к длительным непродуктивным беседам. К тому же их было трое. Заинтересовавшись скандалом, словно эстафетную палочку, они приняли Дурыча из рук кондуктора и, выведя «зайца» на улицу, отдубасили с чувством.
- Настало время собирать камни, - подвел черту Павлов.
- Ужасно, - сочувственно произнес я. – Лева, надеюсь, ты не оставишь злодеев без наказания?
В ответ Дурыч только фыркнул и нервно схватился за рюмку. Зорко следивший за руками коллеги Павлов немедленно наполнил ее водкой.
- В борьбе с подонками рода человеческого Лева способен быть беспощадным! – авторитетно заявил Павел Семенович. – Для этого случая он готов временно подавить в себе врожденное милосердие…
- Это великая жертва! – похвалил я Дурыча. – Лев, отечество тебя не забудет!
Мою реплику Прохорович расценил как тост и поспешил подкрепить намеченную «великую жертву» одним быстрым и емким глотком. В мужественных глазах юриста отразилась неизбежность справедливого возмездия.
- Алексей, - обратился ко мне Павел, - ты ни словом не обмолвился о своих успехах. Как продвигается твое расследование? Убийца уже пойман?
- В среду иду на похороны клиента, - сказал я. – Если хочешь, можешь составить мне компанию.
- На который час назначено мероприятие?
- Утренний сеанс, - сообщил я. – Начало в половине двенадцатого. Форма одежды траурная.
- Жаль. Утро у меня занято. Встреча с клиентом, потом заседание суда… Освобожусь не раньше семнадцати часов.
- Не переживай, - успокоил я друга. – Думаю, это не последние похороны в нашей практике. У тебя еще будет случай наверстать упущенное… Между прочим, Паша, скажи, а ты знал, что у этого Томильского есть брат-близнец?
- Понятия не имел, - признался Павлов.
- Я тоже, и это незнание чуть не стоило мне рассудка. Представляешь, я принял его за усопшего. Между тем, он был живее всех живых…
- К черту близнецов! – неожиданно провозгласил изрядно захмелевший Дурыч. – В стране творится правовой беспредел! С этим надо решительно покончить!
Острое политическое замечание юриста не осталось без внимания. Павлов отреагировал на выпад коллеги привычным образом. Сменив рюмку Прохоровича на обыкновенный граненый стакан, он налил «успокоительную» дозу. Лев Давидович выпил без колебаний, после чего сполз со стула и уснул прямо на полу.
- Спи с миром! – напутствовал Павлов угомонившегося товарища.
- Пожалуй, пора расходиться, - заметил я, глядя на скрюченное тело Прохоровича.
- Хочешь, прогуляемся, - предложил Пашка. – Телок снимем…
- Паша, я семейный человек, - произнес я с укором.
- Брось, - махнул рукой Павлов. – Это мещанские предрассудки!
- Извини, старик, может, как-нибудь в другой раз. Сегодня что-то не тянет…
- Нет! – убежденно произнес Паша. – Никогда не женюсь!
- Давай на посошок, - сказал я примирительно.
Павлов согласился и, в результате, мы «досидели» литровую бутылку до самого донышка.
На улице безумствовал шторм. По крайней мере, меня сильно шатало, кренило и отклоняло от выбранного направления. Погода тут, разумеется, была ни причем. Просто я весь день провел на ногах, смертельно устал и пил без закуски. Вспомнив историю общения Дурыча с тремя дюжими контролерами, я в ужасе отпрянул от повстречавшейся на пути трамвайной остановки. Мысль о поездке в такси также не вызывала вдохновения. Несмотря на сильную бортовую и килевую качку я решил прогуляться до дома пешим порядком.
Как опытный лоцман я повел свою непослушную бригантину сложным изломанным курсом, двигаясь во фьордах узких переулков, темных тупичков и грязных проходных дворов. Какое-то время я следовал в кильватере молодой дамы, вид призывно раскачивающихся бедер которой придавал мне уверенности в собственных силах. Однако дама вскоре исчезла в подъезде за дверью с кодовым замком, и я вынужден был продолжить путь в гордом одиночестве.
Я уже прошел три четверти пути, когда на траверзе в каких-нибудь пятидесяти шагах заметил павильон «ПИВО ВОДЫ». Упустить возможность своевременной дозаправки я как опытный моряк не имел права. Сменив курс, я быстро достиг цели и, заняв очередь, лег в дрейф.
Такого рода заведения любил посещать Прохорович. Для принципиального юриста здесь была невспаханная нива для коротких профессиональных упражнений. Обыкновенно диалог Льва Давидовича с продавцом пива начинался с безобидной просьбы не добавлять в напиток стирального порошка и прочих пенообразующих присадок. Далее следовало непременное требование долива пива после отстоя пены. Если и это пожелание юриста находило понимание со стороны пивоторговца, в ход шла контрольная измерительная емкость, с которой Дурыч никогда не расставался. Обыкновенно конфликтная ситуация улаживалась бесплатной кружкой неразбавленного пива, подносимой администрацией оконфузившегося заведения дотошному юристу.
Эти малозначительные, на первый взгляд, победы не приносили Прохоровичу крупной материальной выгоды. Но включался он в юридический конфликт не ради экономии наличных, а лишь из принципа и черпал в своих победах моральное удовлетворение. Источники моих удовольствий находились в иной плоскости, и я не стал скандалить с пышнотелой раздатчицей пива, тем более что и контрольной емкости при себе не имел.
Все столики в зале были заняты, и я поставил свою кружку на узкую дощечку, протянувшуюся вдоль стен павильона. Отпив несколько глотков, я испытал огромное удовольствие и в блаженстве поднял взгляд, остановив его на поясном портрете некоего господина, лицо которого показалось мне знакомым. Присмотревшись, я понял, что со стены на меня глядит в упор гражданин Томильский. Это не был траурный портрет Ильи Григорьевича, оперативно прилаженный скорбящими друзьями. Судя по сопровождавшему фотографию тексту, лицо с пририсованными чьей-то озорной рукой бородой, клыками и рожками принадлежало кандидату в депутаты Государственной Думы Юрию Григорьевичу Томильскому.
Заинтересовавшись этой неожиданной находкой, я постарался укротить нахально прыгающие строчки и прочитал предлагаемый текст. Помимо патриотической вытяжки из краткой биографии коммерсанта и описания его безупречных моральных качеств, плакат повествовал о том, что Юрий Григорьевич является лидером движения «За свободное предпринимательство», и этим же движением выдвинут на довыборы в Государственную Думу по одиннадцатому избирательному округу. Помимо прочего, сознательным гражданам напоминалось, что выборы должны состояться пятнадцатого октября, а несознательные граждане призывались к сознательности.
Сам не зная для чего, я сорвал плохо приклеенную листовку и спрятал в кармане пальто. Электорат Юрия Григорьевича против моей выходки не возражал и продолжал спокойно пить пиво. Я тоже вернулся к этому приятному занятию.
Не помню точно когда, но я все же дошел до дома.
Прием оказался холодным. Ни тебе ласковых слов, ни горячего сытного ужина, и вообще ничего приятного. Даже постелено мне было в отдельной комнате на жесткой отечественной раскладушке. Такое возмутительное поведение жены я списал на неизбежные издержки семейной жизни. Будучи невестой, Марина ни за что не позволила бы себе подобного…
Беспокойный сон в некомфортном ложе был еще не самым гнусным последствием вчерашней пьянки. Наступивший вторник был отмечен жесточайшим наказанием в виде посещения любимой тещи. Поездка в гости к родителям жены было самым тяжким из известных мне развлечений.
С Маринкой мы хоть и были расписаны каких-то три месяца, но вместе жили достаточно долго, чтобы она могла досконально изучить мои слабости. Ученицей она была смышленой, и приобретенные знания использовала с пугающей полнотой. В частности она основательно вникла в детали похмельного синдрома, и, сознавая, что первостепенным желанием страдающего этим недугом является совершенный и безусловный покой, нарочно с самого ранья начинала громко скандалить мне в самое ухо. Такое поведение супруги со скоростью света приближало мою кончину, и я, естественно, готов был на все, только бы меня оставили в покое. В этот-то момент и совершалась бесчестная сделка. Вырвав, к примеру, у меня обещание ехать в гости к теще, Марина уступала мне несколько часов отдыха и даже, в особо критических случаях, подносила рюмку водки.
Так было и в этот раз, только без водки, что еще сильнее изгадило настроение. Я понял, что этот день придется полностью записать в пассив моего и без того нелегкого жизненного пути.
Выторговав таким образом передышку, я с головой укрылся одеялом и немедленно уснул. Покой мой, к сожалению, длился недолго. Мне показалось, что прошло не более минуты, и Маринка вновь, правда, более мягко, чем в первый раз, принялась возвращать меня в действительность. Правда, она утверждала, что прошло целых три часа, и я склонен был ей верить. Чтобы не доводить до очередного скандала, пришлось выразить полную готовность немедленно ехать к драгоценной Татьяне Михайловне.
- Только еще пять минут, - жалостливо попросил я.
- Даю тебе полчаса, - снисходительно разрешила Марина, но тут же угрожающе добавила: – Через тридцать минут завтрак будет стоять на столе, и, если ты не встанешь, я опрокину тебе его на голову…
Поскольку каждая секунда сна была для меня на вес золота, я не стал рассуждать о негуманности подобной акции, и немедленно спрятал голову под одеялом.
Отведенные мне тридцать минут я провел беспокойно. Заснуть было решительно невозможно, потому как больная голова была полностью занята ожиданием неизбежного подъема. С каждым звуком, доносившимся до моих ушей, я вздрагивал, ожидая, что сейчас войдет Маринка и объявит об окончании отсрочки. Тогда приговор будет немедленно приведен в исполнение… Когда же она, наконец, вошла и сообщила, что завтрак на столе, я даже вздохнул с некоторым облегчением: мои мучения, связанные с ожиданием худшего, закончились. Худшее наступило, оно теперь позади…
Завтракал я без аппетита. Куриная нога с жареной картошкой противоречили потребностям моего организма. С ненавистью я поглядывал также и на стакан с молоком. На мое счастье Маринка на минуту вышла из кухни, и я немедленно ринулся к холодильнику.
Трехлитровую банку с солеными огурцами я открыл зубами и молниеносно выпил добрую половину имевшегося в ней рассола. И хотя скрыть следы преступления не удалось, наступившее облегчение от этой акции было столь ощутимым, что я легко перенес воспитательную тираду супруги.
К теще мы приехали на такси. Приговор вступил в силу. Началось исполнение наказания.
У кого есть теща, тому нет надобности объяснять масштабы этого бедствия. Непосвященным же в эту страшную тайну полезно сделать предупреждение: дорогие мои, женитесь только на сиротах!
Едва переступив порог тещиной квартиры, я тут же окунулся в атмосферу враждебности. Татьяна Михайловна, открывшая перед нами дверь, наскоро расцеловалась с дочкой и упорхнула на кухню, сбивчиво сообщив, что у нее что-то стоит на плите. Судя по запаху, это что-то явно пригорело. В результате я оказался во власти самого маленького обитателя тещиной квартиры – французского бульдога Сени.
Маленький негодяй трудолюбиво облаивал меня и норовил укусить за ляжку. Я отбивался, как мог, лягаясь, шипя и громко призывая мерзавца к лояльности. Однако проклятый мопс не унимался и к радости вернувшейся с кухни тещи продолжал атаковать меня с удвоенной энергией. Татьяна Михайловна умилялась поведением своего любимца, считая его необыкновенно забавным.
- Сенечка, мальчик мой, - лепетала она, - ну, что же ты так рассердился?
В ответ на вопрос хозяйки Сеня только усилил натиск.
- А, понимаю! – воскликнула теща, осененная блестящей догадкой. – Алексей не принес тебе шоколадки… Какой хулиган! Алеша, что же ты не принес Сенечке шоколадки? Ты бы сразу заслужил его расположение.
Голосом кающейся Магдолины я уверил тещу в том, что завоевать расположение Сенечки – Центральная задача моей жизни, и что в другой раз я закажу ему вагон шоколада.
Насчет шоколада я, конечно, Татьяну Михайловну обманул. Быть в дружеских отношениях с кривоногим тещиным любимцем было еще неприятней, чем находиться в числе его врагов. Маленький уродец, угомонив яростную сторону своей бестолковой натуры, как правило, менял гнев на милость, и выделывал такие пошлости, о которых и говорить совестно. В такие минуты следовало сохранять полную неподвижность частей тела. Стоило неосторожно шелохнуть ногой, как эта нога немедленно становилась объектом сексуальных домогательств бесстыжей кривоногой твари. В такие моменты хотелось удушить не только Сеню, но и его хозяйку.
Запах гари, как выяснилось, издавали тыквенные лепешки – безумное изобретение Татьяны Михайловны, которым она очень гордилась и пекла всякий раз к нашему приезду. Впрочем, всякий раз они у нее пригорали.
Пока женщины возились на кухне, я устроился в библиотеке, самой удаленной от кухни комнате. Сеня, как я и предвидел, отправился за мной, имея целью продолжить выражение своих разноплановых чувств. Плотно прикрыв дверь, я присел на корточки и поманил барбоса пальцем. Оскалившись в сатанинской ухмылке, бульдог пошел прямо на меня, попутно соображая, что лучше: укусить меня или изнасиловать. Занятый этой дилеммой, Сеня прозевал мой выпад и, получив кулаком в нос, прокувыркался к противоположной стене комнаты. Заскулив и сделав лужу, извращенец в страхе забился под кресло.
С чувством выполненного долга я перебрался в гостиную, где огромный круглый стол уже был покрыт хрустящей накрахмаленной скатертью.
- Что-то Алексей нам не помогает? – услышал я нарочито громкий голос Татьяны Михайловны.
Вопрос, по форме обращенный к Марине, по сути предназначался для моих ушей. Это была испытанная тактика тещи. Все свои претензии к зятю, коих у нее было неисчислимое множество, она никогда не направляла напрямую. Свое недовольство мужем дочери она выражала самой дочери, но делала это с таким расчетом, чтобы я обязательно слышал каждое слово из ее нелестных замечаний.
Решительно все, как в моем облике, так в характере моем и поступках, не нравилось любящей теще. «Что-то Алексей сегодня не бритый», - громко выговаривалось Марине, в то время как горящие осуждением глаза Татьяны Михайловны были обращены в мою сторону. «Марина, доченька, - чеканя слова, произносила теща, когда я находился в соседней комнате, - Алеша у тебя слишком много пьет. Посмотри на своего отца. У него тяжелейшая, напряженнейшая работа – шутка ли, депутат! – а ты когда-нибудь видела его пьяным? То-то и оно! А все потому что ответственный человек». Надо ли говорить, что замечание любимой тещи не проходило мимо моих ушей? «В наше время мужчины никогда не садились за стол первыми, а сначала подавали стулья дамам», - говорилось Татьяной Михайловной в пространство в начале трапезы. И даже Сеня со своей единственной извилиной в мозгу понимал, что укол был направлен в мой адрес.
В общем, сегодняшний «праздник» проходил по своему обычному сценарию. Сначала чай с отвратительными по вкусу лепешками (причем, мне, как всегда, достались самые подгоревшие), затем коллективный просмотр американской мелодрамы на широкоэкранном телевизоре, сопровождавшийся слезами и соплями женской части зрительного зала, потом многочасовой сеанс сплетен, перетряхивание комода Татьяны Михайловны, вызвавшее волну воспоминаний о днях тещиной молодости, и, под завязку, появление дорогого тестя.
Общаться с Виталием Петровичем было еще сложнее, чем с Сеней. Последнему, по крайней мере, можно было незаметно залепить в нос. В отношении тестя такая тактика не годилась. Впрочем, его манеры сильно отличались от бульдожьих, что, безусловно, делало Виталию Петровичу честь.
Всегда чисто выбритый, набриолиненный и отутюженный, депутат Законодательного Собрания Шмелев как дома, так и вне его являл собой образец благовоспитанного гражданина, патриота и бескорыстного служителя народу. Сопутствующую своей должности важность Виталий Петрович не сбрасывал даже дома, в узком кругу семьи, отчего был похож на предводителя дворянства.
Говорил Виталий Петрович не спеша, чинно, свысока глядя на собеседника, ни на минуту не забывая о высоте своего положения в обществе. А поговорить тесть любил. Речи его носили поучительный характер. В споры депутат вступал неохотно, по-военному полагая, что по любому вопросу существуют только два мнения: одно - его, и другое – неверное. В этой черте характера тестя я нащупал его слабость, чем обыкновенно и пользовался. Когда Виталий Петрович надоедал своими нравоучениями, я начинал оспаривать каждое его замечание, доводя депутата своим упорством до белого каления.
За ужином тесть рассуждал то о высокой политике, предрекая скорое падение империй Гусинского и Березовского, то о нравах современной молодежи, ее тотальной деградации и возможных в этой связи необратимых последствиях для всей нации. Монологи депутата слабо волновали мое воображение, зато желудок радовался нормальной здоровой пище. Дело в том, что Виталий Петрович не любил тыквенных лепешек, а с его мнением домашние вынуждены были считаться. Поэтому ужин был подан отменный.
- Виталий Петрович, - обратился я к тестю, когда тот, пережевывая отбивную, на короткий миг прервал свои сентенции, - вам знакомо движение «За свободное предпринимательство»?
Выплевывать не дожеванное мясо депутат не стал, а лишь кивнул и промычал в знак того, что знаком с таким движением.
- Что оно из себя представляет? Кто за этим стоит? – спросил я.
- Выскочки, - коротко и брезгливо сообщил тесть, проглотив кусок. – Трепачи и хапуги. Наворовали во времена всеобщего хаоса, теперь со своими денежными мешками во власть лезут.
- От них некто Томильский выдвигается в Государственную Думу, - как бы между прочим заметил я.
- Отвыдвигался уже, - саркастически хмыкнул Виталий Петрович.
- В каком смысле? – переспросил я.
Тесть с тоской посмотрел на вилку, которую он уже трижды безуспешно заносил над остатками отбивной, перевел взгляд на меня и, поняв, что я не отстану, отодвинул от себя тарелку.
- Томильского этого сняли с регистрации по решению районного суда, - сообщил Виталий Петрович. – Не помню точно, за какие именно нарушения – их у него полный набор – возможно, за превышение потраченных на предвыборную агитацию средств над размером заявленного избирательного фонда. Возможно, я ошибаюсь, но, по крайней мере, дело в деньгах. У этих проходимцев тьма черной наличности, вот они и пылят ею без разбора…
Информация о неудаче Юрия Григорьевича на политической ниве никоим образом не проливала свет на таинственные обстоятельства гибели его родного брата. Однако я не унывал. Работа детектива всегда основана на кропотливом сборе информации разного рода, большая часть которой в последствии оказывается совершенно ненужной. Но без этой рутины невозможно достижение положительного результата. К сожалению, романтики в деятельности частного сыщика много меньше, чем принято считать в среде обывателей, мало знакомых с технологией частного сыска.
По окончании ужина Маринка сжалилась надо мной и объявила, что нам пора ехать домой.
- Алеше завтра рано на работу вставать, - оправдывалась она перед Татьяной Михайловной.
- А то посидели бы еще, - из вежливости предложила теща, уже порядком уставшая от приема гостей, и, не дожидаясь ответа, перешла в прихожую, чтобы проследить за тем, как мы оденемся, и закрыть за нами дверь.
Виталий Петрович, который прямо из кухни перекочевал в свой кабинет, был настолько занят своими депутатскими делами, что ни капельки не интересовался сроками нашего пребывания в его квартире. Однако по настоянию жены попрощаться он все же вышел.
Пока мы ехали домой, мне на трубку позвонил Дурыч и предложил составить компанию в завтрашнем походе на кладбище.
- Раз Пашка занят, а я свободен, почему бы тебе ни пригласить меня? – спросил Лева, и я не нашел, чем возразить.
- Завтра в девять в моем офисе, - сообщил я. – Не проспишь?
- Обижаешь! – фыркнул Прохорович. – Буду как штык! Пока!
- Чао!
В среду одиннадцатого октября я прибыл на работу без пяти минут девять. Прохорович был уже там.
- Лева, я потрясен! – сказал я, войдя в свой кабинет. – Давно ждешь?
- С полчаса, - рассеянно сообщил Дурыч.
- Откуда у тебя такая тяга к кладбищам?
- Это наследственное, - объяснил Лев Давидович. – Все мои предки покоятся в земле. И заметь, никто из моих почивших родственников ни разу не пожаловался на кладбищенские условия. Значит, кладбища им нравятся. Почему же я должен их не любить?
- В самом деле, - согласился я, с подозрением покосившись на раздутые бока левиного кейса. Характерные выпуклости на коже чемоданчика явственно свидетельствовали о том, что юрист основательно подготовился к поездке.
- Когда мы едем? – нетерпеливо спросил Прохорович.
- Ты куда-то торопишься?
- На кладбище, - напомнил мне Дурыч.
- Не спеши, Лева, все там будем, - вяло сострил я.
- Алексей, я женюсь! – неожиданно признался юрист.
Подобного рода заявления мне приходилось выслушивать от Льва Давидовича не реже одного раза в неделю. Поэтому его откровение не произвело на меня сколько-нибудь значительного впечатления.
- Ну, это меня не удивляет, - заметил я другу. - Я даже не стану спрашивать имя этой счастливицы. Все равно через несколько дней у тебя объявится новая невеста. Лев, дорогой, скажи мне только одно: какая связь между твоим очередным честным намерением соединиться с несчастной гражданкой законными узами брака и маниакальным стремлением как можно скорее угодить на кладбище?
- Должен же я познакомить невесту с родителями! – убежденно заявил Дурыч. - Они, между прочим, похоронены на Восточном кладбище, так что нам с тобой по пути. И поторопись, пожалуйста. Нам еще надо заехать за Матреной…
- Ее зовут Матреной? – с ухмылкой переспросил я.
- А что? Прекрасное русское имя, - задумчиво сообщил юрист. – А главное, грудь! Ты бы видел эту грудь, Леха…
Прохорович мечтательно закатил глаза к потолку. Руки его описали в воздухе сложную кривую, по-видимому, изображая размеры и форму груди Матрены. Если руки юриста не лгали, то левина невеста действительно отличалась уникальным сложением.
- Подумаешь, грудь! – фыркнула только что вошедшая Верка. – Лева, посмотри на мои ножки – чудо! Зачем тебе вымя этой Матрены? Возьми лучше меня…
- Вера, ты опоздала на три минуты, - сделал я выговор секретарше.
Обладательница чудных ножек не сочла нужным хоть как-то отреагировать на мое замечание и продолжала охмурять юриста самым кокетливым своим взглядом.
- Верочка, - отозвался Дурыч. – Ножки твои, спору нет, хороши. Да и остальное, чего греха таить, тоже на высшем эстетическом уровне…
- Так в чем же дело? – оживилась моя секретарша, обвивая руками шею Прохоровича.
- Если я женюсь на тебе, твой шеф нам этого никогда не простит…
- Плюнь на него, - потребовала Вера.
- Плевать на частного детектива кощунственно! – убежденно заявил юрист, отводя верочкины руки от своей шеи.
- Импотент! – обозвала Прохоровича Вера и, отойдя к своему рабочему месту, принялась переобуваться.
- Лев, поехали, - предложил я, - пока она не разделась догола…
- Не дождетесь! – хмуро шикнула Вера.
С усилием оторвав взгляд от верочкиных ножек, Прохорович послушно двинулся к выходу.
Матрена Дармидонтовна жила на западной окраине города, и мне пришлось сделать солидный крюк. Я указал на это Дурычу, но он пообещал, что созерцание форм его невесты с лихвой покроет связанное с лишним пробегом неудобство. Признаюсь, Лев Давидович меня не обманул. Когда он под ручку с Матреной Дармидонтовной вышел из подъезда, я чуть не проглотил сигарету.
Посмотреть, действительно, было на что. Даже свободного кроя полупальто, надетое на девушку, не могло скрыть масштабов ее телесной стихии. Казалось, что если освободить ее груди от одежды, то, лишенные поддержки, они рухнут до колен. То, что прилагалось к бюсту Матрены Дармидонтовны, а именно, сама Матрена, было маловыразительным и весьма посредственным. Но об этом можно было судить лишь после более тесного с нею знакомства, ибо в первые минуты мужской взгляд не мог оторваться от наиболее выдающейся части ее тела.
- Доброе утро, - широко улыбнувшись тонкими бескровными губами, поздоровалась со мной невеста Прохоровича.
- Здравствуйте, - ответил я с задержкой. – Садитесь, пожалуйста.
Дурыч галантно распахнул перед дамой заднюю дверцу моего «лимузина», и я с интересом уставился в зеркало заднего вида, гадая, войдет ли целиком Матрена Дармидонтовна в салон, или вынуждена будет оставить грудь снаружи. Но она вошла вся и даже не погнула спинку переднего сиденья. Формы ее были не только огромными, но и эластичными. Прохорович устроился возле невесты, потонув в ореоле ее физического очарования. Я завел двигатель, и мы тронулись в путь.
Я достаточно хорошо знал город, благодаря чему нам удалось не застрять в утренних пробках. Без четверти десять мы оставили позади жилые кварталы и выехали на Восточное шоссе. Это была отличная восьмиполосная трасса, на которой вероятность заторов была минимальна. В этот час движение транспорта было не интенсивным, и я позволил себе разогнать машину до скорости, приводящей инспекторов ГИБДД в священный трепет предвкушения легкой наживы.
Разомлевшая от тепла, скорости и настойчивых ласк жениха, Матрена Дармидонтовна расстегнула три верхних пуговицы своего пальто, открыв для обозрения бирюзовую ситцевую блузку с умопомрачительным декольте. Отвлекшись на это завораживающее зрелище, я чуть на всей скорости не съехал в обочину, и лишь выражение смертельного испуга, замеченное мной на лице Дармидонтовны, заставило меня вернуть внимание к дорожной обстановке и избежать катастрофы. Опасность была чрезвычайно велика, и я поклялся себе до самого кладбища не глядеть в зеркало.
- Мотя, - нежно прошептал Дурыч невесте, - прикройся шарфиком, а то на кладбище мы попадем не в том качестве, в котором планировали изначально...
Матрена глупо хихикнула. Я не стал проверять, исполнила ли она пожелание жениха. К тому же мы уже почти приехали.
- Леша, притормози здесь, - попросил Прохорович.
Кивнув, я остановил машину возле стихийно образованного рынка ритуальных принадлежностей. Длинный ряд столиков под навесами и без оных протянулся вдоль обочины перед самым поворотом на Восточное кладбище. Царство искусственных цветов, уложенных в аляповатые венки с красно-черными лентами, букеты с еловыми ветками, образа, свечки и рамки для траурных фотографий в избытке предлагались желающим почтить память своих погребенных родственников, друзей, сослуживцев и просто знакомых. Лица продавцов, будь то морщинистое чело ветхой старушки, которой впору самой начинать заботиться о комфорте своего последнего пристанища, или же розовощекая ряха пышущего богатырским здоровьем отставного рубщика мяса, были одинаково скорбными. За свои баснословные барыши эти стервятники готовы были не только ласкать вас сочувственным проникновенным взглядом, но даже всплакнуть, а то и прочесть короткую молитву.
Однако Прохорович не хотел слушать молитв и плакать в компании продавцов траурных принадлежностей. Его целью был поминальный набор из четырех стеклянных стаканчиков, который он приобрел у похожей на покойницу старушки после длительного напряженного торга. В нагрузку к поминальному набору Лев Давидович прихватил с лотка сплюснутую еловую ветку. За ветку он, разумеется, не заплатил, чем безмерно огорчил торговку.
- Поехали, - сказал он, вернувшись в машину. – Эти бабки совсем обнаглели. Мало того, что торгуют без всяких патентов и лицензий, так еще и в три шкуры дерут с трудового скорбящего населения!
В утешение разволновавшегося жениха, Матрена смачно поцеловала его в губы. Я включил передачу и, проехав метров сто вперед, повернул направо. Еще через полсотни метров я остановил машину перед длиннющим шлагбаумом. На полосатом столбике, к которому веревкой был привязан поднимающийся конец шлагбаума, висел жестяной лист со строгой предупредительной надписью: «Въезд только для инвалидов».
- Какая трогательная забота о нетрудоспособном населении, - прокомментировал Лева. – Действительно, что делать здоровым гражданам в таком неподходящем месте?
Не желая мириться с такого рода дискриминацией, я нажал на гудок и не отпускал его до тех пор, пока из будки не вышел мужик в телогрейке с красной повязкой на рукаве. Лицо вахтера было траурным.
Он подошел к машине, заглянул через форточку в салон и вежливо поинтересовался:
- Инвалиды есть?
- Я участник гражданской войны, - отрекомендовался Прохорович, - вот только удостоверение дома забыл.
- Бесплатно въезд только для инвалидов, - терпеливо и почти нежно изрек хозяин шлагбаума.
- А для обычных граждан? – спросил я.
- Десять рубликов, - чуть не плача от сочувствия, сообщил мужик.
Я протянул ему десятку, которая тут же исчезла в кармане засаленной телогрейки. Охранник с удивительным проворством отвязал веревку от столбика и мгновенно поднял свой десятирублевый ограничитель движения. Когда я проезжал мимо, мужичок даже, как мне показалось, с почтением склонил голову.
- Какой сервис! – в восторге сообщил я своим спутникам. – Десять рублей – и ты инвалид!
- Какое радушие! – добавил Дурыч.
Дармидонтовна ничего не сказала по этому поводу, но снова одарила жениха страстным поцелуем. Тонировка стекол автомобиля сопутствовала проявлению самых нежных чувств влюбленных, но, тем не менее, я счел своим долгом напомнить спутникам о том, что мы находимся на территории, где больше принято скорбеть, нежели упиваться плотскими утехами и прочим неуместным сладострастием.
- Ты бы лучше дорогу показывал, - призвал я Прохоровича. – А то я не знаю, куда рулить…
Тут Лев Давидович стыдливо признался, что и сам толком не знает дороги, потому что давно родительской могилы не навещал, а когда навещал, был сильно пьян, и его доводили до места более трезвые родственники.
- Что будем делать? – в растерянности поинтересовался я, остановив машину.
- У меня же есть адрес! – спохватился Дурыч и углубился в изучение записной книжки. – Вот! Угол Кленовой аллеи и Двенадцатого Рябинового проезда.
- Это уже что-то, - с сомнением произнес я, обводя взором бескрайние кладбищенские просторы. – Но, готов биться об заклад, здесь не растет ни одного клена.
- Так же как и ни одной рябины, - добавила Матрена.
- Давай читать указатели, - предложил Дурыч.
На том и порешили. Я медленно поехал в глубь «царства мертвых», останавливаясь на каждом пересечении дорожек, чтобы прочитать информацию на маленьких дощечках с облупившейся от непогоды краской. Уловить систему в наименовании аллей удалось не сразу, но, обнаружив указатель с надписью «2-я Рябиновая», мы воспряли духом. Появилась вера в возможность достижения цели. Мы продолжили поиск, держась за путеводную нить аккуратно пронумерованных Рябиновых аллей.
К одиннадцати часам, достигнув искомого перекрестка, мы вышли из автомобиля. Оставалось найти могилу левиных предков. Из всех отличительных признаков фамильной усыпальницы Лева помнил лишь то, что на памятнике была высечена фамилия Прохоровичей, а возле могилки был столик на витых бронзовых ножках и со столешницей из черного мрамора.
Могила была найдена по первому из упомянутых признаков. Второй признак, как в бронзовой, так и в мраморной его частях, отсутствовал напрочь.
- Очевидно, поработали любители нетрудовых доходов, - печально вздохнул Лев Давидович, сняв с головы кепку.
- Бронза нынче в цене, - согласился я.
- Какое кощунство! – заметила Матрена.
Лев Давидович не растерялся и разместил поминальный набор на соседнем столике, который был выполнен из куска фанеры и четырех прутков арматуры и в силу своей низкой ликвидности не привлек внимания кладбищенских воришек. Из кейса скорбящий сын извлек литр «Смирновской» и четыре бутерброда с сыром.
Лев Давидович был прекрасно знаком со всеми традициями и ритуалами, связанными с поглощением спиртных напитков, и потому действовал быстро и четко. Открыв бутылку, юрист далеко забросил пробку, из чего стало ясно, что литр он намерен употребить тут же, не отходя от могилы. Впрочем, в это пасмурное осеннее утро было довольно зябко, и я понимал, что полноценно выразить светлые сыновние чувства на продуваемом всеми ветрами пространстве кладбища без соответствующей подготовки было решительно невозможно.
Выверенными движениями Лева до краев наполнил все четыре стаканчика, два из которых накрыл бутербродами и установил возле надгробья на могиле своих родителей. Еловую веточку он разместил у подножия памятника.
- Ты за рулем, - сочувственно напомнил мне скорбящий сын и пальцем поманил Матрену к столу. – Мотя, возьми стопочку. Помянем родителей…
- Мне пора, - сказал я влюбленным, почувствовав себя чужим на этом семейном мероприятии, - встретимся на выезде, у шлагбаума.
- Во сколько? – спросил Дурыч.
- Я позвоню, когда освобожусь. Не отключай телефон.
- Ладно.
Серое одноэтажное здание, заключавшее в себе колумбарий, ритуальный зал, и целый ряд служебных помещений, располагалось вблизи десятирублевого пропускного пункта. Я припарковал свой автомобиль неподалеку от свалки строительного мусора. С этого места отлично просматривался как въезд на территорию кладбища, так и парадный вход в серое здание.
Часы показывали четверть двенадцатого. До начала прощальной церемонии оставалось пятнадцать минут. Я не хотел привлекать к себе лишнее внимание родственников усопшего поэта, поэтому решил войти в зал в самый последний момент.
Судя по количеству собравшихся возле серого здания автомобилей, счастливый труженик вахты заработал с утра уже не на один «Сникерс». Хотя, возможно, мне предстояло стать свидетелем парада инвалидов…
В ожидании своего часа я закурил. Не успел я сделать и пары затяжек, как по кузову автомобиля заколотили крупные капли дождя. Сильные порывы ветра вдували в салон потоки колючей холодной влаги. Коже лица и шеи сделалось некомфортно, и я вынужден был выбросить сигарету и закрыть форточку. Стекла тут же запотели.
«Природа оплакивает погибшего поэта», - лирически подумал я, рукавом протирая ветровое стекло. Дождь усиливался. Приближалось время прощания с Ильей Григорьевичем. Надо было идти.
Зонта у меня не было, и, в замещение оного, пришлось воспользоваться свежим номером газеты «Автоподиум», бесплатно распространяемой на бензозаправочных станциях. До серого здания я добежал за считанные секунды, но все равно промок до нитки. Страницы «Автоподиума» расползлись от влаги, и непрочитанное рекламное издание пришлось выбросить в урну.
Я устроился в самом темном углу холла и принялся изучать присутствующих. Проводить в последний путь усопшего брата кандидата в депутаты пришли немногие, а те, что собрались, напоминали скорее родственников и друзей, чем почитателей таланта Ильи Григорьевича. По-видимому, знаменитым поэтом гражданин Томильский так и не стал.
Всего пришедших на церемонию прощания с поэтом я насчитал девять человек. Желающие проводить усопшего в последний путь в ожидании начала церемонии разделились на две группы. Одна, в числе которых находился брат покойного, насчитывала четыре человека. Помимо упомянутого Юрия Томильского в этой компании я заметил молодую симпатичную девушку, облаченную во все черное, что особенно подчеркивало белизну ее кожи, а также немолодую уже даму, чертами лица весьма схожую с белокожей девушкой и солидного господина, держащего под руку немолодую даму. Вторая группа скорбящих состояла из трех мужчин и двух женщин одного приблизительно возраста. Я предположил, что они вполне могли оказаться одноклассниками покойного.
Каждая группа вела между собой собственный негромкий разговор. Со своей позиции я не мог слышать ни слова. Между тем, мне следовало по возможности свести знакомство с каждым из присутствующих. Ведь очевидно, это были наиболее близкие усопшему люди. Вероятность того, что среди именно этих граждан находится коварный убийца, была наибольшей.
Пока я размышлял, стоит ли мне подойти к брату покойного, чтобы ненавязчиво напроситься на церемонию прощания, а, если повезет, и к поминальному столу, случилось непредвиденное. Резко распахнулись стеклянные двери, и в зал скорби вихрем ворвался насквозь промокший Прохорович. Одной рукой он тащил за собой столь же мокрую Матрену, в другой руке крепко держал наполовину опорожненную бутылку водки. Универсальный чемоданчик юриста Дармидонтовна испуганно прижимала к своей необъятной груди.
Спрятаться мне было негде, и Дурыч быстро обнаружил мое присутствие. Мало заботясь о соблюдении моего инкогнито, юрист немедленно приблизился ко мне и в оскорбительных для ушей скорбящей публики выражениях громко высказался относительно произошедших изменений в погоде.
- Никаких условий для поминовения усопших родителей! – подытожил он. – Леха, дай ключи от машины. Под этим чертовым ливнем мы схватим воспаление легких и сдохнем в страшных муках, не приходя в сознание. Я даже не успею жениться!..
Девять пар возмущенных глаз с негодованием и осуждением уставились на нас. Оставаться незамеченным мне было теперь совершенно невозможно. После выходки Прохоровича рассчитывать быть приглашенным на поминальный ужин не приходилось.
- Пойдем, сволочь! - шепнул я в ухо Дурычу и быстро вывел нарушителей спокойствия на улицу.
Непогода к этому моменту достигла своего апогея. Вместо плотного тропического ливня с неба обрушились тяжелые потоки града. Шум стоял невообразимый, и даже грудной визг Дармидонтовны тонул в природной какофонии. В своем рывке до автомобиля, возможно, мы побили мировой рекорд в спринтерском беге, но не было поблизости человека с секундомером, и наше достижение осталось незафиксированным.
Утвердившись в спасительной капсуле автомобильного салона, я как следует отдышался и только после этого дал волю чувствам. Мои проклятия Дурыч выслушал невнимательно, а когда я иссяк, принялся утешать перепуганную невесту, мягко указывая на отдельные недостатки в моем воспитании.
- А так он парень вовсе неплохой, - между прочим, заметил Прохорович. – Только выдержки не достает. Характер у него холерический…
- Выставить бы тебя сейчас под град! – мечтательно произнес я в адрес юриста.
- Деспот! – оскорбился Дурыч. – Сатрап!
- Он еще и обзывается! – в бессильной злобе прошипел я. – Все дело мне испортил, и еще огрызается…
- Хватит ныть, - предложил Лева, - ведешь себя как капризная барышня. Между прочим, мы промокли до нитки. Алексей, в тебе нет ни капли сострадания.
- Зато у меня целый океан терпения. Не понимаю, почему я до сих пор не придушил тебя!
- Ой, блин! – воскликнул Прохорович. – Стаканы-то у могилки остались… Леха, у тебя есть посуда?
- А пошел ты!..
- Ладно, придумаем чего-нибудь… Мотя, не переживай, сейчас все устроим…
Матрена заверила жениха в том, что ни капли не переживает и вообще верит в его непревзойденную изобретательность. Дурыч, между тем, нашел выход из положения. Конфисковав у меня пластиковую бутылочку «кока-колы», он вылил на улицу остатки напитка и перочинным ножичком разрезал ее на две части, получив таким образом два стаканчика.
- Вот этот фужер, изготовленный из верхней части бутылки, если скрутить пробку, можно использовать в качестве воронки, - поучительно изрек юрист. – Ну давай, Мотя, за дружбу!
Матрена выпила предложенную порцию водки, после чего стала громко и часто икать.
- Ну вот, простудили девушку! – страдальчески заметил Прохорович. – Мотя, ты же вся мокрая… Алексей, Матрене надо срочно переодеться в сухое. У тебя есть что-нибудь сухое?
- Нет, я все-таки тебя как-нибудь удавлю! - с чувством произнес я, в бессильной злобе кусая губы.
- У него нет сухой одежды, - печально сообщил невесте Дурыч. – Надо срочно ехать домой. Матрена, ты поедешь ко мне домой?
- Поеду, ми-милый… - не переставая икать, согласилась Дармидонтовна.
- Алексей, ты слышал? Вези нас срочно домой!
Это был предел моего терпения. Я был готов к принятию радикальных мер.
- Лева, скажи, пожалуйста, - обратился я к юристу, - твоя невеста будет любить тебя с лицом, сплошь усеянным гематомами?
- Не понимаю, о чем ты? – осторожно осведомился Дурыч, осознав, по-видимому, что сейчас с ним может произойти что-то нехорошее.
- Надеюсь, что будет, - зловеще прошептал я, открывая водительскую дверь.
- Леша! – воскликнул испуганный юрист. – Не делай этого! Я все понял. Сейчас же вызываю такси, и мы немедленно покидаем тебя…
- Даю тебе десять минут, - строго сказал я, закрыв дверь. – Время пошло.
- Это настоящий тиран! – прошептал невесте Дурыч, набирая номер на своем сотовом телефоне. – Ты только не волнуйся, сейчас приедет такси, и мы очень скоро окажемся дома…
На самом деле такси в течение отпущенных мною десяти минут не появилось, и влюбленным пришлось искать убежища в будке распорядителя шлагбаума. Патологическая тяга вахтера к червонцам сделала доброе дело, и в зеркале я увидел, как Дурыч с невестой скрылись под крышей сторожевого поста. Я вздохнул с некоторым облегчением. Балласт был сброшен, оставалось наверстывать упущенное.
Град к этому времени утих, оставив на земле слой ледяных гранул толщиной в несколько сантиметров. Еще какое-то время после этого слабо накрапывал утихающий дождик, но и он вскоре прекратил свое существование. В тревожном сером небе образовались белесые просветы. Жизнь продолжалась…
Итак, благодаря непредвиденному вмешательству Прохоровича доступ к телу покойного мне был заказан. Ну что ж, по крайней мере, не придется прикладываться губами к холодному напудренному лбу. Я никогда не имел тяги к такого рода упражнениям, и за свое избавление от необходимости исполнения этого негигиеничного обряда в какой-то мере даже испытывал к Льву Давидовичу некоторую благодарность.
Церемония прощания с поэтом заняла каких-нибудь четверть часа. Пока гроб с телом готовили к выезду, прощающиеся вышли на свежий воздух. Курящие закурили, а блюдущие здоровый образ жизни достали носовые платочки. Однако платочки прикладывались не к заплаканным глазам, как это принято на похоронах, а к посиневшим от холода носам. Слез по поэту Томильскому никто из присутствующих не лил.
Один из группы предполагаемых одноклассников усопшего, худой и высокий мужчина с огромными, не знавшими расчески копнами волос на затылке, висках, щеках, верхней губе и подбородке, по виду то ли поп, то ли художник, даже зычно хохотал, рассказывая что-то своим товарищам. Четверо его слушателей вели себя более сдержанно, однако чувствовалось, что необходимость удерживать на лице траурную мину их определенно тяготит.
Другая же группа скорбящих не развлекалась оживленными беседами, а молча ожидала окончания затянувшейся паузы. Пожилая пара, которую вполне можно было принять за родителей покойного, держалась за руки и вид имела несколько удрученный и торжественный. Молодая девушка, необыкновенно схожая чертами лица с пожилой дамой, была заботливо поддерживаема под локоток Юрием Томильским. Я решил, что у близнецов, по-видимому, есть еще и младшая сестра.
Наконец к собравшимся вышел распорядитель и пригласил их проследовать за ним, к транспортным воротам серого здания, откуда уже вывозили гроб с телом. Если в прежние времена гроб полагалось транспортировать на артиллерийском лафете, то теперь, под натиском прогресса и борьбы за сокращение издержек, материальная часть ритуала была несколько видоизменена. Крохотный фермерский мини-трактор тащил за собой не тяжелый лафет, а двухосный лодочный прицеп с гробом, закрепленным при помощи четырех отстегивающихся ремешков.
У тракториста сегодня, по всей вероятности, работы было невпроворот, и он, не желая упустить ни одного заказа, рванул к свежевырытой могиле с такой скоростью, что участникам траурной процессии пришлось перейти на рысь, дабы не отстать от своего покойника. Мне же, чтобы не потерять всю группу из виду, пришлось скакать галопом. Стоит заметить, что помимо гроба, прицеп вез также двух рабочих с лопатами. Бегать рысью они, очевидно, считали занятием несолидным, мало соответствующим высокому званию работника кладбища.
Я же торопился совсем не для того, чтобы бросить горсть земли в могилу своего щедрого клиента. С собой я прихватил превосходную камеру типа «фоторужье» с длинным и толстым объективом. Раз мне пока не удалось лично познакомиться с близкими покойного, следовало хотя бы запечатлеть на пленку их печальные лица. Фотографии затем лягут в тоненькую пока еще папочку, рядом с нотариально заверенным письмом Ильи Томильского, копией его предсмертной записки и рекламным предвыборным листком его брата.
Бетонные плиты, коими были мощены кладбищенские дорожки, изначально уложенные неаккуратно, с течением времени потрескались, местами осели, образовав опасные для пешеходов провалы, а кое-где сползли по глиняному грунту к обочинам. В результате этих явлений, а также при участии осенней сырости путь скорбящей когорты, спешащей за резво несущимся к свежевырытой яме трактором, оказался тернист и неприятен. Физические неудобства испытал и я, провалившись в глубокую лужу и зачерпнув в ботинок смесь дождевой воды, липкой грязи и не растаявших еще колючих градин.
Это происшествие усугубило и без того пасмурное настроение, и я, кляня, на чем свет стоит, непутевых рабочих, халтурно отнесшихся к благоустройству крупнейшей городской усыпальницы, продолжил бег, морщась от неприятных ощущений в правом ботинке.
Наконец, трактор достиг своей цели, рабочие с лопатами соскочили с прицепа и закурили, поджидая отставших провожающих. Остановился и я. До места погребения было около сотни метров – сущий пустяк для мощного объектива моего фотоаппарата. Ближе подходить было нецелесообразно.
С этой позиции я работал, щелкая затвором, в течение пяти минут. Тщательно прицеливаясь, ловил невеселые лица родных и близких погребаемого поэта, стараясь по возможности запечатлеть их в фас. Утвердившись в том, что никого не пропустил, я спрятал камеру за пазуху и вернулся к машине.
Теперь следовало подождать возвращения «подследственных», проследить, в какие автомобили они рассядутся, переписать номера и проследовать за ними в город. Дальше придется действовать по обстановке.
Родные и близкие Ильи Григорьевича возвращались неорганизованно. Первыми покинули свежую могилу патлатый художник (теперь в этом не было ни малейшего сомнения, ибо на голове его сидел вязаный берет) в компании двух девушек (предположительно одноклассниц усопшего). Несколькими минутами позже на стоянке перед серым зданием появились еще двое предполагаемых одноклассников. Соединившись с первой троицей, они уселись в тесный «москвич» и, чадя и стреляя глушителем, укатили с территории кладбища.
Я, разумеется, записал номер этой развалюхи, и остался дожидаться остальных скорбящих, по-видимому, кровных родственников усопшего. Эта четверка изливала свое горе на десять минут дольше одноклассников и, вернувшись, заняла места в длинном роскошном «линкольне», за рулем которого их дожидался шофер. Я записал номер лимузина и, запустив двигатель, двинулся за ним следом.
Преследовать машину, водитель которой не предполагает наличие слежки и не пытается уйти от преследования, очень легко, а следовать за автомобилем представительского класса, каким являлся белоснежный «линкольн» было просто до неприличия. Лимузин важно, словно лебедь по пруду, проплывал по асфальтовым ленточкам дорог, чинно и как бы обособленно скользя в потоке суетливых четырехколесных букашек, раздраженные владельцы которых в хаотичном порядке метались туда-сюда, меняли ряды, обгоняли и подрезали друг дружку. Вся эта бестолковая таскотня, нервность и суетность уличного движения существовала отдельно от прекрасного статного создания американской автомобилестроительной промышленности и его пассажиров.
Не мудрствуя лукаво, я пристроился в хвост «линкольну» и, поддерживая дистанцию, не позволяющую никакому нахалу вклиниться между нами, проследовал за лимузином до самого пункта назначения, коим оказался красивый старинный особняк в историческом центре города. Лимузин повернул к арке и остановился перед закрытыми коваными воротами. Я проехал чуть дальше и припарковал машину у тротуара.
В том, что ворота дружественно распахнутся перед «линкольном», и тот въедет во двор, я нисколько не сомневался. Так оно на деле и произошло, но непредвиденным оказалось следующее событие. Из лимузина неожиданно вышел Юрий Григорьевич и прощально махнув ручкой оставшимся в салоне, прошел по тротуару в моем направлении. Я уж грешным делом решил, что несостоявшийся депутат в пути срисовал «хвост», и теперь направляется ко мне для выяснения отношений. Однако я переоценил господина Томильского. Целью его прогулки оказался новенький «БМВ» третьей серии.
Юрий Григорьевич подошел к машине, воровато огляделся, достал из кармана связку ключей и стал тыкать всеми по очереди в замок правой двери. Занятие это давалось брату покойного поэта с большим трудом, а, если предположить, что Юрий Григорьевич собирался открыть дверь, то, надо сказать, совсем не давалось. Изнуренный и рассерженный своей неудачей, господин Томильский сильно пнул ногой по непослушной дверце, отчего автомобиль истошно завыл сиреной сигнализации.
Бизнесмен в испуге отпрянул от машины, выронив из рук ключи. Прохожие ускорили шаг. Милиционер, отвернувшись, перешел на другую сторону улицы. Подняв ключи, Юрий Григорьевич с ненавистью поглядел на орущий «БМВ» и быстрым шагом направился к дому, где и скрылся за дверью с кодовым замком. Сигнализация волновалась еще пару минут, после чего оглушительная сирена умолкла, капризно квакнула два раза и затихла вовсе. Милиционер вернулся на свой пост. Прохожие успокоились.
На всякий случай я записал в блокнот номер подвергшегося неудачной атаке автомобиля, заметив попутно, что сделаться толковым угонщиком также непросто, как и депутатом Государственной Думы. По крайней мере, Юрию Григорьевичу отчаянно не везло как на том, так и на другом поприще.
Я не спешил уезжать, полагая, что эта в высшей мере занимательная сцена с участием господина Томильского окажется не последней, и не ошибся. Второе явление моего героя состоялось через сорок минут. Юрий Григорьевич был не один. Под руку его вела молодая барышня, которую я гипотетически определил как единоутробную сестру близнецов. Целью их опять был многострадальный «БМВ».
На этот раз ключами владела девушка. Это обстоятельство спасло автомобиль от разрушения. Девушка нажала на кнопочку брелочка, и «БМВ» приветливо пискнул, отключив режим охраны. Сработал центральный замок. Машина была готова к приему пассажиров.
Томильский сел справа, уступив водительское место сестре. Через полминуты «БМВ» резко взял с места и помчал с таким проворством, что я, зазевавшись, едва не упустил его. Но, свернув на набережную канала, «БМВ» застрял в обычной для этого времени суток пробке, и я, произведя несколько опасных и наглых маневров, очень скоро настиг беглецов.
От особняка на Осиновом проспекте до улицы Тютчева мы добирались около часа, хотя дворами и переулками я бы проехал минут за пятнадцать. Но не всякий водитель обязан знать город так же хорошо, как частный сыщик, особенно, если этот водитель прелестная девушка. Я не стал на нее сердиться. Даже напротив, я утвердился в желании свести с ней ближайшее знакомство, тем более что, как я сам себя уверял, это было необходимо в интересах проводимого мной расследования.
Между тем, моя будущая близкая знакомая (да останется это в тайне от моей жены) в компании своего непутевого братца скрылась в подъезде. Дом был сталинской эпохи, большой, добротный. Риэлтеры высоко оценивают жилплощадь в таких доминах, но все же он и в подметки не годился дореволюционному особняку, возле которого Юрий Григорьевич безуспешно боролся с норовистым и строптивым «БМВ». Если здесь проживали люди далеко не бедные, то в том дворце, очевидно, самая элита, как говорит мой друг Павлов, сливки, вовремя снявшие пенки.
Сестра покинула дом брата через час с небольшим и к моему удивлению прошла мимо «БМВ». Ступив на край проезжей части, она элегантно махнула ручкой, остановив сразу двух частников, которые в пылу азарта чуть не разбились друг об дружку. Второй, на дряхлейшем ржавом насквозь «жигуленке» напрасно ерзал на сиденье: ожидания его не оправдались, девушка после коротких переговоров с водителем юркнула в салон столь же ржавой «таврии».
Расторопный владелец «таврии» важно взял с места, а его менее удачливый коллега, расстроенный упущенным заработком, нещадно надавил на педаль газа, и с жутким ревом дырявого глушителя обогнал конкурента, по хулигански окатив того высокой волной слякоти.
Инстинктивно запомнив номер «таврии», я неторопливо последовал за ней, благодаря чему убедился, что девушка вернулась в особняк на Осиновом проспекте. Дождавшись, когда она вошла в подъезд, я решил, что слежка на сегодня закончена и, записав в блокнот номер дома, поехал к своему старому знакомому, в действенной помощи которого теперь остро нуждался. По дороге заскочил в «Кодак Экспресс», где сдал в проявку отснятую пленку.
Знакомого моего звали Василием, хотя с большей охотой он откликался на Василька. Впрочем, откликался он и на другие имена, но Васильком его называли все же чаще. Жил мой приятель в южном районе города, и путь до его дома отнял у меня еще сорок минут.
На дверях подъезда я обнаружил от руки написанное объявление, вежливо сообщавшее о том, что по причине украденного кабеля все лифты в доме не работают, и это несносное положение вряд ли будет исправлено до весны следующего года. Порадовавшись за физкультурное будущее жильцов обокраденного дома, я одновременно огорчился за себя, вспомнив, что мой знакомый живет на одиннадцатом этаже.
С огромным трудом достигнув требуемого этажа, я неожиданно столкнулся с новой проблемой: на всей лестничной площадке напрочь отсутствовали кнопки звонков. Очевидно, они тоже были похищены. Я постучался в дверь васиной квартиры, но никакого результата не достиг. Пришлось воспользоваться сотовым телефоном. Набранный мною номер был постоянно занят. С одной стороны это вселяло оптимизм, поскольку хозяин, был, очевидно, дома, но, с другой стороны, он мог сидеть в своем дурацком Интернете до самого утра, и дозвониться до него не будет никакой возможности.
Я забарабанил в дверь ногой. В соседней квартире пугающим басом отозвалась собака. Судя по тембру и силе голоса, животное должно было быть размером никак не меньше бегемота. Неприятный холодок пробежал по моему позвоночнику. На всякий случай я прижал соседскую дверь ногой. Однако фортуна была на моей стороне. Соседская собака меня не съела, а Василек, услышав мой отчаянный стук, открыл дверь.
- Здорово, приятель! – воскликнул я, быстро проникнув в квартиру. – Закрывай скорее дверь.
- Алексей Владимирович! – удивленно промолвил мой юный друг. – Здравствуйте. А у нас кнопки украли…
- И лифт не работает, - добавил я, переведя дух.
- Ботинки можете не снимать, - сказал Василек. – Проходите в мастерскую. У меня тут беспорядок…
- Это ничего, - заверил я хозяина. – Сколько тебя знаю, порядка в этой квартире никогда не было.
Василий только стеснительно улыбнулся.
- Ну, рассказывай, брат, что у тебя новенького…
- Да вот, вчера осциллограф с полки упал, - пожаловался Василек. – Полдня сегодня с ним возился.
- Сильно пострадал? Подлежит восстановлению? – осведомился я с участием.
- Да ему-то что! Он еще в советские времена сделан, снарядом не прошибешь. Возился-то я собственно не с осциллографом, а с полкой. Уж больно прибор тяжелый, крепеж не выдерживает. Но вроде закрепил…
- Значит, обошелся малой кровью, - подытожил я.
- Не совсем, - огорченно заметил Вася. – Он, сволочь, не просто упал, а прямо на тестер. А тестер импортный – разбился в лепешку! А без тестера я как без рук. Жалко…
- Дорого твой этот тостер стоит?
- Тестер, - поправил меня Василек. – Дорого. Почти сто баксов…
- Я дам тебе двести. Купишь два тестера – один для работы, другой для осциллографа. Не надо лишать заслуженный советский прибор удовольствия поглумиться над хлипкой буржуазной продукцией. А ты мне кое-какую услугу окажешь, для тебя это мелочь…
- Алексей Владимирович, для вас, вы же знаете…
- Ладно, - прервал я сумбурный поток благодарности, - не надо слов. Ты мне лучше кофейку сваргань. Жутко нервный денек выдался…
- Это я мигом! – обрадовался Василек. – Только у меня растворимый.
- Сойдет.
Пока Вася хозяйничал на кухне, я перечитал последние записи в своем блокноте и переписал на отдельный листок информацию, которую следовало отдать в обработку Васильку. Едва я успел закончить эту работу, как в комнате, сплошь уставленной компьютерами, осциллографами и прочими электронными устройствами, появился Василий с кофейником. На трех рабочих столах места для этого скромного бытового предмета не нашлось, и с извинениями Вася поставил кофейник на табуретку. Стакан был найден на полке с радиолампами.
- Вася, - произнес я, глядя в свой листок, - твой компьютер еще способен порыться в частных тайнах граждан?
- Смотря что вы хотите знать, - осторожно сказал Василий.
- Как и раньше. У меня есть фамилия, имя, отчество и год рождения одного человека. Есть номера трех автомобилей. Нужно узнать все остальное. Что скажешь?
- Можно влезть в базу данных ГАИ, скачать информацию о владельцах и о самих машинах. Паспортные данные, место прописки – это через базу ЦАБ, телефоны, если они есть, тоже не проблема…
- Отлично! – обрадовался я. – Тогда, поехали. Вот здесь я написал известные мне данные. Посмотри в своем компьютере и запиши все, что сможешь узнать. О’кей?
- О’кей!
Василек протер салфеткой стекла своих огромных очков и уселся перед монитором. Я налил в стакан кофе и, закурив, стал ждать результатов. Первым делом компьютерный гений влез в базу Центрального адресного бюро и выдернул из нее сведения о Юрии Григорьевиче Томильском.
- Прописан по улице Тютчева, дом восемь, квартира двадцать шесть, - сообщил Василек. – Родился первого мая шестьдесят второго года. Домашний телефон я записал…
- Ты подумай! – восхитился я датой рождения близнецов. – Какой подарочек родителям к Первомаю…
- На Тютчева прописаны также Томильская Надежда Васильевна, тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года рождения и Томильская Марианна Юрьевна, девяносто четвертого года рождения.
- Девятьсот или восемьсот? – переспросил я.
- Тысяча девятьсот девяносто четвертого, - уточнил Василек.
- Значит, дочь. А Надежда Васильевна, видать, супруга…
- Вероятно. Так, теперь гаишная база… «БМВ» принадлежит тому же Томильскому. Зарегистрирована в ГАИ восемнадцатого января сего года. В угоне не числится…
Забавно, подумалось мне, машину купил в январе, а открывать ее до осени не научился. А еще бизнесмен! Представляю, какой тютей был его лирический братец. Тот, наверно, и смывным бачком в туалете пользоваться не умел…
- Давай теперь по лимузину, - попросил я.
Василек покопался в таинственных потрошках своего компьютера, немного поругался, дважды протер очки и все-таки добился результата.
- «Линкольн», - сказал он, не отрывая взгляда от монитора, - зарегистрирован на организацию.
- Что это за организация такая?
- Продюсерский центр «Помпея». Юридический адрес: Родниковый бульвар, дом семь. Директор Угаров С. С.
- И это все?
- Все.
- Не густо, - разочаровано пробубнил я.
И действительно, фамилия Угаров ни о чем мне не говорила, не знал я ни черта и об упомянутом продюсерском центре, а по тому юридическому адресу, что назвал Василек, насколько мне известно, было зарегистрировано несколько сотен фирм, и ни одна из них фактически там не находилась.
- Вот что, Вася, - обратился я к своему помощнику, - найди мне этого Угарова, живого или мертвого. Он мне нужен до зарезу.
- Сейчас посмотрим, - пообещал Василий и застучал по клавишам компьютера. – Так… Смотрим… Ага. Есть!
- Ну…
- Двести тридцать шесть Угаровых прописано в городе, - сообщил Василек, и я затосковал. – Смотрим дальше. Мужчин с инициалами «С.С.» восемь человек.
При этих словах я оживился. Восемь все же лучше, чем двести тридцать шесть.
- Перепиши мне всех, - попросил я.
Вася кивнул, но не стал утруждать себя скучным переписыванием, а просто отправил требуемую информацию на принтер. Через несколько секунд бумажку со свежеотпечатанным текстом я держал перед глазами.
Из восьми кандидатов в директора «Помпеи» двое были Сергеями Сергеевичами, трое – Сергеями Семеновичами, один – Семеном Семеновичем, еще один назывался Степаном Сергеевичем, и замыкал список Самуил Соломонович. Как последний затесался в компанию однофамильцев Угаровых для меня навсегда останется тайной.
Не обнаружив в открывшихся именах претендентов никакой полезной информации, я приступил к ознакомлению с прочими данными, среди которых были домашние адреса, телефоны, номера и серии паспортов, даты и места рождения. Обоих Сергеев Сергеевичей я отмел сразу по причине их малолетства. Ни в пятнадцать лет, ни уж тем более в четыре директорами продюсерских центров сознательные граждане не становятся. Наиболее подходил к этой должности Самуил Соломонович, но, рожденный в тысяча девятьсот втором году, он находился в том возрасте, когда состояние маразма не позволяет даже писать мемуары. В девяносто восемь лет руководить кем-либо кроме меланхоличной престарелой Мурки нормальному человеку не под силу. Самуила Соломоновича, как ни жаль, также пришлось отсеять.
Осталось пятеро. Возраст кандидатов колебался в промежутке от тридцати шести до шестидесяти пяти лет. Теоретически все они могли быть директором «Помпеи». Но директор был только один, и имя его внезапно стало для меня совершенно очевидным. Это был Семен Семенович Угаров. Я сверился с пометками в моем блокноте. Все сошлось. Ошибки быть не могло. Семен Семенович, тысяча девятьсот сорок третьего года рождения, проживал по адресу: Осиновый проспект, дом четырнадцать, квартира четыре. Это был тот самый дом, во двор которого въехал белоснежный «линкольн», состоящий на балансе продюсерского центра «Помпея».
- Васька! Эврика! – радостно воскликнул я. – Давай-ка мне всех квартирантов этого Семена Семеновича. Кто еще прописан по этому адресу?
Такая информация в васькином компьютере имелась и нашлась очень скоро. Как выяснилось, в квартире четыре помимо упомянутого Семена Семеновича были прописаны также Угарова Светлана Игоревна, тысяча девятьсот сорок девятого года рождения, и Угарова Альбина Семеновна, рожденная четырнадцатого января тысяча девятьсот семьдесят седьмого года. Методом тончайшей дедукции я определил, что Светлана Игоревна является женой, а Альбина Семеновна, соответственно, дочерью директора продюсерского центра.
Выходит, девушка, подвозившая Юрия Григорьевича до дома на его собственном «БМВ», вовсе не сестра ему и, похоже, даже не дальняя родственница. Связь между усопшим поэтом и почтенным семейством Угаровых предстояло объяснить заново.
- Ладно, - сказал я, - что там у нас дальше?
- «Москвич», - напомнил мне Василий. – Тысяча девятьсот семьдесят первого года рождения.
- Хозяин?
- Нет, «москвич», - поправил меня Василек. – Последний владелец Тропинкин Семен Владимирович, тысяча девятьсот шестьдесят пятого года рождения, прописан: улица Боковая, дом семь, квартира десять. Больше никто по этому адресу не прописан.
- На шесть лет старше своей машины, - вслух подсчитал я. – Стоп! Как ты сказал, Боковая, дом семь?
- Дом семь, квартира десять, - повторил Василек.
Я полистал странички в своем блокноте и вскоре обнаружил нужную запись.
- Да это же сосед моего покойничка! Вася, я гений! Впрочем, ты тоже…
Произнеся эти лестные замечания, я попросил своего гениального помощника аккуратно распечатать для меня всю извлеченную из компьютера информацию. Приобретенные сведения уместились на двух листках.
- Спасибо, Василек! – радостно поблагодарил я юного хакера. – А кофе у тебя дрянь, ты уж мне поверь…
Вася огорченно вздохнул, но немедленно преобразился, получив от меня обещанные двести долларов.
- Спасибо, Алексей Владимирович! – горячо поблагодарил меня растроганный юноша. – Теперь я такой тестер куплю!..
Я не стал справляться, какой «такой» тестер собирается приобрести Василек, мне это было глубоко безразлично. Попрощавшись, я бегом спустился по лестнице, вдоволь насладившись искаженными страданием лицами совершавших восхождение жильцов.
Прежде, чем вернуться в офис, я заехал в «Кодак Экспресс», где забрал заказанные фотографии. Снимки получились отменные. Внимательно всмотревшись в прелестное личико Альбины Угаровой, я убедился в том, что никакого сходства с чертами лица бизнесмена Томильского в нем нет и в помине. И как я мог заподозрить их в кровном родстве?..
К офису я подъехал в половине пятого. Рабочий день подходил к концу, но Верочка еще была на месте. Мне отчего-то не хотелось выслушивать ее ежевечерние предложения о совместном ужине и повышении оклада. Таким образом, родилась идея заскочить в гости к юристам.
Двери адвокатской конторы «Павлов и Прохорович» были для меня гостеприимно открыты в любое время дня и ночи. Охранник Арсен, поприветствовав меня, сообщил, что Пашка на месте, а Дурыча сегодня еще не было.
Я прошел в кабинет Павлова, где застал друга, корпящего над какими-то документами.
- Салют, крючкотворец! – поздоровался я.
- А, это ты… - не оборачиваясь, откликнулся Пашка. – Проходи в «приемную», накрывай на стол. Я скоро освобожусь…
Мировосприятие юриста, суженное тисками профессии, не позволяло ему допустить, что встреча друзей может произойти отдельно от совместного употребления спиртных напитков. Любая попытка разубедить Пашку в этом его твердом знании была заранее обречена на провал. Поэтому я не стал впустую тратить слова и молча прошел в комнату отдыха.
При первом взгляде на холодильник, я вспомнил, что еще не обедал, и в желудке тотчас же объявились требовательные спазмы. Повинуясь инстинкту, я открыл холодильник и выставил на стол все, что было в нем съестного. Ассортимент закусок оказался небогатым, а их количество по отношению к объему помещенной в том же холодильнике водки было несоизмеримо мало.
Справедливо рассудив, что водку Пашка достанет и без моей помощи, я набросился на еду. Три сардельки, ломтик сыра, луковица и краюха черного хлеба составили меню моей трапезы. Для застолья осталась еще баночка килек, четвертинка лимона и плавленый сырок. Вполне достаточно, чтобы с комфортом усидеть литруху…
Павлов появился, когда я тупым кухонным ножом пытался открыть банку с кильками.
- Жрешь! – ехидно заметил он. – А где флакон? Стаканы где? Алексей, ты деградировал окончательно.
- Я полдня провел на кладбище, замерз так, что чуть не остался там навсегда, а ты, паяц, попрекаешь меня куском… - обиженно отозвался я.
- Не хнычь. Здоровье твое мы сейчас подправим. Не забывай, ты попал в центральную лабораторию службы спасения замерзшего населения. А, кстати, где Дурыч?
- Ты у меня спрашиваешь? По-моему, он твой коллега и компаньон. Откуда мне знать, где его носит?
- Хм… Мне казалось, что он собирался отправиться с тобой на кладбище…
- Был, - признал я, - но нашкодил, и я вынужден был избавиться от его общества. Между прочим, он притащил с собой нечто чудовищное…
- Матрену? – догадался Павлов.
- Ты ее видел?
- Имел такое удовольствие. Невероятная грудь!
- Паша, ты попал в яблочко! Именно грудь! Понимаешь, у Дурыча был целый батальон невест, но ни об одной из них нельзя было сказать, что она – грудь. Понимаешь? Все остальное теряется за катастрофическими размерами бюста. Женщины нет, есть только две огромных сиськи! Павлик, откуда берутся такие бабы? Где этот олух ее подцепил?
- Как, ты не знаешь? – удивился юрист.
- Не знаю, - признался я.
- Ха! Тогда слушай. Это в высшей мере показательная история. Лева познакомился с Матреной Дармидонтовной, благодаря объявлению в газете…
- По объявлению? – с сомнением переспросил я. – Насколько мне известно, Дурыч принципиально не читает объявлений о знакомствах.
- Он не изменял своим принципам, - заверил меня адвокат. – Прочитанное им объявление было другого рода. Понимаешь, Дурыч внезапно решил, что ему необходимо немедленно выйти из недельного запоя, но сил для реализации этой идеи в себе не находил. Между тем, запой сильно мешал работе, страдала его юридическая практика, доходы фирмы резко сократились. Я вынужден был поставить перед ним жесткие условия, не буду уточнять, какие, скажу лишь, что для Прохоровича они были губительны. Тогда Лева обратился к рекламному изданию, где и обнаружил в колонке медицинских услуг упоминание о быстром и качественном выведении из запоя… Да ты наливай, чего сидишь, рот разинув?..
По опыту я знал, что спорить с юристом бесполезно: пока не выпьет, продолжения рассказа от него не добьешься. Пришлось подчиниться требованию декламатора.
- За что пьем? – осведомился я, подняв рюмку.
- За успехи российской адвокатуры! – патриотично заявил Павлов, быстро осушил рюмку и, занюхав лимоном, продолжил свой рассказ: - Фирма оказалась ответственной. На вызов срочно явилась медсестра с капельницей и целой обоймой одноразовых шприцев. Как ты наверно уже догадался, медсестру эту звали Матреной Дармидонтовной… Интенсивное вливание в организм Дурыча физраствора и прочих лекарственных субстанций сотворили с коллегой чудо: он протрезвел и широко распахнул очи. То, что Прохорович увидел в первый момент, настолько поразило его воображение, что он немедленно признался медсестре в любви, предложив, как водится, ей руку и сердце. Матрена, будучи квалифицированной медсестрой, но имевшая не слишком богатый жизненный опыт, приняла слова пациента за остаточные проявления белой горячки, удвоила дозу лекарств и, приняв оплату по двойному же тарифу, легко покинула страдающего влюбленного…
Пашка сделал паузу, чтобы прикурить сигарету. Я уже знал, что теперь он будет долго и безуспешно хлопать себя по карманам в поисках зажигалки, пока я не дам ему свою. Будучи талантливым рассказчиком, он любил останавливаться под любым предлогом в самых кульминационных моментах повествования, чтобы довести завороженную публику до полного исступления. Это доставляло ему удовольствие.
Я не хотел расстраивать друга, и позволил ему понаслаждаться полминуты, после чего чиркнул спичкой и поднес огонь к кончику его сигареты. Пашка глубоко затянулся, поблагодарил меня за заботу и продолжил рассказ:
- Больной встал на ноги, но потерял сон. Его мучила жгучая, пожирающая страсть. Он даже бросил пить, но забыть бюст медсестры не мог. Осознав, что пламя безответной любви может сжечь его чуткую душу дотла, Прохорович решил действовать. Он вновь позвонил в фирму и поинтересовался, когда будет дежурить девушка с колоссальной грудью. По-видимому, такой вопрос диспетчеру задавался не редко, и она быстро сообщила, что смена Матрены по графику начнется через два дня. Дурыч дал заявку на этот день и незамедлительно вошел в страшный запой. Когда по вызову явилась Дармидонтовна, состояние Прохоровича был на грани коматозного. В этот раз медсестра спасла для родины одного из лучших ее юристов. Благодарный Лев ласкал спасительницу обольщающим взглядом, окатывал ее штормом изысканнейших комплиментов и вообще, проводил политику «раздевай и властвуй»…
Павел Семенович умолк, и я немедленно наполнил рюмки.
- Благодарю, - сказал Пашка. – Ну, давай, за любовь!
- За любовь! – согласился я.
- Ты спросишь, что было дальше? – предположил Павлов, проглотив водку и дольку плавленого сырка.
- Спрошу, - подтвердил я свое намерение.
- А дальше был третий запой и, соответственно, третий вызов. На этот раз обошлось без капельниц. Наш ловелас окончательно завладел сердцем доверчивой девицы, напоил ее до чертиков и вовлек в пучину разврата. Когда же соблазненная медсестра двое суток спустя вырвалась из горячих объятий возлюбленного, в офисе целительной фирмы ей с прискорбием сообщили, что отныне Матрена Дармидонтовна освобождена от занимаемой должности и совершенно вольна в выборе следующего места работы. Униженная и зареванная, девушка вернулась к жениху и напомнила тому о его обещании. Как честный человек, Лева теперь обязан жениться на несчастной отставной медсестре. Вот такие, брат, дела…
- Бедный Дурыч, - с сочувствием произнес я. – Подвенечное платье придется шить на заказ…
- Да, - согласился Павлов, - среди готовых такого размера не сыскать… Впрочем, мы отвлеклись. Давай наливай!
Пока я исполнял обязанности бармена, из кабинета Павлова донеслась настойчивая телефонная трель. Пашка в недовольстве поморщился, подождал некоторое время для верности и, убедившись, что кому-то очень нужен, встал из-за стола.
- Я сейчас, - раздраженно бросил он. – Без меня не пей!
Я пообещал ждать его хоть до утра.
Через открытую дверь я слышал весь разговор адвоката, который оказался коротким и странным. Часть диалога с невидимым собеседником, произнесенная Павловым, выглядела следующим образом: «Алло! Да… Какой таксист?.. Какой алкаш?.. Где?… Понятно. Сейчас выхожу».
Положив трубку на аппарат, Пашка заглянул в «приемную», крикнул, что скоро вернется, и исчез.
Я был заинтригован. В таком состоянии тупо смотреть в наполненную рюмку было нелепо. Тягостно вздохнув, я нарушил свое обещание и влил в организм пятьдесят грамм. В голове посвежело. Чтобы скрыть следы своего недостойного деяния, я наполнил рюмку до исходного уровня.
Отсутствие юриста затянулось, и я начал волноваться, а по прошествии четверти часа окончательно созрел для повторения своего недружеского поступка и уже потянулся за рюмкой, как услышал шум хлопающих дверей. Отдернув руку, я затаил дыхание. Павлов появился в «приемной», поразив меня растерянным выражением лица. Следом за ним вошел Арсен, держа на руках, словно невесту на выходе из ЗАГСа, Льва Давидовича Прохоровича.
- На кровать не клади, - предупредил охранника Паша, - потом никаким «Тайдом» не отстираешь…
- А куда? – спросил Арсен.
Пашка огляделся по сторонам в поисках подходящего места и, махнув рукой, нервно буркнул:
- Да на пол его, придурка…
Распоряжение Павлова было исполнено в точности. Оказавшись на горизонтальной поверхности, Прохорович свернулся калачиком, положил руки под голову, зевнул, попытался затянуть куплет, но, не найдя в себе сил для вокала, пустил слюну и сипло захрапел.
- Скот! – отрекомендовал коллегу адвокат, усаживаясь за стол.
- А где его штаны? – поинтересовался я, пораженный нетрадиционным составом гардероба Прохоровича.
В самом деле, на Дурыче было все: рубашка, галстук, джемпер, пальто и даже ботинки, не было только брюк. Полосатые, как тельняшка, семейные трусы скверно гармонировали с остальным нарядом.
- А шут его знает! – неприязненно сказал Павлов. – Давай лучше дернем…
Уговаривать меня не было нужды. Мы выпили без тоста, который в данной ситуации был совершенно неуместен. Закусив, я вопросительно уставился на Пашку, ожидая внятных объяснений случившемуся.
- Ну, что ты на меня так смотришь? Я тоже мало что знаю, - раздраженно сказал Павел.
- Кто звонил-то? – не желая мириться с неизвестностью, задал я наводящий вопрос.
- Таксист звонил, - проворчал Павлов. – Из машины. Лева, когда подъехали к офису, дал ему свой мобильник, потому что сам уже языком не ворочал. Таксист пожаловался, что номер у Дурыча полчаса выпытывал…
- А откуда он такого красавца привез, ты не спросил?
- Спросил, конечно, - фыркнул Паша. – Из ресторана, откуда ж еще! Дурыча и эту шалаву его сисястую…
- Матрену?
- Ее самую.
- Постой, а где же тогда невеста?
- Надо полагать, по дороге на мясокомбинат, - загадочно сообщил Пашка.
- Не понял.
- Объясняю. Когда мы с Арсеном выволокли Дурыча из машины, шофер попросил, чтобы мы и корову эту забрали. А она спала как убитая, пушкой не разбудишь. Дурыч тут очнулся и стал грязно ругаться в ее адрес, даже плюнул в салон через открытую форточку. Правда, попал в таксиста… Ну, тот, понятно, осерчал. Хорошо, что Арсен рядом был, заступился за придурка… В общем, Лев Давидович потребовал, чтобы таксист отвез Дармидонтовну на мясокомбинат и, непременно, в разделочный цех.
- Зачем? – удивился я.
- Как Дурыч объяснил, чтобы из нее там наделали свиных отбивных.
- Как он строг с невестой! – восхитился я.
- Полагаю, они скоро расстанутся, - заметил Павлов. – В общем, таксист, конечно, стал отказываться, говорил, что, мол, ни за какие блага мира эту хрюшку никуда не повезет...
- Ну и…
- Ну, сошлись на тысяче рублей. Прохорович даже потребовал от водилы расписку в том, что тот не уедет из мясокомбината, пока лично не убедится, что тушка пассажирки разделана по всем правилам.
- И он написал?
- Думаю, что написал бы, но Дурыч неожиданно заснул, и мы отпустили бедолагу.
- М-да… - протянул я под впечатлением услышанного. – Интересно, чем она Дурычу так насолила? Ведь он же добрейшей души человек…
Тем временем «добрейшей души человек» перевернулся на другой бок, громко выпустив газы.
- Вот гнида! – оскорбился Павлов. – Его выдергиваешь из лап разъяренного таксиста, а он воздух портит!
- Может, устроим ему темную? – предложил я.
- Не надо. У него завтра заседание арбитражного суда. Надо приводить коллегу в чувства.
- Каким образом?
- Давай отнесем его под душ!
- Давай! – с энтузиазмом согласился я.
- Только пальто снимем. Он за него триста баксов платил, если чего с ним случится, Дурычу каюк – инфаркт неизбежен!
Я согласился с тем, что пальто ни в чем не виновато. Да и инфаркт был слишком строгим наказанием юристу за его бесчинства. С трудом ворочая инертное тело Прохоровича, мы раздели его до галстука и волоком переместили в ванную.
- Ботинки лучше не снимать, - предупредил Павлов, - а то ударной волной нам напрочь отшибет обоняние.
Я счел это замечание разумным, и ботинки остались на ногах дремлющего юриста. Из последних сил мы загрузили тело в ванну, и Пашка пустил воду.
- Холодная? – осведомился я.
- Естественно! – подтвердил адвокат.
Довольные собой, мы вернулись к застолью и продолжили отдых. Однако скучать нам долго не пришлось. Едва мы приговорили по две стопки, как заметно приободрившийся Прохорович решил почтить нас своим присутствием. Облаченный в махровый халат, с мокрыми, но тщательно расчесанными волосами, он чинно вошел в «приемную», плюхнулся в свободное кресло и немедленно потребовал для себя рюмку.
- Лева, мы не заметили, когда ты пришел, - подмигнув мне, произнес Пашка. – Ты уже успел принять душ?
- Да, Лева, когда ты приехал? – подыграл я другу.
- Да у вас все чувства притупились от пьянства, - надменно изрек Прохорович, - скоро свое отражение в зеркале заметить не сумеете…
Я с трудом сдержал подкативший к горлу порыв. Пашка, как я заметил, тоже едва удерживался от смеха. Лева, тем временем, завладел рюмкой.
- Мне кто-нибудь нальет водки? – капризно спросил он, сердито уставясь в бутылку, стоящую на недосягаемом для него расстоянии.
- Алексей, налей, пожалуйста, коллеге, - попросил Павел. – Лева, а где твои штаны?
Пашка точно выбрал момент для своего вопроса. Дурыч, целиком поглощенный созерцанием того, как я наполняю водкой его рюмку, не уловил в вопросе коллеги подвоха и простодушно ответил:
- Да, в ресторане остались…
- Ты что, сдавал брюки в гардероб? – удивился я.
- Зачем? – еще больше удивился Дурыч. – Эта сучка наблевала мне прямо на штаны! Не мог же я ехать в такси в таком виде…
- Понятно, - улыбнулся Павлов. – Матрена Дармидонтовна поступила скверно. Поэтому ты решил пустить ее на фарш…
- Что за чепуха? – осторожно осведомился Дурыч. – Какой еще фарш?
- У нас, возможно, и притупились чувства от пьянства, как ты деликатно отметил, но при этом кое-какие моменты из твоей жизни в нашем сознании отложились яснее, чем в твоем…
- Что еще я натворил? – испуганно воскликнул Лев Давидович.
- Лев, крепись! – сочувственно произнес Пашка.
- Выпей, - предложил я скорбным тоном.
У Прохоровича сложились дурные предчувствия. Он побледнел, но водку выпил.
- Не томите! – отчаянно попросил юрист.
- Лева, дорогой, - сказал Павлов, - ты заплатил таксисту тысячу рублей за то, чтобы он отвез твою невесту на мясокомбинат и сдал в разделочный цех в качестве сырья. Свою просьбу ты мотивировал тем, что свинину ненавидишь столь же люто, сколь и Матрену Дармидонтовну. А поскольку, как ты емко выразился, она и есть свинина, то место ей на мясокомбинате…
- Боже! – простонал Дурыч. – Какой пассаж! Что мне теперь делать?
- Не покупай в ближайшее время свиные полуфабрикаты, - посоветовал Пашка.
- Это полное фиаско! – с надрывом произнес Прохорович. – Свадьба теперь точно не состоится…
- Надеюсь, ты не успел потратиться на устройство торжества? – спросил я с участием.
- К счастью, не успел, - со вздохом облегчения сказал Дурыч. – Но денег все равно на нее грохнул уйму! Одних только капельниц на три с половиной тыщи!
Лев Давидович придвинул к себе лежавший на столе калькулятор с очевидным намерением подсчитать точную сумму понесенного убытка. В этот момент вновь ожил телефон в пашкином кабинете.
- Кто бы это мог быть? – заинтересовался Павлов и, извинившись, вышел из «приемной».
У меня уже сложилось недоброе предчувствие относительно этого звонка, и я не ошибся.
- А его здесь нет! – услышал я фальшивый голос адвоката. – Да нет, Мариночка, душечка, точно тебе говорю. И не видел я его сегодня… Нет, ну с чего ты так уверена?.. Да?.. Хм, странно… Нет, ну этого делать совсем не надо. Обожди минутку…
Закрыв микрофон рукой, Пашка заглянул в «приемную» и прошептал:
- Леха, тебя требует Маринка…
- Это я уже понял.
- Я сказал, что тебя нет, но она не верит. Сказала, что, если ты не подойдешь, она позвонит тебе на мобильный…
- А…
- А если ты чего-нибудь наврешь по мобильному, то она немедленно приедет сюда…
- Ладно, скажи, что я только что вошел, - сдался я, - все равно теперь вечер пропал…
- Никогда не женюсь! – философски заключил Прохорович и решительно завладел бутылкой.
Общаться с женой по телефону еще скучнее, чем воочию. Как сыщика меня в первую очередь интересовало, каким образом Маринке удалось установить мое местопребывание. Но прежде, чем я успел задать этот вопрос, мне пришлось прибегнуть к традиционному обману, который, как обычно, был тотчас же разоблачен.
- Ни капли! – клятвенно заверил я супругу.
- Не ври, - мягко попросила жена.
- Ну, самую малость, - пошел я на уступку, - буквально две стопочки…
- Домой опять приползешь на четвереньках?
Я вспомнил недавнюю поездку к теще и с негодованием отмел такое предположение.
- Явлюсь в строго вертикальном положении! – пообещал я. – И даже открою дверь своим ключом… Кстати, а как ты узнала, что я у Павлова?
- Элементарно, Ватсон. Тебя с головой выдала твоя секретарша…
- Не заливай. Верка меня с утра не видела.
- Зато она увидела в окно твою машину, которая подъехала к офису около часа назад. По логике она не могла приехать сама. Очевидно, что ты прибыл вместе с ней. А поскольку к себе ты не поднялся, я сделала вывод, что ты застрял на первом этаже.
- Гениально! – восхитился я. – Все больше убеждаюсь в том, что именно тебе надо было стать частным детективом и вести семейный бизнес.
- А чем бы занимался ты?
- Стал бы домохозяином.
- И превратил бы квартиру в распивочную. Ну уж нет! Оставим пока все на своих местах, и приезжай, пожалуйста, домой.
- Уже собираюсь.
- Так я тебе и поверила…
- Все, крош, целую!
- Пока.
Я повесил трубку и со значением поглядел на Павлова. Тень сочувствия и разочарования легла на мужественное лицо адвоката. То, что вечер испорчен, явственно осознал и он.
- Надо полагать, ты нас покидаешь? – в утвердительной интонации произнес мой расстроенный друг.
- Увы, - в растерянности сообщил я. - Увы!..
- На посошок?
- Пожалуй, - согласился я. – А что еще остается?..
Четверг, двенадцатого октября начался с традиционной чашки кофе и утренней нотации супруги. Лекция на тему вреда, причиняемого семье и здоровью личности в результате злоупотребления алкоголем, в последнее время стала для меня чем-то вроде «Утренней зорьки». Невнимательно выслушав привычный набор антиалкогольных тезисов, я поблагодарил жену за кофе и прошел в ванную. День обещал быть трудным.
Во время бритья я вынужден был пристально всматриваться в зеркало. Процедура эта была нестерпимой из-за непроходимого ощущения гадливости, вызванного созерцанием наблюдаемого изображения. С гладкой серебряной поверхности на меня смотрела жуткая похмельная харя ежесекундно деградирующего существа. Причем, если по мнению супруги, существо это теряло человеческий облик в результате чрезмерных возлияний, то, согласно наблюдениям адвоката Павлова, причиной моего падения служило неприемлемо частое отлынивание от невинных дружеских посиделок. Так или иначе, но зеркало предательски отражало законченного дегенерата. Это было противно, но неизбежно.
Смирившись со своим падением, я без аппетита позавтракал, быстро оделся и покинул жилище. Природа вела себя недружественно: холодный порывистый ветер колотил по лицу колючими брызгами мороси и поднятыми с земли жухлыми опавшими листьями.
До офиса я добрался на такси. Моя «ласточка», мокрая, грязная и усыпанная гниющей листвой стояла там, где я ее вчера оставил. Все было на месте, за исключением дворников, боковых зеркал, антенны и задних колес. Вместо домкрата чьи-то заботливые руки установили под днищем: слева – ведро, а справа – стопку кирпичей. Стоит ли говорить, что это открытие не улучшило моего настроения?
Угрюмый и злой я появился на пороге своего офиса и тут же учинил страшный и несправедливый разнос секретарше, доведя ее своим откровенным хамством до слез. Отдельное «спасибо» сказал я и охраннику. Толик, сменивший позавчера Дмитрия, и раньше не пользовался моим благорасположением, а после сегодняшней ночи я его почти возненавидел. Хотя охрана моего автомобиля не входила в непосредственные обязанности Толика, но не мог же он, зараза, не слышать, как орет сигнализация!
В общем «на орехи» досталось всем, кто оказался в непосредственной близости от эпицентра разыгравшегося во мне извержения чувств. В припадке ярости не пощадил я и молоденький кактус, принесенный Маринкой еще в августе. Широким движением руки я снес со стола горшочек, и невинное растение погибло в кучке земли и глиняных осколков.
Оставив Верочку реветь за ее секретарским столом, а Толика – на его посту у входной двери гадать о том, сколько часов ему осталось до обещанного увольнения, я заперся в своем кабинете и с помощью китайской дыхательной гимнастики попытался успокоить расшатавшиеся нервы.
Гимнастика помогла. Напряжение спало, яростное желание умертвить кого-нибудь постепенно отступило. Я мысленно поблагодарил китайцев за их чудесное изобретение, хотя в глубине души сознавал, что никакая гимнастика не способна была этим утром избавить мое дыхание от русского духа. Любой китайский тренер свалился бы в обморок, дыхни я ему сейчас в нос. Аромат собственного перегара заставлял морщиться меня самого, и я решил, что может оно и к лучшему, что машина без колес. Во всяком случае, не доставлю удовольствия алчным гаишникам…
Придя к этому заключению, я уселся за стол и веером разложил перед собой сделанные на кладбище фотографии. Лица скорбящих, взятые крупным планом, были очень разными, но объединяло их одно: напускная трагичность и фальшивая печаль. Девять карточек лежало передо мной на пыльной поверхности стола. Девять человек, хоронивших безвестного поэта, тем или иным образом были связаны с ним при жизни. Кто и в какой степени был связан с его смертью, должен был выяснить я. Работа предстояла долгая и кропотливая, однако призовой фонд этого предприятия составлял сто тысяч долларов. За такой куш можно было и попотеть…
С одним кадром из этой разношерстной публики я уже имел удовольствие общаться. Наносить ему повторный визит пока не имело смысла. Оставалось еще восемь душ. Как к ним подступиться? Можно было бы, конечно, разослать им пригласительные письма, но не думаю, чтобы в результате этой акции хоть один из них появился в моем офисе. Надо самому напрашиваться в гости, а еще лучше являться без приглашения.
С кого же начать? Повторяя про себя этот вопрос, я внимательно рассматривал фотокарточки, произвольным образом перемещая их по столешнице, собирал в стопку, тасовал словно карточную колоду, вновь раскладывал и опять передвигал. Какого-то глубокого смысла в этих манипуляциях не было, но руки мои были заняты, и голова могла свободно мыслить.
Более чем с остальными хотелось мне встретиться с прелестной девушкой Альбиной. В своих мечтаниях по этому поводу я зашел так далеко, что мне сделалось стыдно. Поскольку к таким мечтаниям девушка мне никакого повода не давала, пришлось выкинуть всякие глупости из головы и даже перевернуть ее фотографию изображением вниз. «Оставлю милашку на десерт», - решил я.
Осталось семеро. Самым доступным из них казался мне хозяин «москвича» Семен Владимирович Тропинкин. Как сосед он не должен был быть заинтересованным в разделе имущества покойного, а потому не имел мотивированных причин сдерживать свои тормозящие центры и вполне мог дать волю присущей каждому соседу болтливости. К тому же лицо Тропинкина, носившее следы пристрастия к алкоголю, внушало мне дополнительное доверие.
Перед уходом я задержался, чтобы дать секретарше ценные указания. Миловидное личико ее уже освободилось от следов расстройства, макияж был искусно восстановлен.
- Вера, - сказал я примирительным тоном, - извини, что накричал…
- А чего еще от вас ждать!.. – обиженно фыркнула секретарша.
- Вот и отлично! – радостно сказал я. – Будем считать, что я прощен… Вера, золотце, я сейчас убегаю. У меня срочные дела в городе, а к тебе поручение…
- Я требую сатисфакции! – капризно заявила Верка.
- Цветы, шампанское и мороженое, - пообещал я. – Сегодня же…
- И премия, - тихо, но твердо потребовала секретарша.
- По результатам квартала, - схитрил я. – А поручение к тебе такое. Позвони, пожалуйста, нашему участковому, скажи, что ночью «раздели» мою машину. Пусть потрясет свою шпану…
- А…
- Вот тебе ключ от бара. Можешь выдать ему литр.
- Литр? – с сомнением переспросила Вера.
- Ну, два, не больше! – категорично заявил я.
- Ладно уж, - снисходительно сказала Верочка, пряча ключ в ящике стола.
- До вечера! – попрощался я.
- Я люблю хризантемы! – уже выходя на лестничную площадку, услышал я требовательный голос своей секретарши.
К уже знакомому мне дому на Боковой улице я подкатил на такси. «Москвич» Тропинкина стоял возле первого подъезда. Это обстоятельство вселило в меня оптимизм. Хозяин должен быть дома.
Расплатившись с таксистом, я вышел из машины. Сидевшие на лавочке старушки, прервав пересуды, направили в мою сторону по-чекистски подозрительные взгляды. Проходя мимо них, я вежливо поздоровался, отчего взоры общественных соглядатаев заметно смягчились. Польза от «скамеечных» бабулек в сыскном деле, порой, бывает неоценимой, и толковый сыщик обязан поддерживать по возможности самые дружественные отношения с этой категорией граждан.
Поднявшись на третий этаж, я на короткое время задержался возле двери двенадцатой квартиры. Прислушался, принюхался и даже попытался заглянуть в замочную скважину. Не открыв для себя ничего нового, я перешел к скромной, обитой дерматином двери десятой квартиры и надавил на кнопку звонка.
- Не заперто! – донеслось из глубины квартиры.
Меня насторожило то, что голос был женским. Я не рассчитывал встретить здесь кого-либо кроме хозяина. Вся подготовленная для знакомства с гражданином Тропинкиным речь могла оказаться невостребованной.
Не зная, кого ожидает увидеть подавшая голос женщина, но, предчувствуя, что явно не меня, я решил сделать вид, что не услышал ее слов и повторно позвонил. На этот звонок женщина не отозвалась, а открывший мне дверь человек был кем угодно, но только не Семеном Владимировичем. Впрочем, лицо, окруженное буйной растительностью, оказалось мне знакомым. Моему приходу бородач, похоже, нисколько не удивился.
- А, это вы! – отчего-то радостно воскликнул он. – Проходите смелее. Ботиночки можете не снимать. У Семы не квартира, а сущий свинарник! Ха-ха!.. Томочка, детка, посмотри, кто к нам пришел! У нас остались еще кильки?..
Женщина, которой жизнерадостный бородач предложил на меня посмотреть, не сочла, по-видимому, это предложение достаточно выгодным и показываться не торопилась. К вопросу о кильках Томочка отнеслась и вовсе безответственно, предложив бородачу самому пересчитать оставшихся в банке рыбок. Бородач на слова Томочки, находившейся, как я определил, в совмещенном санузле, не обиделся и, весело хихикнув, взял меня под локоть.
– Тамара иногда бывает совершенно несносна, – доверительно сообщил он. – Но я все равно ее обожаю!.. Пойдемте на кухню.
Сбитый с толку столь неожиданным приемом, я позволил увести себя на кухню. Между тем словоохотливый бородач продолжал оказывать мне знаки внимания.
- Ах, как жаль, что вы пришли поздно! – прочувствованно сообщил он, глубоко вонзив длинные тонкие пальцы в неухоженную бороду. – Ей-богу, вам следовало прийти раньше!
Я не понимал, почему мне следовало прийти раньше и куда я собственно опоздал. Бородач не стремился давать объяснений. Силой усадив меня на табурет, он энергично протянул руку и громко представился:
- Никодим Архипович Седобородов-Ярский!
Я встал с табуретки и, пожав предложенную руку, в свою очередь отрекомендовался:
- Алексей Владимирович Мухин. Можно просто Алексей…
- Я так и знал! – в беспричинном, на мой взгляд, восторге воскликнул Седобородов-Ярский.
- Откуда? – с сомнением спросил я.
- Я так и знал, что увижу вас снова.
- Вы меня ни с кем не путаете?
- Исключено! – возмутился Никодим Архипович. – У меня фотографическая память на лица. Это профессиональная черта!
- Вы художник? – озвучил я свой давнишний вывод.
- Молодой человек, вы попали точно в десятку! – обрадовался бородач, и мне показалось, что он собирается меня немедленно расцеловать. На всякий случай я отодвинулся от Седобородова на безопасное расстояние.
Ярского мой поступок нисколько не расстроил, и он продолжил излияния своей радости:
- Вы совершенно точно определили мою сущность! Вижу в вас родственную душу! Вы, разумеется, тоже художник…
- К сожалению, не имею чести… - смущенно пробубнил я.
- Чепуха! – убежденно возразил мне Никодим Архипович. – Вы, без сомнения, художник. Не спорьте! Прошу понять меня правильно. Чтобы называться художником, не обязательно мазать кисточкой по холсту. Поверьте! Я и сам никогда ничего такого не делал. Я, с вашего позволения, фотограф… Но кто скажет, что хороший фотограф не художник, тот ни черта не понимает в искусстве!
- Но я даже не фотограф, - стыдливо признался я.
- Это несущественно, - заверил меня Седобородов-Ярский. – Главное, мы с вами творческие личности. Это неоспоримо!
- Что ж, - уступил я, - не буду отрицать… Но вы уверены, что знаете меня? Подозреваю, что вы все же меня с кем-то путаете…
- Алексей! – с упреком произнес Никодим. – Это, в конце концов, просто невежливо…
- Простите…
- Вы ведь были на похоронах у Илюши? Так?
- Ну да… - согласился я.
- С вами еще были друзья… Чудесная парочка! Жаль, что вы так быстро тогда ушли.
- У вас действительно замечательная зрительная память, - удивленно отметил я. – А где, если не секрет, хозяин квартиры?
- Кризис! – неожиданно объявил фотограф. – Алешенька, кризис!.. Все творческое население государства поражено жесточайшим кризисом. И это не игрушки!.. Дорогой мой, как мы сильно зависим от денежных знаков, от этих ничтожных грязных бумажек! Творческому человеку некогда думать о накоплении ассигнаций, а, между тем, их отсутствие сильно вредит организму. Алексей, у нас кончились продукты, но это полбеды. Главное, последнюю бутылку портвейна мы допили полчаса назад! В доме сухо, как в Каракумах…
- Семен Владимирович отправился на добывание хлеба насущного? – догадался я.
- У него мало шансов, - с сожалением заметил Ярский.
- Я предвидел такую возможность и принял привинтивные меры…
Под восхищенным взглядом фотографа я выставил на стол «сабонис».
- Боже милостивый! – восторженно прошептал Никодим Архипович. – Ноль семьдесят пять!.. Алексей, ты гений! Я с самого начала верил в тебя!.. Тома, Томочка, мы спасены!.. Да иди же скорее сюда!
На зов фотографа Тамара явилась незамедлительно. Покинув санузел, женщина стремительно проникла в кухню, на ходу запахнув халат, под которым, как я заметил, ничего, кроме тела не было.
- Томочка, познакомься, это Алексей, - радостно представил меня Никодим Архипович.
- Тамара Михайловна, - согнувшись в изысканном реверансе, представилась женщина и протянула мне руку, отчего халат снова распахнулся, открыв правую половину ее обнаженного тела.
- Алексей, - сказал я, смущенно отведя взгляд в сторону.
Заверив меня в необыкновенной приятности происходящего, легкомысленная барышня заняла место за столом и нежно погладила холодное стекло бутылки.
- А я вас где-то видела… - задумчиво произнесла она, не отводя взгляда от бутылки.
Я еще не решил, к кому обращается дама: ко мне или к бутылке. Во избежание конфуза пришлось оставить ее реплику без ответа.
- Предлагаю выпить за знакомство! – нашелся я.
- Дельная мысль! – похвалил меня Седобородов и поставил в ряд три стограммовых стаканчика. – Тома, где же кильки?
- Ох! Я совсем забыла! Они, по-моему, в спальне. Сейчас принесу…
Женщина резво вскочила с табуретки и стремительно покинула кухню.
- Ваша жена? – кивнув в направлении удалившейся дамы, спросил я.
- Ха! – громогласно воскликнул Никодим Архипович. По всей вероятности мой вопрос его сильно развеселил. – Нет, Алексей, это, ей-богу, совершенная нелепица! Ну скажи мне, как творческий человек творческому человеку, разве у художника может быть жена? Это же нонсенс!
- Тогда…
- Тогда она мне вовсе не жена! Ха-ха! Тамара моя натурщица, ну и, конечно, сожительница. Она нужна мне для души, работы и секса. Классная, кстати говоря, телка. В постели – лютая тигрица! Весьма рекомендую…
- Благодарю, - смущенно произнес я.
В этот момент постельная тигрица вернулась на кухню и поставила на стол откупоренную и изрядно початую банку с кильками. Я присмотрелся к фотомодели повнимательнее. Во внешности женщины не было ни кукольной красоты Анны Курниковой, ни кричащего шика Клаудии Шиффер, но и уродиной натурщицу назвать было бы не справедливо. В общем, для российской фотомодели провинциального уровня Тамара Михайловна была вполне пригодна.
- И пусть тебя не пугает разница в возрасте, - продолжал уговаривать меня фотограф. – Зрелая женщина в постели качественно превосходит молоденьких неопытных соплюшек, которые и оргазма-то ни разу не испытали... Тома, ты ведь покажешь Алексею, на что способна в постели?
- Никодим, ты несносен, - упрекнула сожителя натурщица. – Посмотри, вогнал мальчика в краску! Дай ему спокойно выпить.
- Действительно, - спохватился Седобородов. – Уже как бы налито…
Выпив за знакомство, мы благополучно ушли от некомфортной для меня сексуальной тематики.
- Алеша, - обратилась ко мне Тамара Михайловна, - ты просто умница, что зашел к нам. Но как ты догадался?..
- Да я, собственно, рассчитывал застать здесь Тропинкина…
- Ты знаком с Семочкой? – спросила натурщица.
- Не то что бы знаком… Просто он сосед Томильского, и я хотел поговорить с ним об Илье.
- Так ты писатель! – восхитилась тигрица.
- Нет, - возразил я, - не писатель. Я частный детектив.
- О! – уважительно произнесла Тамара.
- Ха! – щелкнув пальцами, произнес Седобородов-Ярский. – Я же говорил, что ты художник!.. Тома, ну разве частный сыщик может не быть художником?
Натурщица энергично замотала головой, всем своим видом показывая, что допустить подобную мысль уже само по себе кощунственно.
- Брат, я не мог в тебе ошибиться! – заявил фотограф, сильно хлопнув меня по плечу. – Какое дело ты теперь расследуешь?
- Видите ли…
- Брось! – прервал меня Никодим Архипович. – Давай по простому. Мы выпили вместе, сидим тут чудесно, а ты: «видите ли»!.. Давай на «ты», а то как-то не по-людски получается…
- Пожалуйста, - согласился я.
- Ну вот и отлично! – обрадовался фотограф и вторично хлопнул меня по плечу. – Так что ты теперь расследуешь?
- Понимаешь, Никодим, у меня есть основания подозревать, что смерть Ильи могла случиться не в результате самоубийства…
- Его убили? – с участием поинтересовалась Тамара.
- Возможно, - подтвердил я.
- Точно! – воскликнул Ярский, хлопнув себя по коленкам. – Убийство! Это теперь совершенно очевидно!
- Да? – заинтересовался я. – Почему вы… Я хотел сказать, почему ты так думаешь?
- А как же мне еще думать? – удивился фотограф. – Конечно, его убили. Это ясно.
- Но почему? – настаивал я.
- А зачем ему было заниматься такой глупостью, как самоубийство? Не вижу в этом никакого резона, - заявил Никодим Архипович. – Уж ты мне, Алеша, поверь. Я был его лучшим другом. Кому как не мне знать Илью! Точно тебе говорю, незачем ему было накладывать на себя руки. Ты правильно взялся за это дело. Надо восстановить справедливость!
- Ну хорошо, - вздохнул я, - а кто по-твоему мог желать смерти Томильского?
- Вот этого я сказать не могу. Как-то и в голове не укладывается…
- На творческом поприще у него не было недоброжелателей?
- На творческом поприще? – удивился фотограф.
- Ну, я имею в виду увлечение Ильи стихосложением, - уточнил я. – Не было ли у него, скажем, завистников?
- Бред! – фыркнул Седобородов. – Тома, скажи…
- Это нелепо, - твердо заявила Тамара.
- Алексей, - сказал Ярский, - из Ильи поэт, как из говна пуля. Это я тебе точно говорю. Стишки его – сущая бредятина. Ты читал его книжку?
- К сожалению, не читал, - признался я.
- К счастью! – возразил Никодим. – К счастью, а не к сожалению. Это такая мура! Впрочем, если хочешь, можешь почитать... Тома, дай Алексею книжку. Она вон там, на холодильнике…
Тамара Михайловна, не отрывая попки от табурета, потянулась к холодильнику. Но книжка лежала так далеко, что натурщица чуть не упала, но, вовремя поддержанная фотографом, смогла восстановить равновесие. Правда, скользкий шелковый халатик опять обнажил интимные части ее тела.
- Не беспокойтесь, я сам, - сказал я и, выйдя из-за стола, снял книжку с холодильника.
Томик оказался увесистым. Твердый переплет, плотная глянцевая бумага – дорогое по себестоимости издание. Название книги было вытеснено на обложке золотыми буквами: «Бушующая бездна». Также золотом была нанесена фамилия автора.
- Что означает «бушующая бездна»? – спросил я собеседников.
- А пес его знает! – эмоционально заметил лучший друг покойного автора. – Я же говорю, поэт из него был никакой.
- Полная бездарность, - подтвердила прагматичная натурщица.
Я открыл книгу наугад и, остановив свой взгляд на четверостишии, прочел вслух:
Вот тихий хруст разнесся над землей, -
То застонала лопнувшая ветка.
Ее сломил каблук нещадный мой.
Какая же, природа, ты кокетка!
- Ну что? – ехидно вопросил Седобородов-Ярский.
- Мне доводилось читать стихи и получше, - вынужден был признать я.
- То-то! – довольный моей реакцией, произнес фотограф. – А вообще, Илья был, конечно, художник! В душе, я имею в виду… Не стоило ему начинать баловаться с рифмой. Занятие это азартное и большей частью неблагодарное. Он понимал, что стихи его дурные, но должен же он был как-то самовыражаться!
- Значит, Томильский понимал, что как поэт он не удался? Ничем другим, как я понял, он в этой жизни не отличился. Так может, и правда, обрыдла ему такая жизнь?..
- Мой милый мальчик! – снисходительно улыбнулся Ярский. – Я же сказал, Илья был художник! Стихи – пустое! У Ильи была душа!.. Вот откройте книгу ближе к концу. Прочтите что-нибудь.
Я послушался фотографа и прочел отрывок на одной из последних страниц:
Твоих очей высокая волна
Мой сон похитила однажды.
Тайфун страстей испил меня до дна,
И в этом чувстве нерв мой каждый
Дрожит от дуновенья грез,
И я хочу тебя до слез!
- Остальное в том же духе, - развязно сообщил Никодим Архипович.
- Он был безумно влюблен, - объяснила Тамара.
- В кого? – живо поинтересовался я.
- Это неважно, - поморщившись, сказал Седобородов. – Главное не в этом. Главное в том, что Илья умел ЛЮБИТЬ! Понимаешь? В этом был его талант. В этом он был ХУДОЖНИК! Уж если в нем рождалась любовь, то это была истинная страсть! Огромная, всепоглощающая, безграничная!..
Пока я размышлял над услышанным, фотограф перевел свое внимание на бутылку. Наполнив стаканчики, он нетерпеливо прокашлялся.
- За художников! – предложил я, и этот тост, как и следовало ожидать, произвел на окружающих самое благостное впечатление.
Вторая стопка, выпитая в компании высокого художника от фотографического искусства и его многофункциональной дивы, подействовала на мой мозг расслабляюще. Настроение приобрело более лирический оттенок. Мне вдруг стало необыкновенно интересно, чем неудавшийся поэт Томильский закончил свой сборник. Открыв книгу на последней странице, я прочел:
Мчится, мчится проездная даль.
В окне вагона пролетают версты.
Состав бежит как молодая лань,
А пейзаж - бушующий и пестрый.
Ужель, со скуки мне не умереть?
Ужель, с тоски не суждено скончаться?
От жизни этой хочется реветь!
Но я в купе куда-то должен мчаться!
- Непонятно, - прокомментировал я. – В финале книги ни слова о несчастной любви. Какой-то состав, купе, намеки на смерть…
- Не ищи в тексте строгого смысла, - посоветовала Тамара.
- Да и с чего ты взял, что любовь Ильи была несчастной? – сказал Седобородов. – Любовь его была самой что ни на есть взаимной.
- И все же, кто избранница? – в очередной раз поинтересовался я.
- В этом нет никакой тайны, - сообщил фотограф. – Всем известно, что у Ильи был прекрасный роман с Альбиной.
- Та девушка, что была на похоронах?
- Да, Альбина там была, - подтвердила Тамара. - И родители ее тоже.
- Угаровы, если не ошибаюсь, - сказал я, обнаружив знание предмета.
- Вполне возможно, - задумчиво согласился Седобородов-Ярский.
- А кто еще был на похоронах? – спросил я. – Обождите. У меня есть фотографии… Так будет яснее…
Я достал из кармана конверт и, выудив из него фотокарточки, разложил на столе.
- Снимал любитель, - тотчас же объявил Никодим Архипович. – Впрочем, камера недурная… Мощный объектив… Ха! Тома, посмотри на себя! Ты же тут похожа на замороженную курицу! Ха-ха-ха!..
- Хамло, - обиженно отозвалась Тамара Михайловна.
- А Сема-то, гляди! – не унимался Седобородов. – От такой мины молоко скиснет! Как тонко схвачено! Алексей, твоя работа? Да? Я же говорил, ты – художник!..
Восхищение Ярского художественной стороной моей натуры хоть и льстило мне в какой-то мере, но практического интереса не представляло.
- Это родители Альбины? – спросил я фотографа.
- Да. Папашка ее изрядный стервец. Денег полные карманы, но человек – дрянь. Впрочем, чего ожидать от богача?.. Мать, Светлана Игоревна, женщина во всех отношениях достойная, но стерва тоже порядочная… Они были против брака Альбины и Ильи. А какое, в сущности, им до этого дело? Илья был далеко не ребенком, да и Альбине – двадцать три. Возраст вполне зрелый для принятия самостоятельных решений…
- Значит, родители запретили дочери выходить за Томильского? – с интересом подытожил я.
- Нет, ну что значит «запретили»? У нас, слава Богу, не средневековье, да и живем не в Азии. Правда, Томик?
- Не в Азии, - подтвердила Тамара.
- Запретить, конечно, они не могли, но, Леша, ты пойми, Альбина девочка не вполне самостоятельная. Материально она целиком и полностью зависела от этого толстосума, своего отца. А у Ильи, чего греха таить, и профессии-то никакой отродясь не было. На что им, спрашивается, было жить?
- Я слышал, отец поддерживал сыновей…
- Томильский-то? Ну да, поддерживал, пока был жив…
- А он, что, умер?
- Уж, почитай, год как преставился, - сообщил Седобородов.
- Крупное наследство детям оставил?
- Этого я не знаю, - твердо сказал Никодим. – Денег в чужих карманах считать не привык. Впрочем, сколько мне известно, Илья ничего от покойного отца не взял, предоставил всем распоряжаться брату. «Юрка парень толковый, - сказал он мне на отцовых поминках, - пусть и хозяйничает». Илья знал, что все спустит, вот и решил не жадничать…
- Я слышал, что Илья уже промотал семьсот пятьдесят тысяч баксов…
- Был такой прецедент, - подтвердил фотограф и, мечтательно закатив глаза к потолку, добавил: - Ох, и кутили же мы тогда!.. Томик, давай-ка помянем Илюшку…
- Давайте налью, - предложил я. – А, кстати, Никодим, ты уверен, что Илья прокутил все отцовские деньги до копейки?
- В том-то вся и штука! – энергично воскликнул Ярский. – Может, все, а может, и нет. Оттого и шушера эта на похоронах нарисовалась! Дай-ка сюда фотки… Вот! Стервятники! Думаешь, горе у них великое? Черта с два! Каждый из них в тайне о наследстве мечтает. Каждый выставляет себя лучшим другом Ильи. Но ни хрена у них не выйдет!
- Илья оставил завещание? - оживился я.
- Не знаю, – равнодушно сообщил Никодим Архипович, - не интересовался. А вот им интересно! Зуд у них, понимаешь! Надеются, нервничают… Только зря они слюни литрами глотают, Юрик их за версту к завещанию не подпустит. Да и есть ли оно, завещание-то это? Илья молодой был, здоровый и помирать так скоро не планировал… Кстати, сыщик! Вот тебе и разгадка: если есть завещание, значит, Илья Григорьевич согрешил, да и наложил на себя руки, а если нет, то убийство это чистой воды!
- Точно! – хлопнув в ладоши, воскликнула Тамара. – Алексей, это убийство! Надо изобличить злодея!
- И наказать по всей строгости! – добавил фотограф, подняв рюмку до уровня подбородка. – Ну, Илья, светлая тебе память!..
Против закрепления за Ильей Томильским светлой памяти никто из присутствующих не возражал. Помянули поэта и закусили оставшейся килькой. Мне досталась голова, но я не обиделся.
- Вернемся к стервятникам, - предложил я, в очередной раз пододвигая к Ярскому свои снимки. – Про семейство Угаровых пока вроде все ясно. Откладываем их в сторону. Так… Томильский Юрий – тоже понятно. Откладываем… Убираем также тебя, Тамара, и Никодима. В сторону. Так. Остаются трое.
- Трое, - подтвердила Тамара, выплюнув обсосанный рыбий хребет.
- Кто они? – спросил я. – Вот этот, в лыжной шапочке с помпоном, надо полагать, Тропинкин? На кладбище я видел, как он садился за руль «москвича»…
- Конечно, это Семен, - подтвердил фотограф, - да вот и он сам…
Я поднял голову и посмотрел поверх обнажившегося плеча Тамары. В коридоре шебуршался, снимая сильно поношенную болоньевую куртку, Семен Владимирович Тропинкин. Лыжная шапочка на его голове была все та же, что и на кладбище, только уже без помпона. Наверно, продал за пару сольдо, решил я.
Хозяин квартиры имел вид расстроенный и, я бы даже сказал, сердитый. Однако, войдя на кухню, Сема преобразился. Полностью проигнорировав присутствие в своем доме постороннего лица, он сконцентрировал все внимание на «сабонисе» и, окончательно поверив в свою удачу, восторженно промолвил:
- Ух ты! Класс!..
- Семен, познакомься, - сказала Тамара, - это Алексей. Алексей, это Семен.
- Здорово, братишка, – рассеянно поприветствовал меня Тропинкин, не отводя завороженного взгляда от бутылки.
- Очень приятно, - соврал я, пожав Семену давно немытую руку.
- Ну, раз так, - бодро воскликнул хозяин, - это положим в заначку…
Я обратил внимание на то, что в заначку Семен Владимирович решил отправить добытый им в тяжелом походе флакончик огуречного лосьона. Я не мог не приветствовать столь мудрое решение.
Пока хозяин прятал лосьон в тайных закромах квартиры, легкомысленная натурщица вызвалась сполоснуть стаканчик для вновь прибывшего собутыльника, отчего и лишилась сидячего места. Вернувшись на кухню, Тропинкин немедленно овладел освободившейся табуреткой, поразив меня изысканностью светских манер. Поскольку дефицит мебели в квартире владельца «москвича» был сравним с дефицитом съестных запасов, Тамаре Михайловне пришлось искать пристанища на коленях своего босса.
С появлением хозяина застолье пошло оживленнее. Темп принятия водки резко увеличился, и ноль-семьдесят пять литра начали с угрожающей скоростью превращаться в ничто. Короткие паузы между «залпами» были заняты неинтересными подробностями малоудачной вылазки Семена Владимировича. Работа по идентификации лиц на принесенных мной фотках встала.
Личность Тропинкина в этой связи вызывала во мне все большее отвращение. Зато стало ясно, что его кандидатуру можно было легко вычеркнуть из списка предполагаемых убийц поэта. Такое убогое ничтожество не в состоянии было задумать и воплотить хитроумный и коварный план. Число подозреваемых таким образом сократилось на одну единицу. Это был очевидный прогресс.
- Сема! – фамильярно обратился я к хозяину квартиры. – Может, сгоняешь еще за бутылкой? Да и закусить бы чего-нибудь надо…
- А деньги есть? – заинтересовался Тропинкин.
- Изыщем, - пообещал я.
- Тогда я мигом! – обрадовался Семен Владимирович и вскочил с табуретки с такой поспешностью, что чуть не упал, запутавшись в развязанных шнурках своих ботинок.
Я выдал Семе двести рублей, при виде которых сосед покойного поэта так расслабился, что не заметил, как с подбородка его на живот струйкой потекла обильная слюна.
- Два с половиной литра! – воскликнул он в экстазе.
- Не забудь про закуску, - напомнила Семену Тамара.
- Тогда выйдет только два, - сообразил Тропинкин.
- Ну и пусть! Хочу закусывать! – закапризничала натурщица.
С тоской в глазах Семен посмотрел на меня, потом на фотографа, ища поддержки, но мы проявили солидарность с дамой. Тропинкин вынужден был капитулировать.
- Ладно, - сказал он примирительно, - в конце концов, есть еще огуречный лосьон…
Я не был уверен, что доверенные Тропинкину деньги будут истрачены по назначению. Но судьба двух сотен волновала меня в последнюю очередь. Главное, на какое-то время я избавился от общества этого алкаша, появление которого внесло деструктивную струю в течение следственного процесса. Семен энергично накинул курточку и, сильно волнуясь, покинул квартиру. Довольный своей изобретательностью, я вновь подсунул Ярскому фотоснимки.
- Остались двое, - напомнил я присутствующим. – Кто они?
- Кто? Да так, пустое место, - надменно заметил Седобородов. – Однокласснички хреновы. Мнят себя друзьями! А у этой дамочки вообще сумасшедшие амбиции…
- В каком смысле? – поинтересовался я.
- Видишь ли, Леша, жизнь сложная штука, - сентенциозно изрек фотограф. - В молодости мы еще не совсем это понимаем, а к старости понимание это уже вроде как и ни к чему… Молодость – благодатная почва для всяческих глупостей, нелепостей и прочих ошибок. Лиза – ошибка Илюшиной молодости!
- Нельзя ли об этом более подробно? – попросил я.
- Пожалуйста. Лизка Никольская, пардон, Елизавета Петровна – одноклассница близнецов. Кстати, вот этот кадр, Скамейкин Колька, тоже из их класса… Ну и рожа у него… Да. О чем, бишь, я?.. Ага, Лиза! Она родила пацана и утверждает, что Илья его отец. Впрочем, все может быть, я не отрицаю. У них в юности и впрямь был сумасшедший роман. Но, Алексей, я же говорил, Илья – ХУДОЖНИК! У художника может быть роман. Также допускаю, что у него могут быть дети. Но у художника никогда не будет семьи!
- Лиза хотела выйти за Илью замуж? – наивно спросил я, записав в блокнот выявленные имена.
- Она хочет наложить лапу на имущество моего покойного друга! – эмоционально воскликнул фотограф и даже стукнул кулаком по столу, отчего алюминиевая пепельница подпрыгнула, обдав Тамару Михайловну градом окурков. – Прости, дорогая… О чем я говорил?
- О лапе, - напомнил я Седобородову.
- Да! – вспомнил Никодим Архипович. – Именно лапа! Она вообразила, что может объявить своего сосунка законным наследником Ильи! Бред!
- А сколько лет мальчику? – спросил я.
- Сколько лет? – переспросил Ярский. – Сейчас посчитаем… Так, родила она его в шестнадцать, значит, мальчику теперь двадцать два…
- Ого! Ничего себе малыш! – удивился я.
- По крайней мере, не надо стирать за ним пеленки, - хмыкнула Тамара Михайловна.
- Это очевидно, - согласился я с авторитетным мнением фотомодели. – А где обитает эта заботливая мамаша? Адрес кто-нибудь знает?
- Я к ней в гости не хаживал, - высокомерно изрек Никодим. – И вообще, между нами теперь, после смерти Ильи нет ничего общего…
- Скамейкин же должен знать! – спохватилась Тамара. – Все ж, одноклассник как-никак.
- Мудро, - оценил фотограф. – А где живет Скамейкин?
- Не знаю, - упавшим голосом призналась Тома.
- То-то…
- А у этого Скамейкина, - обратился я к Ярскому, - какие притязания к тому, что оставил после себя Илья Григорьевич?
- Ну, - важно произнес Седобородов, - наследников Николай Дмитриевич Томильскому явно не нарожал… Так что претензии его на наследство весьма туманны. Думаю, они могли спеться с Лизкой. Коля понимает, что по закону ему ничего не светит, вот и приклеился к гражданке Никольской в надежде подобрать крошки с барского стола. Ничтожество…
- Надо будет потолковать с этими друзьями детства, - вслух подумал я.
- Юрий Григорьевич должен знать их адреса, - сказал Седобородов.
- Да! – подтвердила Тамара Михайловна. – Ведь он с братом в одном классе учился.
- А в какой школе? – спросил я на всякий случай.
- А тут и гадать нечего, - сообщил фотограф. – Не знаю, какой у нее номер, но если выглянуть в окошко… Алексей, не поленись, выгляни…
Я последовал совету Ярского. Построенное по типовому проекту школьное здание располагалось в сотне метров от «хрущевки» покойного поэта.
- Раньше в этом доме жила вся семья Томильских, - пояснил Седобородов. – Потом, когда отец разбогател, они купили квартиру на улице Тютчева. Родители переехали туда, а братья остались жить здесь. Потом Юрка женился и переехал к супруге.
- Сейчас Юрий Григорьевич живет как будто на Тютчева, - сказал я.
- Правильно. Родители умерли, квартира освободилась. Юрий Григорьевич с женой и дочкой переехал на Тютчева. Потом, когда он развелся с Надеждой Васильевной, она с Марианной вернулась в свою квартиру. Юра теперь живет на Тютчева один.
- Любопытно… - произнес я. – А давно он развелся?
- Месяца два тому назад. По какой причине – не спрашивай, не знаю. Наверно, другая баба завелась. Впрочем, я этим не интересовался…
- Что-то Семен задерживается, - забеспокоилась Тамара Михайловна, которой наш разговор был малоинтересен, а в отсутствии выпивки она и вовсе откровенно скучала.
- Думаю, скоро придет, - заметил я утешительно. – А вот мне, кажется, пора прощаться…
- Как? Собираешься уходить? – изумился Никодим Архипович. – Сейчас же водка будет…
- Выпейте без меня, - попросил я. – Рад был с вами познакомиться…
- Нет! – театрально вскинув руки, воскликнул Седобородов-Ярский. – Я был совершенно прав: ты настоящий художник! И уходишь как непонятый гений!
- Заходи как-нибудь еще, - предложила Тамара.
- Томик, ну что ты мелешь? – упрекнул натурщицу фотограф. – Мы же здесь не живем. Зачем ты приглашаешь нашего юного друга в чужой дом?
- В воскресенье у Ильи будет девять дней, - напомнила сожителю Тамара Михайловна. – Думаю, помянуть соберемся здесь.
- Точно! – радостно воскликнул Седобородов. – Кстати, Алексей, ведь на поминки уж точно припрутся Скамейкин с Лизкой! Так что заходи, Илью помянем. Заодно и на этих стервятников поглядишь…
- Ну, раз так, постараюсь прийти, - пообещал я. – А книжечку, если не возражаете, возьму себе на память…
- Да забирай! – щедро разрешил Ярский и крепко, по-отечески обнял меня за плечи. – Ну, будь здоров! И успехов тебе в твоем нелегком, но благородном деле!
- Всего доброго, - попрощался я.
- До скорого… - томно произнесла натурщица, кокетливо подставив щечку для поцелуя.
Выйдя из подъезда, я обратил внимание на то, что в «москвиче» Тропинкина находится человек. Приглядевшись, я узнал самого Семена Владимировича. Хозяин автомобиля сидел на заднем сиденье и торопливо, не отвлекаясь на закуску, опустошал «малька». Зрелище было одновременно завораживающим и трогательным. Я решил не нарушать естественного течения событий и без задержки проследовал мимо «москвича».
К своей конторе я подъехал на «тачке». Нахальный таксист зарядил явно двойной ценник, но очень скоро меня постигло еще большее огорчение. Проходя мимо своего «железного коня», я обнаружил пропажу еще двух колес. Багажник был открыт нараспашку. Я не поленился заглянуть внутрь и убедился, что могу теперь попрощаться также с запаской, насосом, домкратом и штатным набором инструментов. Это открытие заметно повлияло на мое настроение, и в офис я вошел, ощущая себя вулканом, готовым начать извержение.
Придав лицу самое лютое выражение, я молча прошел мимо охранника и стремительно ворвался в приемную, намереваясь начать разнос со своей секретарши, но, едва переступив порог, лишился прежней уверенности. Вместо Верки в приемной я обнаружил бравого участкового, старшину милиции Миколу Полищука. Розовощекий здоровяк в вальяжной позе сидел за секретарским столом и раскладывал на компьютере пасьянс. Канцелярские принадлежности были небрежно сдвинуты к краю столешницы, а освобожденное столь варварским образом пространство оказалось занято такими необходимыми в работе участкового предметами как граненый стакан, изрядно початая литровая бутылка «Столичной», переполненная окурками пепельница, пачка «Беломора», спички и газетный кулечек с семечками. Шелуха от съеденных семечек была наплевана повсюду в радиусе трех метров от блюстителя правопорядка.
Радости моей, разумеется, не было границ. Хорошо хоть, я сообразил, что милиционер находится «при исполнении», и битье его жадной до халявной водки морды могло быть очень строго и несправедливо оценено судом. Во избежание неприятностей неимоверным усилием воли я взял себя в руки.
- Здорово, сыскарь! – фамильярно бросил Полищук. – Что, и тебя шантрапа разула? А чего меня вызвал? Ты же – частный детектив! Профессионал, мать твою… Ха-ха!.. Что молчишь?.. А то и молчишь, потому как сказать-то нечего. Вы вот только ругать родную милицию горазды, а как беда грянет – сразу к нам, мол, помогите, спасите, разыщите и верните… Но ты не горюй, разыщем твои колеса. Микола Полищук слово держит. Ты заяву-то писать собираешься?
- А надо? – спросил я сквозь зубы.
- Откуда ж я знаю, что тебе надо?
- Мне украденное вернуть надо, - угрюмо произнес я. – Между прочим, Петрович, пока ты тут отдыхаешь, водочкой моей балуешься…
- Гарна у тебя горилка!.. – добродушно заметил старшина.
- Благодарю… Так вот, за время твоего отдыха у меня еще три колеса сперли и инструмент из багажника…
- Да ну?! – огорчился Полищук. – Вот стервецы! Ах, шельмы! Ну и народец пошел. Это ж надо, средь бела дня колесья умыкают! Ну ни стыда, ни совести!
- На счет совести, это ты верно подметил, - с намеком проворчал я.
- Конечно, верно! – простодушно согласился Микола. – Да ты не переживай. Найдем твою пропажу. Давай лучше по стакашку тяпнем. Ты ведь, хи-хи, не за рулем сегодня…
Хамский юмор участкового был мне отвратителен, но от «стакашка» я решил не отказываться. Погруженный в состояние депрессии, я бы и сам пришел к такому решению, а пить в компании, пусть и столь неприятной, все же лучше, чем в одиночестве.
- Ладно, давай махнем, - горестно вздохнул я.
- Стакан давай, - обрадовался Микола.
- На, держи… Мне половину… А кстати, Петрович, куда это Верка подевалась?
- Домой пошла твоя красавица, - сообщил милиционер.
- Как – домой? – возмутился я. – Рабочий день в самом разгаре…
- Не кипятись, - попросил Полищук. – Это я ее отпустил. Девка она молодая, на мордашку и прочие прелести ладная. Нехай погуляет, женихов пошукает. А ты тоже хорош, держишь малютку в заточении. Кощей!..
- Ну ты и сволочь, Микола! – сообщил я в сердцах и, не дожидаясь тоста, махнул свои полстакана.
Полищук принял мои слова за комплимент и, широко улыбнувшись, тоже выпил водки.
- Гарна горилка! – еще раз похвалил водку старшина. – Ну, чего засиживаться? Пойдем, поищем твоих обидчиков… А бутылку с собой возьмем. Кстати, Леха, она ж почти пустая…
- Долей воды из крана, - огрызнулся я.
- Ох, и прижимист ты, Алексей, - вздохнул Полищук, сгребая со стола и рассовывая по карманам нехитрые принадлежности своего быта. – Щедрее надо быть…
Я гордо проигнорировал замечание милиционера и по-хозяйски выключил веркин компьютер.
- Стакан с собой возьмем, - предложил участковый. – Не из горла же, в самом деле, пить…
Я не стал возражать против этой идеи и молча направился к выходу. Толик, остро чувствуя свою вину, предупредительно распахнул передо мной дверь.
- Запри офис, - распорядился я, - и иди на улицу, карауль то, что осталось от моей машины. Еще хоть винтик пропадет – уволю к ядреней фене! Понял?
- Так точно! – вытянувшись по струнке, гаркнул охранник.
Спускаясь по лестнице, Полищук, явившийся невольным свидетелем этой сцены, одобрительно отозвался о моей воспитательной методике:
- Дисциплинируешь служивых! Молодец! Так с ними и надо. А то другие распустят подчиненных, те им на шею и садятся, оглоеды…
- Микола, ты лучше скажи, где воров искать собираешься?
- За это волноваться – не твоя забота, - самоуверенно произнес участковый. – Ты еще пешком под стол ходил, когда я всякую шушеру с поличным брал. Не суетись. Расслабься и гляди, как работает профессионал.
Мне ничего не оставалось, кроме как принять это предложение. Между тем, профессионал остановился возле моей «раздетой» машины, деловито потрогал ржавое ведро, подложенное под ее днище, возмущенно крякнул, вынул из кармана бутылку со стаканом и поставил их прямо на капот.
- Краску поцарапаешь, - предупредил я.
- Не ссы, - успокоил меня старшина. – Работа предстоит серьезная, требует капитальной подготовки.
Я почувствовал, что сильно устал от общения с участковым. Захотелось послать его подальше, но я опять сдержал нахлынувшие чувства. В конце концов, я уже смирился с потерей, но мне было просто любопытно, чем закончится вся эта клоунада.
Тем временем, Николай Петрович вылил остатки водки в стакан, небрежно бросил пустую бутылку на газон и, предварительно понюхав семечку, одним глотком осушил добрые двести грамм. Зажмурившись и затаив дыхание, милиционер внимательно прислушался к внутренним звукам в своем организме. Удовлетворившись прочувствованным эффектом, он открыл глаза, съел семечку и широким жестом отправил стакан вслед за пустой бутылкой.
- Париж!.. – умиленно мурлыкнул Полищук. – Вот она, красота жизни!.. Ну ладно, пошли.
Уверенным генеральским шагом старшина направился в ближайшую подворотню. Я послушно последовал за ним.
Полищук долго блуждал дворами, таскался по самым грязным переулкам своего участка и, в конце концов, неожиданно нырнул в полуподвальчик, обшарпанная дверь которого была украшена неброской вывеской «КАФЕ». Над дверью была приколочена еще одна табличка, заботливо призывающая беречь голову. Дверной проем, в самом деле, был очень низким и, чтобы не набить шишку, пришлось изрядно согнуться.
Кафе оказалось обыкновенной синяцкой забегаловкой самого низкого пошиба. Участковый уверенно направился к стойке и сходу потребовал у бармена две кружки пива.
- Леша, заплати, - предложил он мне, - а то я денег с собой не взял. Угощу в другой раз…
Сложно передать словами охватившие меня чувства. Желание треснуть милиционера заказанной им кружкой пива было нестерпимым. Но меня уже обуял спортивный азарт. Теперь из принципа хотелось до конца пережить это приключение, выяснить, существует ли предел человеческой наглости. Плотно сжав зубы, я оплатил заказ.
- Спасибо, дружище! – сердечно поблагодарил меня Полищук. – Пойдем к столику… Пиво здесь хоть и не шедевр, но зато обстановка тихая, уютная. Здесь вообще спокойно: драки редко происходят, не говоря уж о поножовщине. А все потому, что в девять вечера заведение закрывается. Другое дело - в ночных кабаках, в тех редкая неделя без трупа обходится. Народец у нас отчаянный, а к трем часам ночи совершенно до хамства скатывается. Никакого сладу с ними нет. В стране и без того смертность превыше рождаемости стала, так эти олухи еще друг дружку режут как свиней в скотобойне! Демографический кризис, понимаешь…
Лекция участкового инспектора произвела на меня удручающее впечатление. Но еще большее расстройство вызвало во мне качество приобретенного пива. Такой дряни пить мне еще не приходилось. Сделав один глоток, я решительно отставил кружку в сторону. Николай Петрович же, по всей видимости, не нашел в напитке существенных изъянов и выпил свою порцию с большим вдохновением.
Поставив пустую кружку на столик, старшина громко рыгнул и чуть заметно покачнулся.
- Ого! – сказал он одобрительно. – Кажется, торкнуло…
То, что участкового «торкнуло», меня, признаться, нисколько не обрадовало. Если господин Полищук и добился своей локальной цели, то мне это не принесло никакого удовлетворения.
- Слушай, Микола, - сказал я раздраженно, - мы колеса искать будем, или проторчим в этом гадюшнике, пока ты мордой на стол не упадешь?
- Ну чего ты раздухарился? – обиделся милиционер. – Уж и пива выпить нельзя! Подумаешь, цаца какой… А с колесами твоими щас вопрос утрясем. Мы уже у цели. Допивай пиво и пошли.
- Я не хочу. Можешь сам допить, если в тебя влезет…
- Я не брезгливый, - скоропалительно заявил Полищук и, не давая повода себя уговаривать, быстро осушил мою кружку. – Пиво, конечно, не шедевр, но вполне сносно… Ладно, иди за мной.
Уверенная летящая походка генерала авиации, до сих пор демонстрированная старшиной Полищуком, сменилась нестроевой поступью прапорщика, успешно реализовавшего налево некоторое количество вверенной ему материальной части и успевшего как следует отметить этот благородный поступок. Однако здоровья Николай Петрович был богатырского, и у меня оставалась надежда, что он еще продержится какое-то время на ногах без посторонней помощи.
Выйдя на свежий воздух, участковый собрался с мыслями и, указав пальцем на расположенный посреди пустыря вагончик, заговорщицки сообщил:
- Вот наша цель.
- Что это? – спросил я.
- Шиномонтаж. Уверен, там мы найдем твои колесики. Теперь слушай мои инструкции и хорошенько запоминай…
Николай Петрович, в глазах которого я обнаружил неожиданно возникший охотничий блеск, тщательно меня проинструктировал и только после того, как я дважды повторил в деталях поставленную передо мной задачу, дал команду начать операцию.
Я не до конца еще понимал сущность придуманного участковым плана, но, полагаясь на богатый опыт милиционера, решил ни на йоту не отступать от полученных инструкций. Как мне и было предписано, я подошел к узкому зарешеченному окошечку, устроенному в нижней части вагончика с таким расчетом, чтобы в него могло влезть автомобильное колесо, но не человек, и, нагнувшись, крикнул в замкнутое пространство шиномонтажной мастерской:
- Эй! Есть кто живой?
В ответ раздалось сумбурное мычание, звон небрежно брошенных металлических предметов, и, наконец, в поле зрения появился мужичок в очень грязной робе, с грязным лицом и совершенно черными руками, которые он машинально пытался протереть столь же черной, промасленной ветошью.
- Что случилось? – спросил мужичок почти равнодушно.
- Братишка, диски прокатываешь? – спросил я в точности так, как велел Микола.
- Нет. Диски не катаем, - ответил рабочий.
- А где тут поблизости можно прокатать?
- Поблизости нигде, - равнодушно сообщил мастер.
Именно так он, по мнению Полищука, и должен был мне ответить. Пока все шло по сценарию. Вдохновленный этим скромным достижением, я продолжил исполнение своей роли.
- Ну что же делать? – трагически воззвал я к небу, но с тем расчетом, чтобы промасленный рабочий хорошо слышал мои слова. – Слушай, братишка, мне два диска на тринадцать нужно до зарезу. У тебя нет случайно каких-нибудь приличных?
- Двух нет, - категорично заявил мастер. – Есть комплект – пять штук, литые, с зимней резиной. Только стоят дорого…
- Сколько?
- Резина почти новая. Тысяч пять прошла, не больше, финская…
- Почем? – решительно спросил я и для пущей важности вынул из кармана портмоне.
Вид большого кожаного бумажника произвел на работягу выгодное впечатление. Поковыряв в зубах обломком спички, он назвал цену:
- Четыре тыщи. По восемьсот рубликов за колесо. Дешевле не отдам, можешь не торговаться.
- А диски точно литые? – недоверчиво спросил я.
- Смотри сам, - предложил предприниматель и на несколько секунд исчез из вида.
Полищук, все это время хоронившийся у стенки вагончика справа от окошка и слышавший всю нашу беседу, встал наизготовку. Едва горе-торговец просунул в щель между прутьями решетки предлагаемое к просмотру колесо, как холодная сталь наручников щелкнула на его запястье. Второе кольцо нехитрого милицейского приспособления было ловко зафиксировано на спице легкосплавного диска.
- Привет, Гриня! – ехидно произнес участковый, показав неудачливому коммерсанту свое цветущее лицо. – Давненько мы с тобой не виделись…
- Николай Петрович? – удивился шокированный шиномонтажник.
- Я тебя, Григорий, кажется, предупреждал… - грозя работяге пальцем, молвил милиционер. – А ты, проказник, меня не послушался…
- Петрович, да я-то что? Я-то ведь совсем ничего… - путано запричитал несчастный.
- Статья сто семьдесят пятая Уголовного кодекса трактует совершенное тобой деяние как приобретение и сбыт имущества, заведомо добытого преступным путем, - монотонно сообщил старшина. – Я-то, Гриша, человек незлобный, ты знаешь. А вот суд за твое чудачество влепит тебе два года общего режима, это уж к гадалке не ходи!..
- Петрович! – навзрыд возопил задержанный. – Микола, я же… Мы же… Ведь не знал я, откуда эти колеса! Откуда ж мне знать, где эти подонки их взяли!
- Кто тебе их принес? – быстро спросил Полищук.
- Да фамилий-то я у них не спрашивал. Два пацана, лет шестнадцати. Наркоманы, конечно. На ширево не хватает, вот и прут все, что плохо лежит. По сто рублей колесики мне отдали. Сначала два – с утра, потом днем еще три приволокли…
- Вот видишь, я же говорю, заведомо добытое преступным путем, - менторским тоном изрек участковый. – На зоне тебя перевоспитают…
- Петрович, не губи! – взмолился сраженный горем шинщик.
- Вот что, Гриня, ворованное имущество вернешь законному владельцу…
- Верну, Микола! Все верну, и сам лично болты прикручу! – скоропалительно согласился задержанный. – Только не надо под суд…
- Леша, что у тебя еще умыкнули? – обратился ко мне Полищук.
- Два зеркала, дворники, домкрат, насос, инструмент, - перечислил я по памяти.
- Слышал? – строго спросил шинщика Николай Петрович.
- Слышал, Микола, - подтвердил работяга. – Только кроме колес они, поганцы, мне ничего не приносили…
- Статья сто семьдесят пятая… - лениво произнес блюститель законности.
- Понял, Петрович! – воскликнул скупщик моих колес. – Все возмещу. Инструмент свой отдам, домкрат тоже. Остальное деньгами верну, только не сразу. За два-три дня отработаю…
- Это ты уже с потерпевшим договаривайся. Вот, прошу любить и жаловать, Алексей Владимирович… Ты уж, будь любезен, его уважь, Гриня. И учти, если он чем-нибудь недоволен останется, пеняй на себя!
- Не подведу, Микола! – клятвенно заверил задержанный. – Честное слово!
- Ну, ладно, - снисходительно произнес Полищук, отстегивая наручники. – Да, и это… к-хм…
- Один момент! – радостно воскликнул освобожденный шиномонтажник. – Сию секунду…
Несколько мгновений спустя Григорий выставил в окошко литровую бутылку водки.
- Приятного аппетита, Николай Петрович, - елейно пропел амнистированный. – Если что, милости просим…
После назидательного выступления участкового договориться с горе-предпринимателем было необыкновенно легко. Полищук удалился, очевидно, для употребления жидкого сувенира, а я остался руководить процессом получения контрибуции.
В результате высокоорганизованных действий провинившегося шинщика к половине шестого вечера мой автомобиль стоял не только на колесах, но даже в гараже, куда Григорий перегнал его по моей просьбе. Правда, не было еще зеркал и дворников, но Гриня обещал, что «к субботе статус-кво будет восстановлен».
Я выразил одобрение по поводу этого заявления и, попрощавшись с предпринимателем, отправился домой.
Всем достоверно известно, что мир, в котором мы живем, далеко не совершенен. А если кто-то и не обладает этим знанием в полной мере, то относится к явному меньшинству и уж, по крайней мере, об этом несовершенстве догадывается.
Я относился к большинству и принимал неприятности, подстерегающие меня на всем протяжении жизненного пути, как неизбежную данность. В частности, я давно заметил, что характер замужней женщины с течением времени неуклонно ухудшается, и, чем больший срок отделяет жену от невесты, тем поведение женщины становится все более несносным. Лишнее тому подтверждение я получил этим вечером.
По возвращении домой, вместо ожидаемого ужина мне был подан вполне прогнозируемый скандал. Обиднее всего было то, что никакого значимого повода к выяснению отношений на повышенных тонах я не давал. Однако Маринка повела себя неадекватно и обрушила на меня шквал несправедливых упреков и нелепых обвинений. По ее мнению, я не только страдал ярко выраженным алкоголизмом, отчего не уделял должного внимания семье, но еще и постоянно изменял жене с кем ни попадя, да и вообще был плохим мужем.
Несмотря на очевидную необоснованность этих обвинений, я не стал тратить сил на оправдания, по опыту зная о бессмысленности такой линии поведения, а молча прошел в спальню, где тут же завалился в кровать. Уж, если кто и будет сегодня спать на раскладушке, так уж точно не я. Эта мысль была сладка и навевала сон. Под нее, да под скучное жужжание негодующей супруги, словно под колыбельную, я очень скоро уснул.
Общеизвестна всенародная любовь к числу тринадцать, особенно, если это число выпадает на пятницу. Сегодня был именно такой день. Здравомыслящий и хотя бы капельку суеверный человек по возможности предпочитает в такие дни ограничивать свои передвижения до минимума. Я бы тоже мог отложить дела и остаться на весь день дома, но заряженная со вчерашнего вечера отрицательной энергией аура супруги столь негативно воздействовала на мое чуткое биополе, что я комфортнее ощущал бы себя на кладбище в ночь полнолуния, чем сегодня в собственном доме.
Наскоро помывшись и побрившись, я нехотя прошел на кухню. Завтрак был на столе, но Маринка, едва я вошел, при гордом молчании немедленно удалилась в гостиную, где зачем-то включила пылесос. Я определил ее поведение как полусредний бойкот. Такое состояние супруги не влекло за собой серьезных последствий и не требовало от меня длительных и обременительных извинений. Уже к вечеру она должна была оттаять.
Перекусил я с аппетитом. Еда была приготовлена вкусно, и мне захотелось сделать что-нибудь хорошее, например, помыть после трапезы посуду. Однако тактически это был бы неграмотный шаг. Любая уступка с моей стороны или малейший жест доброй воли в свете вчерашнего скандала могли быть расценены как признание собственной вины, что было совершенно недопустимо. Пришлось не нарушать устоявшихся традиций. В итоге я оставил на столе полное свинство и, быстро одевшись, вышел из дома. Погода, как и следовало ожидать, была гадкой. Будь я хорошим хозяином какой-нибудь сявки, ни за что бы не выгнал своего четвероногого друга на улицу.
Путь до гаража я обычно преодолевал минут за восемь. Сегодня на этот переход мне потребовалось не меньше пятнадцати. Могучие порывы северо-восточного ветра ударяли по телу с напором пневматического молота. Чтобы не упасть, приходилось идти, согнувшись буквой «Г». Таким же образом двигались все прохожие попутного со мной направления. Встречные же, напротив, преодолевали намеченные расстояния, выдвинув вперед животы и запрокинув голову назад, напоминая сильно выгнутые рессоры. Стоило кому-либо из «рессор» изменить положение своего тела, как лютый ветер издевательски забрасывал полы плащей на головы неуклюжих прохожих. На лицах пешеходов было явственно обозначено понимание неотвратимости подстерегающей их беды, связанной с календарным катаклизмом. Однако люди не пытались бороться со злым роком. Обреченные и покорные, они шли к своим микроскопическим, по вселенским масштабам, целям, готовые к встрече с суровой неизбежностью.
Первое материальное подтверждение господства в этот день злых сил я получил у ворот собственного гаража. Стартовая попытка вставить ключ в навесной замок потерпела неудачу. Не увенчались успехом и остальные тридцать две попытки. Я поковырял в замочной скважине спичкой и обнаружил, что внутренности замка заполнены пластилином. Дьявольское вмешательство в мою жизнь было налицо. Правда, исполнитель злой воли сатаны был мне почти достоверно известен.
Дело в том, что подобные неприятности в последнее время с поразительным постоянством случались со многими владельцами гаражей нашего кооператива. Таинственная эпидемия пластилиновой лихорадки, поражавшая гаражные замки, несмотря на высокую степень своей социальной опасности, не вызывала интереса органов санэпиднадзора, но неизменно приводила автолюбителей в полное отчаяние. МЧС во главе с прославленным спасателем Шойгу также обходило проблему стороной. Единственным, кого трогало горе гаражных владельцев, был пенсионер Чубриков, бывший квалифицированным слесарем и вообще мастером на все руки. Иван Захарович большую часть своей пенсионерской жизни проводил в гараже и был легко доступен каждому страждущему.
Добродетельный от рождения, как сам себя рекомендовал Чубриков, он незамедлительно приходил на выручку несчастным и с помощью паяльной лампы выплавлял пластилин из замочных скважин замков. Это помогало открыть гараж, но не спасало замки, которые все равно приходилось менять на новые. Но это было уже второстепенно…
Все мы живем в суровом мире, и никому не надо объяснять, что добродетель в наше время стоит дорого. Иван Захарович, правда, вел себя скромно и брал за доброту немного: двадцать рублей. Сегодня, как я понял, настала моя очередь быть спасенным.
Я поглядел в сторону гаража Чубрикова. Благородный рыцарь уже готовил к работе паяльную лампу. У меня возникла мысль провести с ним воспитательную беседу. Для осуществления этой идеи мне пришлось пожертвовать носовым платком. Мой «паркер» был заправлен черными чернилами, которые я выпустил в середину смятого платка. Завершив эти приготовления, я направился прямиком к добродетельному пенсионеру.
- Доброе утро, сосед! – издали поприветствовал меня гаражный спасатель. – Что, замочек замерз?
- Да, Захарыч, - ответил я с добродушной улыбкой, - стряслось что-то нелепое… Здорово!..
Чубриков, не подозревая о скрытом подвохе, простодушно протянул мне руку для пожатия. Я немедленно вложил заблаговременно приготовленный платочек в мозолистую ладонь пенсионера.
- Ой! Что это? – удивился спасатель.
Убедившись, что пальцы проказника надежно вымазаны чернилами, я открыл свою записную книжку на чистой странице и приложил шаловливые пальчики к белоснежной бумаге. Отпечатки получились качественными.
- Я так и знал! – воскликнул я с наигранным восторгом.
Мое настроение охватило и Чубрикова.
- Ой, как здорово! – наивно произнес он, заглянув в мою книжечку.
- Для радости, Иван Захарыч, у вас поводов немного, - сообщил я сочувственно.
Тень тревоги скользнула по лицу пенсионера.
- А что такое? – осторожно поинтересовался он.
Вместо ответа я распахнул перед лицом проходимца удостоверение частного детектива. Надписей Чубриков, разумеется, не разобрал, но красный цвет корочек произвел на него гнетущее впечатление. Пенсионер немедленно осунулся и кисло поджал обветренные губы.
- Пальчики-то эти и на моем гаражном замочке отразились, - мстительно произнес я. – Так что, дорогой товарищ, придется держать ответ по всей строгости действующего законодательства…
Вялая реакция уличенного мошенника говорила о том, что действующее законодательство пугает его в последней степени. С большей тревогой пенсионер поглядывал на мои сжатые кулаки. Сообразив это, я решил сменить тактику.
- А что, Захарыч, пластилина-то у тебя много осталось? – грозно спросил я.
- А что?..
- А то, что я вот сейчас тебе весь твой пластилин в жопу затолкаю, а потом, когда приморозит, твоим же примусом эту гадость из тебя и выплавлю…
- Не надо, - тихо попросил Иван Захарович, - я больше не буду…
- Иди, открывай мне замок, паразит! – гневно приказал я.
- Есть! – верноподданнически воскликнул Чубриков и, схватив паяльную лампу, шустро занялся выполнением привычной операции.
Деятельному пенсионеру несказанно повезло в том, что у меня в гараже нашелся запасной замок с комплектом ключей: это обстоятельство смягчило мне сердце, и фаршировать мошенника пластилином я не стал, руководствуясь принципами гуманизма. Иван Захарович, проворно справившись с работой, многократно поклялся в том, что впредь подобного недоразумения не произойдет, и вообще пообещал неусыпно следить за моим гаражом. На том и порешили. Инцидент был исчерпан.
По дороге к своему офису я в полной мере оценил полезность наличия на автомобиле боковых зеркал заднего вида. Их отсутствие существенно усложняло маневрирование и приносило вполне конкретные материальные убытки. Сорок рублей пришлось заплатить гаишнику за краткую консультацию относительно Правил дорожного движения и требований, предъявляемых ими к техническому состоянию автомобиля. Я поблагодарил инспектора за науку, оплатил штраф, и мысленно занес потраченную сумму в итоговый счет шиномонтажнику Грише.
Из-за всех этих задержек на работу я прибыл только к половине десятого. Вера была уже на месте, и я никак не мог определить, на сколько минут она сегодня опоздала на службу. Это было неприятно, потому что мне очень хотелось показательно отчитать кого-нибудь этим утром. Но ругать секретаршу было не за что, и Верочка, прекрасно сознававшая это, вся сияла от удовольствия. Смирившись с неудачей, я прошел в свой кабинет.
Свежая корреспонденция, аккуратной стопкой сложенная на углу моего стола, состояла лишь из обыкновенной подборки утренних газет. Ни одного дурацкого рекламного листка среди них я не обнаружил, и последняя надежда найти повод придраться к секретарше улетучилась как эфир из чайного блюдечка. «Ладно, - мысленно сказал я себе, - придется работать».
Распорядок дня частного детектива может быть самым разнообразным, но утро обыкновенно начинается либо с опохмелки, либо с глубоких, тягостных размышлений. Выбрав для себя на сегодня второй путь, я попросил Верочку приготовить крепкий кофе, и углубился в мыслительный процесс.
Для пущей эффективности этого занятия я решил набросать схему. На чистом листе бумаги я нарисовал некое подобие круга, заштриховал полученную фигуру косыми черточками, потом, немного подумав, добавил несколько более мелких кружочков, овалов и эллипсов. Получилась какая-то белиберда. Жирно перечеркнув плод своего графического труда, я перевернул лист чистой стороной кверху и начал рисовать схему заново. На этот раз обошлось без начертательной геометрии. В центре листа я написал имя покойного поэта, вокруг Ильи Григорьевича разместил его друзей, знакомых и родственников, тех, что были на похоронах. Вышло весьма недурно.
Допив кофе, я закурил и, откинувшись на спинку стула, принялся изучать составленную схему. Из девяти подозреваемых мной были опрошены только четверо. Оставалось еще свести знакомство с четой Угаровых, их прелестной дочерью, а также с одноклассниками поэта Лизой Никольской и Колей Скамейкиным. Причем, если местожительство семейства Угаровых было мне известно, то адреса Коли и Лизы предстояло еще выяснить. Этим-то я и решил заняться немедленно.
Домашний номер Василька был хронически занят, а поскольку служебного у него не было, оставалась единственная возможность выйти с ним на связь, не нанося личного визита. Это была электронная почта. Я решил отправить ему сообщение, а поскольку сделать это можно было из офиса Павлова и Прохоровича, то утро имело все шансы быть омраченным опохмелкой.
Я набрал номер конторы юристов, но снова услышал короткие гудки. Надо было спускаться на первый этаж.
- Вера, ты Дурыча сегодня не видела? – спросил я секретаршу.
- Сегодня нет. А вот вчера…
- Что же было вчера? – заинтересовался я.
- Вечером я с приятелем ходила в клуб «Полярис»… Приличный, надо сказать, клубешник…
- Ближе к делу, - настойчиво попросил я.
- Куда уж ближе! – фыркнула Верочка. – Возле самого входа ваш дорогой друг отдыхал, обнимая урну для мусора. Мне показалось, им вдвоем было очень хорошо...
- Понятно, - вздохнул я, - надеюсь, он не предложил ей руку и сердце…
Из сообщения секретарши я сделал совершенно определенный вывод: где бы в данный момент ни находился Прохорович, главной его целью на этот час должно быть преодоление похмельного синдрома. Охранник адвокатской конторы подтвердил мое предположение.
- Лев Давидович у себя в кабинете, - шепотом сообщил он. – Страдает…
- Ясно. А Павлов?
- Еще не приходил.
- Ладно, проведаю страдальца, - сказал я и прошел к кабинету Прохоровича.
Обстановка в кабинете юриста как обычно напоминала городскую свалку. Сам Лев сидел верхом на столе возле своего компьютера. Компьютер был включен, отчетливо была слышна соловьиная трель работающего модема. На мониторе стояла початая бутылка бренди, пустой стакан и блюдце с нарезанным кружочками маринованным огурчиком. Лицо Прохоровича струило серые потоки печали. Юрист был безутешен.
- Лева, что с тобой? – вежливо осведомился я.
- А, это ты… - равнодушно протянул Дурыч.
- Ты заболел?
- Знаешь, от чего я умру? – неожиданно спросил меня юрист.
- Полагаю, от цирроза, - не задумываясь, сказал я.
- Глупости! – отмахнулся Дурыч. – Я умру от какой-нибудь венерической болезни…
- Тебе уже поставили диагноз? – сочувственно поинтересовался я.
- Нет. Но это неизбежно! Леша, я непременно умру от СПИДа… Понимаешь, Алексей, в мире так много соблазнов, а статистика – жестокая вещь! По статистике в нашем городе каждая десятая незамужняя девица, достигшая половой зрелости, ВИЧ-инфицирована! Это же кошмар...
- Пользуйся презервативами, - посоветовал я. – Зачем же впадать в истерику?
- Как – зачем? Ты не понимаешь! Леша, когда я бросаю девушку в постель, я становлюсь неуправляемым. Мне совершенно не до этих проклятых резинок! Мне нет до них никакого дела. Мне вообще нет ни до кого и ни до чего никакого дела! Во мне живет дракон. Пока я трезв, он спит, но, стоит мне принять граммульку в обществе соблазнительной барышни…
Прохорович мечтательно закатил глаза к потолку, и я издал вздох облегчения от сознания того, что не являюсь соблазнительной барышней.
- Алексей, ты ведь знаешь, что чем больше «граммулька», тем большее количество девушек кажутся соблазнительными… И тогда… тогда проклятый дракон просыпается и пожирает меня изнутри. Вулкан накопленной страсти взрывается во мне с мощностью водородной бомбы. Я срываю с себя одежды, сминаю преграды, преодолеваю препятствия и овладеваю желанным телом. В такие моменты я буквально одержим!
- Потрясающе! – восхищенно заметил я.
- Скажи мне как друг, могу я в такие моменты думать о презервативах?
- Ну почем я знаю? – уклонился я от прямого ответа.
- Нет, ты скажи! – настаивал Дурыч.
- Ну хорошо, - сдался я, - разумеется, не можешь.
- Теперь ты меня понимаешь? – спросил Прохорович с мольбой.
- Понимаю, - заверил я юриста. – Скажу больше: ты действительно рискуешь подхватить СПИД. Но раньше все равно сдохнешь от цирроза…
- Насмешник! – обиженно произнес Лев.
- Между прочим, вчера ты был замечен лежащим в обнимку с мусорным бачком, - вспомнил я рассказ своей секретарши.
- Клевета! – возмутился юрист.
– Если ты в своих порочных связях окончательно отдал предпочтение неодушевленным предметам, - продолжил я свою мысль, - то не бойся: СПИД тебе не грозит.
– Это навет! Грязная инсинуация! Это все злые языки, Алексей! Ты им не верь, - эмоционально закудахтал Лев Давидович, сорвался на фальцет и даже слез со стола. – Вчера я отдыхал с девицей в клубе. Не помню, как он называется…
- А как девицу звать, помнишь?
Прохорович сдвинул брови, поморщился, помотал головой, но все его усилия оказались тщетными: имени своей спутницы он вспомнить не смог.
- Что ж, - произнес я в задумчивости, - возможно, от СПИДа ты умрешь раньше, чем распадется твоя печень…
Мое обобщение не внесло успокоения в мающуюся душу юриста, и он традиционно обратился к стакану.
- Лев, я ведь, собственно, к тебе по делу, - вспомнил я.
- Тогда пойдем в «приемную», - немедленно предложил страдающий Прохорович.
- У меня к тебе дело другого рода, - твердо сказал я.
Дурыч посмотрел на меня растерянно. Чтобы не утомлять его и без того измученный мозг, я поспешил объясниться:
- Понимаешь, Лева, мне надо отправить одному знакомому сообщение по электронной почте. Ты можешь мне помочь?
Несмотря на свою готовность немедленно умереть от СПИДа, Прохорович помнил о взаимовыручке и не пожелал отказать товарищу в скромной просьбе. Сделав большой глоток бренди, он сел за компьютер, и мы занялись составлением текста электронного письма.
В своем послании Васильку я запросил недостающие данные на Николая Скамейкина и Елизавету Петровну Никольскую. В конце письма я сообщил, что буду ожидать ответа по телефону в своем офисе.
- Ты собираешься меня покинуть? – капризно заметил Дурыч.
- Извини, дружище, дела…
- Вот так всегда: друг, можно сказать, при смерти, а от него все бегут как от чумы…
- Не отвлекайся, - попросил я.
- Да все уже готово. Вот, видишь, написано: «сообщение принято»? Значит, писулька твоя дошла до адресата.
Я сердечно поблагодарил Прохоровича за помощь и, пожелав скорейшего выздоровления, поспешил к себе в офис.
Василек сработал оперативно. Уже через пятнадцать минут на моем столе замурлыкал телефон.
- Привет, Василий! – поздоровался я со своим юным помощником. – Ну, что ты выкопал в кишочках своего чудо-компьютера?
Если объем раздобытых Васильком сведений можно было считать небольшим, то качество этой информации было превосходным. Я аккуратно записал в блокнот продиктованные Васей данные, поблагодарил хакера за услугу и, простившись, повесил трубку на рычажки аппарата.
Настало время проанализировать полученный материал. А материал этот, несмотря на свою компактность, требовал серьезного осмысления, потому как содержал в себе одну любопытнейшую деталь…
Но обо всем по порядку. Во-первых, Коля Скамейкин. Полное имя этого героя звучало так: Скамейкин Николай Дмитриевич. Как и братья Томильские, рожден он был в одна тысяча шестьдесят втором году и прописан был по соседству с покойным поэтом, а точнее в доме три по улице Пограничников, в квартире номер двадцать четыре. В том же доме по той же улице была прописана и Елизавета Петровна, только отведенная ей государством жилплощадь помещалась в квартире номер двадцать пять. В той же двадцать пятой конуре был прописан и незаконнорожденный сын Лизочки – Никольский Илья Ильич. Как именем, так и отчеством мамаша весьма настойчиво подчеркивала наличие связи между таинством рождения своего чада и горячо любимым в молодые годы одноклассником. Я счел заботу о сохранении памяти о предполагаемом отце ребенка весьма трогательной.
Но это все лирика. Дальше шла если не мистика, то уж, по крайней мере, величайшая морально-этическая загадка. Фамилия Елизаветы Петровны с некоторых пор претерпела существенное изменение. Теперь гражданка Никольская была уже не Никольской, каковой ее знал и страстно увлекался в юности покойный Илья Григорьевич, а отчего-то Скамейкиной, что удивительным образом было созвучно с фамилией соседа из двадцать четвертой квартиры. Возможно, это был творческий псевдоним, вдохновенно навеянный Елизавете Петровне благородным образом соседа Николая Дмитриевича, но я больше склонялся к мысли, что отношения бывших одноклассников Лизы и Коли из соседских однажды трансформировались в супружеские. И это обстоятельство в свете претензий Елизаветы Петровны на наследство покойного поэта навевало многие сомнения…
Я решил, что мне совершенно необходима личная встреча с четой Скамейкиных. Откладывать визит не было причин, и я, накинув куртку, быстро покинул свой офис.
Вблизи, одетая в недорогой цветастый халатик, Елизавета Петровна выглядела не такой серенькой, какой запомнилась мне на похоронах Ильи Томильского. Ее тесная двухкомнатная квартирка была точной копией жилища покойного поэта с той лишь разницей, что была чище, ухоженнее и, как следствие, уютнее. Лицо домашней хозяйки, лишенное следов макияжа, нельзя было назвать красивым, хотя глаза сохранили задорный блеск, свойственный особам молодым, беспечно юным и бескорыстно влюбленным. Вполне вероятно, что двадцать с лишним лет тому назад Лиза и могла вызвать трепетное волнение в чутком сердце юного поэта.
Я отметил ту легкость, с которой Елизавета Скамейкина открыла дверь незнакомому мужчине. Сделав шаг в сторону, женщина пропустила меня в прихожую и, лишь после того как я закрыл за собой дверь, поинтересовалась о цели моего визита. Так ведут себя люди добродушные, отчасти легкомысленные, не отягощенные богатыми материальными накоплениями, живущие от получки до получки, и потому не ожидающие дурных поступков со стороны посторонних людей. Трудно было заподозрить такую женщину в жадности и коварстве.
Однако надо было тщательно отработать все версии, и я с прямолинейностью военного офицера задал Елизавете Петровне свой главный вопрос:
- Это вы убили Илью Григорьевича Томильского?
Немедленного ответа я и не ожидал услышать. Ошарашенная женщина сильно изменилась в лице, глупо захлопала глазами, губы ее мелко задрожали. Воспользовавшись замешательством хозяйки, я проследовал на кухню, поставил чайник на горящую конфорку и, усевшись за стол, приготовился к долгому разговору.
На месте гражданки Скамейкиной я бы первым делом кинулся к телефону и вызвал наряд милиции, но Лиза повела себя иначе. Нетвердым шагом она следом за мной вошла на кухню и, прислонившись спиной к холодильнику, уставилась на меня недоуменным взором, стараясь найти какие-нибудь слова. Я не пытался ей помочь и, заняв выжидательную позицию, молча наблюдал за ее реакцией.
Наконец в голове Елизаветы Петровны наметилось какое-то просветление, и она, чуть заикаясь, спросила:
- Вы – з-знакомый Ильи?
- Я – нет, а вот вы, насколько мне известно, знакомая, и очень давняя.
- Мы учились с Ильей в одном классе…
- Об этом следствию известно… - перебил я Елизавету Петровну. – Я поставил чайник. Надеюсь, у вас найдется растворимый кофе?
- Кофе? – совершенно растерялась хозяйка.
- Ну да. Растворимый, - повторил я.
- Вы из милиции? – осенило вдруг гражданку Скамейкину.
- Не хотелось бы вас разочаровывать… - туманно произнес я. – Но и правды скрывать не хочу. Давайте побеседуем так просто, без протокола? Кстати, чайник закипел…
Я имел все основания гордиться своей находчивостью: ни словом не обмолвившись о своей причастности к службе в органах, я, похоже, сумел убедить собеседницу в том, что являюсь милиционером. Меня нельзя было обвинить в обмане. Зато доверчивая хозяйка заметно успокоилась. Что ж, каждый верит в то, во что хочет верить…
- Вам с сахаром? – спросила Лиза.
- Что – с сахаром? – не понял я.
- Кофе.
- Ах, кофе!.. Ну да, разумеется. Две ложечки, пожалуйста.
Пока хозяйка занималась приготовлением напитка, я бесстыдно разглядывал ее спрятанное под тонким ситцем халатика тело и миловидную головку с не уложенными волосами. Женщина имела хрупкое телосложение. Ее миниатюрная фигурка была достаточно соблазнительна, хотя отличалась, пожалуй, излишней худобой. Лицо Елизаветы Петровны имело правильные черты, но возраст немилосердно лишил кожу свежести, присущей существам юным, каковой очень давно, несомненно, была и гражданка Никольская, и каковой в данный момент является дочь супругов Угаровых. Понятно, что любвеобильный поэт Томильский предпочел Альбину своей прежней и давней подруге.
Хозяйка поставила передо мной чашку с готовым напитком и села напротив, по-детски сложив руки на коленях. Я сделал пару глотков и поморщился: кофе у Елизаветы Петровны был дешевый и отвратительный, впрочем, я и не рассчитывал попасть в дегустационный зал…
- Я немного не понимаю, о чем вы… - растерянно пробормотала гражданка Скамейкина. – Илья ведь, кажется, сам отравился…
- На этот счет у следствия есть определенные сомнения, - твердо заявил я, прикурив сигарету. – Но вы не волнуйтесь, мы вас еще ни в чем конкретно не обвиняем…
- Меня? – совершенно искренне взволновалась подозреваемая. – Но это же просто странно…
- Ладно, не будем пререкаться. Я задаю вопросы – вы отвечаете. Делать выводы будет следствие. Идет?
- Хорошо, спрашивайте, что хотите. Я, конечно, отвечу – мне скрывать нечего… Только все равно не понимаю…
- Вы давно замужем за гражданином Скамейкиным? – резко спросил я, проигнорировав непонимание допрашиваемой.
- Да уж два года с лишним…
- У вас есть дети?
- Сын. Илюша.
- Сколько годиков малышу?
- Ну, он у меня взрослый. Двадцать два в августе стукнуло.
- Ранний ребеночек, - заметил я.
Елизавета Петровна лишь пожала плечами.
- Сынуля с вами проживает?
- Мы с мужем живем здесь. Это моя квартира. А в Колиной квартире (это рядом) живет Илья с невестой. Так удобнее…
- Понятно… - протянул я, обдумывая следующий ход. – А, скажите, любезная, это правда, что Илья сын Ильи?.. Ну, я имею в виду, ваш сын – сын вашего бывшего… ну, то есть, покойного…
- Да, Илья действительно сын Томильского. Только не понимаю, откуда вам это известно…
- Тайна следствия, - категорично заявил я. – И потом, мы же договорились, вопросы задаю я.
- Извините… - смутилась гражданка Скамейкина.
- Ладно. Значит, информация подтвердилась. Так и запишем…
Впрочем, записывать я ничего не стал. Во-первых, было нечем – все чернила ушли на изобличение гаражного хулигана, а, во-вторых, я обещал вести беседу без протокола. Обещания надо иногда выполнять...
- Елизавета Петровна…
- Да?
- Расскажите мне подробно, на какую часть наследства Ильи Григорьевича Томильского вы намерены претендовать? Только говорите всю правду, без утайки.
- Наследство? – широко распахнув глаза, переспросила Скамейкина. – Что за новости?.. Ни про какое наследство я ничего не слышала… Впрочем, если Илья Григорьевич мне что-нибудь и завещал, так это его право. Хотя, я, честно, совсем не рассчитывала…
- Странно… - теперь уже настала моя очередь удивляться. – А вот следствие располагает свидетельскими показаниями о том, что вы, ссылаясь на наличие общего с покойным гражданином Томильским сына, намерены в судебном порядке добиваться получения всего наследства или какой-либо его части.
- Да кто ж такое ляпнуть-то мог? – возмутилась Елизавета Петровна. – Разве только пингвин этот бородатый, фотограф, не помню, как звать его… одним словом, главный собутыльник Ильи Григорьевича. Этот патлатый всегда обо всех гадости рассказывает. Так вы ему не больно доверяйте. Язык у него, что у змеи – жало.
- Жало у пчелы, - поправил я женщину. – У змеи – ядовитые зубы.
- Это неважно, - отмахнулась рассерженная гражданка. – Единственное, о чем я просила Юрия Григорьевича, так это подарить мне книжку Илюшину, для сына. Ну, чтобы у парня хоть какая-то память об отце осталась… Фотограф этот рядом стоял, видать подслушал, гад, да и переложил все на свой лад.
- Что ж, - вздохнул я, - проверим.
- Ой, да что ж это я! – неожиданно воскликнула хозяйка. – К кофе-то вам ничего не предложила! Хотите печенья?
- Спасибо, не беспокойтесь, - вежливо отказался я, полагая, что качество предложенного печенья вряд ли удовлетворит мой утонченный вкус. – А, кстати, где ваш муж?
- Коля на работе, где ж ему еще быть…
- А где работает гражданин Скамейкин? В какой должности? – настойчиво поинтересовался я. – Во сколько домой вернется?
- Домой поздно придет, после смены. Работает в троллейбусном парке. А должность простая – водитель, - сообщила Елизавета Петровна.
- Так, ясно… А в каких отношениях ваш супруг был с покойным гражданином Томильским?
- А ни в каких, - пожала плечами гражданка Скамейкина. – Коля с Ильей и в школе мало общались, приятелями никогда не были… Просто, у них совершенно разные интересы, понимаете? А, как школу закончили, так и вовсе видеться перестали. Ну так, если случайно на улице встретятся – все ж живем-то неподалеку… А так, нет, никаких отношений у них не было…
- Значит, повода для вражды у них, считаете, не было?
- Какая вражда? – удивилась Скамейкина. – С чего вдруг? Я ж говорю, и не общались они вовсе…
- Чтобы враждовать, общаться не обязательно, - заметил я собеседнице. – А самым частым поводом для ненависти между мужчинами бывает обыкновенная ревность. Вы уверены, что сами не могли стать для своих любимых яблоком раздора?
- Чепуха! – решительно заявила подозреваемая. – То, что с Ильей в юности было – то давно уж быльем поросло. Я еще Илюшку под сердцем носила, когда Томильский меня бросил. Нашел себе другую, не брюхатую и… только я его и видела. Он вообще ветреным очень был… После этого у меня с ним ничего не было. А Кольке до него и вовсе дела никакого, он мужик простой, работящий, не Отелло какой-нибудь вшивый… Так что это вы зря так думаете…
- Ладно, - сказал я, вставая. – Пока подписку о невыезде с вас брать не стану. Если понадобитесь – вызову повесткой. Спасибо за кофе. До свидания.
То ли моя прощальная реплика произвела столь чарующее впечатление на Елизавету Петровну, то ли в ее воспитании имелся существенный пробел, но она забыла сказать мне «до свидания». Квартиру номер двадцать пять я покинул при молчаливом попустительстве хозяйки.
Я запустил двигатель и посмотрел на часы. Было еще только без четверти двенадцать. Следовало признать, что рандеву с гражданкой Скамейкиной не принесло моему следствию сколько-нибудь заметных результатов. Выстрел был явно холостым. Елизавета Петровна, хоть и не предоставила своего полного алиби, но и из числа первостепенных подозреваемых явно выпадала. Водитель троллейбуса на роль коварного убийцы тоже плохо подходил. Интуиция подсказывала мне, что копать следует в ином направлении. Вот только в каком?
Решать задачу с помощью знаменитого дедуктивного метода Холмса было еще рано: для этого не хватало исходных данных. За неимением конкретного, логически обоснованного плана я решил действовать наугад, опять же полагаясь на свою непревзойденную интуицию. А интуиция подсказывала мне, что время для отдыха еще не наступило.
Прокатившись по ухабам и рытвинам дворовой территории, я вывел автомобиль на более-менее сносное покрытие улицы Пограничников, и направился в сторону центра.
Еще не опрошенными оставались члены благородного рода Угаровых, но социальный статус этого семейства не позволял надеяться на столь же легкий контакт, какой удалось установить с простодушной домохозяйкой Скамейкиной. Тут следовало проявить особую изобретательность. Отложив переговоры с Угаровыми на дальнюю перспективу, я решил вторично навестить брата покойного поэта. У него, на мой взгляд, было меньше всего причин желать смерти моего клиента и, соответственно, больше всего причин способствовать установлению истины. Как бывший одноклассник супругов Скамейкиных он мог помочь мне разобраться, в чьих словах больше правды – фотографа Седобородова или Елизаветы Петровны.
На улице Тютчева я припарковал машину возле известного мне дома, неподалеку от знакомого же «БМВ». Меня сразу заинтересовал некий подозрительный тип, вертевшийся возле роскошной иномарки Томильского. Среднего роста, коротко стриженый мужичок в кожаной куртке и джинсах деловито снимал дворники. То, что дворники, которыми знаменитая немецкая фирма комплектует свои автомобили, стоят недешево, было известно любому проходимцу, и не было ничего удивительного в том, что они привлекли внимание одного из случайных прохожих. Как всякий честный автовладелец я плохо относился к подобного рода деяниям и счел своим долгом пресечь правонарушение.
Мне удалось застать злодея врасплох, и когда я, по-ментовски заломив ему руки за спину, стучал мерзавца мордой об капот, тот не оказал почти никакого сопротивления. Убедившись, что вмятина на капоте соответствует форме лица задержанного, я отпустил бедолагу, и тот устало опустился на тротуар.
Я возликовал, празднуя легкую победу, но эйфория моя была нещадно погублена совершенно неожиданным событием. Задняя дверь спасенного мной от разграбления автомобиля бесшумно распахнулась, и из салона нерешительно вышел Юрий Григорьевич Томильский. Выражение его лица явственно свидетельствовало о том, что брат покойного поэта вряд ли был рад встрече со мной при данных обстоятельствах.
Предвещая недоброе, выглянувшее, было, солнце вновь спряталось за тяжелую свинцовую тучу. На сердце похолодело, и я почувствовал себя как-то неловко.
- Что вы себе позволяете?! – истерично возопил гражданин Томильский.
- Милый, не подходи к этому бандиту! – донесся из салона молящий девичий голос. – Надо вызвать милицию!
- Юрий Григорьевич… - растерянно обратился я к коммерсанту, но не смог продолжить фразу, так как решительно не знал, с чего начать объяснения.
- Ах, это опять вы! – с надрывом произнес Томильский.
Я не знаменитый артист кино, и обыкновенно не тягощусь тем, что меня узнают на улице, но в данный момент некое дополнительное чувство подсказало, что лучше бы мне сейчас было остаться не узнанным.
- Вам знаком этот человек? – на всякий случай спросил я хозяина «БМВ».
- Не валяйте дурака! – грозно потребовал бизнесмен. – Зачем вы избили моего водителя? Кто вам дал такое право?
Вопрос гражданина Томильского был с юридической точки зрения совершенно бессмысленным: разумеется, ни конституция, на один из действующих кодексов, указов, распоряжений, либо иных подзаконных актов не разрешал одному гражданину безнаказанно избивать другого, даже если последний одет в джинсы и кожаную куртку. Поэту было бы простительна такая юридическая безграмотность, но от руководителя крупного коммерческого предприятия можно было ожидать более почтительного отношения к изучению законодательной базы. Я решил проигнорировать нелепый вопрос Томильского и постарался по возможности сгладить углы обозначившегося конфликта:
- Простите, я не знал, что это ваш водитель, - вежливо произнес я. – Мне показалось, что он собирался украсть дворники с вашего автомобиля. К тому же одет он как уличная шпана…
Мои объяснения, похоже, не удовлетворили Юрия Григорьевича. Надутый как дирижабль, он угрюмо приблизился ко мне, высокомерно фыркнул и, склонившись над пострадавшим, принялся изучать степень нанесенных тому увечий. Однако всех медицинских познаний бизнесмена хватило лишь на то, чтобы обнаружить пульс на запястье своего водителя.
- Вы полный придурок! – заявил Томильский в сердцах.
Не думаю, что он обращался к водителю. Оскорбление было направлено явно в мой адрес. При других обстоятельствах такое хамство не сошло бы ему с рук, но, признавая свою частичную неправоту, я не стал устраивать потасовку.
- Думаю, ничего серьезного, - успокоительно сказал я. – Легкое сотрясение мозга, аккуратный перелом носа, незначительная потеря крови – вот и все неприятности. Сущие пустяки. Отлежится недельку и снова будет как новый рубль…
Не приняв во внимание мое авторитетное мнение, Томильский принялся спасать своего сотрудника.
- Его надо срочно доставить в больницу, - пробормотал он, хватая больного подмышки. – Помогите посадить его в машину.
Я не был настолько черств душой, чтобы отказать брату своего клиента в столь скромной просьбе. Комплекция пострадавшего не отличалась атлетичностью, и вдвоем мы легко погрузили бедолагу на заднее сиденье автомобиля. Любопытный, как от рождения, так и по профессиональной необходимости, я заглянул в глубину салона с тем, чтобы рассмотреть спутницу Юрия Григорьевича, столь рьяно заботившуюся о его безопасности. К своему величайшему удивлению, я обнаружил, что защитница бизнесмена мне вполне знакома. Это была ни кто иная как Альбина Семеновна Угарова. Любопытный штришок к моему расследованию…
Трезво оценив ситуацию, я сделал вывод, что разговор с Томильским сегодня не склеится. Тем более что в свете вновь открывшихся обстоятельств мне следовало пересмотреть свое отношение к Юрию Григорьевичу и к мадемуазель Угаровой. Не дожидаясь церемонного прощания, я по-английски покинул сцену.
Из салона своей машины я пронаблюдал за произошедшей в «БМВ» ротацией пассажиров. Юная леди села за руль, что меня совсем не удивило, а хозяин автомобиля устроился на заднем сиденье, рядом с пострадавшим. Ну, прямо мать Тереза…
Ни сколько не заботясь об экономии топлива, прелестная Альбина резко взяла с места, и мощный «БМВ» быстро скрылся из виду, обдав мою скромную «ладу» сизым облаком выхлопных газов. Встреча без галстуков была завершена.
Я не торопился отъезжать от дома Юрия Григорьевича, поскольку еще не решил, куда поеду. Закурив сигарету, я попытался осмыслить свое новое открытие.
Как же она выразилась? Кажется, «милый»… Весьма занимательно. Всего неделя прошла со дня гибели горячо любимого жениха, а скорбящая невеста уже называет «милым» другого мужчину, да еще повсюду сопровождает его. Как-то плохо вяжется с общепринятыми морально-этическими нормами. Да и этот странный водитель… Надо будет посоветоваться с Пашкой: он умный, что-нибудь подскажет…
Троллейбусный парк располагался неподалеку от железнодорожного вокзала в городском «дупле» под названием Транспортный проезд, пятнадцать. Ошибочно было бы предположить, что такой адрес обозначал дом номер пятнадцать. На самом деле Транспортный проезд не был застроен ни пятнадцатым, ни какими-либо другими домами. Это была длинная, истерзанная троллейбусными колесами дорога, по одну сторону которой простирался необозримый пустырь, а по другую – бесконечный серый забор из потрескавшихся от времени железобетонных плит. Огромные железные ворота, врезавшиеся в бетонную ленту забора, всасывали на территорию парка и выплевывали оттуда надрывно воющих рогатых чудовищ, называемых в миру троллейбусами.
Чтобы не похоронить на ухабах Транспортного проезда мою несчастную легковушку, пришлось оставить ее возле железнодорожного вокзала, и до парка добираться пешком.
Управление располагалось в длинном двухэтажном кирпичном здании, отдаленном от главных ворот предприятия на расстояние полукилометра. Эти пятьсот метров не были выложены полированным мрамором, укрытым пушистой ковровой дорожкой, и я изрядно подустал, перепрыгивая бесчисленные ямы и лужи. Дважды я оступался и почти падал в грязь, а один раз чуть было не оказался под колесами бешеного троллейбуса. Спасла врожденная реакция.
Отдел кадров размещался во втором этаже здания, и, как я и ожидал, был укомплектован исключительно женским персоналом. Купленная по пути коробка шоколадных конфет способствовала установлению прочного контакта с коллективом.
Впрочем, и цель моего визита была довольно скромной: я не просил принять меня на работу в должности директора, а просто поинтересовался, на каком маршруте работает сегодня водитель Скамейкин. Пока бесформенная дама предпенсионного возраста добывала интересующие меня сведения, я развлекал кадровичек политическими анекдотами. Через пять минут я уже скакал по знакомому бездорожью к своему автомобилю, вооруженный исчерпывающей информацией.
Николай Дмитриевич Скамейкин нес трудовую вахту на двенадцатом маршруте. Бортовой номер машины был записан в моем блокноте. «Двенадцатый» курсировал между железнодорожным вокзалом и Центральным стадионом. Маршрут был не слишком длинным, и каждая машина совершала полный круг примерно за час. Таким образом, мне оставалось лишь занять позицию на привокзальном кольце и немножечко подождать.
В принципе, я и не рассчитывал уличить Николая Дмитриевича в убийстве своего бывшего одноклассника: это было бы против всякой логики. Просто в беседе с ним могли случайно всплыть какие-то детали, могущие косвенно способствовать изобличению истинного преступника. Нельзя было игнорировать такой возможности.
«Борт 1201» прибыл на конечную остановку в десять минут второго. Высадив пассажиров, Николай Дмитриевич вырулил на кольцо и, остановив троллейбус, вытащил из-под сиденья бесформенный сверток, очевидно, готовясь к приему пищи. Время действительно было обеденное, и водители других троллейбусов, прибывших на стоянку раньше, уже совершали свои трапезы.
Начинать разговор с голодным работягой, значило сразу же дурно расположить его к себе. Поэтому я решил не торопиться. Бульон в термосе и восемь бутербродов с котлетами составляли обеденное меню водителя Скамейкина. Рацион далеко не аристократический, но весьма сытный. Содержащиеся в свертке калории муж Елизаветы Петровны поглотил с завидной скоростью. Весь процесс приема пищи занял не более пяти минут. Когда Николай Дмитриевич блаженно закурил, я приблизился к нему и, постучав в форточку, сказал:
- Скамейкин Николай Дмитриевич – это вы будете?
- Ну, я. А чего?
Я взмахнул в воздухе корочками своего удостоверения и суровым голосом представился:
- Мухин Алексей Владимирович. Отдел по раскрытию умышленных убийств.
И хотя заявление мое было не совсем правдивым, я не нарушил закона, выдавая себя за работника милиции. В конце концов, я являюсь владельцем частного детективного агентства, и кто может запретить мне поделить его на отделы?..
- Круто, - равнодушно произнес Скамейкин. – А от меня-то чего вам надо?
Если бы на душе Николая Дмитриевича и лежал тяжкий грех убийства, то его следовало бы направить не в тюрьму, а в исследовательскую лабораторию, как индивидуума, начисто лишенного нервов. Мысленно я окончательно вычеркнул его имя из списка подозреваемых.
- Мы расследуем убийство вашего знакомого Ильи Григорьевича Томильского. Что вы можете сказать на этот счет?
- Ха, чушь собачья! – хмыкнул Скамейкин. – Во-первых, никакой он мне не знакомый, а так… бывший одноклассник. А во-вторых, этот слюнтяй, как я слышал, сам на себя лапы наложил.
- Следствие располагает иными сведениями…
- Да мне-то что… Сам он себя на тот свет отправил, или кто помог – мне до фени. Я с ним водку на брудершафт не пил.
- Вы были на похоронах Томильского, - напомнил я.
- Это Лизка меня затащила, жена моя. Сам бы я никогда не пошел.
- Ваша жена была близко знакома с покойным?
- Да, женихались они по молодости, Илья даже пацана ей соорудил. Но это давно было, парень уже взрослый, сам вот-вот женится… Не пойму никак, чего вы от меня-то хотите?
- Николай Дмитриевич, поймите меня правильно, я ведь не от скуки тут с вами болтаю. Работа у меня такая, так что вы уж не сердитесь…
- Да, ладно, понимаю, сам не в президиуме каком штаны протираю, тоже руки в мозолях. Валяйте, спрашивайте, чего вам надо. Только без толку это…
Я уже и сам понял, что без толку, но для успокоения совести все же задал вопрос:
- Вы не знаете случайно, не было ли у кого-нибудь из ваших общих знакомых повода желать смерти Томильского?
- Почем я знаю? – удивился Скамейкин. – Я же сказал, Илюха и я шли по жизни разными дорожками. Я в его жизнь не лез, он – в мою. Вы б лучше соседей его порасспрашивали, может, они чего скажут, все ж видели его чаще.
- Ладно, Николай Дмитриевич, спасибо за совет. Непременно им воспользуюсь. До свидания.
- Да не за что… Бывай здоров, служивый.
В офисе адвокатской конторы я не застал никого, кроме бдительного охранника, который сообщил мне, что Павлов сегодня еще не появлялся, а Лев Давидович ушел по делам. Видимо Дурыч справился с депрессией, сообразил я, и решил немного поработать. Похвальное трудолюбие...
- Я буду у себя в офисе, - сказал я Константину. – Если Пашка появится, передай, что я хотел с ним поговорить, пусть мне позвонит.
- Передам, - пообещал охранник.
Едва я открыл дверь своей конторы, как ощутил тошнотворный запах перегара.
- Ты что, выпил? – строго спросил я охранника.
- Что вы, шеф! – изумился Анатолий. – Я же спортсмен – вообще не пью…
- Ладно, - задумчиво произнес я и вошел в приемную.
Тут-то все и прояснилось. Верочка в помещении была не одна: знаменитый юрист Прохорович составлял ей дружескую компанию. Сказать, что секретарша развлекала заждавшегося меня гостя, было бы неверно. Тогда как Вера сидела за своим рабочим столом, полностью заваленным живыми цветами, Лев Давидович скромно почивал на коротком кожаном диванчике. Размер выбранного юристом ложа не позволял вытянуться во весь рост, и Дурыч устроился в нем, по-кошачьи свернувшись клубочком. Я мгновенно определил, что он и являлся источником распространившегося по помещениям офиса зловонья.
- Давно он здесь? – спросил я секретаршу.
- Около часа.
- Он уже предложил тебе руку и сердце?
- Предложил сердце и попросил руку, - уточнила Вера. – Столько цветов мне еще ни один мужчина не дарил…
- Не обольщайся, - предупредил я секретаршу. - Дурыч не мужчина, он юрист.
- Ты мне просто завидуешь, - кокетливо заметила Вера.
- Еще скажи, что ревную! - фыркнул я. – Впрочем, ты знаешь Льва давно, и, надеюсь, у тебя хватит здравого смысла не принимать его всерьез. Моей фирме нужны только здравомыслящие сотрудники…
- Это шантаж! – капризно заявила Верочка.
Я проигнорировал это замечание и сообщил о своем намерении поработать с документами.
- Ни с кем, кроме Павлова, не соединяй, - распорядился я. - А Дурыч пусть отдыхает… Да, Вера, часть цветов можно высыпать прямо на него, может, воздух станет немного чище…
Удалившись в свой кабинет, я сразу засел за телефон. Первым делом я позвонил Павлову на мобильный.
- Паша, ты где? – конспективно поинтересовался я, памятуя о высокой стоимости услуг оператора сотовой сети.
- В суде. Вернусь примерно через час, - также коротко ответил адвокат.
- Приедешь, сразу зайди ко мне. Надо поговорить. Заодно и Дурыча заберешь…
- Хорошо.
Разговор был закончен. Немного подумав, я набрал номер Василька. На этот раз мне несказанно повезло: до отъявленного интернетчика удалось дозвониться с четвертой попытки.
- Вася, салют! У меня к тебе есть маленькая просьба…
- Алексей Владимирович! Рад вас слышать. Говорите…
- Помнишь, ты намедни узнавал для меня паспортные данные некоторых граждан? Среди них был некто Юрий Григорьевич Томильский. Так вот, мне бы хотелось получить на него более подробную информацию.
- В части чего?
- По части его водительского стажа. Ты можешь выяснить, когда он получил права, как часто и за какие нарушения был оштрафован?
- Без проблем. Все, что есть на него в гаишной базе данных, вытащу. Понадобится время, минут тридцать-сорок…
- Превосходно. Я на работе. Жду твоего звонка.
Далее я позвонил в справочное и выяснил истинный адрес продюсерского центра «Помпея». Как я и предполагал, он отличался от юридического. Если барышня ничего не напутала, то Семена Семеновича Угарова я мог навестить в доме номер двенадцать по проспекту Первой Пятилетки.
Закончив со звонками, я по селектору вызвал к себе секретаршу и спросил ее о состоянии нашего гостя.
- Спит, - коротко сообщила Вера.
- Тогда свари мне, пожалуйста, кофе, - попросил я, - и покрепче.
Пока Верочка возилась с кофеваркой, я положил перед собой составленную накануне схему расследования. Уже неделю я работал над этим делом, и не мог похвастаться серьезными достижениями. Но, тем не менее, старания мои не были бессмысленной тратой энергии, и в схему уже можно было внести некоторые изменения. Вооружившись красным фломастером, я взялся за дело.
Занятие это не было трудоемким: жирными красными крестами я перечеркнул имена четы Скамейкиных и алкоголика Тропинкина. Одной чертой я прошелся по фотографу Седобородову и его сожительнице Тамаре: их личности, хоть и не вызывали пока подозрений, но и категорическая уверенность в их непричастности к преступлению у меня еще не сложилась. Брата покойного, также как и его легкомысленную невесту, я заключил в кружочки. С недавних пор на счет невинности этих господ у меня зародились смутные сомнения. Родителей Альбины я пока никак не отметил, поскольку видел их лишь мельком, издалека. Ими предстояло заняться чуть позже.
Закончив рисование, я отложил фломастер в сторону и удовлетворенно осмотрел плоды своего графического труда. До разгадки тайны гибели поэта я был еще далеко, но некие контуры, хотя и весьма смутные, начали постепенно вырисовываться. Это не могло не радовать.
В тот момент, когда моя исполнительная секретарша вносила в кабинет дымящуюся чашку кофе, зазвонил телефон. Вопреки заведенному порядку я сам снял трубку. Это был Василек.
- Ну как? – нетерпеливо поинтересовался я.
- Все тип-топ, - гордо изрек юный хакер. – Записывайте…
Я аккуратно внес в оперативный блокнот продиктованные Васильком данные, сердечно поблагодарил своего помощника, повесил трубку и, закурив, принялся изучать поступившую информацию.
По данным, хранящимся в базе ГИБДД, следовало, что Юрий Григорьевич Томильский успешно сдал экзамен в ГАИ двадцать четвертого сентября тысяча девятьсот восемьдесят девятого года. В тот же день он получил водительское удостоверение. В таких злодеяниях, как вождение транспортного средства в нетрезвом виде, Юрий Григорьевич уличен не был и за все время своего водительского стажа прав ни разу не лишался. Нарушения, зафиксированные дорожной инспекцией за последние годы, были однообразны: превышение разрешенной скорости, проезд перекрестков на запрещающий сигнал светофора, пересечение двойной сплошной линии, нарушение правил стоянки и остановки. Типичный набор нарушений опытного водителя с толстым кошельком и агрессивной манерой езды. Такие водители обычно знают, с какой стороны следует подходить к собственному автомобилю…
- Ай да Вася, Ай да Василек! – нараспев произнес я, радостно хлопая себя по коленкам.
- Песенки поешь? – раздался голос вошедшего в кабинет Павлова.
- Пашка! – обрадовался я. – Ну, наконец-то!
- Ты стал увлекаться флористикой? – заметил адвокат, устраиваясь в кресле возле журнального столика. – Потрясающий букет ты соорудил из Дурыча. Приз на международном фестивале тебе обеспечен.
- Это не я…
- А кто?
- Верка постаралась.
- У нее талант, - убежденно заявил Павел Семенович, освобождая столик от печатных изданий.
Смысл этих манипуляций был для меня предельно ясен. Как только газеты и журналы аккуратной стопкой легли на подоконник, Пашка открыл свой кейс и принялся накрывать на стол. День был тяжелый, и я не стал противиться неизбежному.
- Ох, и достала меня эта обязаловка! – нервно сказал адвокат. – Третий день работаю в поте лица, а денег даже на такси не заработал. Скотство!..
- Неприятности на работе? – догадался я.
- Да какие уж тут радости! – с чувством воскликнул Павлов. – Давай стаканы…
- Вера! – позвал я секретаршу по селекторной связи.
- Чистые рюмки в черном секретере на второй полке справа, - незамедлительно ответила догадливая сотрудница.
- Спасибо, золотко, сегодня можешь уйти домой пораньше.
- Могу прямо сейчас? – тут же поинтересовалась Верочка.
- Можешь, - разрешил я.
- Шеф, вы просто душка! Если повысите мне оклад, то я даже буду по утрам завязывать вам галстук.
- А пошла ты! – ласково бросил я и выключил селектор.
Павлов, слышавший наш разговор, уже доставал рюмки из секретера.
- Представляешь, эти скоты из коллегии адвокатов в этом месяце спустили мне пять обязательных дел, - пожаловался Пашка.
- Что это значит? – спросил я, так как был плохо осведомлен о тонкостях юридической практики.
- Объясняю один раз, - жестко сказал юрист. – Я не просто адвокат, я член коллегии адвокатов…
- Это плохо или хорошо?
- Это дает мне определенные преимущества, но и накладывает нежелательные обязанности. Не будь я членом коллегии, то не смог бы вести защиту клиентов в суде и, соответственно, не смог бы зарабатывать себе на жизнь.
- Но ты – член, - уточнил я.
- Член, - подтвердил Павлов, - хотя слово мне это категорически не нравится. Но опустим проблемы фонетики, не в ней дело… Понимаешь, наши суды обслуживают не только обеспеченных граждан, могущих себе позволить за собственные деньги нанять хорошего адвоката. Судят также и всякую шантрапу: алкашей и наркоманов. Первых, как правило, за преступления против личности, вторых за преступления против собственности. Первые, значит, дерутся, вторые - воруют. Так вот, эта категория граждан денег на защиту не имеет. Из родственничков копейки не выжмешь, они скорее заплатят, чтобы побольше срок дали… В общем, таким ублюдкам по закону положен бесплатный защитник. Суды обращаются в коллегию, а коллегия спускает каждому адвокату такие дела по разнарядке. Работу адвоката в этом случае оплачивает государство, по государственным же расценкам…
- Полагаю, эти расценки не больно щедрые, - догадался я.
- Ха, щедрые! Скажешь тоже… Ноль, три десятых МРОТа за слушание. Можешь себе представить, проторчишь в суде целый день, а тебе – нате, пожалуйста, получите двадцать пять рубликов! Издевательство...
- Маловато, конечно, - согласился я, - но некоторым хватает, чтобы пить коньяк за сто долларов…
- Это лишь дополнительные издержки, связанные с необходимостью восстановления психического здоровья, - заявил адвокат, скручивая пробку с упомянутой мной бутылки «Хеннеси».
К счастью, государство не обязывало меня изобличать убийц из расчета двадцать пять рублей за штуку, но и мой труд нельзя назвать легким. Поэтому отношение к хорошему коньяку у меня было самое положительное.
- Прошу к барьеру! Стол накрыт, - объявил юрист. – Предлагаю выпить за скорейшую интеграцию России в Евросоюз!
- Это связано с государственными тарифами на оплату услуг обязательных адвокатов? – догадался я.
- Да, - подтвердил Павлов. – Европа платит справедливо.
- Тогда за интеграцию! – согласился я.
Коньяк оказался превосходным, и если бы Россия окончательно интегрировалась в Европу, Павлов пил бы его ежедневно.
- Ты о чем-то хотел со мной поговорить? – напомнил Пашка.
- Да. По делу Томильского… Видишь ли, история эта с самого начала казалась довольно темной, а в ходе расследования странностей только прибавилось. У меня появились кое-какие смутные догадки, предположения... Но хотелось бы услышать еще и твое мнение.
- Рассказывай, – деловым тоном предложил адвокат. – А я пока налью.
- Дело как будто простое, - начал я обобщающе, - но в то же самое время сложное… Если исходить из того, что поэт не был хроническим шутником и не додумался заняться суицидом баловства ради, то, значит, его все-таки замочили. И замочили очень ловко, почти безупречно инсценировав самоубийство. Я познакомился с ближайшим окружением покойного и пришел к выводу, что веских причин для убийства нет ни у кого. Так я думал до последнего времени, но сегодня уверенность моя пошатнулась…
- Выпьем за дедукцию! – предложил Павлов, которому мое вступление, очевидно, успело наскучить.
Не без удовольствия я исполнил свой товарищеский долг, закусил кусочком шоколада и по предложению адвоката продолжил доклад:
- Под подозрения неожиданно попали брат поэта Юрий и некая юная леди из богатой семьи. Девушку зовут Альбиной, до смерти Ильи Томильского она считалась его невестой. Так все говорят, и нет причин в этом сомневаться. Как мне стало известно, родители Альбины не одобряли ее выбора, но девушка была верна своему идеалу. Но вот штука – я заметил, что юная красотка произвела ревизию в своем сердце и очень скоро обнаружила, что предмет ее обожания вовсе не покойный поэт, а его родной брат-близнец, удачливый бизнесмен и даже кандидат в депутаты Государственной Думы! Она таскается с ним повсюду, говорит ласковые слова и вообще, находясь подле него, имеет весьма цветущий вид…
- Разумный выбор, - прокомментировал ситуацию Павлов. – Девица прагматична. В наш суровый век это качество помогает людям жить достойно. Ну, подумай, зачем ей мертвый поэт, если есть живой бизнесмен? Тем более что внешне, как я понял, они ничем не отличаются…
- Звучит логично, - согласился я с мнением друга. – Но вопрос в другом: а не могла ли Альбина открыть формулу своего счастья раньше, еще до смерти своего непрактичного жениха? И не помог ли Юрий Григорьевич своему брату досрочно уйти со сцены? Между прочим, около двух месяцев назад бизнесмен развелся со своей женой. Чего ради он бросил законную супругу и ребенка? Без другой бабы тут явно не обошлось. А иной женщины, кроме Альбины Угаровой, я возле него не замечал…
- Версия вполне правомерная, - сказал Павлов. – Но требуется доказательная база.
- Вот в этом-то вся и загвоздка, - печально промолвил я. – Ни одной прямой улики нет в моем распоряжении…
- Надо копать! - веско изрек юрист. – Кто ищет, тот обрящет...
- И еще одна странность, - вспомнил я. – Меня смущает одна необъяснимая странность в поведение Юрия Томильского. Будучи, как я выяснил, опытным водителем, он избегает самостоятельного вождения. То за руль его машины садится Альбина, то какой-то нелепый шоферюшка. Между тем, «БМВ» – не лимузин, в таких автомобилях за рулем сидят сами хозяева, а не нанимают водителей…
- Может, этот парень исполняет роль телохранителя, - предположил адвокат. – Ты сказал, что Томильский этот крутой барыга…
- Этого «телохранителя» я скрутил в две секунды. Теперь он лежит в больнице с переломанным таблом. Кстати, надо будет его навестить, извиниться за неувязочку.
- Алексей, я тебя не узнаю! Ты всегда отличался выдержкой и рассудительностью. Зачем тебе понадобилось драться с каким-то шоферюгой?
- Это произошло случайно, маленькое недоразумение, - смущенно оправдался я.
- А по поводу того, что твой Томильский избегает управления автомобилем, так я тебе напомню одну историю. Не так давно у тебя была клиентка, роковая красавица Корделия… Она ведь тоже прекрасно водила машину, пока джипом не переехала собственного мужа. После этого происшествия она панически боялась садиться за руль. Быть может, твой бизнесмен тоже кого-нибудь на бампер намотал… Сам понимаешь, шок, неврастения, фобия…
- Все может быть… - задумчиво произнес я.
Воспользовавшись возникшей паузой, адвокат наполнил рюмки.
- За торжество справедливости! – пафосно провозгласил он.
- А мне налили? – капризно поинтересовался бесшумно появившийся в кабинете Дурыч.
- Ба! – радостно воскликнул Пашка. – Никак наша икебана ожила!
- Не ругайся, - угрюмо попросил Прохорович, выдергивая из волос застрявшие розы. – Налейте скорей, а то сдохну…
- Алексей, рюмку в студию! – торжественно распорядился Павлов.
Когда бутылка опустела, юристы спустились в свой офис, очевидно, для продолжения банкета. Пригласили и меня, но я отказался, сославшись на нежелание «накрывать» чудесный коньяк дешевым отечественным пойлом. Этот аргумент, хотя и с оговорками, был принят, и меня оставили в покое.
Вечером очень кстати заглянул шинщик Гриня. Он принес зеркала, дворники и антенну. Оставлять машину на ночь в столь неспокойном районе я небеспричинно опасался, и потому воспользовался бесплатными услугами Григория, который отвез меня на моей «тачке» в гараж.
Рабочая неделя завершилась. Впереди маячили скучные выходные …
Поваливший с ночи мокрый снег, образовавший к утру толстый слой слякотной жижи на дорогах, ознаменовал наступление понедельника. Холодный порывистый ветер, дувший попеременно с разных направлений, хаотично гонял в воздухе тучки мокрых белых хлопьев, заставляя пешеходов плотнее прижимать к шее воротники, а водителей – включать стеклоочистители в максимально интенсивном режиме.
Путь до гаража был тернист не только в связи с отвратительными метеоусловиями. Сильно отразились на состоянии моего здоровья минувшие выходные. Придуманное Маринкой воскресное развлечение теперь отдавалось тупой ноющей болью в локтевых и коленных суставах. Ушибленное плечо, ягодицы и здоровенная шишка на голове также не улучшали самочувствия. Дело в том, что супруге вздумалось покататься на роликовых коньках. Я же отродясь не стоял и на обыкновенных, но женское упрямство может довести мужчину и до более сумасбродных поступков... Лучше бы я сводил ее в театр. Даже многочасовая пытка прослушиванием тягучей оперы с долгими завываниями на непонятном языке не причинила бы моему здоровью такого тяжкого вреда…
В конце пути меня ждал приятный сюрприз. Деятельный пенсионер Чубриков, вооруженный широкой лопатой, рьяно расчищал от снега площадку перед воротами моего гаража. Завидев меня еще издали, Иван Захарович удвоил усилия и к тому моменту, когда я приблизился на расстояние негромкого диалога, встал «на караул», вежливо поздоровался и торжественно отрапортовал о проделанной работе. Растроганный такой заботой о моем комфорте, я протянул Чубрикову за труды червонец, но бескорыстный пенсионер категорично отклонил мое предложение.
Все же мир не так безнадежно гадок, каким представлялся мне с утра. Гражданин Чубриков не подозревал о том, что вернул во мне веру в человечество, и, преданно улыбаясь, бережно придерживал створку ворот, пока я выводил машину из гаража.
В приподнятом настроении я добрался до офиса и первым делом заглянул в адвокатскую контору. Оба юриста были на месте. Прохорович, традиционно мучимый утренней мигренью, молча боролся с привычным недугом в своем кабинете. Павлов же, свежий и благоухающий, скучал в «приемной», лениво листая глянцевые странички модного журнала. При моем появлении он приободрился.
- Муха, как хорошо, что ты к нам заглянул! – искренне обрадовался он.
- Что-нибудь случилось? – осторожно поинтересовался я.
- Какое там! – досадливо сообщил Павлов. – Скукатища невыносимая. У меня сегодня что-то вроде выходного… А у тебя как со временем?
- Думаю, я созрел для плодотворного разговора с господином Томильским. Собираюсь нанести ему визит вежливости…
- Возьми меня с собой, - попросил Пашка.
- Что ж… - протянул я, обдумывая просьбу друга. – Не вижу препятствий.
- Вот и славненько! – обрадовался адвокат. – Когда выступаем?
- Выпьем кофе – и в путь.
- Отлично!
Поскольку безалкогольные напитки в стенах этого здания умела готовить только моя секретарша, для принятия утренней порции кофеина мы поднялись на второй этаж.
Еще с порога наблюдательный Павлов отметил небывало цветущий вид Верочки. Девица и впрямь вся сияла от счастья, была беспричинно весела, воздушна, глаза ее струили в окружающее пространство романтический блеск.
- Твоя сотрудница сегодня крайне экзальтированна, - мимоходом заметил юрист.
- Подозреваю, что выходные она провела не в монашеской келье, - поделился я своими соображениями.
- В этом мире все же есть настоящие мужчины! – картинно подбоченясь, заявила Вера.
- Ты сделала фундаментальное открытие в области антропологии, - язвительно заметил я секретарше.
- Думаю, она говорит о юристах, - убежденно заявил адвокат.
- Ха! – саркастически хмыкнула Верочка, вложив в это междометие все наполнявшие ее чувства.
- Не будем вдаваться в подробности, - примирительно сказал я. – Вера, золотце, приготовь нам, пожалуйста, кофе.
- Сию минуту, шеф! – с готовностью отозвалась секретарша и грациозно повернулась на каблучках.
В ожидании заказа мы разместились в кабинете. Открыв свой оперативный блокнот на последней страничке, я прочел вслух одну из последних записей:
- Набережная Буденного, дом четыре.
- Что это? – спросил Павлов.
- Адрес Металлического завода. Один из цехов, насколько мне известно, арендует Юрий Григорьевич Томильский. Туда мы сегодня и отправимся на прогулку.
- Не слишком романтично, - прокомментировал адвокат. – Вряд за рычагами управления гидравлическим прессом мы обнаружим длинноногую блондинку в мини-юбке…
- Это не входит в наши задачи, - напомнил я другу.
- Жаль… Но, впрочем, это не принципиально.
- А что касается длинноногой блондинки в мини-юбке, то она сейчас принесет нам кофе.
- Ее я уже пробовал, - сказал Пашка.
- И что, неужели, плоха?
- Хороша, стерва, - облизнувшись, признал юрист. – Но ты же слышал, она нашла настоящего мужчину… К тому же мне хочется новых ощущений.
Желание друга мне было понятно. В этой связи я тут же вспомнил прекрасную Альбину, и во мне закипела молодая кровь. Интересно, подумал я, насколько она неразлучна с братом своего покойного жениха? Встретим ли мы скорбящую невесту в директорском кабинете, преданно, словно верный пес, сидящую в ногах Юрия Григорьевича? Ответ на этот колкий вопрос был не за горами…
Взбодренные необыкновенно ароматным, горьковато-терпким, но, в то же самое время, сладковатым и густым напитком, какой умела готовить только Верочка, мы спустились вниз и сели в машину. Даже Пашка признал, что столь искусно приготовленный кофе иногда может стать полноценной заменой утренней «поправочной» дозе.
- Между прочим, - заметил я адвокату, запустив двигатель, - ты сегодня выглядишь каким-то противоестественно свежим. Чисто выбрит, аккуратно причесан, одеколоном разит за версту… Уж не нашел ли ты женщину своей мечты?
- Леха, не лезь в душу, - мягко попросил Павлов. – Я еще сам не определился в своих чувствах…
- Разве у юриста могут быть чувства? – с сомнением поинтересовался я.
- Теперь не знаю…
- Худо дело, - констатировал я. – Ладно – Дурыч, к его выходкам я привык, но – ты… Признаюсь, не думал, что внуки мои доживут до твоей свадьбы…
- А кто говорит о свадьбе? – оборонительно произнес Пашка.
- Ладно, замнем, - предложил я, чувствуя, что затронутая тема для юриста крайне некомфортна.
Адвокат коснулся меня благодарным взглядом и, положив голову на подголовник, блаженно закрыл глаза.
На набережную, названную в честь легендарного героя Гражданской войны, я вырулил минут через двадцать. Дом номер четыре представлял собой шестиэтажную промышленную глыбу, протянувшуюся вдоль проезжей части на добрых полкилометра. Цифра «4», выведенная на фасаде бледно-серой алкидной эмалью, размерами превосходила взрослого слона и отчетливо читалась даже с той стороны реки. Еще отчетливей читался расположенный на крыше здания и выполненный из гигантских подсвечиваемых букв доисторический лозунг: «НАША ЦЕЛЬ – КОММУНИЗМ!» И уж совершенно циничным выглядел в соседстве с «нашей целью» закрывавший четверть фасада вызывающе цветастый плакат, настойчиво рекламировавший средство, поставившее в социально неравные условия праздных жителей капиталистических деревушек Вилларибо и Виллабаджо.
Я припарковал машину в максимальной близости от проходной и заглушил мотор.
- Прибыли, - сообщил я беззаботно дремлющему юристу.
- Я готов! – живо отозвался Пашка и, в подтверждение своих слов, немедленно вытряхнулся на улицу.
Миновав двойной редут стеклянных дверей с отсутствующими алюминиевыми ручками, мы оказались в гигантском холле, задуманном застойным архитектором как сепаратор для приема и деления на потоки неисчислимой массы рвущихся к славным трудовым свершениям рабочих. Демократические преобразования внесли в жизнь завода значительные коррективы. Стены огромного холла давно уже не видывали многотысячной толпы ударников и передовиков производства. Победители социалистического соревнования, новаторы и стахановцы давно не шаркали подошвами шестнадцатирублевых ботинок по выщербленному бетону здешних полов. Холл был почти пуст.
Величественный, словно римский Сенат, зал некогда был украшен огромного размера бюстом вождя революции. Нынче на его месте располагалась вереница торговых автоматов, предлагавших всем желающим приобрести за наличный расчет такие чудеса буржуазной цивилизации как «кока-кола», «поп корн», «сникерсы» и, конечно же, американские сигареты. В самом темном углу холла, возле складного столика с разложенными на нем дешевыми периодическими изданиями лениво прохаживалась укутанная в пуховую шаль бабушка. Торговля шла вяло, и бабушка откровенно скучала. Гардероб был переделан в кафетерий, распространявший ароматы пережженного цикория и подогретых в микроволновке пирожков с капустой.
Стена в том месте, где когда-то на доске почета красовались герои социалистического труда, была украшена пестрым рядом табличек, кратко информирующих о многочисленных организациях, гнездящихся на территории некогда единого предприятия. Мы подошли к табличкам и принялись изучать перечень фирм-арендаторов. Впрочем, занятие это было решительно бесполезным, так как название фирмы господина Томильского не было мне известно.
- Что будем делать? – наконец спросил Павлов, уставший от бессмысленного созерцания разномастных «ООО».
- Пока и сам точно не знаю, - признался я. – Надо проникнуть внутрь, там разберемся: порасспрашиваем аборигенов – кто-то же должен знать сына бывшего директора знаменитого завода.
- Ну пойдем, - согласился адвокат.
Мы пересекли холл по диагонали и в нерешительности остановились перед турникетом, перекрывавшим нам путь. Я настойчиво подергал планку трипода, но она мертво держалась в горизонтальном положении. Бабушка-вахтерша, нависавшая над турникетом в своей будке-скворечнике, была увлечена вязанием на спицах и не замечала нашего присутствия. Я уже открыл рот, чтобы обратить на себя внимание стража проходной, но тут меня потеснила группа граждан, уверенно двигавшихся к входу. Граждан было четверо, и у каждого из них в руке была пластиковая карточка с магнитной полосой, которыми они поочередно проводили по считывателю и беспрепятственно преодолевали оживший турникет.
- У нас таких нет, - шепотом заметил мне Пашка.
- Цивилизация! – уважительно произнес я.
- Бабуля! – обратился к вахтерше Павлов. – Можно пройти?
Вахтерша довязала ряд, обернулась на призыв юриста и, посмотрев на нас поверх очков, коротко поинтересовалась:
- Пропуска есть?
- Пропусков нет, - лаконично признался адвокат.
- Тогда нельзя, - твердо сообщила бабуля.
- А как же пройти? – не отставал Павел Семенович.
- Будут пропуска, тогда и пройдете, - объяснила вахтерша и вернулась к своему рукоделью.
Отменять намеченное мероприятие из-за прихоти пенсионерки было бы нелепо. Это прекрасно сознавали как я, так и мой друг Павлов. Брать проходную штурмом было не мудро. Требовалось сгенерировать продуктивную идею.
- Леха, - сказал Павлов, взяв меня за локоть, - там есть бюро пропусков, между кафешкой и лотком с газетами…
- Пошли.
Две ячейки бывшего гардероба, не занятые кафетерием, были преобразованы в «справочное» и «бюро пропусков». Эти две полезные службы были отделены от внешнего мира перегородками из толстой фанеры с вырезанными в ней маленькими полукруглыми окошками. Окошки были плотно закрыты дверцами из оргстекла и дополнительно задернуты изнутри пыльными желтыми шторками.
Я вежливо, но настойчиво постучался в окно «бюро пропусков», но ответа не последовало. «Справочное» также хранило гробовое молчание. Павлов посмотрел на часы.
- Время как будто не обеденное, - растерянно сообщил он.
- Наверно, вышли покурить, - предположил я. – Ладно, подождем…
Люди курят по-разному: одни жадно, в три-четыре глубоких затяжки вытягивают из сигареты весь никотин и, удовлетворенные, бросают фильтр на пол, – на это уходит не более двух минут; другие дымят не спеша, увлеченно болтая с товарищем, долго мусолят фильтр и почти не затягиваются, – такой процесс может занять до семи минут. Но за полчаса можно укуриться в усмерть. Ожидание стало невыносимым, и даже славившийся своей выдержкой Павлов начал терять терпение.
- Черт знает что! – возмущенно изрек он. – Работнички хреновы! Еще жалуются на низкую зарплату. Да за такую работу с них самих деньги брать надо!
Вдохновленный праведным гневом друга, я обратился к торговке газетами:
- Уважаемая, вы не подскажете, когда появятся сотрудники бюро пропусков?
Бабушка подняла на меня удивленный взгляд, поправила шаль на плечах и негромко прошамкала беззубым ртом:
- Милый, я здесь седьмой месяц торгую, но ни разу не видала, чтобы там кто-то был…
Мы с Павловым многозначительно переглянулись и, сдерживая достойные момента выражения, молча двинулись к турникету. Труд общения с вахтершей адвокат взял на себя:
- Послушайте, любезная, нам сказали, что бюро пропусков у вас не работает. Как же мы получим эти ваши пропуска? Нам надо пройти…
- Паспорта есть? – спросила бабуля, не отрываясь от вязания.
Паспортов у нас не было.
- У моего коллеги есть водительское удостоверение, - сообщил Павлов. – Предъявить?
- Ваши фамилии? – спросила вахтерша, не пожелавшая смотреть на мои права.
- Панаев и Скабичевский, - издевательски сказал юрист.
- Как? – переспросила бабуля.
- Ска-би-чев-ский и Па-на-ев, - отчеканил Пашка.
Вахтерша аккуратно записала названные Павловым фамилии в толстый гроссбух и нажала кнопочку на пульте управления турникетом.
- Проходите, - разрешила она.
Я толкнул планку турникета и первым миновал блокпост. Павлов проследовал за мной.
- Будете выходить, напомните, чтобы я отметила вас в журнале! –крикнула нам вдогонку вахтерша.
- Непременно, - буркнул адвокат.
Преодолев наконец-таки ненавистную проходную, мы отправились в административный корпус, где располагались службы управления заводом и офисы фирм-арендаторов.
- Паша, зачем ты охрану дезинформировал? – спросил я друга.
- Озорства ради, - ответил юрист. – Мочи нет смотреть на эту немыслимую помесь электроники с доисторическим материализмом…
- Какой именно смысл ты вкладываешь в понятие «доисторического материализма»? – осведомился я.
- В данном конкретном случае – это бабушка-вахтерша, - разъяснил Павлов. – Заметь, это явный пережиток прошлого, атавизм. При развитом, как утверждалось руководством партии, социализме персонал охранных структур на девяносто пять процентов состоял из пенсионеров. В этом был свой смысл: надо было как-то занять стариков, отвлечь их от дурного влияния на правильно воспитываемую молодежь. Со сменой общественного строя в жизни пенсионеров произошли глобальные изменения. Однако подход руководства к кадровой политике в охране предприятий остался прежним. Почему? Все просто: при нынешнем жизненном укладе бабушки и дедушки являют собой самую отчаянную прослойку общества, им нечего терять, они самые рьяные защитники общественной собственности, потому что своей у них попросту нет.
- Ты не пробовал читать лекции в МГУ? – спросил я адвоката, пораженный его глубоким и оригинальным анализом проблемы престарелых вахтеров.
- Мало платят, - поморщился корыстолюбивый юрист.
- Мог бы читать просто из любви к искусству, - заметил я.
- Мог бы… - согласился Павлов. - Но платят мало.
- Между прочим, в своем великолепном выступлении ты ни словом не обмолвился об эффективности стариковской охраны… Учитывая сегодняшний эпизод, можно с уверенностью сказать, что любой иностранный шпион преодолел бы этот кордон, назвавшись, к примеру, Пришвиным или Державиным, лишь бы фамилия звучала по-русски.
- Алексей, это и так очевидно. К чему загружать аудиторию ненужными подробностями? Кстати говоря, мы отвлеклись от дела. Ты не помнишь, зачем мы сюда пришли?
Вопрос Павлова вернул меня к действительности.
Шагая по широким маршам бетонной лестницы, мы уже миновали второй этаж и поднимались к третьему, машинально следуя прикрепленным к стенам указателям в виде жестяных стрелок с выцветшей от времени надписью «заводоуправление». Третий этаж здания, как выяснилось, функционально ничем не отличался от первых двух: в нем располагались складские помещения; по коридорам, груженые разнокалиберными ящиками, с завыванием носились электрокары, от которых в ужасе шарахались богато одетые дамочки с пачками накладных в руках.
И лишь на четвертом этаже, где, судя по указателям, и располагалось «заводоуправление», представители фирм-грузополучателей могли спокойно, без риска для жизни, прогуливаться по коридорам. Но дамочки в кожаных пальто не стремились воспользоваться идиллическими условиями административного этажа и, не зная отдыха, отчаянно метались по кабинетам, обильно потея и натирая мозоли. Тут же, неподалеку от лестницы, располагался аптечный киоск, предлагавший средства для борьбы с этими недугами, но ажиотажа вокруг него не наблюдалось. Ни твердые дезодоранты, выполненные «по космическим технологиям», ни мозольные пластыри, изготовленные по «бабушкиным» рецептам, не привлекали к себе должного внимания. Суровая жизнь участников рыночных отношений кипела, била ключом, не задевая брызгами внимания скромный островок здоровья.
- Кажется, мы у цели, - нерешительно произнес я.
- Прогуляемся? – предложил Паша.
Потолкавшись с четверть часа по коридорам четвертого этажа среди отряда озабоченных экспедиторов, метавшихся по кабинетам отделов «сбыта» и «маркетинга», мы уяснили, что руководство фирм-арендаторов располагается в своих офисах на пятом и шестом этажах.
- Начнем с пятого, - рационально предложил юрист.
- Разумно, - согласился я.
На пятом этаже царило относительное спокойствие. Здесь не было ни несущих смерть бешеных автопогрузчиков, ни норовящих сбить нас с ног потных дамочек с кипой документов в руках. Было лишь с полсотни дверей, украшенных разномастными табличками с названиями контор. Движение по коридорам было неинтенсивным и осуществлялось сотрудниками фирм преимущественно от дверей офисов к туалетам и обратно.
- Это просто рай! – произнес я, не сдержав нахлынувших положительных эмоций.
- Не думаю, что верующие именно такой представляют себе жизнь после смерти, - усомнился Павлов.
- Хорош трепаться, - сказал я. – Давай лучше Томильского поищем.
- Разделимся на две группы, – по-военному распорядился адвокат. – Так мы сократим время поиска. Первая группа, в составе меня, пойдет направо. Командиром назначается Павел Семенович Павлов. Вторая, в составе тебя, пойдет налево. Командиром назначается…
- Алексей Владимирович Мухин, - догадался я.
- Правильно, - подтвердил юрист. – Группа, достигшая цели, выходит на связь со второй группой по мобильной связи. В случае не обнаружения цели встречаемся возле лестницы. Задача ясна?
- Ясна, товарищ командующий! – отрапортовал я.
- Выполняйте!
Согласно боевому приказу я направил свою «группу» налево по коридору. Словно слепой котенок, тыкался я по бесчисленным кабинетам. Работа шла быстро, но безрезультатно. Сотрудники всяческих ООО типа «Прогресс», «Мега-Холдинг», «Субрем», «Евромебель», «Стандартподшипник» вежливо извещали меня о незнакомстве с личностью Юрия Григорьевича Томильского. За пять минут я обошел восемь офисов и уже собирался ворваться в девятый, когда в кармане моей куртки заверещал телефон.
- Встречаемся на лестнице, - услышал я командирский голос Павлова.
- Нашел? – с надеждой осведомился я.
- Нет. Но по оперативным данным, офис Томильского находится в кабинете шестьсот двенадцать. Это на шестом этаже.
- Понял. Иду.
Встретив меня в условленном месте, Пашка повторно похвастался достижениями «своей группы», дополнительно сообщив, что господин Томильский является руководителем ООО «Спецдеталь».
- Очень милое название, - сказал я. – Немного загадочное, но звучит вполне дружелюбно. Тебе нравится?..
- Пошли, демагог, - отозвался Пашка, слегка подтолкнув меня в спину.
Четыре пролета лестницы, отделявшие наш поисковый отряд от шестого этажа, мы преодолели на одном дыхании. Оказавшись в коридоре, мы остановились.
- Леха, что подсказывает тебе твоя интуиция? – спросил Павлов, глядя на шумную группу граждан, кучкующихся шагах в двадцати направо по коридору.
- Принимая во внимание специфику моей работы и связанные с ней неожиданности, думаю, что дверь в кабинет шестьсот двенадцать окружена этими людьми.
- Я бы поставил десять против одного на эту «лошадку»… Пойдем.
Несколькими секундами позже выяснилось, что адвокат не потерял бы своей ставки, жаль, что никто не догадался организовать подобный тотализатор. Желающих оказаться по ту сторону двери с номером «шестьсот двенадцать», помимо нас с Пашкой, было - хоть отбавляй, но путь страждущим преграждали два дюжих милиционера в полной экипировке.
Уверенно работая локтями, Павел Семенович быстро протиснулся к двери.
- Сюда нельзя, - строго произнес один из караульных.
- Мне к Томильскому, - сказал юрист таким тоном, будто сообщил секретный пароль.
- Сюда нельзя! – в унисон рявкнули милиционеры, схватившись за резиновые дубинки.
- А в чем, собственно, дело? – не унимался Павлов, благоразумно отпрянув, однако, на безопасное расстояние.
Милиционеры проигнорировали его вопрос, лишь оскалившись на манер сторожевых собак. Адвокат инстинктивно сделал еще полшага назад, и толпа немедленно вытеснила нас за кольцо оцепления.
- Молодой человек, не наглейте, - раздраженно попросила барышня в кожаном пальто, - я здесь с девяти утра стою, а вы без очереди лезете. Вон за тем мужчиной в коричневой кепке будете…
- Что за чертовщина? – обращаясь ко мне, прошептал растерявшийся юрист.
- Не иначе, выдают квоты на добычу бриллиантов из недр Алмазного фонда, - прокомментировал я, также далекий от понимания происходящего.
- В любом случае, раньше того мужика в коричневой кепке нам к Томильскому не пробиться, - с тоской заметил Павлов.
- Что будем делать?
- Обожди! – прервал меня юрист. – Постой где-нибудь в сторонке, вон там, у окошка, я скоро…
Как выяснилось, толчком к активным действиям адвоката послужил выход из «шестьсот двенадцатого» утомленного вида дамы средних лет, одетой в деловой брючный костюм. Протиснувшись сквозь оживившуюся толпу, дама, не отвечая на многочисленные, слившиеся в сплошной какофонический гул, вопросы, быстрым шагом прошла в конец коридора и скрылась за дверью дамского туалета. Пашка с безразличным видом не спеша проделал тот же путь и, к моему величайшему удивлению, вошел в женскую уборную.
Как мне и было предписано, я занял позицию у окошка и, закурив сигарету, принялся терпеливо ждать. Оба появились ровно через четыре минуты. Павел Семенович вел даму под ручку, о чем-то оживленно рассказывая и бойко жестикулируя свободной рукой. Дама рдела появившимся на щечках густым румянцем и беспрестанно хихикала, внимая речам адвоката.
Еще больше я удивился, когда увлеченная беседой парочка без остановки проследовала мимо офиса «Спецдетали» и, свернув к ведущей вниз лестнице, скрылась из поля зрения.
Мне было известно, что Павел Семенович - способный юрист и талантливый собутыльник, но бабником он был просто гениальным…
Они вернулись минут через сорок, когда я уже начинал терять терпение и собирался позвонить Пашке на мобильник. Церемонно раскланявшись с дамой, адвокат позволил ей вернуться в «шестьсот двенадцатый», после чего вальяжным шагом направился в мою сторону. Сгорая от нетерпения, я кинулся ему навстречу.
- Ты куда с ней ходил? Кто она такая? Что ты узнал? – с вопросами набросился я на друга.
- В столовой мы были, - обыденно сообщил Павлов.
- Что вы там делали?
- Обедали – что же еще? – пожал плечами юрист и, пресекая дальнейшие расспросы, сказал: - Пошли вниз. Томильского тут нет. Детали сообщу в машине – здесь слишком людно…
Павел Семенович Павлов в кругу профессиональных юристов слыл человеком прагматичным и уравновешенным. Но в частной жизни, среди друзей он проявлял большее число присущих живому человеку качеств. Так, например, в моем присутствии он позволял себе откровенные ребячества даже тогда, когда дело касалось проблем вполне серьезных. Вдохновленный каким-нибудь незначительным событием, адвокат немедленно впадал в эйфорию и, находясь на пике душевного подъема, принимался превозносить себя до небес. При этом он неизменно закуривал толстую гаванскую сигару.
Так случилось и в этот раз. Все началось с сигары. Едва устроившись на правом переднем сиденье моей машины, Павлов чиркнул спичкой, начав церемонию раскуривания. Истратив полкоробка, он добился желаемого и лениво заговорил:
- Вот что, Алексей, если ты немедленно не признаешь, что я – корифей сыскного дела, то я умываю руки! Ты не добьешься от меня больше ни слова…
Спорить с возгордившимся юристом было абсолютно бессмысленно.
- Ладно, признаю, - устало вздохнул я. – Ты – корифей… Теперь рассказывай, что это за тетка такая?
- Нет, так не пойдет! – капризно воскликнул Пашка. – Слишком обыденно, не торжественно… Я не услышал в твоем голосе восторженных интонаций. Не хватает грандиозности, помпезности!
- Паша! – сурово произнес я.
- Ладно, - примирительно сказал Павлов. – Раз тебе жалко для друга заслуженных комплиментов… Все равно, дела мои говорят красноречивее всяких слов!
- Трепло, - мягко заметил я.
- И на том спасибо. Хоть какая-то оценка моих заслуг, правда, явно заниженная… В общем, слушай. Баба эта работает в «Спецдетали» чуть больше года. Должность скромная: второй помощник главного бухгалтера. Печатает платежки, носит в банк, отчеты разные сдает, ну, короче, на побегушках…
- Ты мне еще о ее трудном детстве поведай, - проворчал я, утомленный затянувшимся вступлением.
- Могу и о детстве, но, боюсь, тебе это будет не интересно.
- Ладно, что полезного ты выведал у этой дамочки?
- Много чего занятного, - загадочно сообщил Павлов и глубоко, с наслаждением затянулся сигарным дымом. – Томильский твой, ну, который директор «Спецдетали», на работе не появлялся ни разу после шестого октября. Не приходил и не звонил даже. Между тем, дела в его конторе настолько плохи, что присутствие руководителя было бы крайне полезно…
- Любопытно… - в задумчивости протянул я. – А та толпа страждущих, что оцепила дверь его офиса, надо полагать, имеет прямое касательство к проблемам «Спецдетали»?
- Это шелуха, - небрежно бросил юрист, - мелкие купчишки, не желающие смириться с потерей горстки медяков… Леша, «Спецдеталь» – банкрот! Вся та шелупень, что вьется у дверей «шестьсот двенадцатого», просто брызги, поднятые над гладью океана крохотным обломком затонувшего гигантского лайнера. В этой заварушке есть настоящий пострадавший помимо подавшегося в бега господина Томильского, настоящий кит финансового мира, потери которого от деятельности «Спецдетали» исчисляются суммой, которую неприлично называть вслух. Тебе наверно интересно знать имя этого монстра?
- Если знание это не будет угрожать моей безопасности…
- Этого я тебе обещать не могу, - твердо заявил Павлов.
- Ладно, не тяни, - попросил я.
- Ну что ж, ты сам сделал свой выбор! – пафосно изрек адвокат. – Слушай же, несчастный…
Переложив сигару в левую руку, Пашка вытащил из внутреннего кармана плаща записную книжку, открыл ее на страничке с загнутым уголком и, щурясь на свежую компактную запись, прочел вслух:
- ЗАО «Принс Холанд Инвест», Изумрудный бульвар, дом тринадцать.
- И все? – спросил я.
- Разве этого мало? – удивился юрист.
- Дай, перепишу, - попросил я, вырвав из рук друга записную книжку.
- М-да… - разочарованно протянул Павел Семенович. – Воспитание ты получил явно не в церковном приюте для мальчиков…
- Хочу заметить, что мы с тобой учились в одной школе, даже в одном классе, - напомнил я Пашке.
- Это черное пятно в моей биографии, - вздохнул адвокат.
- Наша школа? – уточнил я.
- Причем тут школа? Я имею в виду твое присутствие в моем классе.
- Засранец, - мягко определил я сущность товарища.
Высокомерный юрист гордо пропустил мою нелестную реплику мимо ушей.
- А кто выставил церберов у входа в офис? – спросил я, переписав в оперативный блокнот название и адрес пострадавшего «кита».
- В офисе работает бригада судебных приставов. Описывают оставшееся имущество. Арбитражный суд принял решение, и теперь вся «Спецдеталь» от секретарши до последнего карандаша принадлежит этому «Инвесту». Впрочем, как я понял, все оставшиеся активы детища господина Томильского, включая всех сотрудников и ликвидные канцелярские принадлежности, не покроют и сотой доли инвестиций «кинутого» кредитора.
- А производственные мощности, готовая продукция?..
- Станки арендованы, склады готовой продукции пусты, рабочие три месяца не получали зарплату, - лаконично доложил Павлов.
- Любопытно, любопытно… - протянул я. – Что-нибудь еще узнал?
- Ага, узнал, - подтвердил адвокат. – Бухгалтершу эту зовут Анастасией Дмитриевной, возраст – около сорока, разведена, вечером свободна.
- Болезнь Дурыча заразна! – с беспокойством констатировал я.
- Разве я сказал, что принял ее приглашение?
- Это не мое дело, - категорично отрезал я, не желая вдаваться в интимные подробности отношений Павлова с представительницами слабого пола. – Думаю, настало время навестить Юрия Григорьевича в его домашнем гнезде.
- Поехали, - равнодушно согласился Пашка.
К дому восемь по улице Тютчева мы подъехали без пяти минут два. Я внимательно оглядел окрестности, но знакомого мне «БМВ» нигде не было видно. Я поделился этим открытием с товарищем.
- Плохой знак, - прокомментировал Пашка. – Сдается мне, квартира в данный момент отдыхает от своего хозяина. Ты не знаешь, где его окна?
- Увы…
- Подождем в машине?
- Давай поднимемся на всякий случай. Машина может быть где угодно: в гараже, в ремонте, под кругленькой попкой прелестной Альбины… А Томильский вполне при этом может наслаждаться тихой домашней жизнью обанкротившегося предпринимателя.
- Все может быть, - согласился адвокат. – Пойдем.
Исследовав указатели квартир, мы нашли нужный подъезд и, недолго повозившись с кодовым замком, проникли в дом. Квартира двадцать шесть находилась на третьем этаже. Лифта не существовало и в проекте, но мы были молоды, здоровы и полны сил, так что пешее восхождение на двенадцатиметровую высоту не истощило наши организмы.
На лестничной площадке располагались три двери. Я позвонил в квартиру «двадцать шесть» и, приложив ухо к замочной скважине, прислушался. Павлов стоял рядом и нетерпеливо, словно конь в стойле, переминался с ноги на ногу. Вскоре заскрежетали отпираемые запоры. Я отступил на полшага, чтобы не схлопотать дверью по башке, но, как выяснилось, опасности следовало ожидать с другой стороны.
В тот момент, когда дверь квартиры бизнесмена Томильского начала открываться, позади нас произошло едва уловимое движение, мелькнули какие-то тени, затем я почувствовал тупую боль в затылке, и мне показалось, будто кто-то резко погасил свет. Я впал в небытие.
Очнулся я в дурном настроении. Шишка за правым ухом ныла с невыносимым постоянством, голова кружилась, в глазах носились противные зайчики, затекшие конечности не слушались команд, подаваемых центральной нервной системой. Впору было разочароваться в окружающей действительности.
- Один зашевелился, - сквозь шумы внутримозговых помех донесся до меня незнакомый и очень противный мужской фальцет.
- Освежи его, - распорядился властный бас, также не показавшийся мне знакомым.
Вершитель моей судьбы вкладывал в понятие «освежить» несколько иной смысл, нежели чем профессиональный цирюльник. Впрочем, я и не рассчитывал, что меня будут опрыскивать французским одеколоном… Шлепок холодной воды в лицо погасил зайчики в глазах. Проморгавшись, я смог сфокусировать зрение на некотором секторе окружающего пространства.
То, что я разглядел, мне не понравилось. Конечно, можно было утешить себя пошлой мыслью о том, что многие граждане годами мечтают о перемене обстановки, считая такое событие гарантом полноценного отдыха, однако начавшееся приключение, несмотря на всю свою неординарность, не сулило мне праздного времяпрепровождения.
В первую очередь я осознал, что нахожусь в жилом помещении. Это была просторная, хорошо обставленная комната с высоким потолком и тщательно натертым паркетным полом, на котором, я, кстати говоря, и сидел. Второе мое открытие касалось непривычного положения моего тела, и это не напоминало атрибут лечебной гимнастики. Я сидел на коленях, наподобие дзюдоиста, внимающего наставлениям тренера, но, в отличие от вольноопределяющегося борца, был связан по рукам и ногам, причем, довольно хитрым способом: запястье левой руки было скреплено с лодыжкой правой ноги, и, наоборот, левая лодыжка была привязана к правому запястью.
В таком же точно положении находился и Павлов, сидящий в полуметре слева от меня. Только он еще спал, низко свесив голову к коленям. Наши мучители возвышались над нами на расстоянии удара ногой и неприветливо скалились. Тот, что держал в руках кастрюльку с «освежителем», имел лицо садиста, а второй, бритый наголо, напоминал мутировавшего Шварценегера и внушал еще больший ужас.
- Ну, кажись, очухался, - злорадно проквакал садист.
- Говорить можешь? – свирепо пробасил мутант.
- Какого хрена! – возмущенно прохрипел я не своим голосом и тут же получил от Шварца звонкую, но не слишком сильную оплеуху.
- Вопросы задаю я, - терпеливо объяснил он мне. – Кто ты такой? Отвечай!
Мне никогда не улыбалось задушевно беседовать с такого рода подонками, да и что могло быть между нами общего? Находясь на равных позициях, я бы не упустил случая послать этих гоблинов туда, куда они заслуживают, но превосходство было на их стороне.
- У меня в кармане удостоверение, - сказал я, в тайне рассчитывая, что вид красных корочек заставит этих отморозков обращаться со мной хоть немного почтительнее, - можешь прочитать…
- Ксива твоя давно уже не у тебя в кармане, - ухмыльнулся садист и взглядом указал на журнальный столик, где было свалено все, что находилось в наших с Пашкой карманах. – Или ты нас за дураков держишь?
- Я вас держу? Да таких уродов я не стал бы держать даже в свинарнике, - с чувством произнес я, - даже если бы меня попросил об этом…
Закончить фразу я не успел. Могучий кулак мутанта обрушился на мою челюсть, и я шумно рухнул на бок, попутно размышляя над тем, как легко в нашей стране нарушается конституцией закрепленное за каждым гражданином право на свободу слова.
- Козел! – злобно прошипел садист и смачно плюнул мне на штанину. – Рома, ты его часом не того?..
- Жить будет, - пробасил мутант. – Я легонько. А ты, Кныш, еще водички принеси, да плесни на обоих. Может, второй посговорчивее будет…
Короткую паузу в беседе следовало использовать с максимальной выгодой. Прикидываясь крепко «вырубленным», я попытался сообразить, что с нами произошло, где мы есть, кто такие эти придурки, и чего они от нас могут хотеть. Вопросов было много, а времени и информации для нахождения ответов – в обрез. Очевидным было лишь то, что нас подкараулили на лестнице и стукнули чем-то тяжелым по голове. Скорее всего, заволокли в квартиру Томильского. Хотя могли, конечно, и увезти к черту на куличики. Знать бы, сколько прошло времени…
Словно услышав мой немой вопрос, где-то в соседней комнате ожили часы с волнующим боем, и кукушка любезно прокудахтала три раза. «Спасибо, пернатая», - мысленно поблагодарил я механическую птаху. Значит, с момента нападения прошел только час. Далеко бы не увезли. Скорее всего, десять против одного, мы в квартире Юрия Григорьевича. Что же он, гнида, так негостеприимен?
Развить логическую цепочку помешал Кныш, вернувшийся с полной кастрюлей ледяной воды, которую тут же поделил между мной и Пашкой, вылив на наши головы. Железная рука Ромы легко вернула меня в сидячее положение. Повернув голову налево, я внимательно посмотрел на друга. Юрист, конечно, привык мыть голову теплой водой и с шампунем, отчего принятый моцион подействовал на него удручающе. Павлов выглядел жалко. Выражение полного недоумения сложилось на его античном лице.
- Значит так, - хмуро пробасил Рома. – Я задаю вопросы, а вы, уроды, отвечаете. Быстро и четко. Сначала ты, говнюк, - мутант ткнул в меня толстым, как сарделька, пальцем, - потом ты, - переведя палец на Пашку, закончил он.
- Леха, это мне снится? – с надеждой прошептал адвокат.
- Если тебе снится то же, что и мне, то нам надо скорее просыпаться, - заметил я.
Мутант подал знак, и Кныш по очереди пнул нас носком ботинка в солнечное сплетение. Не знаю, как Пашке, но мне вдруг стало остро не хватать кислорода.
- Где Томильский? – ужасным голосом спросил Рома, схватив меня за волосы и заглядывая прямо в глаза. – Отвечай, сученыш, живо!
- Откуда мне знать? – прохрипел я, пытаясь сообразить, какую линию поведения разумнее было бы занять при сложившихся обстоятельствах.
Треснув меня по лицу, монстр переключил свое внимание на Павлова, задав ему тот же самый вопрос.
- Блин, да мы сами его ищем! – сорвавшимся голосом сообщил юрист.
- Где и когда вы должны с ним встретиться? – вдохновленно поинтересовался Рома.
- Ты на самом деле такой кретин, или только прикидываешься? – вскипел Пашка и, невзирая на полученную оплеуху, закончил свою мысль: - Я же сказал тебе, идиот, что мы сами его искали…
- Вы на Томильского пашете?
- Нет, конечно!
- Тогда зачем он вам понадобился? – не унимался бугай.
- Я адвокат, мой друг – частный детектив…
- Я видел ваши «корочки»…
- Ну так пошевели извилинами! Мы ищем Томильского по поручению своего клиента.
- Какого клиента?
- Я не знаю его имени. Он не представился, да это нам и не важно. Он платит – мы выполняем.
- Ну допустим… А зачем этому вашему клиенту понадобился Томильский?
- Это не наше дело. Я же говорю, он платит бабки за то, чтобы мы его разыскали. Остальное нас не касается.
Мутант отпустил волосы юриста и, уведя своего кореша в дальний угол комнаты, принялся с ним о чем-то оживленно перешептываться.
Я был восхищен находчивостью Пашки. Это ж надо так быстро сочинить вполне правдоподобную легенду! Как быстро он въехал в ситуацию, а ведь пришел в сознание гораздо позже меня! Или он все это время мастерски притворялся?..
Между тем наши тюремщики завершили свое совещание. Мутант Рома, которого я определил как главаря шайки, удалился из комнаты, а его сподручный Кныш вооружился мотком скотча и, омерзительно осклабившись, приблизился к нам. Я уже знал, что за этим последует, и когда гнилозубый бандит приклеивал липкую ленту к моему лицу, я по возможности широко раскрыл губы. Я не знал, догадался ли Пашка проделать этот фокус, но у меня все получилось качественно и незаметно для похитителя.
Полюбовавшись проделанной работой, Кныш выдал нам по звонкой затрещине и, насладившись нашим мычанием, удалился из комнаты. Мы остались вдвоем, сильно скованные в возможностях телодвижения и внятной человеческой речи. Однако тупоголовые похитители не удосужились позаботиться о том, чтобы ограничить наш слух. В результате весь телефонный разговор, который Рома вел из соседней комнаты, был мною подслушан и прочно зафиксирован в памяти.
- Алло! – кричал Рома незримому абоненту. – С фраерами этими я побазарил… Да… Лохи… Нет, похоже, они нас на Томильского не выведут. Они сами его ищут… Да. Один - сыскарь, частник, другой – адвокатишко вшивый… Да, за бабки подрядились. Кто клиент, говорят, не знают. Но можно их Кнышу на полчасика поручить, он им языки быстро развяжет… Да, я тоже думаю, что наш Григорич еще кому-то серьезно задолжал… Так что, подкинуть Кнышу работенку?.. Ну, в принципе, конечно, без разницы… Ладно, а с фраерами-то чего делать? Если кончать, то с телами проблема – выносить трудно, а вонять начнут, так соседи кипеш подымут… Ладно, понял… Хорошо. Будет сделано. До связи…
Вот так обыденно в двухминутной телефонной беседе двух не слишком законопослушных граждан решилась наша с Павликом судьба. По счастью, бандиты не желали давиться запахом разлагающихся тел, да и имя якобы нанявшего нас для поисков бизнесмена клиента, как выяснилось, не слишком интересовало охотников за Юрием Григорьевичем, что спасло нас от ужасных пыток. В глазах адвоката, который с таким же вниманием следил за речью нашего похитителя, я прочел искреннюю благодарность разбойникам за проявленное милосердие.
- Вы, мужики, извиняйте, - сказал вошедший в комнату Рома, - но вам придется малеха здесь покантоваться. Пока команды пустить вам потрошка от пахана не поступало, так что живите. Кстати, чувствуйте себя как дома. Хи-хи… Нам Томильский нужен очень сильно, и мы в очереди первые. Вот отловим его, уладим наши с ним общие дела, тогда – ваша очередь. Заберете то, что от него останется, и передадите своему клиенту. Ха!.. А пока Кныш за вами присмотрит… Да, вот еще что. Кныш парень нервный, так что советую его не расстраивать, а то могут случиться неприятности…
Проведя этот короткий инструктаж, мутант вышел из комнаты, и на дежурство заступил его кровожадный помощник. Устроившись на полу перед телевизором, Кныш включил игровую приставку и начал увлеченно играть в «автогонки».
До моих ушей донесся характерный звук открываемой входной двери, потом дверь вновь закрылась, ключ с хрустом повернулся в несмазанном замке. Похоже, мутант вышел на лестницу. Видимо, его мы с Пашкой должны благодарить за набитые на затылках шишки…
- Эй, придурки, можете делать ставки, - предложил нам Кныш, считая, по-видимому, себя ужасно остроумным.
Поскольку мы сидели спиной к окну, а телевизор стоял на тумбе у противоположной стены, все, что происходило на экране, нам было отчетливо видно, но нам с Пашкой было не до развлечений. Надо было выпутываться из этого идиотского положения, но присутствие в комнате Кныша не позволяло приступить к активным действиям. Оставалось только ждать.
Наш вертухай долго и азартно носился на виртуальном болиде по красочно нарисованным трассам, в перерывах между заездами отпуская в наш адрес издевательские замечания типа: «Если хотите в туалет, не стесняйтесь, фурьте прямо в штанишки, памперсов здесь вам никто не наденет». После каждой подобной шутки Кныш долго и гадко хохотал.
По аналогии с известным афоризмом я вывел собственную формулу успеха: «Спасение заложников – дело рук самих заложников!». Действительно, рассчитывать приходилось только на собственные силы, и я решил немедленно начать подготовку к побегу. В первую очередь надо было освободить лицо от скотча. С привязанными к ногам руками сделать это было непросто. Но в запасе у частного детектива всегда есть несколько оригинальных трюков. Один из них был применим к данной ситуации.
Полуторасантиметровая щель между губами, предусмотрительно оставленная мной в момент приклеивания скотча, давала некоторую свободу движения. Я несколько раз пошевелил губами, сжимая и разжимая их. Скотч тихо похрустывал, больно тянул кожу, но держался крепко. Тогда я просунул язык сквозь полуоткрытые губы и принялся смачивать слюной липкий слой скотча. Вкусовые рецепторы, расположенные на кончике языка, посылали в мозг отторгающие импульсы. Но я уже заранее знал, что липкая лента по своим гастрономическим качествам значительно уступает телячьей отбивной, и, не обращая внимания на протест организма, продолжал свою кропотливую работу.
Смачивание липкого слоя слюной я чередовал с усиленной работой лицевых мышц. Строя ужасные гримасы и с силой подсовывая язык под прилипший к коже скотч, я, миллиметр за миллиметром, отвоевывал свое конституционное право на свободу слова.
Кукушка за стеной прокукарекала четыре раза.
Наш тюремщик выключил игровую приставку, пощелкал «лентяйкой», переключая программы телевидения, и, не найдя для себя ничего интересного, вовсе выключил телевизор.
- Однако время обедать, - доверительно поведал он нам. – Нельзя нарушать режим питания. Пожелайте мне приятного аппетита, фраерочки. Ха-ха-ха!..
Отпустив эту сомнительную остроту, Кныш освободил нас от своего присутствия. Через несколько секунд я услышал звуки кухонной возни: высокий металлический и приглушенный фарфоровый звон посуды, шкварчание сала на сковородке, шлепок упавшей на пол курицы и вызванный этим событием шквал нецензурной брани. По моим расчетам процесс приготовления и употребления пищи должен был занять нашего тюремщика не меньше, чем на полчаса. Другого удобного случая для освобождения могло больше не представиться. Следовало немедленно приступать к решительным действиям.
Полоска скотча на моем лице уже достаточно размокла, но краями все еще крепко держалась на коже: дотуда просто не дотягивался язык. Можно было, конечно, усилием щек нагнетать под скотч воздух, но эффективность такого приема была крайне мала. Скотч был свежим, держался намертво и, даже будь у меня сутки свободного времени, не факт, что я сумел бы таким способом его отклеить. Поэтому я воспользовался другой возможностью.
Похитители, хоть и вытряхнули все из наших карманов, но одежду снимать не стали. Застежка «молния» на моей куртке была открыта от середины до кончика ворота. Воротник «стойка», в ребро которого были вшиты стальные зубья «молнии», представлялся мне весьма удобным инструментом. Я наклонил голову вправо и, зажав воротник куртки между щекой и плечом, принялся чесаться об острые шипы металлической застежки. Проклятая «молния» больно царапала кожу, но при этом делала свое доброе дело: края скотча мало-помалу отслаивались и рвались. В конце концов, мне удалось отлепить правый край ленты. Придерживая скотч языком, так чтобы он снова не прилип к щеке, я повернул голову налево и после нескольких неудачных попыток прилепил свободный край ленты к внутренней стороне ворота куртки. Один решающий рывок, и проклятый скотч остался висеть на куртке.
- Уф-ф! – тяжело выдохнул я. – Ну и влипли мы с тобой, Пал Семеныч! А?..
Пашка только промычал в ответ.
- Понимаю, - сочувственно прошептал я, - тебе трудно подобрать нужные слова… Но это ни к чему: не время философствовать… Ты мне только скажи как другу, будем выбираться из этого дерьма?
Павлов снова неистово замычал, и я уловил в этом мычании одобрительные интонации.
- Ну что ж, раз ты не против, пожалуй, начнем…
Превозмогая боль в затекших суставах, черепашьими шажками я стал подползать к адвокату.
- Пашка, не филонь, - прошептал я другу, - делай то же, что и я: ползи в мою сторону, - так мы сблизимся в два раза быстрее.
Молчаливый юрист внял моим наставлениям, и уже через полминуты мы коснулись друг друга плечами.
- Отлично, - шепнул я. – Теперь займемся врачеванием. Надо избавить тебя от немоты. Это страшный недуг и сковывающий в общении фактор. Приготовься к операции. Будет немного больно, постарайся не закричать. Наклони голову ко мне… ближе. Да не бойся, я тебя не съем и не поцелую… Вот так, отлично.
Никогда до этого я не был так близок с Павловым. Щека его, несмотря на утреннее бритье, была уже колючей как лист наждачки. Зацепив зубами уголок липкой ленты, я резко дернул головой…
- А-аф-фш-ш… - стойко проглотив подкативший к гортани крик, прошипел Павлов. – Садюга…
- Извини, старик, другого выхода не было, - оправдался я. – Лучше скажи, что ты думаешь по поводу всего этого… - я обвел взглядом окружающее пространство.
- Что я думаю? – переспросил юрист. – Я думаю, что у меня еще никогда не было столь экзотического отдыха… Сейчас бы водочки глотнуть…
- Это единственное твое желание? – на всякий случай осведомился я.
- Желаний у меня много, но острейшее из них – размозжить башку тому уроду, что чавкает сейчас на кухне.
- Я рад, что наши мысли в этом вопросе совпадают, - прошептал я. - Надо освободиться от пут.
- Что ты предлагаешь?
- У нас есть зубы. Будем грызть веревки. Сейчас я немного отодвинусь в сторону. Ты завалишься набок и распутаешь мои завязочки.
- Почему я? – закапризничал Павлов. – Грызи лучше ты мои. А, когда я освобожусь, развяжу тебя руками.
- Нет, Павлик, грызи лучше ты.
- Почему?
- У тебя носки воняют.
- Ага! А у тебя не воняют?
- Тише! – шикнул я на юриста. – Кныш услышит… Паша, я женатый человек. Носки у меня каждое утро свежие. Так что давай, принимайся за дело.
Павлов поворчал немного для сохранения «лица», но все же уступил.
С веревками нам невероятно повезло. Наши похитители были явными дилетантами и, как выразился Павлов, дешевыми пижонами. Обмотав наши лодыжки и запястья, концы веревок они завязали «бантиком». Стоило Пашке потянуть за короткий конец, и узелок распался как по мановению волшебной палочки. Дальнейшее было делом техники…
Освободившись от пут, мы принялись растирать затекшие конечности. Ощущение непослушности рук и ног, покалываемых к тому же миллионами иголочек, было отвратительным. Но результат стоил этих мучений.
- Что будем дальше делать? – спросил меня Павлов.
- Первым делом надо нейтрализовать ублюдка.
- Вызовем его на поединок?
- Он того не стоит, - брезгливо заметил я. – Тюкнем чем-нибудь тяжелым по башке, всего-то и делов…
- Вон та штуковина пойдет? – спросил юрист, кивнув на увесистую бронзовую статуэтку в виде голой безрукой девки.
- Несомненно! – уверенно заявил я. – К тому же ею уже кого-то колотили…
- С чего ты взял?
- Руки обломаны.
- Дурень. Это же Венера Мелосская...
- Еврейка, что ли?
- Да нет, гречанка, кажется.
- А почему фамилия жидовская?
- Ну, может, по мужу… - неуверенно предположил Павлов. – Да какая, в сущности, разница? Главное, чтобы вес был приличный.
Я снял бронзовую еврейскую девушку с каминной полки и, подбросив на ладони, прикинул примерный вес.
- Кило три будет, - сообщил я другу.
- Думаю, этого хватит.
- С руками было бы больше, - с сожалением заметил я.
- Не привередничай. Лучше давай соберем свои манатки.
Предложение было разумным. Вступать в открытый бой с матерым бандитом было нецелесообразно. Эффективнее было бы дождаться его возвращения и стукнуть Венерой из-за угла. А пока можно было собрать свои вещички, беспорядочно сваленные в кучу на журнальном столике.
Я посмотрел на часы. Прошло уже двенадцать минут, как я стоял возле двери, прижавшись к стене, с бронзовой калекой наперевес, а Кныш все еще набивал снедью свой бездонный желудок. Павлов занял позицию по другую сторону двустворчатой двери. Своим орудием он выбрал каминную кочергу. Я ему немного завидовал: хоть мое оружие выглядело более эстетичным, кочерга в предстоящей борьбе с похитителем выглядела предпочтительнее.
Наконец наш час пробил. Обожравшийся бандит, громко рыгая, зашаркал по коридору. Наступила кульминация. Мы занесли свое оружие над головами и, когда Кныш переступил порог комнаты, дружно обрушили на его башку весь свой праведный гнев в форме тяжелых металлических предметов. На долю секунды я опередил юриста, и моя Венера первой соприкоснулась с черепом врага. Кочерга Павлова легла поверх статуэтки. Неприятель, не проронив ни слова, как подкошенный рухнул на пол. Отторгнутая от тела голова бронзовой иностранки звякнула в углу где-то за телевизором.
- Готово, - подвел итог нашей операции Пашка.
- Девчонку жалко, - скорбно заметил я, осматривая изуродованное бронзовое тело. – Не везет ей по жизни: то руки оторвут, то голову…
- А кому сейчас легко? – вздохнул Павлов. – Слушай, Леха, а мы его часом не убили?
- Ты что, испытываешь к этому выродку сострадание? – удивился я.
- Не больше, чем к твоей статуэтке. Просто не хотелось, чтобы наши деяния попали под действие статьи сто восьмой Уголовного кодекса…
- Павлик, выражайся, пожалуйста, человеческим языком, - попросил я.
- Изволь. «Убийство, совершенное при превышении пределов необходимой обороны, - наказывается ограничением свободы на срок до двух лет или лишением свободы на тот же срок», - это цитата из Уголовного кодекса. Статья сто восьмая, часть первая.
- Понятно. Надеюсь, к нам это отношения не имеет… Смотри-ка, дышит, сволочь! Паша, ты пока свяжи его как следует, а я квартирку осмотрю.
- Ладно, - с готовностью отозвался Пашка, - окажем пострадавшему первую доврачебную…
Осмотр квартиры Юрия Григорьевича Томильского я начал с входной двери, точнее с того, что находилось за ней. Заглянув в глазок, я не обнаружил на лестничной площадке человеческого присутствия. Тем не менее, я твердо знал, что Рома находится где-то поблизости. Надо было обезопасить себя от его возможного появления. Дверь была заперта на один из трех замков. Закрывать остальные вряд ли было целесообразно: мутант наверняка обладал полным комплектом ключей. К счастью, дверь была оборудована мощной стальной задвижкой, которую я осторожно, стараясь не создавать лишнего шума, установил в положение «заперто».
На кухне обнаружились вполне предсказуемые следы бандитской трапезы. На столе творился сущий бардак: куриные кости и обгрызенные горбушки хлеба беспорядочно валялись на залитой кетчупом и горчицей скатерти, початая бутылка коньяка стояла в компании двух хрустальных фужеров, несколько окурков, потушенных о скатерть, придавали натюрморту эстетическую завершенность. Ничего достойного внимания на кухне мне обнаружить не удалось. Впрочем, за недостатком времени осмотр приходилось проводить довольно поверхностно.
Помимо гостиной, в которой бандиты содержали нас в качестве военнопленных, в квартире Юрия Григорьевича имелось еще три комнаты: спальня, кабинет и библиотека. Спальня не представлялась мне интересной, и я решил уделить особое внимание кабинету, предварительно осмотрев библиотеку.
С первого взгляда на высокие, от пола до потолка, стеллажи мне стало ясно, что Юрий Григорьевич не отличался любовью к литературе. Книг в его библиотеке, правда, была целая уйма, но, аккуратно уложенные в полки строго по размеру и цвету переплета, они представляли собой лишь красивую декорацию. В сочетании с коврами, портьерами, подсвеченными булькающими аквариумами с золотыми рыбками и искусственными цветами в красивых вазочках калиброванные книжные этажерки создавали некий зрительный консонанс, вялую иллюзию гармонии. В комнате не было даже стула, не говоря уже о кресле или диване. Может, Томильский предпочитал читать стоя? Или как Дурыч, сидя на горшке в туалете?..
Я пробежался взглядом по пыльным книжным корочкам, стараясь отыскать сборник стихов своего покойного клиента, но поиски мои были тщетны: Юрий Григорьевич не являлся поклонником творчества брата, а обложка «Бушующей бездны», по-видимому, плохо сочеталась с корочками книг, собранных в образцово-показательной библиотеке предпринимателя. Дольше задерживаться в царстве «умного, доброго, вечного» не имело смысла, и я перебрался в кабинет.
Там уже вовсю хозяйничал Павлов, грубо вываливая на пол содержимое ящиков письменного стола.
- Ты чего делаешь? – удивленно спросил я друга.
- Скотч кончился, - коротко объяснил юрист. – Ага! Вот, нашел! Ну, не буду тебе мешать. Пойду закончу свою работу…
С этими словами адвокат быстро покинул кабинет, оставив после себя полнейший хаос.
«Ладно, - смиренно рассудил я, - можно считать, что он сделал часть моей работы». Из восьми ящиков двухтумбового стола не выпотрошенными оставались два. Я довершил начатое юристом безобразие. В результате на полу образовалась высокая гора всякого бумажно-канцелярского хлама. Я любил порядок в своих собственных бумагах, но с документами подавшегося в бега бизнесмена либеральничать просто не было времени. Ногой я наскоро разметал барахло Томильского по полу и приступил к беглому осмотру. Если бы кто-то спросил меня сейчас, что именно является предметом моих поисков, я бы не смог дать вразумительного ответа. Я просто наугад закидывал удочку в мутные воды чужой частной жизни в слабой надежде на внезапную удачу.
Переворошив целый ворох непонятных финансовых документов, деловых писем, отчетов, коммерческих предложений и бухгалтерских справок, я неожиданно наткнулся на обрывок листа стандартной писчей бумаги с рукописным текстом. Почерк автора был мне знаком. С первого взгляда на этот невзрачного вида листок я понял, что в моих руках оказался именно тот улов, на который я подсознательно рассчитывал. Спрятав бумажку в карман, я с удвоенной энергией продолжил поиски. Теперь я знал, что мне следует искать, и уже через пару минут мое усердие было вознаграждено вторым обрывком бумаги с текстом, написанным той же рукой. Торжествуя, я покинул кабинет и перешел в гостиную, где вспотевший адвокат уже завершал свою работу.
- Как успехи? – осведомился я, хотя достижения юриста были налицо и не требовали дополнительных пояснений.
- Как видишь, - лаконично ответил Павлов, последним штрихом завершая свое высокохудожественное произведение.
- Преклоняюсь перед вашим талантом, мастер! Если не секрет, в каком стиле выполнена эта работа?
- Думаю, авангард, хотя из этого направления исходят многие течения… Я бы назвал свой стиль утопическим реализмом.
- Можете доступными словами разъяснить сущность этого термина, маэстро?
- Нет, - твердо определился Павлов. – Решительно не в состоянии. Название придумано только что, и еще предстоит объяснить его с научной точки зрения. Я подумаю об этом на досуге.
- Благодарю за то, что вы согласились дать это короткое, но исключительно интересное интервью!
Пока мы дурачились таким образом, предмет нашего обсуждения никак не выдал своих чувств. Впрочем, это было решительно невозможно. Адвокат постарался на славу: Кныш был буквально распят на перевернутом столешницей вниз круглом столе. Конечности бандита, широко раскинутые по сторонам, были накрепко примотаны скотчем к ножкам стола. Голова негодяя была так плотно обмотана тем же скотчем, что напоминала голову мумии египетского фараона с рисунка в учебнике по истории древнего мира. Милосердный юрист оставил открытыми только ноздри своего пациента.
- Ты проверил его карманы? – спросил я «творца».
- Конечно.
- И что там?..
- Смотри сам: пачка «Кэмела», поддельная «Зиппо», пара червонцев и ксива…
Зажигалка и сигареты меня совершенно не интересовали. «Пару червонцев», представлявших собой пухленькую, тысчонок на пять сторублевых купюр, я удостоил мимолетным взглядом. А вот обнаруженное удостоверение личности Кныша привлекло самое пристальное мое внимание.
Открыв «корочки», я внимательнейшим образом изучил документ. Если информация, указанная в документе, была достоверной, то наш поверженный враг являлся сотрудником охранного предприятия «Витязь». Звали представителя этой рискованной профессии Георгием Игоревичем, а фамилия нашего героя была Коношенко. По-видимому, от нее-то Георгий Игоревич и получил свое неблагозвучное погоняло.
- Что ж, наличные и ксиву заберем с собой, - решил я. – Документик этот мы еще поизучаем в свободное время, а деньги пусть послужат некоторой компенсацией за причиненные нам моральные и физические страдания. Павлик, ты не возражаешь?
- Думаю, суд не был бы столь мягок по отношению к этому подонку, - авторитетно заявил юрист.
- Ну, мы ж не изверги какие…
- Действительно, - согласился Павлов. – Ну да бог с ним, с бандюгой. Что теперь делать-то будем?
- Меня лично в этой квартире больше ничто не держит, - признался я. – А у тебя есть еще здесь дела?
- Больше нет, - твердо сказал юрист, выразительно поглядев на результат своего напряженного труда.
- Тогда будем «делать ноги».
- Хорошая мысль, Алексей. Только мне кажется, за дверью нас может ожидать сюрприз…
- Если сюрприз прогнозируемый, то это уже не сюрприз, - философски заметил я. – К тому же мы пойдем не через дверь.
Приняв к сведению мое заявление, Павлов молча подошел к окну и, слегка отодвинув занавеску, поглядел на улицу.
- Ну, что там? – спросил я.
- Третий этаж, - сообщил адвокат.
- Это я и без тебя знаю.
- Вроде чисто…
- Машина моя на месте?
- Я же сказал: «чисто», - упрямо повторил Пашка.
- Что, неужели угнали? – в нешуточном волнении воскликнул я, инстинктивно хлопая себя по карманам. – Ключи-то у меня, и документы тоже…
- Окна выходят во двор, - терпеливо объяснил Павлов. – А машину ты оставил на улице.
Слова друга смягчили мое волнение. И хотя над нами все еще нависала угроза, куда более серьезная, чем потеря средства передвижения, мысль о том, что я могу навсегда распрощаться со своей «ласточкой» была совершенно невыносима.
- Ладно, будем уходить через окно, - постановил я. – Даже лучше, что окна выходят во двор – меньше шансов собрать вокруг себя толпу ротозеев. Паша, пошли в спальню, надо набрать побольше простыней…
- Вяжи больше узлов, а то соскользнем вниз как сосульки по водосточной трубе, - инструктировал меня Павлов, как будто вязание веревок из простыней было самым привычным его занятием.
- Ты бы лучше помог, чем советы давать, - огрызнулся я.
- Мудрое руководство превращает бессмысленные потуги исполнителей в эффективный трудовой процесс, - назидательно изрек юрист, выуживая сигарету из конфискованной у Кныша пачки. – Помощник тебе не нужен. Лишняя рабочая сила только создаст сумбур в работе. Не отвлекайся. Делай свое дело, у тебя получится…
- Засранец, - охарактеризовал я товарища.
- Крепкое словцо иногда способствует повышению производительности труда, - одобрительно отозвался Павел Семенович.
Стиснув зубы, я продолжил работу, и когда Пашка затушил хабарик в пепельнице, спусковой канат был готов к употреблению.
- Восемь простыней ушло, - доложил я другу. – Должно хватить до земли.
- А выдержит? – обеспокоенно спросил юрист.
- Не знаю, - признался я. – В любом случае альтернативы у нас нет.
- Тогда приступим! – решительно объявил Павлов.
Эвакуацию решено было производить из гостиной. Я распахнул настежь самую широкую створку окна, а Пашка привязал один конец веревки к трубе центрального отопления.
- Леша, а его не просквозит? – спросил сердобольный юрист, кивнув на распятого Коношенко. – Лежит, считай, на полу, прямо посреди комнаты – может запросто простудиться…
- Пришлем ему «Фервекс» заказным письмом, - предложил я.
- Хорошая мысль, гуманная. Теперь моя совесть спокойна… Леха, что это за звук? – вдруг насторожился адвокат.
Я прислушался.
- Похоже, открывают замок, - заметил я.
- Надо торопиться!
- Ты прав. Ладно, я пошел. Страхуй меня…
Выкинув канат за окно, я перемахнул через подоконник и, вспоминая школьные уроки физкультуры, устремился вниз, часто перебирая руками. По ходу спуска я осознал, что Пашка был прав, настояв на том, чтобы я повязал узелки через каждые полметра. Эта нехитрая уловка исключала самопроизвольное соскальзывание с каната, делая спуск максимально безопасным. Через несколько секунд я стоял ногами на твердой почве.
Пашка был уже на уровне второго этажа. Чтобы не терять драгоценных секунд я приготовил ключи от машины. Юрист не пожелал последний метр сползать по раскачивающейся веревке и, разжав руки, мягко спрыгнул на газон.
- Бежим! – скомандовал я, и мы со всех ног припустили к подворотне.
К нашему счастью был еще день, и запираемые на ночь ворота еще были открыты. Полсотни метров, отделявшие нас от моей «ласточки», мы преодолели почти мгновенно. Яростно воткнув ключ в замок зажигания, я запустил двигатель и, не щадя механизмов, пулей рванул с места.
- Кажется, оторвались, - с облегчением произнес я после десяти минут бешеной езды.
- Кажется, за нами никто и не гнался, - заметил Павлов, однако в голосе его не было обычной иронии.
- Впервые ты ни разу не упрекнул меня в превышении скорости и связанной с этим опасностью для твоей жизни.
- Когда лунатик ходит ночью по карнизам, его не пытаются предостеречь словами, это опасно: он может проснуться и с перепугу разбиться насмерть и, самое страшное, зашибить товарища…
- Думаешь, что я сейчас вел машину неосознанно?
- Я не утверждаю, что ты спал за рулем, но твоими действиями руководил инстинкт самосохранения, - убежденно заявил юрист.
- Может, ты и прав… - не желая ввязываться в ненужный спор, согласился я.
Дальше я повел машину как все нормальные водители, и, когда мы подъехали к офису, пульс мой был уже в норме.
Я посмотрел на друга. С лица его сошло былое оцепенение. Адвокат не любил вверять собственную жизнь не зависящим от его воли обстоятельствам. Все изобретенные человечеством механизмы, по его глубокому убеждению, представляли собой прямую угрозу жизни и здоровью человека, и отсутствие возможности повлиять на поведение механических убийц приводило Павлова в состояние панического страха.
- Можешь расслабиться, - устало сказал я другу.
- Алексей, если ты сейчас скажешь, что еще не настало время напиться вдрызг, я перестану с тобой здороваться!
- Не время ссориться, - вслух рассудил я. – Впрочем, на этот раз наши желания полностью совпадают.
- Тогда пойдем ко мне.
- Хорошо. Только я должен сначала заглянуть в свой офис.
- Леша…
- Это не займет много времени, - поспешно заверил я друга.
- Буду ждать тебя в «приемной».
Я вошел очень тихо, и Верочка не успела принять облик прилежной сотрудницы. Не подозревая о том, что будет застигнута врасплох, Вера занималась делами, которыми любят заниматься молоденькие секретарши в отсутствие шефа, а именно амурной телефонной болтовней с очередным своим поклонником. Зажав плечиком трубку, Верочка выслушивала комплименты ухажера, отпуская в ответ кокетливые замечания. Поскольку руки девушки были свободны от этого занятия, она нашла им другое применение. Согнутая в колене белоснежная ножка красотки стопой упиралась в край стола, а ловкие ручки порхали над ней, осуществляя художественный педикюр. Снятые колготки были перекинуты через свободное от телефонной трубки плечо.
Смущенная моим внезапным явлением, секретарша быстро положила трубку на рычажки аппарата. Верочка являлась ветераном в штате моего детективного агентства, и ей многое сходило с рук. К примеру, она считала возможным позволять себе в моем присутствии всякие вольности вроде чересчур откровенной демонстрации своих женских прелестей. Но она также прекрасно знала, что я наложил категорический запрет на использование служебного телефона в личных целях. За подобное нарушение дисциплины я мог наложить серьезное взыскание.
- Прошу прощения, шеф, - испуганно прощебетала секретарша, - я всего лишь полминутки…
- У меня был тяжелый день, - правдиво поведал я Верочке, не находя в себе сил для воспитательной беседы.
- Может, кофе хотите? Или чего покрепче? – заискивающе спросила Вера, ловким и как будто случайным движением руки задрав подол и без того короткой юбочки чуть ли не до пояса.
- Верунчик, золотко, я и так знаю, что ты девушка со вкусом и носишь только элитное нижнее белье, но поверь, сейчас мне меньше всего хочется углубляться в тонкости последней моды… А насчет кофе, это хорошо. Можно даже немного коньячка…
- Я принесу вам в кабинет, - сообщила Вера.
Пока Павлов этажом ниже готовил программу нашей реабилитации, мне предстояло навести кое-какие справки и провести одну экспертизу. Начать я решил с экспертизы. Для этого я взял из сейфа ксерокопию предсмертной записки Ильи Григорьевича и определил ее на середину стола, после чего извлек из кармана два конфискованных в квартире Юрия Томильского обрывка и, положив рядом с ксерокопией, тщательно разгладил смятые бумажки ребром ладони. Сильно волнуясь, я приставил один из обнаруженных сегодня обрывков к верхней кромке полоски с предсмертным текстом поэта, а другой, наоборот, снизу. Все сошлось с необыкновенной точностью! Неровные края полосочки, четко взятые копировальной машиной, идеально подходили к оборванным краям найденных мной частей текста, написанного, несомненно, одной рукой. Даже некоторые петельки, крючки и загогулины, отрезанные от строк линиями обрыва, обнаружились на соседних частях листка. Теперь не оставалось никаких сомнений в том, что мне удалось восстановить исходный текст записки. Привожу его здесь полностью без ремарок:
«Ужели мне теперь же суждено погибнуть? Оставить эту постылую жизнь, не познав до конца великого таинства простого человеческого счастья! Кто я? Зачем я здесь, каково мое предназначение? Я прожил на этом свете непростительно долго. Я - лишь жалкий вассал, плебей, незаконный сын важного вельможи, не познавший материнской ласки и лишенный отцовского титула, я не принят и не понят обществом. Зачем я здесь?
Нет в мире совершенства. Жизнь безлика и пуста. Она невыносима и бессмысленна. Прощайте те, кого я ненавидел! Простите те, кого я так любил!
Да и любил ли я? Возможно ли назвать любовью чувство угнетенного, растоптанного раба? Никто не прольет слез над моей могилой. Мой уход не опечалит ни одного смертного, так стоит ли об этом жалеть?
Все, я ухожу!
Уильям Айриш “Встречи во мраке”».
Белиберда какая-то! – произнес я вслух.
Действительно, весь текст показался мне еще более нелепым, чем его «предсмертная» вытяжка. И кто такой этот Уильям Айриш? Вымышленное имя? А, может, и был такой джентльмен… Впрочем, принципиального значения это не имеет. Гораздо важнее тот факт, что две из трех частей записки обнаружились в квартире Юрия Григорьевича. А это уже улика. И какая улика!..
Бесшумно распахнув дверь, с подносом вошла Вера. Я отметил, что она была уже в колготках.
- Спасибо, милая, - неосторожно ласково поблагодарил я секретаршу, спровоцировав ее на нарушение субординации.
- Ах, Лешенька, ну наконец-то ты решил обращаться со мной как с женщиной, а не как с гибридом кофеварки и автоответчика, - обрадовалась Верочка. – Кстати, что ты делаешь сегодня вечером?
- Как и всегда: отдаюсь во власть жены.
- Боже, это так скучно! – сочувственно всхлипнула Вера. – Милый, побудь лучше со мной, я такая нежная…
- Ты же вроде как нашла себе настоящего мужчину, - напомнил я секретарше.
- Ревнуешь? – обрадовалась Верочка.
- Еще чего!
- Лешенька, ну кто же может сравниться с тобой! Я вся твоя, бери меня хоть сейчас!..
- Ограничусь пока что кофе с коньяком, - целомудренно сообщил я, придвинув к себе поднос.
- А как насчет вечера?
- Ничего не буду обещать, - неопределенно ответил я.
- Это так благородно! – восхитилась Верочка. – Обычно мужики обещают все что угодно, а, отняв у девушки честь, намертво забывают обо всех своих клятвах. Но ты ведь не такой, правда?
- Не такой, - подтвердил я. – Ладно, Вера, мне надо поработать…
- Я уже ушла, - пятясь к дверям, прошептала секретарша, - если что надумаешь, сообщи заранее – я приму душ…
- Уже надумал! – спохватился я. – Соедини меня, пожалуйста, с Чернышевым. Душ можешь не принимать.
- Свинья! – с чувством откликнулась секретарша и, громко хлопнув дверью, пошла выполнять мое поручение.
Мой старый знакомый Юрий Васильевич Чернышев до пенсии работал в органах МВД и дослужился до подполковника. Теперь же он возглавлял охранное предприятие «Пантера». Юрий Васильевич долгие годы дружил с моим покойным родителем, а после смерти отца взял на себя обязательство приглядывать за мной, шалопаем. Уже не раз он помогал мне в моей детективной практике, и сейчас я всерьез рассчитывал на его неоценимую помощь.
Через пару минут Вера казенным голосом сообщила по селектору, что Юрий Васильевич находится на связи.
- Соединяй, - распорядился я. – Алло! Юрий Василич? Рад приветствовать!
- Здорово, Алексей! Как здоровье, семья, дети, работа?..
- Спасибо, Юрий Василич, замечательно на всех упомянутых вами направлениях, за исключением разве что детей…
- А что с детьми? – насторожился Чернышев.
- Пока не обзавелся.
- А, ну это не беда! Дети – дело наживное, лишь бы здоровье было…
- Юрий Василич, мне нужна ваша консультация.
- Спрашивай.
- Вам известно охранное предприятие под названием «Витязь»?
- Дорогой мой, мне известны все охранные предприятия нашего города. Что конкретно тебя интересует?
- Меня интересует, кого обслуживает «Витязь».
- Леша, это, конечно, возможно выяснить. Однако хочу заметить, что для удовлетворения твоего любопытства мне потребуется отозвать от других заданий несколько опытных сотрудников, потребуется время и, как сам понимаешь, деньги. Деньги, хочу заметить не маленькие… Твой клиент достаточно зажиточен, чтобы оплатить расследование?
- Кхм, мой клиент, по правде сказать, мертв, - растерянно произнес я, сбитый с толку энергичной тирадой Чернышева.
- Тогда пошли его к черту, - посоветовал директор «Пантеры». – Поверь мне, он не обидится.
- Юрий Василич, я понимаю, достать полный перечень клиентов охранного предприятия – задача чрезмерно сложная. В сущности, так много мне и не нужно. Попробую сузить направление поиска. Главным образом, меня интересует, обслуживает ли «Витязь» Закрытое Акционерное Общество «Принс Холанд Инвест»?
- Так бы сразу и спросил! А то: «кого обслуживает»… - проворчал Чернышев. – Это я тебе и без всякого расследования расскажу. И никаких денег не потребуется. Известно ли тебе, что ЗАО «Принс Холанд Инвест» возглавляет некто Иван Савельевич Шубин?
- Известно, - подтвердил я.
- Так вот этот же Шубин учредил и охранное предприятие «Витязь».
- Вот как!.. – с присвистом выдохнул я.
- Именно так. Набрал туда всякий бандитский сброд вроде себя самого…
- Он, что же, бандит?
- Ну, скорее мошенник. Три судимости. Две - еще застойные – за хищение госимущества, последняя, горбачевская, - за мошенничество в особо крупных размерах. Тот еще фруктик...
- Понятно. Благодарю за полезную информацию.
- Не за что. Что-нибудь еще?
- Юрий Василич, а можете вы уточнить, числится ли в штате «Витязя» гражданин Коношенко Георгий Игоревич?
- Думаю, это не трудно будет узнать. Как срочно тебе это надо?
- В общем-то, особо не горит…
- День-два тебя устроит?
- Думаю, устроит.
- Если узнаю раньше, позвоню. Мобильный у тебя работает?
- Да. Номер прежний. Выключаю только на ночь, если, конечно, ночую дома…
- Ты смотри у меня, стервец, Марину не обижай, уши оборву, а то и еще чего-нибудь… - пригрозил Чернышев.
- Юрий Василич, да вы Маринку плохо знаете, она, если что, сама мне все оборвет…
- Это правильно! – уверенно заявил Юрий Васильевич. – Ну, парень, дерзай!
- До свидания, Юрий Василич.
- Бывай здоров, пострел.
Повесив трубку, я посмотрел на часы. Без двух минут пять. Пашка наверно уж весь истомился, да и мой организм непреодолимо стремился к качественному отдыху.
Допив кофе, я поднялся из-за стола и, убрав важные бумаги в сейф, набрал номер адвокатской конторы.
- Паша, ты готов?.. Иду.
Не привычный к тяжелым испытаниям, связанным с неизбежными рисками оперативной практики, Павел Семенович Павлов еще до моего прихода начал битву с накопленным стрессом. Дурыча в конторе не было, и борьбу с нервным недугом адвокат мужественно вел в одиночку.
- Присоединяйся, - указав на соседний стул, сказал юрист, едва я переступил порог «приемной».
Устраиваясь за столом, я машинально отметил уровень прозрачной жидкости в запотевшей литровой бутылке «Флагмана». Судя по отклонению от номинала, Пашка успел употребить около ста пятидесяти граммов. Это была «реанимационная» доза. Теперь жизнь адвоката была вне опасности.
- Извини, я тут начал без тебя… - произнес Павлов, наполняя хрустальные рюмки.
- Ничего, я тоже выпил кофе с коньяком…
Пашка удовлетворенно кивнул и молча придвинул ко мне наполненную до краев рюмку.
- Выпьем за удачный побег! – предложил он с чувством.
- За наше чудесное вызволение! – поддержал я друга.
Одним глотком я осушил прохладную целительную влагу и замер в ожидании чудесного бальзамирующего эффекта. Несколько секунд спустя внутренности моего организма ощутили животворящие разливы химического тепла. Эффект был достигнут.
- Закусывай, – предложил Павлов, поставив передо мной тарелочку с аккуратно разложенными по ободку тонкими квадратиками сыра и кружочками сырокопченой колбасы. В центре блюда возвышалась горка черных, с косточками, маслин.
Я как всегда выбрал маслину.
- Ну как? – осведомился Павлов.
- Божественно! – восторженно отозвался я. – Все-таки молодчина этот наш народный герой Михайло Ломоносов!
- Да, - согласился адвокат. – Водка – царица жидкостей! Все прочие достижения мировой науки меркнут в свете этого поистине величайшего в истории человечества изобретения! Выпьем за холмогорского гения!
Я посмотрел на стол и с удивлением обнаружил, что стопки вновь до краев наполнены водкой. Интересно, когда Пашка успел это сделать? Просто фокусник…
Почтив память гениального выходца из российской глубинки, традиционно выпили за российскую адвокатуру и блаженно закурили пашкины сигары.
- Как ты считаешь, - обратился ко мне юрист, - они оставят нас в покое?
- Бандиты-то эти? Ха! Можешь на это не рассчитывать! Мы для них теперь вроде как чирей на заднице, проблема, которую надо немедленно решать. Так что не строй иллюзий.
- Думаешь, они быстро нас смогут найти? – тревожно поинтересовался Павлов.
- Это их профессия, - заверил я сильно погрустневшего юриста. – Правда, те двое – законченные кретины, но все равно, убежден, что они догадались выписать данные из наших документов. Хорошо еще, что при мне не было моего оперативного блокнота (я оставил его в бардачке, в машине), а то было бы совсем скверно: в нем записан весь ход моего расследования…
- И ты говоришь об этом так спокойно! – возмутился Паша, нервно схватив бутылку.
- А что, по-твоему, я теперь должен биться в истерике?
Многозначительно промолчав, адвокат наполнил рюмки и быстро проглотил свою порцию водки. Я с удовольствием последовал его примеру.
- Ты уже что-то придумал? – угрюмо спросил юрист.
- Да.
- Что?
- Мы нанесем упреждающий удар!
- Предлагаешь расстрелять из гаубицы штаб «Витязя»?
- Паша! Как-то странно слышать такое от юриста... Это же совершенно незаконно! Кровопролитие – не наш стиль. Я думаю, надо просто позвонить хозяину этих бродяг и поговорить с ним по душам. Мужик он неглупый, поймет…
- Ты знаешь, кто у них хозяин? – удивился Павлов.
- Ах да, прости, забыл тебе сказать. Я тут навел кое-какие справки и выяснил один замечательный фактик… Видишь ли, учредитель «Витязя» и генеральный директор небезызвестного тебе ЗАО «Принс Холанд Инвест» - одно и то же лицо. Иван Савельевич Шубин, если ты не забыл…
- Да? Ты уверен?
- Можешь не сомневаться.
- Хм, допустим… Но что это нам дает?
- О, Паша, это дает очень многое! Это и еще один обнаружившийся сегодня факт проливают свет на расследуемое мной преступление…
- Леха, - нервно перебил меня адвокат, - твое расследование беспокоит меня сейчас в последнюю очередь! Моей жизни грозит совершенно осязаемая опасность, а ты только и думаешь, как бы заработать свой гонорар… Это просто не по-товарищески!
- Дорогой друг, опасность в равной мере грозит нам обоим, - напомнил я юристу, - и я ее вовсе не игнорирую, просто пытаюсь разъяснить тебе суть происходящих событий. Гораздо легче избежать опасности, если знать ее корни!
- Ну и где эти корни? – ворчливо спросил юрист.
- Объясняю. Этот Шубин при помощи своих отмороженных боевиков яростно разыскивает Юрия Григорьевича Томильского, надо полагать, в связи с неоплаченными долгами. Сумма, которую Томильский задолжал Шубину, судя по масштабу развернутой травли, не маленькая. Судебные приставы, отнимающие у подавленных сотрудниц «Спецдетали» карандаши и калькуляторы в пользу обманутого кредитора, вряд ли своими воинственными действиями помогут ЗАО «Принс Холанд Инвест» покрыть понесенные убытки. Вполне сознавая этот малоприятный факт, разъяренный хозяин пропавших миллионов возымел желание найти виновника своих бед и в личной «дружеской» беседе определить характер дальнейших с ним отношений…
- Ну, это понятно, - нетерпеливо произнес Павлов, от волнения уже несколько минут жующий потухшую сигару. - Какое отношение все это имеет к нам с тобой?
- Павел, я же просил, не перебивай!..
- Извини.
- Пожалуйста… Так вот, подчиненные Шубина устроили засаду на должника в его же собственной квартире, чему мы с тобой стали невольными свидетелями. Сам понимаешь, действия эти не вполне законны…
- Абсолютно противозаконны! – не удержался от эмоционального комментария возмущенный юрист.
- Поэтому наличие свидетелей для господина Шубина крайне нежелательно, - логически рассудил я.
- Твой вывод мне неприятен, - тоскливо заметил адвокат.
- Неприятен, но неизбежен, - поучительно изрек я. – Что мы можем противопоставить естественному человеческому желанию Ивана Савельевича избавиться от опасных свидетелей?
- Что? – взволнованно произнес юрист.
- Мы должны убедить его в том, что такое деяние для него чревато еще более серьезными проблемами. И, вообще, нужно попытаться заставить Шубина поверить в то, что сотрудничать с нами ему гораздо выгоднее, чем враждовать.
- Да? И как же ты собираешься его в этом убедить? – с недоверием спросил Павлов.
- Нежностью и лаской, - иронично заметил я. – Паша, где у тебя телефон?
- А ты будто не знаешь! – проворчал павший духом адвокат.
- Наливай пока, а я сделаю один звоночек, - сказал я и перешел в рабочий кабинет Павлова.
До Василька я дозвонился на удивление быстро.
- Здорово, Василий! – энергично произнес я в трубку.
- Добрый вечер, Алексей Владимирович, - радостно отозвался мой юный помощник. – Чем могу быть полезен?
- Можешь, - убежденно заявил я, - и вот чем. Вася, мне нужен номер мобильного телефона одного гражданина.
- Гражданин из нашего города?
- Из нашего.
- Диктуйте данные.
- Шубин Иван Савельевич. Домашнего адреса не знаю. Генеральный директор ЗАО «Принс Холанд Инвест». Записал?
- Да.
- Как узнаешь, перезвони мне на трубу…
- Зачем? Сейчас прямо и скажу. Подождете минутку?
- Конечно!
Через минуту я уже обладал необходимым знанием. Поблагодарив Василька, я нажал кнопочку «flash» на телефонном аппарате и, дождавшись появления длинного гудка, набрал номер сотового телефона Шубина.
- Слушаю! – рявкнула трубка.
- Иван Савельевич? – вежливо осведомился я.
- Да. Кто говорит? – голос генерального директора был властным, с нотками раздражения.
- Алексей Владимирович Мухин, - представился я, - частный детектив…
На том конце линии возникла приятная мне пауза.
- Не знаю такого, - сказала, наконец, трубка.
- Я и мой друг сегодня побывали в гостях у ваших сотрудников… в квартире Томильского…
Еще пауза, чуть длиннее первой.
- Что вы хотите? – голос Шубина приобрел стальной оттенок.
- Прошу прощения, что трачу ваши деньги, звоня по мобильному…
- Говорите по существу! – резко перебил меня абонент.
- Иван Савельевич, думаю, нам надо снять некоторую напряженность в наших взаимоотношениях… Вам нужен Томильский, нам – тоже. Конкуренция будет помехой, как вам, так и моему клиенту. Предлагаю сотрудничество.
- Какой мне в этом смысл?
- Насколько мне известно, от Томильского вы хотите получить свои деньги. Претензии к нему моего клиента носят более личный характер, деньги его не интересуют. Так что наши интересы в этом смысле не пересекаются. Понимаете меня?
- Продолжайте.
- Если вы дадите своим гончим команду начать на нас травлю, вы сильно усложните себе жизнь, надеюсь, вы это понимаете… Я уже не говорю о том, что нецелесообразно распылять силы на охоту одновременно за двумя зайцами. Тем более что в моем лице вы будете иметь дело отнюдь не с таким безобидным существом, как несчастное серенькое млекопитающее…
- Я успел в этом убедиться, - уважительно заметил Шубин, до которого, очевидно, уже дошел слух о нашем героическом бегстве.
- Так вот. Я предлагаю объединить усилия в поисках Томильского. Можем договориться так: кто бы ни поймал Юрия Григорьевича, первым с ним разбираетесь вы. Делайте с ним что хотите, трясите как Карабас – Буратино, обдирайте как липку, только не калечьте и не убивайте. Это удовольствие вы оставите для моего клиента. Согласны?
- Предложение стоящее, я его принимаю, но с одним условием…
- Слушаю.
- Никакого объединения усилий. Действовать мы будем самостоятельно. Если мои люди первыми разыщут нашего общего знакомого, то по окончании… некоторых действий мы передадим вам его живым. Если вам удастся опередить моих людей, то вы немедленно передаете его нам.
- Согласен, - сказал я.
- И учтите, не советую пытаться обойти меня на повороте! Если вы не выполните условий нашего соглашения…
- Понимаю, - поспешно заверил я собеседника. – На этот счет можете не волноваться.
- Хорошо.
В трубке послышались короткие гудки. Я обернулся. Павлов с полной рюмкой в руке стоял за моей спиной. Уважительный взгляд юриста выражал одобрение моих действий.
- Выпей, - торжественным голосом предложил он. – Ты был бесподобен!
- Еще бы! – самодовольно хмыкнул я и принял рюмку из рук адвоката.
Гордый за свой дипломатический успех, я употребил «наградную» дозу, после чего мы вернулись в комнату отдыха. Павлов заметно повеселел, и я понимал его чувства: погибнуть от рук кровожадных бандитов никогда не было целью жизни Павла Семеновича. Получив гарантии личной безопасности, он весь приободрился, и теперь вновь являл собой образец преуспевающего жизнерадостного юриста.
- Ловко ты его обработал! – льстиво заметил Пашка, раскурив очередную сигару. – Теперь этот жирный мафиозный кот оставит нас в покое. Мало того, он ведь, наверняка, еще будет питать надежду, что мы станем разыскивать для него этого несчастного Томильского… Нет, Алексей, ты совершенно феноменально обвел этого простофилю вокруг пальца!
- Но я действительно собираюсь продолжить поиски Томильского, - сказал я другу.
- Зачем? – стряхнув с лица беспечное выражение, спросил Павлов.
- Ты не понимаешь, он – мой главный подозреваемый.
- Подозреваемый в чем?
- В убийстве своего брата-близнеца, конечно!
- Чепуха какая-то… С чего ты решил, что ему понадобилось кончать собственного братца?
- Улики, дорогой друг, у меня появились очень весомые улики…
И я поведал юристу о своей находке в квартире Юрия Григорьевича, а также о результатах сопоставления найденных обрывков с копией предсмертной записки поэта.
- М-да, - задумчиво протянул адвокат, выслушав мой доклад, - интересная получается петрушка… Но мотив? У всякого преступления есть свой мотив! Зачем бизнесмену понадобилось убивать безобидного поэта? Тем более что этот поэт – его единоутробный брат!
- Ответ на твой вопрос лежит на поверхности, - развязно сообщил я. – Точнее, на кровати…
- Причем тут кровать? – удивился Павлов, озираясь по сторонам. – Что ты мелешь?
- Я хотел сказать, что яблоком раздора между братьями вполне могла стать женщина, - пояснил я свою зашифрованную мысль. – С самого начала расследования я обратил внимание на то, насколько Юрий Томильский неразлучен с Альбиной Угаровой: носится с ней повсюду, прилип к ее юбке словно репейник. А ведь до смерти Ильи Альбина считалась невестой поэта! Неужели ты считаешь такое поведение Юрия Григорьевича и Альбины совершенно естественным в такой ситуации?
- Их могла сплотить смерть Ильи, - возразил Павлов. – Они могут совместно решать какие-то дела, оставленные покойным на их попечение. То, что ты их пару раз видел вместе, вовсе не означает, что они связаны интимными чувствами…
- Позволю себе возразить, - твердо заявил я. – Характер их взаимоотношений достаточно тесный, чтобы можно было назвать его интимным. Из простого уважения девушка не станет называть постороннего мужчину «милым», ты не находишь?
- Подумаешь, «милый». Для суда это не доказательство!
- А я не народный судья. Я сыщик. А для сыщика интуиция и жизненный опыт во сто крат важнее юридических обоснований. Моя задача не осудить преступника, а обнаружить и по возможности собрать доказательства его вины.
- Вот! – торжествующе воскликнул Пашка. - А я что говорю? Доказательства! А «милый» – это не доказательство…
- Не доказательство, - легко согласился я, - но зато это ответ на вопрос! Теперь я знаю, кто преступник, а уж собрать доказательства – следующая часть моей работы.
- Что-то мы отвлеклись от главного, - спохватился юрист, и рука его привычно потянулась к бутылке.
Это был знак к окончанию спора. Я был доволен результатами сегодняшней работы, и даже если мне не удалось убедить Павлова в справедливости своих выводов, это ничего не меняло. Так или иначе, дело, наконец, сдвинулось с мертвой точки, карусель страстей пришла в движение и начала набирать обороты, засасывая в круговорот событий все новых и новых персонажей. Остановить эту карусель теперь не было решительно никакой возможности. Оставалось лишь крепко держаться в седле, чтобы не вылететь за заграждения и не отстать безнадежно от остальных участников разворачивающейся жизненной драмы.
- Где-то Дурыч наш запропастился, - заметил Павлов, с беспокойством поглядев на стенные часы.
- Он собирался погибнуть от венерических болезней, - вспомнил я вчерашнее откровение Льва Давидовича.
- Чепуха! – решительно возразил адвокат. – При таких объемах потребления спирта, какие демонстрирует мой коллега, ни один здравомыслящий вирус не осмелится вселиться в его организм, он просто сгорит в нем заживо! Ты хоть раз за последние пять лет видел, чтобы Дурыч болел чем-нибудь кроме похмельного синдрома?
- Ни разу, - ответственно заявил я.
- То-то же! Водка – лучшее лекарство от вирусных инфекций…
Словно по волшебству в этот самый момент в «приемной» появился Прохорович.
- Ну, что я говорил? – обрадовался Павлов. – Сто лет жизни ему обеспечено!
Потенциальный долгожитель был угрюм и неприветлив. Небрежно бросив пальто на кресло, Лев Давидович молча сел за стол и, воспользовавшись рюмкой своего коллеги, незамедлительно принял профилактическую «антиинфекционную» дозу.
Глаза Павлова засияли в предвкушении «десерта». Если Дурыч пребывал в столь мрачном расположении духа, это могло означать лишь одно: юрист попал в очередной жизненный переплет. Вечер обещал иметь веселое продолжение. Пашка озорно подмигнул мне и выставил на стол третью рюмку.
Прохорович продолжал пребывать в себе, и я посчитал, что не следует выводить его из состояния углубленного самоанализа. Ориентируясь на безукоризненную выдержку Павлова, терпеливо ожидавшего взрыва левиных эмоций, я осторожно выудил бутылку из застывшей руки Льва Давидовича и аккуратно наполнил рюмки.
- Здравствуй, Лева! – не выдержал я. – Как прошел день?
И тут случилось неизбежное: Льва прорвало.
- К черту день! – истерично заявил юрист. – Проклятая стерва! Продажная размалеванная дрянь! Как только земля таких носит?! Хамка! Беспредельщица! Мразь!..
Последовавшие за этим выражения, ярко характеризующие новую знакомую Прохоровича, хотя не имели ничего общего с нормативной лексикой, но отличались особенной выразительной красотой, ибо были произнесены от всей души и от чистого сердца возмущенного юриста. Великолепная тирада Льва Давидовича не пролила света на тайну его сегодняшнего приключения, но заинтриговала нас до крайности.
- Лев! – траурно произнес Павлов, когда обессилевший Прохорович умолк и потянулся за рюмкой. – Мы с Алексеем не знаем, какая напасть приключилась сегодня с тобой, но все равно хочу тебя заверить в том, что мы – твои лучшие друзья, и ты во всем можешь на нас положиться! Правда, Алексей?
- Истинный крест! – вдохновенно отозвался я. – Выпьем за дружбу!
Дурыч, все еще находившийся во взвинченном состоянии, что-то нервно пробурчал себе под нос, и, сделав ужасную гримасу, быстро проглотил свою порцию водки. Мы с Пашкой церемонно чокнулись рюмочками и выпили, имея в виду произнесенный тост.
- Лева, дорогой, - обратился к коллеге Павлов, - может, ты нам все-таки расскажешь, что с тобой стряслось?
Лев Давидович страдальчески посмотрел на адвоката, затем перевел взгляд на свою пустую рюмку, отчего в зрачках его сверкнули молнии. Молча поднявшись из-за стола, Дурыч обратился к посудному шкафчику и после непродолжительной инспекции вернулся за стол, вооруженный граненым стаканом. Дальнейшие действия расстроенного юриста были предсказуемы: наполнив стакан до краев, он махом перелил в себя его содержимое, занюхал сыром и закусил колбасой. В глазах Прохоровича отразилось попавшее в пищевой тракт тепло. Юрист наконец-то разомлел. Теперь он был готов к даче показаний.
- Ну почему мне всегда не везет с женщинами? – капризно вопросил Дурыч, ища у нас дружеской поддержки. – Ведь это какой-то злой рок! Он, ей-богу, меня повсеместно преследует…
- Лева, в какой форме злой рок преследовал тебя сегодня? – деликатно осведомился Павлов.
- О-о-о!!! – грозя кулаком в направлении люстры, отчаянно протянул Прохорович. – Нет! Мне больно даже вспоминать об этом!
- Леха… - многозначительно произнес Павлов.
Угадав мысль адвоката, я немедленно наполнил стопки. Выпили за приятные воспоминания. Успокоительная доза подействовала на Льва Давидовича благотворно.
– Я задушил бы ее голыми руками! – заявил приободренный юрист и попытался на маслине продемонстрировать, как он намерен воплотить свою мечту, отчего плод лопнул, и освободившаяся от мякоти косточка пулей ударила в потолок, вернулась на стол и, срикошетив от блюдца, прыгнула Дурычу за воротник рубашки.
Раздосадованный юрист нервно бросил маслину в пепельницу и, забыв о косточке, злобно повторил:
- Задушил бы голыми руками…
- Кого? – не сдержался я.
- Как «кого»? – удивленно переспросил Дурыч. – Полину, разумеется!
- Так, - удовлетворенно произнес Пашка. - Имя обольстительницы установлено. Теперь осталось выяснить существо совершенного этой дамой злодеяния. Лев, продолжай…
- Понимаете, я сегодня завершил ликвидацию «Византии»…
- «Византия» – это название фирмы, - пояснил мне Пашка.
- Да, - подтвердил Прохорович. – Ну, значит, решил я это дело отметить в каком-нибудь культурном месте…
- Неужели в женском общежитии? – предположил я.
- Не перебивай, - раздраженно попросил Дурыч. – Я зашел в ресторан. Не помню, как называется, но заведение на первый взгляд приличное: тихо, уютно, вкусно и не слишком дорого… В общем, заказал себе графинчик, закуску горячую - все как положено. И тут вдруг, откуда ни возьмись, эта мерзавка нарисовалась…
- Полина? – уточнил Павлов.
- Она! – с ненавистью сообщил юрист. – Только я тогда еще не знал, что она есть Полина и, ко всему прочему, отъявленная негодяйка!
- Надеюсь, она хотя бы выглядела привлекательно? – спросил я.
- Я еще не успел выпить и грамма! – фыркнул Прохорович. – Стал бы я на трезвую голову приглашать за свой столик некрасивую женщину! Она показалась мне просто богиней... Тьфу!
Пашка подал условный сигнал, и я наполнил рюмки. Лев Давидович одобрительно качнул головой, выпил и, не отвлекаясь на закуску, продолжил прерванный рассказ:
- Не скрою, мне и раньше приходилось разочаровываться в женщинах, но сегодня…
Прохорович в трансе закатил глаза к потолку и задумчиво застыл в такой позиции. Пашка громко прокашлялся с целью извлечь коллегу из мира иллюзий. Но эта мера не подействовала: несчастный юрист в своих мыслях витал где-то далеко, за пределами досягаемости простого покашливания.
- Лев, ты еще не поведал нам о том, как провинилась перед тобой прелестная девушка Полина, - напомнил я Дурычу.
- Стерва она! – с жаром заключил Прохорович, быстро стряхнув с себя трагическое оцепенение. – Одного шампанского выхлестала на пятьсот рублей, и это не считая закуски!
В доказательство сказанного Лев Давидович продемонстрировал нам ресторанный счет, отдельные позиции которого были предусмотрительно выделены оранжевым маркером. Тем же маркером на обратной стороне листка методом сложения «в столбик» была проведена калькуляция сделанных юристом инвестиций в свое предполагаемое «счастливое будущее», которое, как следовало из объяснений Дурыча, он рассчитывал обеспечить путем создания законной семьи с гражданкой Полиной. Всего на «прикормку» невесты Прохорович истратил тысячу четыреста двадцать два рубля, что составило порядка семидесяти процентов от общей стоимости их совместной трапезы.
- У девушки хороший аппетит, - заключил Павлов, внимательно ознакомившись с предъявленным документом. – За твои две с лишним тысячи она просто заставила тебя голодать. Это невежливо…
- Пустое! – отмахнулся Дурыч. – Если бы я был голоден, то заказал бы себе кучу жратвы. Тогда у меня еще оставались наличные… Но эта мерзкая шлюшка начисто отбила у меня аппетит. Я только и делал, что раздевал ее глазами! Я осыпал ее комплиментами, на память читал Есенина, рассказывал пикантные анекдоты, а эта смазливая дрянь откровенно соблазняла меня! Что она только не вытворяла: широко распахивала свои огромные глаза, лукаво улыбалась, как бы ненароком расстегивала на блузке верхние пуговички, томно вздыхала и нежно касалась пальчиками моего запястья… В конце концов, она просто предложила мне плюхнуться с ней в постель! Просто так и сказала: «Левочка, я живу тут неподалеку и у меня отличная не скрипучая кровать. Пойдем?»
- Какое легкомыслие! – картинно возмутился Павлов. – В постель до свадьбы!.. Да она просто оскорбила твое целомудрие!
- Не ерничай, - обиженно буркнул Прохорович.
- Извини, старик, я не собирался тебя обидеть… Да, так как она в постели? Хороша?
- Не знаю, - хмуро проворчал Дурыч и нервно схватился за пустую рюмку.
- Леша, налей! – мгновенно отреагировал Пашка.
Я охотно выполнил это несложное поручение. Лев Давидович жадно выпил водку и в волнении открыл нам душу:
- Дурацкая история. Влип как мальчишка! Никогда не смогу забыть своего позора…
- О каком позоре идет речь? – задал наводящий вопрос Пашка.
- У тебя что, возникли проблемы физиологического свойства? – предположил я.
- Вы оба ни хрена не знаете об этой жизни! – безапелляционно заявил Прохорович. – Эта мерзавка привела меня в какой-то гадюшник! Не квартира, а бомжовое логово. А обещанное царское ложе оказалось больничной железной кроваткой с грязным обоссанным матрацем! Но это еще полбеды. В конце концов, я был так взвинчен в предвкушении скорого соития, что даже такая жуткая обстановка не могла оказать пагубного воздействия на мою потенцию…
- Какая же сила вынудила тебя отступить от запланированного… хм… мероприятия? – теряясь в догадках, спросил я юриста.
- Деньги! – многозначительно изрек Лев Давидович. – Представляете, эта мразь заявила, что деньги она предпочитает брать вперед. Эта шалава оказалась обыкновенной проституткой! А я еще читал ей Есенина!..
- М-да, - сочувственно вздохнул я.
- Ты еще собирался на ней жениться, - безжалостно заметил Павлов.
Прохорович схватился за голову и застонал в бессильной злобе. Зная Прохоровича как принципиального ненавистника уличных девок, я хорошо понимал его чувства. Платить за любовь живыми деньгами для Льва Давидовича было совершенно неприемлемо: такое поведение навсегда уронило бы его в собственных глазах.
- Значит, ты развернулся и ушел, гордо хлопнув дверью? – спросил я.
- Если бы! – в отчаянии воскликнул Прохорович. – Я, разумеется, именно так и собирался поступить, но… понимаете, Полина была не одна. У нее были сообщники…
- Сообщники? – хором спросили мы с Пашкой.
- Да. Двое отъявленных негодяев! Огромные здоровенные лбы бандитской наружности, типичные уголовники: бритые затылки, наколки на всех местах, фиксы и кулаки… Они просто вытряхнули из меня сто баксов!
- Но это же обыкновенный разбой! – с профессиональной точностью определил Пашка сущность инцидента. - Ты заявил в милицию?
- Еще чего! Чтобы потом все отделение надо мной смеялось…
- Такова суровая проза жизни, - философски заметил Павлов.
- Ну почему мне так не везет с женщинами? – плаксиво произнес Дурыч.
- Может, тебе стоит поменять хобби, - предложил я. – Ты можешь, например, начать бегать по утрам, а еще лучше займись коллекционированием. Знаешь, я в детстве собирал вкладыши от импортной жевательной резинки…
- Думаешь, это остроумно? – обиделся юрист. – Еще друг называется! Моя жизнь, можно сказать, на волоске висела, а ты…
- Лев, не преувеличивай, - вступился за меня Павлов. – Опасность угрожала только твоему кошельку. Если бы ты не жадничал и заплатил девушке за ее работу, то, во-первых, получил бы за свои сто баксов море удовольствия, а во-вторых, тебе не пришлось бы общаться с суровыми сутенерами. Вот мы с Алексеем сегодня на самом деле ходили по краю пропасти, были, можно так выразиться, на грани физического истребления. Только чудом спаслись. А все потому, что не теряли присутствия духа! Так-то…
Внушение коллеги не произвело на Дурыча должного воспитательного эффекта: его раскосый взгляд выражал сомнение по поводу услышанного.
- Лев, это чистая правда! – горячо подтвердил я слова адвоката. – Но, похоже, твой эгоизм выше товарищеских чувств. Что ж, раз ты думаешь только о собственном благополучии, позволь дать тебе дельный совет. Если ты не намерен прекращать поиски достойной спутницы жизни, таскай с собой минимум наличных. Это избавит тебя от риска неоправданных расходов.
Эта идея, по-видимому, пришлась Дурычу по вкусу, ибо лицо его заметно просияло, а рука уверенно потянулась к бутылке. В этот момент в моем кармане мурлыкнул телефон.
- Слушаю, - произнес я в трубку.
- Алексей, это Чернышев, - сообщил абонент.
- А, Юрий Василич! – обрадовался я. – Есть для меня новости?
- Да. Этот твой Коношенко действительно числится в штате охранного предприятия «Витязь». Поступил туда пять месяцев назад, сразу после освобождения. Сидел четыре года. Целый букет подвигов: соучастие в разбое, вымогательстве, нанесении тяжких телесных и тому подобное… Освободился условно-досрочно за примерное поведение.
- Спасибо, Юрий Василич, вы мне очень помогли.
- На здоровье... Ну, успехов тебе! Звони…
- До свидания!
Итак, причастность господина Шубина к устройству засады в квартире бизнесмена Томильского подтвердилась. Впрочем, у меня на сей счет и без того не было никаких сомнений.
- Знаешь, Паша, - обратился я к другу, - Необходимость личной встречи с Томильским для меня стала совершенно очевидной.
- С меня хватит! – эмоционально заметил адвокат.
- Понимаю. Но в твоей помощи на данном этапе следствия я, в общем-то, и не нуждаюсь. В любом случае, благодарю за содействие…
- Мне бы ваши проблемы, - проворчал Дурыч, положив лицо на стол. – Налейте водки!..
На этом требовании активная фаза жизнедеятельности неудачливого жениха завершилась: глубокий зычный храп юриста возвестил нас об окончании его участия в застолье.
- Уснул, - холодно констатировал Пашка.
- Довели беднягу бабы, - резюмировал я. – Давай допьем, да и по домам. Денек-то сегодня выдался нелегкий. Надо бы хорошенько отдохнуть…
Уходящее тысячелетие было ознаменовано множеством выдающихся событий, но особое место в ряду важнейших изобретений человечества по праву занимает телевизионное вещание. Каждый понимающий толк в своей профессии социолог уверенно скажет вам, что в борьбе за овладение общественным сознанием к концу двадцатого столетия на первый план выдвинулось телевидение. Телевизионный эфир неосязаем на ощупь, но при этом наделен фантастической силой. Возможности его поистине безграничны!
Телевидение услужливо предлагает нам легкие, не требующие усилий развлечения, оно безжалостно формирует наше сознание таким образом, как это требуется фактическому хозяину эфира. Мы просто смотрим в экран, не подозревая о том, что в кору нашего головного мозга при этом укладываются миллиарды не изученных наукой частиц, которые, активизируясь со временем, направляют нас в наших мыслях и поступках.
Именно с экрана телевизора правительство приучает российских граждан к мысли, что все мы находимся в неоплатном долгу перед Парижским и Лондонским клубами кредиторов. Вооруженные этим знанием россияне не в силах уснуть, с трудом подавляя в себе спазмы трепетного сочувствия к правительству.
Удобно расположившись у голубых экранов, граждане нашей демократической Родины с замиранием сердца и с робкой надеждой на лучшее будущее внимают откровениям Павла Глобы и корреспондентов вечерних новостей. И если от первого каждый ждет сообщений о благоприятном расположении планет для себя лично, то от последних очень хочется услышать, что мы произвели благоприятное впечатление на благородного лорда Джадда и строгих представителей миссии МВФ.
Вы спросите, есть ли еще какая практическая польза от телевидения? Да сколько угодно… Желаете, к примеру, попутешествовать? Пожалуйста! Вниманию широчайшей аудитории предлагается телевизионное турне по самым экзотическим и недоступным уголкам планеты. Вам понравилось? Желаете побывать там лично? Нет проблем: вас тут же увлекает яркий, призывный рекламный ролик, а в его финальном кадре с титрами «всего за … у.е.» вы расшифровываете вежливое предложение вам и вашим потомкам глазеть на мир по ящику и не лезть со своими зарплатами бюджетников в вылизанные до европейского блеска офисы приличных туроператоров.
В телевизионной рекламе есть еще немало плюсов. Вот только несколько примеров.
Исключительно благодаря телевидению россияне наконец-таки осознали, что двадцать четыре часа в сутки в надежной защите нуждаются не только их зубы, десны, дыхание и постоянно потеющие подмышки, но и еще кое-что, не свойственное мужскому организму. Реклама учит женщин, как обольстить мужчину с помощью колготок и навсегда удержать его возле себя баночкой майонеза. Мужчинам же реклама упрямо доказывает, что путь к сердцу женщины лежит через регулярное использование твердого дезодоранта.
Есть в телевидении и иные, скрытые возможности. Все выше перечисленные прелести телевизионного вещания, обладающие в обычное время бальзамирующим душу эффектом, в часы утреннего похмелья способны оказывать на здоровье страждущего самое болезнетворное воздействие. Этой особенностью эфира нередко пользуются недобросовестные жены. Моя Марина не была исключением. Из побуждений, не имеющих ничего общего с принципами гуманизма и человечности, она с самого раннего утра на полную громкость врубила поганый телевизор, отчего я на несколько часов раньше положенного срока задался привычными для похмельного утра вопросами.
Ну почему так погано устроен мир? Отчего за удовольствием вечерней посиделки с друзьями неизбежно следует утреннее недомогание? И, что характерно, чем веселее отдыхаешь вечером, тем гаже приходится следующим утром…
Не могу сказать, чтобы я вчера изрядно повеселился, но утро вторника семнадцатого октября двухтысячного года встретило меня самыми отъявленными гнусностями. Во-первых, головная боль. Многократно усиленная хрипящим от перенапряжения голосом диктора утреннего выпуска новостей она была поистине ужасна! Я был убежден: чтобы снять это недомогание потребовалась бы таблетка величиной с хоккейную шайбу. Во-вторых, обычное для утренних похмельных часов ощущение чьих-то несвежих носков во рту! Пересохшее горло и язык требовали немедленного прикосновения к жидкости. Ближайший источник влаги находился в ванной комнате, а до нее еще надо было добраться. И, наконец, в-третьих, хамское поведение жены. Уж лучше бы она вовсе уехала к родителям, чем с надутым видом молча шлындать туда-сюда, демонстративно отводя оскорбленный взгляд и громко хлопая ни в чем не повинными дверями. Да еще этот проклятый телевизор!..
В общем, поводов для веселья не было и в помине. А тут еще мое расследование… С ним надо было обернуться как можно быстрее. Выражаясь языком авиаторов, включить форсаж. Теперь, когда в поисках Юрия Григорьевича Томильского у меня обнаружился очень серьезный конкурент, следовало приложить максимум усилий для того, чтобы опередить людей всемогущего Ивана Савельевича. А этому благому намерению, в свою очередь, сильно мешала головная боль...
Я протянул руку к прикроватной тумбочке, где обычно находился пульт дистанционного управления телевизором, но его там не оказалось. Коварство жены никогда еще не распространялось так далеко! Чертыхаясь, я сполз с кровати и, дотянувшись до шнура питания, выдернул его из розетки. Проклятый ящик погас, диктор захлебнулся на полуслове. Наступило относительное облегчение.
О том, что завтрак будет подан в постель, нечего было и помышлять. Не приходилось рассчитывать и на банку огуречного рассола. Лучшее, на что можно было надеяться, это то, что супруга смотается куда-нибудь на некоторое время, предоставив мне полный покой. Но, увы, чуда не произошло.
Пока Маринка возилась на кухне, заботливо поливая дурацкие цветы (у которых, кстати, не раскалывалась голова), я кое-как добрел до ванной и как был, прямо в пижаме, встал под холодный душ. Живительная влага животворящим ледяным потоком обрушилась мне на темечко и потекла вниз по изможденному телу. Жизнедеятельность истерзанного перипетиями вчерашних событий организма стала постепенно нормализовываться…
Покинув душ, я уже через десять минут оказался на улице. Дело в том, что едва я переступил порог кухни, Маринка заговорила. С первых же слов супруги я понял, что диалог не может иметь конструктивного продолжения, и заранее обречен на провал. А посему спешный выход из дома явился лучшим из имевшихся в моем распоряжении вариантов решения проблемы.
Погода для середины октября была вполне сносной. Сквозь редкую перистую облачность уверенно пробивалось оранжевое осеннее солнышко. На вчерашних лужах лежал полный штиль. Группа глупых голубей беззаботно ворковала на козырьке подъезда, роняя на неосторожных жильцов въедливые серовато-белые кляксы.
Я вдохнул полной грудью свежий прохладный воздух и задумался, вспоминая, где вчера бросил автомобиль. Уходя от юристов, я, кажется, заглянул в свой офис. Но машину, похоже, не заводил. Наверно, опять оставил под окнами…
Терзаемый нехорошими предчувствиями, я поймал «тачку» и назвал шоферу адрес, попросив по пути остановиться у какого-нибудь ларька. Водитель отнесся к моей проблеме с пониманием и еще до прибытия к торговой палатке любезно поделился остатками минеральной воды в полуторалитровой пластиковой бутылке.
В киоске я приобрел двухлитровую емкость поддельного «боржоми», сигареты и жевательную резинку, которая, если верить рекламе, должна была безупречно сохранить мои зубы для палеонтологов далекого будущего. Правда, лично меня мало заботили успехи исследователей грядущих эпох. Жевательную резинку я обычно употреблял по утрам исключительно с целью введения в заблуждение алчных до легкой наживы сотрудников ГИБДД…
Постигшее меня удивление в основе своей имело радостный факт. Как ни странно, моя «ласточка» во всей своей красе стояла во дворе под окнами офиса на всех четырех колесах. Ни один аксессуар, за исключением, разумеется, дворников, не был похищен за истекшую ночь. Это была хорошая новость. Вдохновленный, я резво взбежал по ступеням на второй этаж и, позвонив, дождался, когда Костя открыл мне дверь.
- Здорово, Константин! – воскликнул я с душевным подъемом.
- Доброе утро, Алексей Владимирович, - сонно ответил охранник. – Что-то вы сегодня ранехонько…
- Да? А сколько нынче натикало?
- Без пяти семь, - сказал Костя, подняв взгляд к настенным часам.
- Во, блин! – чувственно произнес я. – Вот ведь стерва!
- Кто? – поинтересовался охранник.
- Жена моя, кто ж еще! – с жаром пояснил я и тотчас спохватился: - Только ты это… об этом никому…
- Могила! – торжественно поклялся Константин.
Обстановка в моем скромном, чисто убранном кабинете располагала скорее к отдыху, чем к работе. Я открыл сейф и достал из его несгораемого чрева коробочку противопохмельного импортного средства, сборник стихов Ильи Томильского и некоторое количество наличных.
Деньгами я пополнил свой отощавший за минувшую неделю бумажник, импортный чудо-порошок растворил в стакане кипяченой воды, выпил приготовленное зелье и в ожидании наступления лечебного эффекта улегся на диван. Книжка покойного поэта должна была помочь мне скоротать время.
Произвольным образом я открыл томик примерно в середине и стал лениво водить взглядом по строчкам узких стихотворных столбиков.
Мятежен рай пустых витрин
Унылой жизни без амбиций.
Какой я, к черту, гражданин!
Какой я, к дьяволу, патриций!
Ужель плебейская стезя
Меня всосет в свои потоки?
Неужто просто жить нельзя,
Беря у счастия уроки?
Ах, демоны, меня оставьте!
Не рвите душу на куски!
Меня себе вы предоставьте,
Позвольте сдохнуть от тоски!
«Какой же он все-таки меланхолик… - лениво подумал я. – Плакса и размазня! Такой тип вполне мог наложить на себя руки». Я перевернул еще несколько страниц и наугад выбрал для ознакомления еще один перл:
Бродяга ветер, ты беспечно
Срываешь крыши, бьешь стекло…
Ты жил, и жить ты будешь вечно,
И не казнит тебя никто.
Твои безумства удалые,
Преступный вихрь твоих утех
Во мне родят желанья злые,
Влекут свершить ужасный грех!
Ах, ветер, ветер, сын Стихии!
Твои деяния лихие
Растлили душу мне сполна,
И чашу Зла я пью до дна!
А этот романтик, подумалось мне, тот еще фрукт! Эк его, мятежного, разобрало…
Еще раз убедившись, что поклонником поэтического творчества Томильского мне не быть, я положил книжку на пол и, установив таймер наручных часов на тридцать минут, закрыл глаза. Импортное лекарство начинало действовать. Я задремал, и в грезах своих увидел прекрасную девушку Альбину.
Проснувшись под электронную мелодию таймера, я уже знал, с чего начну поиск беглого бизнесмена.
Прихватив на всякий случай «Бушующую бездну», я бодро спустился к машине, запустил двигатель и, пока тот прогревался, расправился с остатками паленой «боржоми». Вкупе с заморским антипохмельным порошком кислая шипучая водичка благотворно подействовала на мой организм. Симптомы тяжкого недомогания отступили, окончательно капитулировав перед могучими достижениями медицины.
К респектабельному дому номер четырнадцать по Осиновому проспекту я прибыл к восьми часам утра. Машину припарковал у тротуара на противоположной стороне дороги. Заглушив мотор и выключив габаритные огни, я затаился в ожидании. Густо тонированные стекла надежно скрывали от посторонних глаз мое присутствие.
Белый «линкольн» вырулил со двора ровно в восемь тридцать. Я отметил это событие в своем блокноте, но не стал преследовать угаровский лимузин. Это не входило в мои планы: я ждал другого… И это другое произошло в десять минут первого, когда я уже изрядно проголодался и начинал терять терпение.
Мощный статный «БМВ» пулей вылетел со двора, с визгом резины повернул налево и рванул по проспекту с бешеным ускорением. Чертыхаясь, я судорожно схватился за ключ зажигания. «Проклятая бестия!» – мысленно отнесся я к юной Угаровой и, резко взяв с места, помчался следом за ускользающей иномаркой.
Мне повезло: на первом же перекрестке «БМВ» застрял в пробке, образовавшейся в результате сломавшегося светофора. Перекресток был равнозначным, в результате чего каждый водитель считал своим долгом проехать его первым, но застрявший на повороте трамвай полностью парализовал движение.
Мне удалось подобраться вплотную к преследуемому автомобилю. Пристроившись «в хвост» к рычащей и рвущейся на свободу иномарке, я следовал за ней словно слепой щенок за кормящей матерью, и когда после долгих изнурительных маневров «БМВ» вырвался из плена затора, я уже не отставал от него более чем на десяток метров. «Гонка за лидером» длилась недолго. Уже через десять минут я догадался, куда торопится Альбина Семеновна, и, не желая понапрасну волновать ее навязчивым преследованием, скромно отстал и поехал другой дорогой. Мне даже удалось достичь финиша первым. Это дало мне определенное тактическое преимущество. Закрыв машину, я вошел в подъезд дома номер семь по улице Боковой и быстро взбежал по лестнице, заняв позицию между третьим и четвертым этажами.
В низко расположенное окошко лестничной площадки мне было хорошо видно, как к подъезду подъехал шикарный немецкий автомобиль. Девушка моей сегодняшней мечты вышла из машины и, подозрительно оглядевшись, торопливо вошла в парадную.
Для маскировки своего запоминающегося лица я наспех приклеил пышные рыжие усы и надел пляжные очки с огромными темными стеклами. Торопливое цоканье острых каблучков по бетонной лестнице вызвали во мне самые трепетные чувства. Поднявшись на третий этаж, Альбина не стала звонить в квартиру покойного поэта, а привычно отперла дверь своими ключами. Я решил, что войти в осиротевшее жилище нам лучше вместе.
- Позвольте вам помочь, - галантно предложил я, взяв девушку под локоток.
- Ой! – испуганно воскликнула Альбина. – Кто вы такой? Что вам нужно?
- Не бойтесь меня, прекрасная фея! – нежно прошептал я. – Входите смелее. Я добрый волшебник…
Не без моей помощи Альбина вошла в прихожую. В глазах девушки все еще читался порядочный испуг. Закрыв изнутри входную дверь, я поспешил ее успокоить:
- Милая сударыня, позвольте объясниться. Я являюсь ярым почитателем таланта вашего покойного жениха… - с этими словами я продемонстрировал Альбине Семеновне «Бушующую бездну». – Мне так близки эти милые стихи, что я не в силах жить дальше, сознавая тяжесть постигшей всех нас утраты. Горе мое усугубляется еще и тем, что книга эта не имеет дарственной надписи автора. Вы позволите мне нижайше просить вас, как ближайшую покойному поэту душу, надписать для меня этот экземпляр от собственного имени?
- Убирайтесь прочь, - неуверенно предложила ошеломленная девушка. – Я… я вызову милицию…
- Сделайте одолжение, - любезно согласился я. – Телефон есть на кухне. Вам помочь набрать номер? Он очень простой: «ноль-два». Пойдемте…
Я увлек Альбину Угарову на кухню и усадил ее на табурет прямо напротив висевшего на стене телефонного аппарата.
- Извольте, - произнес я, жестом указав на телефон.
Как я и ожидал, невеста стихоплета не торопилась выполнить свою угрозу. Смирившись, по-видимому, с неизбежностью моей компании, Альбина достала из сумочки пачку тоненьких дамских сигарет. Соблюдая правила этикета, я щелкнул своей зажигалкой. Дама прикурила сигарету, сделал три жадных затяжки, после чего, пронзив меня колючим взглядом, ровным голосом произнесла:
- Эти усы вам не идут. Снимите…
- Хм, - восхищенный самообладанием юной леди, промычал я. – Что ж, полагаюсь на ваше чувство гармонии…
Я освободил лицо от элементов неудачной маскировки и поставил на плиту чайник.
- Кофе? – предложил я, усевшись напротив Альбины.
- Зачем вы преследуете нас? – с вызовом спросила леди.
- Я вас преследую? Не понимаю, о чем вы…
- Все вы прекрасно понимаете, - устало вздохнула гражданка Угарова. – Сначала вы устроили эту идиотскую сцену на похоронах Ильи, затем избили шофера Юрия Григорьевича, теперь подкараулили и похитили меня…
- Бросьте. Никто вас не похищал. Вы совершенно свободны в своих поступках. Я даже предложил вам позвонить в милицию, но вы отчего-то не торопитесь воспользоваться этой возможностью.
- Возможно, я еще передумаю…
- Не передумаете, - жестко возразил я.
- Это почему?
- Вы сами знаете. И я, кстати говоря, тоже… Ну, хорошо, вот вы набрали «ноль-два», приехал наряд. Что вы им скажете? Как объясните свое присутствие в квартире покойного? Расскажите милиционерам, что приехали забрать ботиночки для своего усопшего жениха?
По тому, как Альбина вздрогнула и изменилась в лице, я понял, что выстрел мой попал точно в «яблочко».
- Что… вы т-такое… говорите? – запинаясь, пробормотала девушка.
- Не пугайтесь, детка, лучше откройте мне свою прекрасную душу. Я не желаю вам зла.
- Оставьте меня в покое! – истерично воскликнула Альбина и, пустив слезу, тихо добавила: - Пожалуйста…
- Милое дитя, - миролюбиво произнес я, - вы прекрасны даже в слезах! Если бы вы полюбили меня так страстно и беззаветно, как своего поэта, я, честное слово, всерьез задумался, не совершить ли мне грех двоеженства… Но, я вижу, эта тема вам неприятна. Оставим ее. Поговорим лучше о ботинках. Не возражаете?
- Дайте мне воды, пожалуйста, - попросила павшая духом леди.
- Извольте, сударыня!
Я налил девушке воды из графина. Альбина трясущимися пальчиками приняла из моих рук стакан и жадно приникла к нему губами.
- Понимаете, милая, - возобновил я свой монолог, - я ни разу не видел поэта Томильского при жизни, хотя вернее было бы сказать: до его объявленной смерти. Ведь так?.. Не волнуйтесь. Можете не отвечать, я продолжу… Да, так вот, с вашим другом Томильским (не будем пока называть его по имени) я имел удовольствие видеться несколько раз. Первый раз здесь, в этой квартире. Он тогда скорбел по брату… Второй раз на похоронах. Потом еще разок на улице, ну, когда мне под горячую руку попался этот несчастный шофер… Кстати, если вы скажете, в какой он лежит больнице, я пошлю ему цветы и фрукты. Что, не скажете? Ну как хотите… В общем, я заметил, что ваш друг носит ортопедические ботинки. У него плоскостопие?
- Да, - выдавила из себя подавленная гражданка Угарова.
- Я рад, что мой монолог начал трансформироваться в диалог. Это обнадеживает… Да, о чем бишь я? Ага, о плоскостопии… Видите ли, милая барышня, мне посчастливилось вчера побывать в квартире Юрия Григорьевича. Только не подумайте, будто я проник туда со взломом! Ничего подобного не было, меня просто настойчиво пригласили. Но об этом позже. Так вот, я имел некоторое время для ознакомления с предметами быта и личными вещами бизнесмена. Не стану утомлять вас подробным рассказом обо всех моих впечатлениях, отмечу лишь тот факт, что в гардеробе Юрия Григорьевича я обнаружил много различной обуви: различных фасонов и на все сезоны, но, заметьте, среди всего этого разнообразия не было ни одной пары ортопедических ботинок! Что вы на это скажите, а? Молчите? То-то и оно! Бьюсь об заклад, если открыть вон тот шкафчик для обуви в прихожей, ортопедическая обувь обнаружится… Посмотрим?
- Не надо, - убитым голосом произнесла Альбина. – Что вы хотите?
- Справедливости, моя милая, только справедливости! – пафосно изрек я. – И еще правды… Я ведь по природе своей любопытен, и терпеть не могу нераскрытых тайн. К тому же превращение тайного в явное – есть стержень моей профессии. Это мое ремесло. Этим я зарабатываю себе на жизнь…
- Сколько вы хотите? – отчаянно спросила Угарова.
- О, мадемуазель, вы, похоже, принимаете меня за шантажиста! Ужасно больно слышать от вас такие слова! Дорогая, я же сказал, меня интересует правда и справедливость. Где Томильский?
- Илья?
- Естественно, Илья, - фыркнул я раздраженно. – Где лежит Юрий, я знаю и без вас…
- Проклятые ботинки! – в сердцах всхлипнула Альбина Семеновна.
- Полноте! Не стоит так терзаться, - посоветовал я девушке. – Ваш жених допустил целую массу ошибок. Поверьте, я докопался бы до истины и без плоскостопия. Кое в чем есть, кстати сказать, и ваша вина… Да, да, не удивляйтесь. Не стоило вам так часто появляться мне на глаза в обществе Томильского. Я ведь далеко не простачок! Впрочем, ваше стремление поддержать любимого в трудную минуту делает вам честь… Но и это еще не все. Сомнения мои относительно личности убитого еще более усилились, стоило мне повнимательнее присмотреться к поведению оставшегося в живых близнеца. Как мне удалось выяснить в ходе проводимого расследования, Юрий Григорьевич был опытным водителем, чего никак нельзя сказать о его лирическом братце. Простите, что я в таком тоне отзываюсь о вашем возлюбленном… М-да, а ваш суженый продемонстрировал полную неспособность управляться с автомобилем. Да еще умудрился нанять этого несчастного шоферишку…
- У вас чайник закипел, - отрешенно произнесла Альбина.
- Вы очень наблюдательны, – похвалил я собеседницу. – Выпьем кофе?
- Как хотите.
- С вашего позволения, истолкую такой ответ как согласие.
Альбина лишь равнодушно пожала плечами. Я занялся приготовлением напитка, благо во время первого визита в эту квартиру отлично запомнил, что где лежит на кухне.
- Вообще ваш жених вел себя не очень осмотрительно во время нашей первой встречи. Он вам рассказывал?
- Что-то такое говорил, - призналась Альбина.
- Я еще тогда заметил, что он слишком легко ориентируется в «чужой» квартире: доставал посуду, кофе, сахар, ни на секунду не задумываясь, чисто автоматически. А голова его в это время была занята совсем иными проблемами. Понимаете, на такие действия способен человек, долгое время, изо дня в день, проделывающий одни и те же движения, то есть хозяин квартиры.
- Вы тоже наблюдательны, - возвратила мне комплимент Угарова.
- Это моя профессия, - скромно напомнил я. – …Потом я выяснил, что с момента так называемого «самоубийства» Юрий Григорьевич ни разу не появился на работе. Это тоже выглядело странным. Затяжной прогул по поводу смерти близкого родственника был бы характерен для забулдыги-слесаря, но не для главы крупной коммерческой фирмы! Слишком явная неувязочка, чтобы оставить ее без внимания… Вам сколько сахара?
- Две ложечки, пожалуйста.
- Вот, будьте любезны, только размешайте сами… В ходе расследования мне удалось обнаружить еще целый ряд любопытных фактов. В итоге я пришел к очевидному выводу: никакого самоубийства не было, оно просто-напросто было инсценировано. На самом деле произошло убийство. И убит был не Илья, а Юрий Григорьевич Томильский. И убил бизнесмена его собственный брат, ваш жених!
- Нет! – истошно прокричала Альбина, и я испугался, что она уронит чашку на свои прелестные коленки. – Илья не убивал его! Это был несчастный случай, поверьте мне!
- Давлением на мои барабанные перепонки вы, возможно, и посеете сомнения в моей душе, но вот суд вряд ли поверит в то, что ампула с ядом волей случая залетела в форточку, вскрылась сама собой и пролилась в чашку с чаем, которую потом выпил Юрий Григорьевич, - заметил я скептически.
- Все было не так! – в волнении запротестовала Альбина Семеновна.
- Было бы здорово, если бы Илья Григорьевич сам поведал мне о том, что же произошло на самом деле шестого октября в этой квартире. К тому же я связан определенными обязательствами с вашим женихом. Нам есть о чем с ним поговорить…
- А если я не соглашусь, вы пойдете в милицию? – спросила мадемуазель Угарова.
- В этом нет никакой необходимости.
- Тогда какой мне смысл рисковать безопасностью Ильи?
- Милочка, вы и без меня сильно рискуете. Возможно, для вас это новость, но за вашим женихом гоняется целая банда очень злых ребят. Я имел несчастье попасть в их беспощадные руки… Некий очень влиятельный господин жаждет крови Томильского. Правда, он принимает Илью за его мертвого брата, Юрия Григорьевича. Но попробуйте-ка доказать кинутому на большие деньги пахану, что ваш возлюбленный - простой поэт, а настоящий должник давно осваивает пространство чужой могилы. Поверьте, у этой организации длинные руки, и они непременно дотянутся до вас. Это лишь вопрос времени. Меня же, любезная, вам совершенно нечего опасаться. Я не желаю вам зла. Совсем наоборот, я могу оказать вам существенную помощь. Единственное, что требуется от вас, это содействие и полное доверие.
Альбина Семеновна задумалась. Я не стал торопить ее с ответом.
- Не знаю, какая от вас может быть польза, - наконец произнесла она, -но, чувствую, вы от нас все равно не отстанете… В любом случае, будет лучше, если вы будете находиться под моим присмотром… Я согласна.
- Вы разумная девушка! – похвалил я собеседницу. – Собирайте вещи.
- Какие вещи?
- За которыми вы приехали, разумеется.
- Ах, да. Их не много. Я быстро…
- Пожалуйста…
Единственная дочь благородной четы Угаровых сообщила, что Илья Григорьевич в данный момент прячется на даче, которую Альбина сняла для него через своих знакомых, работающих в агентстве недвижимости. Я сумел убедить девушку, что ехать к Томильскому на «БМВ» не следует из соображений безопасности: машина, конечно, комфортная и престижная, но, будучи зарегистрированной на имя Юрия Григорьевича, должна представлять собой объект повышенного внимания для боевиков господина Шубина. Невеста загнанного поэта проявила благоразумие и согласилась ехать в моей «девяносто девятой», предварительно поставив «БМВ» на платную стоянку.
Точного адреса дачи, впрочем, как и приблизительного, Альбина Семеновна не знала, но уверяла, что держит дорогу в зрительной памяти. Поэтому мне пришлось вести машину под управлением штурмана, руководствуясь набором простых команд типа: «направо», «налево», «прямо», «ой, проехали!» и «нельзя ли поаккуратней?». Езда, таким образом, была нервной, а ближе к финишу меня разобрало любопытство. Я заметил, что этот путь за последние несколько месяцев мне приходилось проделывать многие десятки раз.
- Мы случайно не в Куницыно едем? – осведомился я у штурмана, когда до упомянутого населенного пункта оставалось не более километра.
- Кажется, да, - растерянно произнесла Альбина. – Точно, Куницыно! А откуда вы знаете? Вы что, уже и дачу выследили?
- Трудно поверить в такое совпадение, но в Куницыно у меня своя дача, - признался я. – Надеюсь, вашему жениху сдали не мой домик…
- Интересно… А вы, что же, сдаете свою дачу?
- И в мыслях не было. Но эти прощелыги, агенты по недвижимости могут сдать или продать все что угодно, даже апартаменты в раю с видом на дворец Создателя!
- А какой у вас номер дома?
- Восемнадцатый. С зеленой черепичной крышей.
- Вам повезло. Я сняла пятнадцатый.
- Да? Это прямо напротив моего. Да вот мы, собственно, и приехали. Думаю, разумнее будет поставить машину во двор моего дома… Черт побери, соседи!.. Теперь пиши - пропало!
- Нам что-нибудь грозит? – испуганно спросила Альбина.
- Вам-то ничего, а вот мне, похоже, хана. Сегодня же жена будет знать, что я приволок на дачу смазливую девку…
- Какая я вам девка? – возмутилась Угарова.
- Я хотел сказать, что приблизительно в таких выражениях это будет доложено моей супруге… Здравствуйте, Маргарита Генриховна!..
- Здравствуй, Алешенька, - сладко протянула стервозного типа соседка, с жадным любопытством заглядывая в салон машины через приоткрытую форточку. – Вы с гостями… Отдохнуть приехали?
- Да вот попутчицу взял по дороге. Соседка наша. Из пятнадцатого дома.
- Ну, ну… Из пятнадцатого, значит…
- Мы с мужем тут дачу снимаем, - поспешила оправдаться Альбина.
- Это вы правильно решили. Места здесь хорошие. А муж, стало быть, еще не прибыл…
- Прибыл, еще вчера. Он сейчас как раз в доме. Вон и дымок из трубы вьется. Печку топит…
- Да?.. – разочарованно протянула Маргарита Генриховна. – Ну, если что, заходите на чай. Посидим, поболтаем по-соседски.
- Спасибо, как-нибудь зайдем, - пообещала Альбина и, обратясь ко мне, громко произнесла: - Спасибо вам большое, а то не знаю, как без вас и добралась бы…
- Не за что, - подыграл я ей, - если соберетесь в город, не стесняйтесь, обращайтесь, подвезу вас до станции.
- Спасибо. До свидания… Да, заходите к нам в гости, я вас с мужем познакомлю.
- Непременно, - пообещал я.
Маргарита Генриховна проводила Альбину бдительным взглядом, и только когда та, встреченная на пороге Ильей Томильским, вошла в дом, расслабилась и вернулась на свой участок.
- Кажется, пронесло! – вздохнул я с облегчением.
Не хватало мне еще конфликта в семье! И без того в последнее время отношения с Маринкой стали весьма натянутыми, а тут еще эта старая вешалка так некстати подвернулась. Одного телефонного звонка «доброжелательной» соседки могло стать достаточным для более чем серьезной размолвки с женой…
Я кинул взгляд за соседский забор. Маргарита Генриховна, несмотря на то, что на улице было весьма прохладно, не спешила вернуться в теплый дом, а усердно искала применение своим рукам, слоняясь вдоль грядок так, чтобы держать в поле зрения и меня и дом напротив. «Вот крыса!» – мысленно выругался я и совсем уж рассердился, вспомнив, что ключи от дачи остались дома. Хорошо, хоть ворота открывались от брелка, который я всегда держал под солнцезащитным козырьком в машине.
«Ну, посмотрим, кто кого перетерпит», - злорадно подумал я, задумав взять Маргариту Генриховну на измор. Открыв ворота, я заехал во двор, заглушил двигатель и, выйдя из машины, принялся осматривать состояние протекторов шин. Соседка была на чеку.
Закончив визуальный осмотр, я вооружился манометром и поочередно замерил давление во всех четырех колесах. Отклонение от нормы было незначительным, но я все равно решил исправить обнаруженное несоответствие, для чего включил колесный компрессор и, предоставив прибору нагнетать в камеры воздух, церемонно закурил. Краем глаза я косился на соседский участок. Маргарита Генриховна была уже синей. У меня в багажнике еще лежал портативный автомобильный пылесос. Я подумал, что, если я возьмусь за чистку салона, то у любопытной соседки еще до завершения уборки от переохлаждения произойдет остановка сердца. От этой мысли мне стало как будто теплее.
В конце концов, инстинкт самосохранения поборол природное женское любопытство, и Маргарита Генриховна из последних сил вскарабкалась на крыльцо. Бросив в мою сторону полный осуждения взгляд, она ушла греться в свой натопленный дом. Воспользовавшись моментом, я быстренько перебежал дорогу, миновал калитку и без стука вошел в дом номер пятнадцать.
Уже с порога я заслышал горячо спорящие голоса. Не желая смущать хозяев своим внезапным появлением, я громко хлопнул входной дверью, шумно покашливая, прошел в теплый просторный холл. При моем появлении диспут немедленно прекратился.
- Добрый день, Илья Григорьевич! – приветливо поздоровался я со своим клиентом. – Рад видеть вас в добром здравии.
Поэт выглядел рассерженным и одновременно напуганным. Шевелюра на его голове находилась в полном беспорядке, щеки горели пунцовым румянцем, а глаза беспокойно бегали в своих орбитах. Передо мной стоял самый настоящий художник. Я сразу вспомнил о характеристике, данной Седобородовым-Ярским своему другу Илье Томильскому. Теперь я видел, что фотограф был точен. На такое перевоплощение, какое демонстрировал мой клиент, мог быть способен лишь человек исключительно лирического склада.
- Вижу, вы уже успели посудачить о том о сем… - дружеским тоном произнес я, подходя к камину. – Обожаю греть руки у открытого огня!..
- Перестаньте валять дурака! – истерично потребовал Томильский. – Зачем вы пришли сюда? Надеюсь, не для того, чтобы погреть руки.
- Звучит весьма двусмысленно, - с ухмылкой заметил я.
- Я так и знал, что вы намерены меня шантажировать! – твердо объявил поэт. – Аля, я же сказал тебе… Боже мой, дорогая, ну зачем ты привезла сюда этого человека?!
Альбина молчала, предоставив мне самому налаживать контакт с неврастеничным романтиком. Я еще раз по достоинству оценил не свойственную ее годам мудрость.
- Позволю напомнить вам, уважаемый Илья Григорьевич, что вы являетесь моим клиентом. Между прочим, заметьте, это была ваша личная инициатива, я не навязывал вам своих услуг.
- Ладно. Что вы хотите?
- Давайте поговорим. Время у нас есть, обстановка тоже располагает…
- О чем же вы намерены со мной разговаривать? – кусая губы, молвил поэт.
- Я бы мог, конечно, поговорить о вашем творчестве, но, боюсь, слишком слабо знаком с предметом…
- Перестаньте иронизировать, - угрюмо попросил Томильский.
- Вот вы смотрите на меня как солдат на вошь, а ведь напрасно, - упрекнул я поэта. – Я, между прочим, с ног сбился, разыскивая вашего «убийцу». С шестого октября только этим делом и занимаюсь. И заметьте, лично несу все сопутствующие расходы…
- Хорошо. Сколько вы хотите? – прагматично осведомился несколько успокоившийся «покойник».
- Э, нет, милейший, так дело не пойдет. Я порядочный человек, а не какой-нибудь гнусный вымогатель. Просто так откупиться от меня вам не удастся. Я хочу знать всю правду. Извольте уж дополнить сложившуюся в моем представлении картину преступления недостающими деталями.
- Вы ведь профессионал, так ведь? – спросил Томильский.
- Разумеется, - не без гордости подтвердил я.
- Следовательно, цель вашей работы – гонорар. Так?
- Априори, - согласился я.
- Тогда не понимаю, зачем вам лезть в мою душу, когда вы просто можете получить за свой труд наличные! Сколько вы проработали по моей заявке? С шестого октября? Сегодня семнадцатое. Значит, одиннадцать дней. Сколько вы берете за сутки? Долларов сто, двести? Я заплачу вам долларами…
- У меня складывается впечатление, будто я разговариваю с автоответчиком, - посетовал я. – Думаю, нам все же придется для начала определиться с финансовой стороной вопроса. Напомню, если у вас плохо с памятью, что в качестве вознаграждения за успешное завершение моей работы вы назначили вознаграждение в размере ста тысяч американских долларов…
- Но это же абсурд! – прервал меня поэт.
- Неужели? – ехидно заметил я.
- Я не отрицаю, что речь шла об этой сумме, - смущенно признался Томильский, - но ведь за что? За поимку моего убийцы! Так?
- Так, - согласился я.
- Но, как вы сами убедились, я жив и вполне здоров…
- Но пытались представить дело совсем иным образом.
- Это не имеет значения. На то у меня были свои причины…
- Вот об этом и идет речь. Понимаете, совершено убийство. И совершили его вы, мой дорогой скользкий клиент! Благодаря вашей инициативе я оказался по уши втянутым в эту историю, и хочу твердо знать, во что я вляпался. И вы ответите на мои вопросы! Конечно, если вы сейчас же выплатите мне в полном объеме обещанный гонорар, я соглашусь забыть обо всей этой истории…
- Да, черт возьми, мне не жалко этих денег! Я бы заплатил их вам, но вы поймите, у меня нет сейчас такой возможности. Деньги в швейцарском банке. В России я официально мертв и, соответственно не могу предпринять никаких шагов к переводу средств из-за границы. Все, что у меня… у нас есть, это личные сбережения Альбины. Но это далеко не сто тысяч баксов!
- Вот видите, вы не в состоянии со мной рассчитаться деньгами! Значит, придется говорить…
- Ну что вы за человек! – в отчаянии воскликнул поэт и, закрыв лицо руками, шлепнулся на кровать, где зарыдал словно избалованная барышня.
- Илюша, - подала голос молчавшая до сей поры Угарова, - мне кажется, теперь нет смысла скрывать что-либо от этого человека. Он и так знает слишком много. А от нашего молчания он только делает неправильные выводы. Расскажи ему обо всем, пусть знает правду. Думаю, нам это не повредит.
«Определенно, разумная девушка», - в который раз подумал я. Если им суждено создать семью, это будет в высшей степени примечательный союз! Жена станет содержать и оберегать обожаемого муженька от воздействий внешней среды, а этот взбалмошный трутень целыми днями будет валяться на кушетке, капризничать, сочинять бездарные стишки и изводить супругу размышлениями вслух о трагедии русской интеллигенции. Ну прямо Васисуалий Лоханкин с Варварой! Для полной гармонии не хватает только инженера Птибурдукова… Впрочем, при внешности и смышлености Альбины Семеновны такое положение вещей долго продлиться не сможет…
Вняв призыву невесты, поэт преодолел приступ слабоволия, мужественно обратил ко мне влажные от слез щеки и, высморкавшись в носовой платок, суровым голосом предложил:
- Спрашивайте, что вы хотите от меня узнать. Я все расскажу.
- Вот и прелестно! – похвалил я клиента. – Рассказывайте все, что касается смерти вашего брата. Начните, пожалуй, с того, зачем вы явились в адвокатскую контору «Павлов и Прохорович». Какие события толкнули вас на этот неординарный шаг!
- Это была глупая затея, - наморщив лоб, признался Илья Григорьевич. – Мне, конечно же, следовало посоветоваться с Алечкой, прежде чем что-либо предпринимать. А я свалял дурака…
- Почему же? – спросил я, видя, что поэт глубоко ушел в себя и неизвестно, сколько может там пробыть, если его не встряхнуть.
- Альбина была в Сочи с отцом. Семен Семенович устраивал там какой-то модный фестиваль… Я не очень разбираюсь в шоу-бизнесе… Он мечтает, чтобы Ася стала эстрадной дивой, скакала по сцене в обрывках бикини, открывала рот под «фанеру» и трясла полуобнаженными сиськами, доводя обкуренных тинэйджеров до экстаза!..
Презрительная гримаса, исказившая красивое лицо поэта, ярко продемонстрировала его отношение к замыслам потенциального тестя.
- Понятно, - прервал я негодующее отступление рассказчика. – Альбина Семеновна была в Сочи, поэтому вы с ней не посоветовались, а, рискнув подумать самостоятельно, пришли к «безумной» идее обратиться к адвокату Павлову. Это я понял. Теперь будьте так любезны, несколько слов о причинах, толкнувших вас к неприятной необходимости скорейшего принятия решения…
- Вам доставляет удовольствие насмехаться надо мной? – презрительно произнес Томильский.
- Не более чем над всеми прочими. Это мой стиль общения, следствие недостаточного воспитания. Так что не обращайте внимания на мои колкости. В любом случае знайте, я не собирался вас оскорбить. Заранее извиняюсь, если ненароком позволю себе еще что-либо непочтительное… Прошу вас, продолжайте.
Не знаю, в какой мере удовлетворило поэта мое объяснение, - он лишь отрешенно хмыкнул, сходил к буфету, плеснул в горло рюмку бренди, после чего смело произнес:
- К адвокату Павлову я пришел двадцать девятого сентября. А двумя днями раньше со мной произошел очень странный случай… Было что-то около полудня. Я только что проснулся, не успел еще выпить кофе и от того туго соображал… Этот человек заявился ко мне домой и представился милиционером… кажется, следователем. Он даже показал удостоверение, но я его не рассматривал. Он был в форме, и этого было достаточно. Я не совершал никаких правонарушений, и мне нечего было опасаться милиции. Раз пришли, значит, им надо…
- Товарищ в форме как-нибудь объяснил вам цель своего визита?
- Естественно! – фыркнул Томильский. – Должен же он был хоть что-то сказать, ведь он не в музей пришел, а в частную квартиру… Правда, я мало чего понял из его объяснений. Он говорил что-то, будто бы разыскивает злостного анонимщика, проживающего, предположительно, в моем доме, и что обходит квартиры, чтобы взять образцы почерка всех жильцов. Вот он и предложил мне написать несколько строк под диктовку.
- Понятно. И вы. конечно, согласились?
- А почему я должен был отказаться? Я ведь не писал анонимок.
- Ну, разумеется, не писали… Так что же вам надиктовал следователь?
- Какую-то ахинею. Ей-богу, это была такая чушь… Но, говорю, я только что проснулся и туго соображал. В общем, мне хотелось поскорей отделаться от этого милиционера и заняться утренним туалетом. Я привык по утрам принимать ванну…
- Понимаю. Принять ванну, выпить чашечку кофе… - не удержался я от цитаты из популярной советской кинокомедии, но, перехватив злобный взгляд поэта, опомнился и примирительно напомнил: - Я уже извинился… заранее…
- Надо отдать должное вашей предусмотрительности, - ядовито заметил Илья Григорьевич.
- Благодарю, - отозвался я, скромно потупив взор. – Однако мы отвлеклись. Что же было потом?
- Потом? – собираясь с мыслями, переспросил поэт. – А потом милиционер забрал бумажку и ушел. Больше он не возвращался… Но текст как-то запал мне в душу. Понимаете, что-то в нем было фальшивое, несуразное, что ли… Я тогда пошел к соседу своему…
- К Тропинкину? – подсказал я.
- Да, к нему. А вы и об этом знаете?
- Продолжайте, - ушел я от прямого ответа.
- М-да… У Тропинкина я хотел узнать, тот ли самый текст диктовал ему милиционер…
- Ну, и…
- Оказалось, что следователь к соседу вовсе не заходил. И ни к кому из жильцов, у кого я только ни спрашивал, он не заходил. И никаких образцов почерка не брал!
- Вам показалось это подозрительным?
- Естественно! А кому на моем месте это не показалось бы подозрительным? Само собой, я не на шутку взволновался и пошел в библиотеку…
- А в библиотеку-то зачем? – искренне удивился я.
- Понимаете, я запомнил почти дословно все, что надиктовал мне этот странный милиционер. Текст выглядел как цитата из книги Уильяма Айриша. Я запомнил название: «Встречи во мраке». Мне стало любопытно, что это за произведение с такими странными мыслями. Я решил прочитать его. Вот и пошел в библиотеку.
- Полагаю, что книжки упомянутого автора и с таким названием вы не нашли, - предположил я.
- Вы ошибаетесь, - возразил поэт. – Такая книга действительно существует. Она была в библиотеке, и я ее прочел от корки до корки.
- И что? – мне на самом деле сделалось любопытно.
- А то, что такого текста, что диктовал мне этот якобы следователь, в ней не было и в помине! И вообще, это детектив… Я терпеть не могу детективов…
Пренебрежительный тон, которым Томильский произнес слово «детектив» прозвучало для меня оскорбительно, а последняя фраза выглядела столь двусмысленно, что я был вправе отшлепать поэта по мокрым щечкам, но в интересах следствия не стал этого делать.
- Какие же шаги вы предприняли в связи со сделанным открытием? – поинтересовался я.
- Да никаких, - признался Илья Григорьевич. – Я бы забыл всю эту историю, если бы не роковое стечение обстоятельств…
- Что вы имеете в виду?
- Вечером я сидел у телевизора. Шел фильм многосерийный… про банду, как ее…
- «Черная кошка», - напомнил я.
- Да. Именно. Там еще Высоцкий играл в главной роли. Я обожаю этого актера…
- В главной роли, все же, был Конкин, - уточнил я.
- Перестаньте! – горячо возразил Томильский. – Конкин – пустое место, статист. Своему успеху фильм обязан исключительно гениальной игре Владимира Семеновича…
- Давайте не будем углубляться в трясину искусствоведческого спора, - предложил я. – Говорите по существу. Итак, вы сидели вечером у телевизора и смотрели третью серию кинофильма «Место встречи изменить нельзя». Когда вы увидели эпизод, в котором Шарапов допрашивал свежеотловленного бандита Фокса… ну, продолжайте, пожалуйста…
Илья Григорьевич посмотрел на меня широкими глазами.
- А вы и впрямь дотошный сыщик, - уважительно заявил он. – Значит, вы поняли, что именно этот эпизод навел меня на ужасные предчувствия… Это было действительно так. Когда я смотрел за тем, как хладнокровно Шарапов обрывает лист с «пробой почерка» Фокса, у меня кровь застыла в жилах. Я выключил телевизор, закрыл глаза и попытался восстановить в памяти свой «диктант». Сделанное открытие бросило меня в жар! Я отчетливо осознал, что если выделить из текста второй абзац, то получится самое настоящее предсмертное письмо. Отличная улика для инсценировки самоубийства!
- Неплохая, – согласился я.
- Видите ли, я по натуре человек очень мнительный. Можете вы представить себе мое состояние после сделанного открытия? Я просто обезумел от страха. И в этот момент, как назло, рядом ни одной близкой души! Что мне было делать? Я не знал. Всю ночь я не сомкнул глаз. Вздрагивал и трясся от каждого шороха. Стыдно признаться, я взял с кухни самый большой нож и просидел с ним в обнимку до самого рассвета... Когда взошло солнце, я немного успокоился и стал размышлять. Кому могла понадобиться моя смерть? У меня не было смертельных врагов. Значит, злоумышленнику нужны были мои деньги. У меня на счете от папиных денег осталось сто тысяч долларов. Это, на мой взгляд, могло быть единственной причиной для того, чтобы лишить меня жизни. Тогда я решил подстраховаться. Я связался с банком через его московского представителя. Оформил все документы, уладил все формальности, нотариально заверил известное вам заявление, после чего обратился в адвокатскую контору. Господин Павлов рекомендовал мне ваше детективное агентство, и я дал ему соответствующее поручение…
- Ну с этим все понятно, - сказал я. – Теперь расскажите, пожалуйста, во всех деталях о вашей «смерти». Как произошло это знаменательное событие?
- Я совершил еще одну глупость, - признался Илья Григорьевич. – Когда из Сочи вернулась Альбина, я умолчал обо всей этой истории. Просто не хотел ее тревожить. Теперь я понимаю, что напрасно так поступил. Альбина девушка умная и очень практичная. Если бы она узнала обо всем заранее, наверняка смогла предпринять нужные меры, чтобы избежать трагедии. Но я этого не сделал…
- Весьма возможно, - произнес я. – И все же, как случилось, что погиб ваш брат?
- Он пришел ко мне в пятницу утром. Часов в одиннадцать…
- Вы еще спали?
- Нет. Он предварительно позвонил, предупредил, что зайдет в гости. Сказал, что у него ко мне есть важный разговор… Мы редко с ним общались, и я подумал, что дело действительно серьезное… В общем, когда он пришел, я был уже на ногах.
- О чем же хотел поговорить с вами брат? – спросил я.
- Не знаю. Разговор так и не состоялся. Юра прошел на кухню и предложил выпить чаю. Чайник был горячий – я только что пил кофе, - и я стал возиться с приготовлением чая. Все это время Юра молчал. Я заметил, что он был чем-то подавлен. Потом, когда все было готово, я сел рядом с ним за стол, и в этот момент раздался звонок по Юриному мобильному телефону. Трубка лежала у него в кармане пальто, а пальто висело в прихожей на вешалке. Пока Юра ходил к телефону я поменял чашки…
- Поменяли чашки? – ошеломленно вопросил я.
- Понимаю, вы удивлены. Это трудно понять постороннему человеку, но я постараюсь объяснить…
- Сделайте одолжение.
- Видите ли, корни этого моего рокового поступка уходят в далекое детство. Скажите, у вас есть брат или сестра?
- Нет. Я единственный сын моих родителей, - с достоинством сообщил я.
- Вам трудно будет понять…
- Я постараюсь.
- Хорошо… Понимаете, с самого ранних детских лет, о которых у меня сохранились воспоминания, между мной и братом шла постоянная конкурентная борьба. Борьба за все: за ласку матери и похвалу отца, за лишнее мороженое, за лучшую игрушку, и тому подобное… Каждому из нас казалось, что брату везет больше, ему достается все самое лучшее: игрушки, лакомства, родительская забота и еда. Когда мы садились за стол, мне лично всегда чудилось, будто в Юркиной тарелке больше вкусной подливки, более нежный кусочек цыпленка, а в чашке с компотом у него больше ягод. Думаю, его посещали те же мысли… С трехлетнего возраста у меня вошло в привычку, если повезет, незаметно подменять брату тарелки и чашки. Когда мне это удавалось, я был на вершине блаженства: Юркина еда казалась мне самой вкусной на свете!..
- Понятно. Значит, в пятницу шестого октября вам показалось, что в чашку Юрия Григорьевича налит более вкусный чай?
- Ну зачем вы так? – обиделся поэт. – Поймите, наконец, я действовал неосознанно, на подсознательном уровне. Это была многолетняя привычка, отголоски далекого детства…
- Весьма удачные отголоски, - заметил я.
- Вам это кажется сомнительным! – с упреком шикнул Томильский. – Но это так и было!
- Ладушки. Я вам верю. Продолжайте. Что было дальше?
- Дальше? – рассеянно повторил Илья Григорьевич. – Он коротко поговорил с кем-то по телефону и вернулся к столу. Сказал, что чай остывает, и поднял свою чашку… то есть мою… Он сделал пару глотков, поставил чашку на стол и посмотрел на меня каким-то странным, я бы даже сказал, ужасным взглядом. Он сильно побледнел, захрипел, выругался матом, уронил на стол вскрытую пустую ампулу и упал с табуретки, прямо на пол…
- М-да, - задумчиво протянул я. – Отравленные шекспировские герои перед смертью произносят длинные трагические монологи в стихах, а русский бизнесмен напоследок ругается матом. Как это жизненно!.. После этого у меня нет ни малейших сомнений в том, что вы говорите чистую правду. Продолжайте, пожалуйста.
- А что тут продолжать… - махнул рукой Томильский и подошел к буфету с определенной целью.
- Плесните и мне рюмочку, - попросил я.
- И мне, пожалуйста, - подала голос Альбина.
Поэт наполнил три рюмки душистой заморской жидкостью, и мы молча выпили по глотку бренди.
- В первый момент я был совершенно потрясен. Я ничего не мог понять. Поначалу я подумал, что с Юрой случился сердечный приступ, но очень скоро отбросил эту мысль. Я попытался нащупать пульс. Пульса не было. Я потряс его за плечи, ослабил галстук, расстегнул ворот рубашки. Но все было кончено. Юра был мертв… Упавшая на стол ампула крепко держала на себе мое внимание, но я никак не мог определить роль этого пузырька в произошедшей трагедии. Я не знал, что мне делать: вызывать ли «скорую», милицию или спасателей МЧС… В шоке я схватился за телефон (он висел на стене в кухне), но впопыхах оборвал провод. Тогда я вспомнил про Юркин мобильник. Я бросился в прихожую, где висело его пальто, и сунул руку во внутренний карман. Вместе с трубкой я достал оттуда клочок бумаги. Я узнал свой почерк. Это был второй абзац из написанного мной «диктанта»… Тогда я к ужасу своему осознал, что брат мой мертв, и погиб волею случая, пытаясь отравить меня…
Поэт окончательно расстроился и вновь вернулся к буфету.
- Несколько капель – и нет человека, - озвучила свои переживания Альбина.
- Капли бумеранга… - в задумчивости промолвил я.
- Что вы сказали? – переспросил Томильский.
- Так, ничего. Мысли вслух… Просто я подумал, оружие вашего брата – яд - обернулось против него самого. Эдакий жидкий бумеранг получился…
- М-да, - неопределенно вздохнул поэт.
- И все же, когда у вас возникла идея выдать труп брата за свой собственный? И, самое главное, зачем вам это понадобилось?
- Это я придумала, - заявила невеста Ильи Григорьевича. – Если хотите, могу вам все объяснить.
- Буду вам признателен, - с готовностью отозвался я.
- Илья позвонил мне, сказал, что произошла страшная трагедия, и он не знает, как ему поступить. Я немедленно приехала к нему домой. Там я увидела мертвого Юрия Григорьевича. Илья рассказал мне все то, что только что рассказал вам. Я решила, что если вызвать милицию и выложить им все как есть, то они наверняка Юрочке не поверят и арестуют его на всякий случай. А потом, чтобы повысить раскрываемость преступлений, просто «навесят» на него убийство. Поэтому оставался только один выход… Тем более, нам и выдумывать-то особенно ничего не надо было – Юрий Григорьевич обо всем заранее позаботился: был яд, налитый в чай, была ампула из-под яда с отпечатками пальцев покойного, была и предсмертная записка. Оставалось только обнаружить труп, что я и сделала впоследствии, как вам, наверняка, уже известно…
- Мы одели тело брата в мою одежду, - продолжил рассказ невесты поэт. – Я забрал у него документы, ключи от квартиры, от машины, записную книжку и телефон… После этого Аля отвезла меня на Тютчева, в квартиру Юры, а сама вернулась ко мне, на Боковую, вошла в квартиру будто бы случайно и вызвала «скорую». А дальше вам все известно…
- Не все, - возразил я.
- А что же вам еще от меня надо? – не слишком уверенно, но все же с вызовом спросил Томильский.
- Мне очень хочется знать, чем вы жили все это время… я имею в виду, с момента гибели Юрия Григорьевича по сей день… Чем вы занимались, чего боялись, к чему стремились? Отчего или от кого, наконец, вы бежали сюда, на эту дачу? Какие строите планы на ближайшую и на дальнюю перспективу?
- Не слишком ли вы любопытны? – раздраженно спросил Томильский.
- Не слишком, - уверенно сообщил я. – Сказали «а», так уж, сделайте одолжение, скажите и «бэ». И не забывайте, мы с вами условились…
- Нам нечего от вас скрывать. Просто Илья очень устал, морально… - вступилась за жениха Альбина.
- Понимаю. Пусть выпьет еще бренди, - посоветовал я. – Ему это помогает…
- Обойдусь как-нибудь без ваших советов, - проворчал Томильский, но советом моим все же воспользовался и выпил одну за другой сразу две рюмки.
- Вы ведь наверняка размышляли над тем, зачем вашему брату понадобилось инсценировать ваше самоубийство? – помог я поэту собраться с мыслями. – Ведь так? Расскажите мне об этом.
- А вы сами как думаете? – спросил Илья Григорьевич.
- Хм… Мне известно, что у вашего брата были серьезные финансовые трудности. Он задолжал одному олигарху крупную сумму. Настолько крупную, что был не в состоянии вовремя рассчитаться с долгами. Быть может, он рассчитывал покрыть дефицит своего бюджета за счет ваших «швейцарских» долларов?..
- Чепуха! – возразил поэт. – Моих денег ему бы никак не хватило. Впрочем, в делах брата более сведуща Альбина. Аля, деточка, расскажи, пожалуйста, господину сыщику о Юриных проблемах.
- Мы познакомились с Ильей около года тому назад, - с ногами забравшись в широкое плюшевое кресло, сказала Альбина. – Примерно тогда же, наверно, неделей позже, Илья представил меня брату и его жене Надежде. У них была крепкая семья, чудесная дочка Марианна, прекрасные взаимоотношения, в общем, эталон идеальной семьи… Бизнес Юрия Григорьевича процветал, а мы с Ильей встречались в тайне от моих родителей. Так продолжалось до нынешнего лета, пока я не решилась познакомить родителей с Ильей. Кажется, это было в середине июля… Да… Папе Илья не понравился. Вернее, ему не понравилось то, что Илья поэт. Понимаете, папа у меня добрый человек, но очень прагматичный. Он не терпит людей, которые не зарабатывают больше, чем могут потратить. Он высоко ценит людей сильных, властных, влиятельных, таких как он сам. Таким же был и Юрий Григорьевич. Когда Илюшин брат познакомился с моим отцом, они быстро сошлись и как будто даже сдружились. В общем, у них нашлись общие интересы. Сразу вслед за этим Юрий Григорьевич неожиданно для всех разошелся со своей женой, выгнал ее с дочкой из своей квартиры и стал довольно откровенно оказывать мне знаки внимания. Особенно неожиданным это стало для меня. Прежде он совершенно не обращал на меня никакого внимания, ну, я имею в виду, как на объект желания… Самое неприятное для меня было то, что папа одобрял его поведение.
- А вы? – спросил я с интересом.
- Ни словом, ни жестом я не разу не дала ему повода к ухаживанию! Даже наоборот, когда настойчивость Юрия Григорьевича стала для меня совершенно непереносимой, я довольно откровенно, хотя и без резкости, дала ему, как говорится, от ворот поворот.
- И как он отреагировал на ваш отказ?
- Достаточно хладнокровно. Не думайте, будто он рыдал в платок и рвал на себе волосы. Юра не такой человек… Мне показалось, что он просто разозлился на меня, хотя постарался скрыть эмоции… В любом случае, хотя мы и не перестали видеться (Юрий Григорьевич часто захаживал к папе в гости), ухаживания прекратились. Очень скоро он зарегистрировался кандидатом в депутаты, занялся предвыборной гонкой.
- Предвыборную кампанию финансировал ваш отец? – спросил я.
- Нет. Папа не нуждался в этом. Юрия Григорьевича, как я поняла, финансировал тот самый человек, которому он задолжал большую сумму денег.
- То есть, Ивану Савельевичу понадобился карманный депутат, - сделал я логический вывод.
- Кто такой Иван Савельевич? – спросила Альбина.
- Шубин Иван Савельевич, - сообщил я, - это тот человек, которому Юрий Григорьевич задолжал много денег.
- Да? Очень может быть… Впрочем, я никогда раньше не слышала этого имени.
- Вам повезло, - заметил я. – Знакомство с этим человеком мало кому приносило пользу…
- Потом выяснилось, что из-за каких-то нарушений в предвыборной гонке кандидатуру Юрия Томильского сняли. Юра зачастил к нам в гости. Подолгу они сидели с папой в запертом кабинете и о чем-то беседовали.
- Юрий Григорьевич просил у вашего отца деньги?
- Да, я в этом убеждена. Но, видите ли, папа мог дать ему деньги только в одном случае…
- Если бы он стал членом его семьи, – с отвращением вставил поэт. – Чтобы спасти свою шкуру, ему надо было жениться на Альбине!
- И родной брат был ему в этом помехой, - догадался я.
- Именно так, - подтвердил Томильский. – Мало того, вскоре я убедился, что убить меня - была их общая идея.
- Неужели? Откуда у вас такое подозрение? Альбина, а вы тоже считаете, что ваш отец причастен к заговору?
- К сожалению, это очень вероятно, - с грустью ответила девушка. – Три дня тому назад Илья в нашей квартире нос к носу столкнулся с одним из папиных сотрудников…
- Это был тот самый человек, - перебил невесту Томильский, который под видом милиционера приходил ко мне брать «образец почерка». Мы столкнулись с ним на лестничной площадке. Я выходил из квартиры Угаровых, а он входил. Он поздоровался со мной за руку, подмигнул и спросил, мол, все ли прошло удачно? Я чисто машинально ответил, что все прошло хорошо. После этого мне стало так страшно, что я не решился оставаться дольше в гостях у Угаровых…
- Вы гостили у Угаровых?
- Да, пару дней. Понимаете, я собирался какое-то время пожить в квартире Юры, но меня испугали непонятные мне звонки с угрозами и требованиями немедленно заплатить долги. Я понял, что меня принимают за покойного брата, но то, что я знал, что я не Юра, не умаляло нависшей надо мной опасности. Эти люди обещали меня убить, и я почему-то им поверил. Поэтому я воспользовался гостеприимностью Семена Семеновича…
- А после того, как стало ясно, что в заговор замешан папа, мы решили, что лучше будет укрыться на нейтральной территории. Отец мог догадаться, что в живых остался вовсе не Юрий, а Илья. И неизвестно. К каким последствиям могло привести такое открытие… Вот я и сняла эту дачу.
- Понятно, - сказал я. – Значит, ваш отец и Юрий Томильский совместными усилиями разработали операцию по устранению вашего жениха. Гибель поэта была на руку вашему папе, потому что он не желал иметь в зятьях поэта. Это вполне логично. Вопрос в следующем: что вы собираетесь делать дальше? Бежать за границу?
- Это единственный выход, - сказал Илья Григорьевич. – У меня сохранился загранпаспорт. Германская виза еще не просрочена. Я вполне могу по этому паспорту вылететь в Берлин, а оттуда уже в Швейцарию.
- Что же вас до сих пор удерживает здесь, на этой даче?
- У меня нет германской визы, - сказала Альбина. – Я как раз сейчас занимаюсь ее оформлением. К тому же надо собрать деньги. Кое-что у меня отложено на «черный день». Нужно еще забрать долг у подружки, продать драгоценности… На первое время, пока Илья не решит свои банковские дела, нам должно хватить.
- Хочу дать вам добрый совет. Вам, Илья Григорьевич, не следует дожидаться, когда Альбина Семеновна получит визу. Улетайте в Германию немедленно, пока вас не нашел господин Шубин. Поверьте, на него работают очень жестокие люди. Не дай вам Бог попасться им в руки…
- Мы поедем вместе, - упрямо заявил поэт. – Это решено.
- Ну, как хотите. Мое дело предупредить…
- Теперь, когда вы все знаете, - со вздохом произнесла Альбина, - осталось решить вопрос наших взаимоотношений. Мы понимаем, что вынудили вас проделать большой объем работы, и готовы заплатить, разумеется, в пределах наших возможностей… Назовите ваши условия.
Настало время и мне крепко задуматься.
- Вы поставили передо мной сложную задачу, - признался я. – С одной стороны, я не выполнил условий контракта. Но, с другой стороны, не выполнил исключительно по вине клиента. Вы согласны?
- Согласны, - за двоих ответила Альбина.
- Значит, я вправе требовать от вас неустойку. Логично?
- Логично, - согласилась невеста помрачневшего поэта.
- Следовательно, вопрос в определении суммы неустойки… Вот в этом-то вся и сложность. Требовать выплаты всей суммы контракта просто нелепо.
- Естественно! – горячо воскликнул Томильский.
- А вас, уважаемый, как неплатежеспособного клиента я бы попросил воздержаться от подобных замечаний. Платить за ваши глупости все равно придется вашей невесте, следовательно, с ней я и буду решать финансовые вопросы.
- Вымогатель, - буркнул поэт и в очередной раз обратился за поддержкой к содержимому буфета.
- Милый, может, тебе достаточно? – предостерегла жениха Альбина.
- К черту! – рассердился Томильский, но от буфета отвернулся. – Давайте, торгуйтесь тут о цене нашего будущего, а я не желаю принимать в этом участия!
С этими словами поэт вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. Заскрипели деревянные ступени под его ногами, - лишенный права голоса клиент уходил страдать на второй этаж.
- Ему нельзя много пить, - тихо сказала Альбина. – Он становится очень раздражительным… Но даже хорошо, что он ушел. Так будет спокойнее. Итак, сколько вы хотите?
- Давайте так. Будем исходить из ваших возможностей. Лично с вас, милая девушка, я не взял бы ни копейки. Но вы понимаете, что я работал, рисковал здоровьем и даже жизнью… и все это по личному распоряжению Ильи Григорьевича… В принципе, я бы всем вашим долларам предпочел провести с вами всего одну ночь…
- Послушайте!.. – гневно воскликнула Альбина.
- Не кричите, - мягко попросил я, - вы можете до смерти напугать вашего жениха… Я только лишь изложил вам свои предпочтения, а вы приняли их за конкретное предложение. Однако это не так. Хочу заметить, что я человек женатый и, несмотря на всю ее стервозность, очень люблю свою супругу. Поэтому брать плату за труд женским телом было бы предательством по отношению к любимой женщине. А это нехорошо. Думаю, вы со мной согласитесь…
- Рада, что вы оказались порядочным человеком, - сказала Угарова.
- Ну, вот и чудненько. А на счет денег… можете заплатить мне ровно столько, сколько сочтете нужным… исходя из своих реальных возможностей.
- Спасибо, - воодушевленно произнесла Альбина Семеновна. – Я думаю, мы с вами договоримся таким образом. Вы поможете мне продать мои драгоценности: бриллиантовое колье, подвески, браслет, серьги и еще кое-какие побрякушки – всего примерно на семьдесят тысяч долларов. Скупщики дадут за них половину. Это тридцать пять тысяч. Вы возьмете себе из этих денег столько, сколько сочтете нужным, а остальные передадите мне, и мы с Ильей улетим за границу. Вы согласны?
- Польщен вашим доверием, - сказал я. – Думаю, это справедливо.
- Вот и чудненько! Да, и еще…
- Слушаю вас.
- Вы не могли бы связаться с надежным опытным юристом. Этот адвокат Павлов, через которого вас нанял Илья, он ведь, кажется, ваш знакомый?
- Это мой лучший друг! – отрекомендовал я Пашку.
- Тем лучше. Совершенно необходимо, чтобы это был честный человек, которому можно было бы довериться…
- Павел Семенович именно такой человек! – торжественным тоном объявил я.
- Тогда я попрошу вас связать меня с ним. Я хочу проконсультироваться относительно некоторых юридических тонкостей, с которыми мы можем столкнуться в будущем… Я расплачусь с ним из тех же денег, которые вы выручите на продаже моих драгоценностей.
- Не вижу проблем. Сейчас же прямо и позвоню ему, - сказал я. – Где у вас телефон?
- Телефон? Вон там, на тумбочке.
Я снял трубку и набрал номер адвокатской конторы. К телефону подошел Павлов.
- Пал Семеныч, здорово! – поприветствовал я друга.
- Леха, ты еще жив? – раздался взволнованный пашкин голос.
- Вроде жив. А что, ты располагаешь противоположными сведениями?
- К счастью, нет.
- Тогда все в порядке, - успокоился я. – Хотел у тебя спросить, ты сейчас не очень занят? Моему клиенту требуется консультация опытного юриста.
- Обожди. Ты о каком клиенте говоришь?
- О Томильском, разумеется. У меня пока что других клиентов нет.
- Это, который поэт, что ли?
- Ну да.
- Гм, любопытно, - промычал Павлов. – В тебе что, открылся талант медиума? Ты стал общаться с духами умерших?
- Что-то вроде этого…
- Угу, ясно… И духу отравленного поэта срочно понадобилась юридическая консультация, так?
- Приблизительно…
- Понятно. Белая горячка, - поставил диагноз адвокат. – Немедленно выезжаю с бригадой медиков. Диктуй адрес.
- Паша, я трезв как никогда. Поэтому не отвлекай медиков от их работы и приезжай ко мне на дачу. Дорогу помнишь?
- Помню.
- Вот и отлично. Лови тачку и дуй в Куницыно. Водку не бери, дело серьезное… Да, и Дурыча прихвати по возможности. Вопрос сложный…
- Дурыч, к сожалению, приехать не сможет. Он в больнице.
- Как – в больнице? Что еще с ним стряслось?
- Приеду – расскажу, - пообещал Пашка. – А у тебя со здоровьем точно все в порядке?
- Не беспокойся. Таким здоровым я не ощущал себя с рождения… И, пожалуйста, поторопись.
- Уже еду… Да, Муха, как там у тебя с закуской?..
- Пашка! – строго прошипел я в трубку. – Тебе же было русским языком сказано: никакой водки! Все. Конец связи. Жду.
Альбина Семеновна, находившаяся на протяжении всего разговора на тактичном отдалении, но не настолько далеко, чтобы пропустить хотя бы слово, когда я повесил трубку, посмотрела на меня с интересом. Видимо, упоминания о водке озадачили ее.
- У нашего общего друга день рождения, – соврал я в оправдание. – Но Павел Семенович обещал скоро приехать.
- Спасибо, - сдержанно поблагодарила меня поэтова невеста.
И тут вдруг ожил и глухо запиликал в моем кармане сотовый телефон.
- Алло! – крикнул я в трубку, ожидая услышать в ответ пашкин голос. – Ну что еще ты забыл?..
- Здравствуй, дорогой, - прощебетала в трубке Маринка. – Чем занимаешься?
- Уф-ф, - пытаясь собраться с мыслями, произнес я. – Марина, деточка, ты же знаешь, в это время я обычно работаю… И сейчас тоже. А ты меня отвлекаешь…
- Извини, милый. Я не надолго. Просто хотела тебе напомнить, что ключи от дачи ты оставил дома…
Холодный пот выступил у меня на лбу и, очевидно, на спине тоже. Значит, старая калоша все же вломила меня жене. Ну, крыса!..
- Маргарита Генриховна тебе доложила? – блеснув дедукцией, спросил я супругу.
- Не сердись на нее. Она очень милая женщина… Кстати, а что это за девушка?..
- Какая девушка? – прикинувшись валенком, переспросил я.
- Которую ты приволок на дачу…
- Не приволок, а привез. Она невеста моего клиента. Марина, я сейчас, правда, очень занят, и если у тебя нет чего-нибудь срочного, давай перенесем пустую болтовню на вечер. Хорошо?
- А ключи от дачи тебе, значит, не нужны…
- Во, точно! Марина, ты просто умница! Послушай, сейчас я позвоню Павлову – он как раз едет сюда, - скажу, чтоб он по пути заскочил к тебе. Так ты отдай ему ключи, пожалуйста.
- Я сама позвоню Павлову, - ровным, но твердым голосом сообщила Маринка. – И мы привезем тебе ключи…
- Тебе вовсе не обязательно сюда ехать, - попытался было я отговорить супругу, хотя заранее знал, что моя попытка обречена на провал.
- Этот вопрос не обсуждается. До встречи.
Динамик запел короткими гудками. Я растерянно посмотрел на трубку, выключил и вернул в карман.
- Ревнивая супруга? – участливо поинтересовалась Альбина.
- Да уж, - упавшим голосом пробурчал я.
- Это хорошо, - заметила Альбина, - значит, любит…
Где-то через час прибыло такси, из которого высыпал десант в составе моей ревнивой «половины» и нагруженного звенящими авоськами адвоката Павлова.
Встреча двух стихий: профессиональной – в моем лице и семейной – в лице моей супруги прошла без эксцессов. Маринка быстро вникла в ситуацию и, правильно оценив мою роль в открывшемся ее глазам драматическом действе, успокоила своих всполошившихся демонов. Павлов с авоськами ушел в дом номер пятнадцать. А мы с женой, не желая принимать участия в процессе его «консультаций», удалились в свой особнячок, где целых три часа отдыхали, вытирая повсюду пыль и поливая легион подаренных заботливой тещей цветов.
К вечеру, когда холодное осеннее солнце стало стремительно валиться к горизонту, утомленная обилием полученных консультаций Альбина Угарова ввела в наш дом горланящего песни времен гражданской войны адвоката и заявила, что желает лечь спать подле своего уже храпящего жениха. Сочувствуя невесте поэта, мы с женой приняли тело юриста и пожелали ей «спокойной ночи». Прощаясь, Альбина передала мне перевязанный крест-накрест газетный сверток, скрытно шепнув, что в нем находится «то, о чем мы говорили днем».
По пути в город я уговорил Маринку растолкать спящего юриста: мне не терпелось узнать о судьбе Прохоровича.
- Пока не выпью пива, не скажу ни слова! – заявил похожий на медведя-шатуна Павлов.
Пришлось остановиться у ларька. Юрисконсульт, шатаясь, проделал необходимый путь, отоварился, непродолжительно поспорил с продавщицей, сдал ей опорожненную за время спора бутылку из-под пива и преображенный вернулся в машину.
- Ну-с, - откупоривая вторую бутылку, мурлыкнул адвокат, - так зачем вы меня будили?
- По телефону ты сказал, что Дурыч лежит в больнице, - напомнил я другу, - проясни, пожалуйста, ситуацию.
- А, вот что тебя гложет… - Павлов прервался на долгий глоток. – Сейчас расскажу. Да ты езжай… Значит, так. История банальная, однако, слабонервных, беременных и чахоточных прошу удалиться из зала… Таких нет? Прекрасно! Тогда слушайте. В качестве пролога к этой истории следовало бы подробно изложить биографию досточтимого Льва Давидовича Прохоровича, героя моего рассказа. Но, боюсь, на это у нас нет времени. Так что начну с главного. Лева решил жениться!
- Это не оригинально, - разочарованно произнес я.
- Пусть. Зато эффективно. Девушка, ошеломленная напором кандидата в законные мужья, пригласила возлюбленного к себе домой с невинной целью познакомить жениха со своими родителями. Надо отметить, что Прохорович был на тот момент почти трезв!..
- Если он намеренно довел себя до такого состояния ради знакомства с родителями невесты, то его намерения более чем серьезны, - прокомментировала услышанное Маринка.
- Возможно, так оно и было, - сказал Павлов. – Правда, перефразируя известную поговорку, замечу, что Дурычу хотелось как всегда, а получилось гораздо хуже… В общем, в гости к невесте Лев Давидович прибыл без приключений. Ольга (так звали невесту) привела жениха в свою квартиру, но родителей дома не оказалось. «Видимо пошли гулять с собачкой», - сообщила суженая и, оставив жениха в прихожей, беспечно удалилась в туалет. Конечно, мой коллега сам виноват: не надо ему было вливать в девушку такое количество пива… В общем, пока невеста облегчалась, вернулись с прогулки родители. Вошли, надо сказать, без звонка, открыв дверь своим ключом. Первой вошла собачка… четырехлетний восьмидесятикилограммовый ротвейлер. Почуяв незнакомый запах, песик занервничал, а когда увидел стоящего посреди прихожей Дурыча, пришел в неописуемую ярость и, будучи не обремененным намордником, сомкнул мощные челюсти на коленном суставе юриста. Вошедший следом хозяин принял Прохоровича за квартирного вора и присоединился к начатой ротвейлером травле. К тому моменту, когда испуганная невеста, поправляя на ходу юбки, выскочила из туалета, папа, вспоминая боксерскую молодость, размашистыми движениями рук добивал несчастного жениха. Благодаря появлению дочери, недоразумение было прекращено. Но Дурыч с многочисленными гематомами, кусаными ранами и сотрясением мозга отправился в больницу. Вот такие вот дела…
- Бедняжка Лев!.. – сочувственно произнесла Марина.
- Наш Лев теперь больше похож на драную кошку, - весело заметил Павлов. – Леха, предлагаю завтра навестить пострадавшего. Пойдешь?
- Непременно. Только сделаю с утра кой-какие дела, и я – в твоем полном распоряжении.
- Договорились, - зевнув, сказал адвокат, - разбуди меня, когда приедем…
Прошел месяц с того дня, как Альбина Семеновна Угарова в сопровождении непризнанного гения поэзии Ильи Григорьевича Томильского упорхнула за рубеж, в далекую благополучную Германию, оставив о себе память в виде платинового с бриллиантами гарнитура, состоящего из кулона и пары серег, которые, обосновавшись на ушках и шее моей супруги, каждый вечер ослепляли меня своей утонченной красотой.
В тот памятный вечер, когда на даче в Куницыно я получил от Альбины для реализации ее драгоценности, прибыв домой, я имел неосторожность на глазах у Маринки развернуть чертов сверток. Последствия этого необдуманного поступка оказались для меня поистине трагическими. Жена пустила в ход всю силу женского обаяния и, разумеется, одержала победу. В результате, когда на следующий день я отправился менять драгоценности госпожи Угаровой на американские деньги, в свертке недоставало упомянутого выше кулона и сережек. За все остальное мне удалось выручить двадцать восемь тысяч триста долларов. Триста долларов из этой суммы мне пришлось выдать Пашке за его «консультацию», которая на три четверти состояла из комплиментов самому себе и лишь на четверть из дельных советов. Двадцать восемь тысяч я с извинениями передал Альбине, а остальные ноль долларов и столько же центов оставил себе в качестве заслуженного гонорара. Таким образом, моя мечта о собственном лимузине с личным шофером осталась на обочине жизненного пути.
На прошлой неделе у меня состоялось тяжелое объяснение с Иваном Савельевичем Шубиным, который неожиданно почтил меня своим визитом. Я принял его по всем правилам гостеприимства: поил дорогим коньяком, угощал толстыми сигарами и даже пытался соблазнить своей секретаршей. Но все эти маленькие радости жизни были для господина Шубина не в диковинку. Жаждал он иного: головы Юрия Григорьевича Томильского. Больших трудов стоило мне убедить гостя в том, что его враг давно повержен собственной рукой и с октября месяца мирно покоится на Восточном кладбище – всеми забытый и никем не навещаемый. В этом деле мне очень помогли собранные доказательства, которые я поочередно предъявил не слишком доверчивому господину. В конце концов, Иван Савельевич убедился в моей искренности и, пожелав мне успехов в труде, вежливо откланялся. Вместе с ним из моего офиса ушли и пятеро гориллоподобных парней, откровенно сожалевших о мирном окончании нашей беседы.
А сегодня я получил корреспонденцию из маленькой, гордой и нейтральной Швейцарии. Это было письмо в длинном с красивыми марками конверте и небольшая бандероль с такими же марками. Я взял в руки конверт и посмотрел на обратный адрес. Отправителем была Альбина Томильская.
Содержание письма было кратким. Альбина Семеновна в двух словах поведала о своем простом человеческом счастье замужней женщины с видом на жительство. Альбина поведала о том, как Илья Григорьевич потратил две недели, чтобы собрать все необходимые бумаги для получения своих денег в банке, а, получив наличные, в одну ночь спустил все сто тысяч баксов в казино. Но это никак не сможет повлиять на благополучие молодоженов, писала счастливая супруга, поскольку ей посчастливилось устроиться на работу в качестве посудомойки в частном отеле на одном из горнолыжных курортов. Письмо также повествовало о великих успехах поэта, который полон творческих планов и даже в свободное от написания стихов время иногда помогает жене по хозяйству, поливая цветы и выгуливая подаренного соседями щенка неизвестной породы. В конце письма Альбина благодарила меня за то участие, которое я проявил в их с мужем судьбе, и сообщала, что высылает мне экземпляр книги Томильского с дарственной надписью автора, о которой я «так мечтал».
Вскрыв бандероль, я открыл «Бушующую бездну» на первой странице и прочел написанные рукой непризнанного гения строки:
Отважному мастеру частного сыска,
Который не ведает жизни без риска,
Данную книгу я в дар приношу
И о снисхожденьи покорно прошу.
2000 -2001 г.г.
3. Капли бумеранга
© Copyright: Андрей Андреич, 2007
Свидетельство о публикации №207071400252
Свидетельство о публикации №207071400252
Рецензии