Очищение

Во двор завернула худая женщина в неопрятном длинном, таща за руку мальчика, прижимавшего к груди большой сверток.
– Здесь подожди, дядя за тобой присмотрит. – Женщина зачем-то показала мальчику в сторону сидевшего на чемодане у подъезда мужчины и убежала.
Запрокинув голову, мальчик громко спросил:
– Где вы?
Мужчина встал, обронив ключи, и присмотрелся к подростку. Мальчик уверенно подошел к нему.
– Садись тут вот, – мужчина взял мальчика за руку и подвел к чемодану. – А я на твоем мешке посижу.
Из прохудившегося мешка сыпалась солома. Мужчина сел в ногах мальчика и посмотрел на него снизу вверх.
– Издалека?
– Из Лихославля, – мальчик обернулся на голос и прищурил белесые, казавшиеся пыльными, ресницы.
– Там что, Лихо, что ли, славят? – усмехнулся мужчина. – Звать-то как?
– Коля.
– И чего, не живется в Лихославле-то? Это мамка твоя?
– Выковыренные мы. Там взорвалось что-то, и нас сюда отправили.
– Эвакуированные, говоришь. Беда, значит, там, в Лихославле вашем, плохо славили, вот и взбунтовалось… А здесь куда? Есть кто знакомый?
– Не знаю. Если она вернется – есть, значит, кто-то, если не придет – нету.
– Есть хочешь?

Квартира была полупустой, мальчик ходил свободно, не задевая редкой мебели, не натыкаясь на стулья, которые всегда были приставлены к стенам, как прибитые.
– Вы ждете кого-то, чтобы уехать отсюда? – Кажется, Коля спрашивал что-то подобное несколько раз.
– Так… – неопределенно отвечал дядя Паша и торопливо переводил тему. – Я тут вчера дверь под пол нашел, открыть не смог. Пойди спроси топор у соседки, дверь сразу направо, звонка нет, стучи.
– А сами чего не пойдете?
– Пойди, пойди.
Мальчик принес ржавый топор с полусгнившим черенком. Под полом оказалась глубокая на вид яма с приставной лестницей внутри, мужчина, захватив спички, спустился и пропал. Мальчик, лежа на полу и опустив голову в яму, слышал звуки падающих и разбивающихся тяжелых предметов, чирканье спичками, дяди Пашино шарканье и кашель и ощущал резкие запахи сырости, земли и чего-то очень знакомого, лихославльского, прибрежного и теплого, тот бесформенный запах, который можно было долго мять в ладонях, придавая форму, которую сам никогда не увидишь.
– Там, видимо, мастерская была. – Показался дядя Паша, вылез и, отряхиваясь, запылил всю комнату. – Полки с горшками там, куча этих горшков. И глина в таких длинных лоханях. И этот, как бишь его, на котором эти горшки лепят…
– Гончарный круг? – Коля улыбался, дядя Паша старался не смотреть на него: Колина улыбка страшно заполняла все лицо, а этих белых глаз, которые, казалось, должны были улыбаться, лучиться и расширяться от радости, – этих глаз будто и не было вовсе.
– Да, откуда ты знаешь? – Дядя Паша уже громыхал ведром и шваброй.
– А мы с Толькой ходили к одному старику, гончару, все хотели научиться у него, да он нас выгонял, злился, у него сын умер маленький, и он мальчишек терпеть не мог, не хотел нас учить. – Коля вертелся посреди комнаты, то и дело поворачиваясь на шлепки мокрой тряпкой по полу: дядя Паша старательно развозил грязь по комнате. – А вы ведь меня научите, да? Научите? Вот и мастерская у нас есть, ее только прибрать нужно… – Коля, захлебываясь и обнимая себя, искал безумной улыбкой дядю Пашу. – А мамка, она не придет, она нарочно меня тут оставила, учиться у вас, она знала, что вы меня можете научить, а мне очень нужно. А глину я найду, вы только к реке меня отведите, а там уж я…
– Да ведь я сам ни черта не умею! – Дядя Паша бросил швабру и кричал в лицо притихшему Коле. – Чему мне тебя учить! Вот я когда-то домой пришел, в самом начале войны это было, а на столе косы лежат. Сестры моей косы. Длиннющие такие, и как она в них не запутывалась, когда бегала. На войне, говорит, мешаться будут. Отрезала. И неумело так, ножом, жалкая стала без них, некрасивая – хоть отворачивайся. И на что они были – отрезанные, на столе-то? И мастерская эта мне на что?
Коле вспомнился человек на рыночной площади, которого он слышал еще три дня назад. Тот мужчина швырял что-то всем под ноги и орал: «Не нужно это мне, ничего не нужно! Во всем виноваты алименты, смерть моей жены и зависть! Забирайте это все, не нужно мне!». И Коле казалось, что это дядя Паша был тот человек, что он звал его приехать, что это к нему его сейчас привезли учиться, что это злой обиженный мастер, за всю свою одинокую жизнь так ни с чем и не примирившийся.
Мальчик опустился на пол, ползая, нашарил швабру, поднялся и стал водить тряпкой по полу. Дядя Паша заперся в своей дальней комнате, так и не накормив его сегодня.


Утром пришла Аннушка, соседка и родственница дяди Паши, села к нему, еще сонному, на скамью и затянула свое:
– Па-а-асинька, Пасинька! Что мне тебе делать?
– А, это ты. – Дядя Паша легко толкнул Аннушку. – Ну не дури. Что ты для меня сделать можешь… Ничего ты не можешь. Я как плотина разрушенная, вымытая водой, а другое русло уже невозможно прорыть. Только в землю лечь и все. Да кому я это…
– Пасиньке все могу, все могу, – твердила Аннушка. – у меня все для Пасиньки есть, и молоко, и спать место… Иди ко мне…
Дурочка попыталась обнять дядю Пашу за шею, мужчина на секунду поддался, вспомнив неловкие объятия той девочки, ее тихое «что мне для тебя сделать?», ее ножку, которой она, лежа с ним в кровати у окна, отводила в сторону тяжелую темную занавеску, чтобы посмотреть, солнечное ли утро.
– Аннушка, ну брось, глупая. – Дядя Паша встал, вышел из комнаты и вскоре вернулся, приведя за собой Колю.
– Аннушка, это Коля, ты за ним присматривай, если я куда отлучаться буду.
– Колинька, да, он топор вчера… – Аннушка неслышно подошла к мальчику и протянула ему руку ладонью вверх.
Коля положил на нее свою и тут же отдернул:
– Что это у вас с рукой? Порезана вся…
– Игралась, – всхлипнула женщина и, бросив жалостливый взгляд на дядю Пашу, отошла к окну и села под далеко выступающий в комнату подоконник.
– Топор… – Дядя Паша вспомнил про подвал и заброшенную мастерскую. – Надо бы прибрать там все. Аннушка, ты не знаешь какого-нибудь мастера, ну, гончара или как они там называются?
– Знаю, очень хороший мастер, учеников у него много, старый уже, но все умеет, все умеет, знаю.
– Приведи-ка его сюда, потолкуем, продам, может быть, ему мастерскую. – Дядя Паша виновато посмотрел на Колю. Тот отпрянул от него к стенке и уставился в потолок.
– Да ведь умер он. – Аннушка улыбнулась. – Умер.
– Ну глупая. Говоришь же, что знаешь. А еще, может быть, кто есть? – Дядя Паша неаккуратно свертывал свою постель.
– Да, еще один есть, далековато отсюда, правда. Хороший мастер, все у него горшки покупают, толковый человек, знаю его. – Аннушка задумалась, теребя оборванный подол платья. – Да ведь он тоже умер… Пасинька, умер он. Все умерли.

Дядя Паша решился учить Колю делу, в котором сам ничего не смыслил, попросив помощи у готовой жизнь за него положить Аннушки: злиться, мол, буду – останавливай, по рукам бей.
Всю зиму, пока глина вымерзала и то оттаивала, то затвердевала вновь, дяде Паше снились сны о сестре без кос и о войне, на которую она ушла. Мальчишки, выбиравшие из лошадиного навоза уцелевшие зерна; двор дома напротив, где образовалась воронка от взрыва и рядом с ней билась в луже крови безногая лошадь; полная женщина, от страха влезшая по ветхой пожарной лестнице до второго этажа и, словно парализованная, не решавшаяся ни подняться, ни спуститься; Коля, перебирающий глину из разных чанов и бормочущий: красная, белая, желтая…

Коля один спускался в мастерскую, оглядывался, прислушивался, по звукам и на ощупь запоминал полки, станки, баки с глиной, узенькое окошечко под потолком, откуда иногда дул подвальный сырой ветер, мысленно составлял план трех отделений мастерской, уже знал, как пройти от бочки с песком до стола, на котором громоздилась готовая посуда прежних мастеров, уже знал, что делать со всем этим, раз в три дня ходил проверять оставленную на зиму глину в углу, куда капало с потолка во время оттепелей, перелопачивал ее палкой, занозя пальцы, – и просил дядю Пашу не передвигать ничего в мастерской, не предупредив.
Дядя Паша, поняв, что по-настоящему можно научиться самому только тогда, когда обучаешь другого, жалел, что что-то переходило от него мальчику, ловкому слепому, который привыкал к нему и к работе и, казалось, умел больше его.

Резкий запах кварцевого песка, чудом найденного за городом, напоминал Коле о горах, он всыпал весь песок в небольшую партию глины, чтобы чувствовать этот запах постоянно, и из-за этого первая и последняя сделанная им посуда обсыпалась по краям, как только ее вынули из горна. Вынимали в дождь, споря с погодой, горячие горшки и плошки трескались и лопались от попадавших на них капель воды. Целой посуды не осталось.
Плоды обучения оказались страшны. Упало, прогнив от влажности, бревно, поддерживавшее потолок над горном, часть дяди Пашиной кухни провалилась в мастерскую.

Вечером Коля, с научившимися делать лопающуюся посуду руками и чем-то безумно и зло поднимающимся в сердце, ушел со двора дяди Паши, рано, чтобы сохранить тепло для сушки своей работы, закрыв печные трубы в мастерской. Через два часа, хрипло отдуваясь, дядя Паша тащил по лестнице наверх угоревшую Аннушку, тихо, незаметно для мальчика уснувшую в тепле подвала. Еще через час, накрыв ее простыней, мужчина вышел во двор и сел у подъезда на потертый низенький чемодан.
Он стал чист от всего.


апрель 2005 г.
Сыктывкар