Письмо 3

Здравствуй, милый. Знаешь, я вот тут подумала. У меня какая-то патология с аккуратностью. Да. Если я что-то подчёркиваю, в школе вот часто приходилось, или теперь нужно, то непременно по линейке. И все вот поля, любые таблички, даже если это так – написать и выкинуть - непременно по линейке.
Но и зачёркиваю я тоже по линейке. Я, знаешь, кладу так, стараясь выверить точные 45 и провожу. А потом вторую – накрест. Крест должен быть непременно красивым и образовывать симметричные треугольники. Я сумасшедшая, милый?
Ну или нужно строчку, например. Зачеркнуть. Тоже, непременно по линеечке. И точно по центру букв.
Знал бы ты, какое для меня мучение – выделять маркером. Видел ты людей, которые маркером и по линейке? Да. Это я. Ругаю себя, мол, это уже вообще ни в какие ворота. Это же маркер. И никто-никто. Решительно не помогает. Я же потом не смогу работать с этой как-попало-выделенной-информацией. Я же буду постоянно отвлекаться. Полагаешь, это форма превалирует над содержанием? Но я ведь не всякую ерунду выделяю. Я непременно что-то стоящее. Это просто внутренняя необходимость идеала. И гармонии со мной.
Идеала. И гармонии со мной.
Вот потому мы, милый, и не вместе. Ты, милый, порочен (как же я люблю твои пороки…). Не идеален.
В тебе есть крохотный изъян, знаешь, такая выбоинка, скол, щербинка, которую обычно не замечает никто, кроме того, кто о ней знает. И именно ему она не даёт спокойно жить. Ему – знающему – кажется, что все на свете как раз на это и таращатся. А вовсе не на красоту целого. Хотя, конечно же, никто не замечает. А знающий подходит, проводит по этому недоразумению, такому досадному, подушечкой пальца и вздыхает. Ведь аккуратно заделанное, зашпатлёванное, закрашенное тон в тон, красиво задрапированное совсем не то же самое, что по-настоящему ровное. И заделывать и камуфлировать решительно нет смысла, потому что всё равно этот насмешливый изъян останется под этой заделкой и камуфляжем. Так что толку? Это никто не знает, что под этим вот цветочком, что так уместен, под этим вот кусочком ткани, что так гармоничен, есть та проклятая шероховатость, которая цепляет и цепляет знающего, даже если он не видит и не прикасается к ней – достаточно просто знания, чтобы отравить существование, лишить умиротворенного созерцания, превратить в муку желание прикасаться. Да. Лучше уж и вовсе не подходить.
Так вот в тебе есть это - не совместимое с жизнью. С моей жизнью. С жизнью на двоих. Ты не умеешь любить меня. Видимо, кто-то отвлёкся, милый, и вместо того, чтобы выделить в твоей Книге этот участок маркером, по линейке, разумеется, взял и зачеркнул. Точно по центру букв. Или, может быть, именно в этот момент перестала писать ручка. И буквы просто не прописались. А лишь кое-где продавилась бумага, процарапались соединения, ну и мелькнуло пара хвостиков, да петелька от «в». Или, может быть, этот кто-то решил перекусить, а после обеда потерял нить, и начал не с того абзаца. В общем, милый, как-то так случилось, что именно в этом месте у тебя скол. Выбоинка. И щербинка. А если уж совсем честно, у тебя там, милый, дырка. Даже дырища. Такое отверстие навылет.
Мы можем миллион раз прикрыть это место сердечком из красного картона. И даже сердечком из шёлка, с синтепоном внутри. И даже сердечком из рубинов. В чём-то золотом, ажурном и ужасно изящном. И все станут восхищаться. И все непременно станут охать, ходить вокруг тебя, бояться прикоснуться и наклоняться, чтобы рассмотреть поближе. И все станут подходить ко мне и что-то жарко шептать мне в шею и голые плечи. Да-да, про то, милый, как мне повезло. Но это ведь правда. Мне очень повезло. Только мои голые плечи всё время зябнут. Никто не понимает почему. Кроме нас с тобой, милый. И ты уже давно не пытаешься согреть меня, накинув что-то дорогое и пушистое, или не слишком дорогое и атласное, потому что когда ты подходишь, мне начинает дуть ещё сильнее. Из твоего этого сквозного.
25 июня 2007 г.
Я.