Кража

 
 Странный это был конвой: я впереди, следователь-стажер, а мой обвиняемый Митрохин плелся сзади. Впрочем, никуда бежать он не собирался и я это хорошо знал.
 Митрохин обвинялся в краже государственного имущества в мелких размерах: работая грузчиком на продуктовой базе, по пьяному делу, он украл две красных рыбы «чавича» на сумму 33 руб. 12 копеек.
 Убыток подсчитали исходя из розничных цен со всеми магазинными накрутками.
 Задержал его вохровец, когда он лез через забор, ну и пошло и поехало. Было возбуждено уголовное дело, которое и передали мне как простое и не сложное. Стажер справится, решило начальство.
 Двадцати двухлетний мальчишка, я решал судьбы людей, я понимал это и потому выполнил все следственные действия с ученической добросовестностью изложил его в страниц 50-60, верней не страниц, а листов. Уголовное дело было тощеньким и простым как мычание.
 Я – следователь, я работаю от имени государства и никаких соплей, уголовный кодекс и процессуальный - вот чем я должен руководствоваться и жить, маленький винтик всей системы
 Система работала безотказно, это надо признать.
 Но это в теории, а когда ты видишь этого самого Митрохина: лет сорока не более, его щупленькую фигурку, его доверчивый взор, устремленный на тебя, ты отворачиваешься и прикуриваешь очередную сигарету…
 Митрохин видел во мне истину в последней инстанции. Видел Бога, который должен был совершить все по справедливости.
 Итак, был конец марта, пригревало солнышко, наши ноги утопали в ноздреватом снегу, с крыш капало и пахло весной и свободой, что зимнюю одежду осталось носить недолго. Кроличью шапчонку и простенькое пальто фирмы «Трехгорка» или там «Красная швея» можно было сменить на плащ.
 Я шел и иногда поглядывал на своего подопечного, он махал мне рукой вроде того, что все в порядке шеф, можете идти спокойно « Я не убегу!»
 Затем прошли вдоль высокой ограды Рогожского кладбища, оно уже давно было закрыто, осталось еще со времен той далекой Москвы, когда раскольники селились именно в этой части города. Не помню, чего мы сюда забрели, потом шли таганскими переулками-закоулками. Шли в сторону Абельмановки – там находился Таганский РУВД.
 Была пятница и как я уже сказал, как-то по особенному остро пахло весной, как это бывает только в марте. По дороге нам попадались забегаловки, вокруг которых толпились мужики. Возле одной из таких меня догнал Митрохин.
- Михалыч, можно стаканчик винца на последок? – и стал поспешно считать мелочь.
 За эти два месяца следствия мы как-то сблизились с Митрохиным, хотя это и звучит довольно дико, чтобы следователь и обвиняемый могли сблизиться. А как по вашему, не сблизиться, если за эти два месяца, отведенных на следствие, я доставал справки с психдиспансера, характеристики с места работы и жительства. допросы и запросы, при этом он почти всегда был при мне. Допросы и уточнения, очные ставки и т.д. И он опять же при мне.
- Подожди меня здесь, пойду, принесу, - я влез в очередь, и нагло полез к буфетчице, мужики загудели недовольно, но я помахал красными ментовскими корочками и они враз притихли, буфетчица молча с некоторым подобострастьем налила мне два стакана крепленого вина и сунула пару карамелек. Мужики молча пропустили меня к выходу, понимая, что спорить бесполезно, а что берет вино, значит, так надо, тоже ведь живые люди.
 Выпили, и мне стало грустно. Он все смотрел своим затравленным взглядом, верней он ждал от меня каких благих вестей, что все наконец-то уразумеется и закончится, и государство простит ему эти две украденные рыбины и он снова может продолжать свою погрузочно-разгрузочную работу. Он не знал, что у меня в дипломате лежало постановление на его арест, собственно я его и вел в отделении милиции, чтобы передать по назначениюэтого он еще не знално где-то в глубине души мог и предугадать такой исход дела.
 Михалыч, меня посадят?
 Я кивнул головой и добавил, – если бы ты не признал вины, тебе бы дали подписку о невыезде. Но ты признался во всем и прокурор решил, что до суда ты можешь посидеть и под стражей. Для верности.
 - А если бы не признался?
 - Тогда мы стали думать достаточно ли оснований для твоего ареста, - пояснил я. И как-то вздохнул, как бы говоря про себя, что говорить - правду и только правду - только вредить себе. В глазах государства, ты есть молодчина, что признал свою кражу, ведь у него, государства, очень, очень много лагерей, и они не должны пустовать и ему еще нужна дармовая рабочая сила. Усек, дурак. Подумал про себя.
 - Ну, какая же это кража на тридцать целковых, Михалыч? – заканючил он, и вытер нос краем рукава.
 - В том то вся и штука, - сухо пояснил я, - если бы твоя рыба потянула на 29 рубликов, допустим, то отделался бы административным испугом – штрафом или товарищеским судом. А кража за тридцать это уже уголовщина. Перевес на 4 руб. не в твою пользу, Митрохин. Кража свыше тридцати рублей, уже уголовное деяние, – я как бы оправдывался перед ним.
 Пока мы шли, и я вкладывал в него хоть какие-то азы уголовно-процессуального кодекса и всю моральную сторону всех этих кодексов. Зачем я этот делал, не знаю, наверное, пытался что-то доказать себе, а не ему.
 Незаметно стемнело, и загорелись первые фонари. В этот день я почему-то курил как паровоз и на душе, повторяюсь, было очень гадостно, будто я предал кого-то. Такое было странное чувство, и мне оставалось курить да молчать.
 И когда я передал Митрохина в дежурную часть –

 начались обычные формальности. Протокол изъятия его личных вещей : замусоленный носовой платок, какие-то копейки, истертая пачка сигарет «Прима», перочинный ножичек и кажется все. Я добавил две пачки сигарет «Ява», милиционер пожал плечами, но ничего не сказал.
 Позже я ехал трамваем на свою Скотопрогонную улицу ( это не метафора, проверьте по карте Москвы), она находилась возле Рогожского вала, там было мое общежитие, и смотрел в окно и видел мириады звезд, и в тот момент они были самыми близкими мне и понятными существами…


г. Харьков июль 2007 г.