Ангел

Началась эта история - с велосипедов.

В "Детском мире" появились, как-то вдруг и сразу, новенькие "школьники", и последующей головной болью для всех родителей подростков обоего пола стали постоянные мольбы о покупке этого чуда советского велопрома. Вот в тот день, день совместной покупки великов, мы и встретились с Юркой впервые.

Юрка поселился в нашем бараке недавно, переехав сюда со "старыми", как считалось у нас, пацанов, родителями.
Теть Нина, мать Юрки, родила сына поздно, - по неизвестным причинам с первым мужем у неё долго ничего не выходило и, уже разведясь, выйдя замуж заново и отчаявшись, она произвела на свет щупленького Юрку.
Дед Юрки, крепко сбитый старик, изредка навещающий единственную дочь с зятем, прилетел первым же рейсом с Астрахани в краевой центр, как только услышал радостную весть о первом внуке, гнал такси до самого нашего городка, всплакнул на посиделках с соседями, - когда роженица еще не вернулась, - признавшись, что уже и не чаял себя дедом почувствовать.

К подкаблучнику-зятю, тихому инженеру, который из проволоки и коряги мог за пять минут сделать всем желающим замысловатую кошку, изгибающую шею и трущуюся о ноги деревянного человечка, дед относился поначалу прохладно, не верил, что тот "покроет" дочку "по-настоящему", чтобы хоть что-то вышло из отношений этой нелепой пары. Однако ж, когда Нина выносила уже, практически, списанного врачами сына, дед привез зятю в подарок шикарный боевой кортик, , покаявшись дядь Юре (Юрку назвали в честь отца - на этом настоял дед) в том, что не верил в его "мужицкую силу".

Кортик вызывал, впоследствии, у нас завистливые взгляды, но трогать его не позволялось - по легенде он был подарен деду Юрки командиром эсминца, экипаж которого дед спас в годы войны, когда сопровождал союзные караваны в Мурманск. На кортике были и впрямь иностранные письмена и, к нашему сожалению, какой-то рисованный пузатый младенец с крылышками.
Однажды дед даже поведал, что раз в два года, на его день рождения, ему со специальным курьером передают дюжину рома, всякий раз новой марки, с открытками и пожеланиями. Однажды с такой передачей принесли большую фотографию, на которой присутсвовал, как выяснилось, весь экипаж эсминца - ром адресовался именно от них и они собирались, понемногу тающей от естественных причин, своей командой дважды в год - осенью, на годовщину спасения из холодного моря и в день рождения деда . Говорят, в семьях этих старых моряков даже внуки знали трудное имя далекого от них русского, который спас их дедов - Евстратий.

Кортик нам запрещала трогать сама теть Нина. Она вообще, после рождения Юрки, стала фанатичной мамашей. Например, каждый день обтирала его настоем ромашки - в этом признался сам Юрка однажды, когда мы укатили далеко от барака, носясь по рядом расположенному небольшому аэродрому. Где бы он ни был, но вернуться домой был обязан в девять вечера - что, по мальчишеским понятиям, да еще и летом, было просто надругательством над свободой. Вот тогда, когда я стал его подзуживать, что, мол, давай еще погоняем, он и сказал про ромашку, про то, что спит с мамой вместе (в 10-то лет)..
Его мама ждала и хотела дочку, до последнего будучи уверенной в то, что желаемое сбудется. Однако родился Юрка. В девчачьи одежды она его не заставляла наряжаться, но пестрота его рубашек для тех времен была уж, как минимум, странна. Юрка терпел, прятал особенно уж аляпистые одеяния в кусты, полуголым рассекая по лужам, уезжая со мной за лесок у аэродрома.

Отец Юрки пытался опротестовать хотя бы процедуру ромашечных ежевечерних омовений, но успехом эта миссия не увенчалась и он сдался, никогда больше не выступая против жены. Её главным аргументом было то, что она работала медиком в местной больничке и "лучше знала" как ребенка здоровее сделать. То, что с её безумной опекой Юрка рос несколько пришибленным, из друзей у него был только я и в мальчишеском футболе его, как самого дохлого и неумевшего, ставили в ворота - ей было не объяснить.
Так Юрка и жил - покорный, как и отец, дома, но пытающийся адаптироваться в окружающем колючем мире - на улице.

Однажды вечером мы с Юркой налопались в огороде "бзники" (так на нашем языке назывались тогда ягоды паслена), напоследок решившись поноситься по узким дорожкам между бараками и договорившись о предупредительных дребежзащих звуках, которые должны были издавать наши сверкающие звонки на "школьниках", когда сей траспорт выносился на перекресток - во избежании столкновений.

Почему Юрка не слышал мой звонок, почему не дергал за пимпочку своего - я так и не узнал, но когда я вылетел во весь опор на перекрестье дорог - Юрка оказался едущим через него боком ко мне.
Т-р-р-рах, звон, дребезги катафотов,скрежет рулей, наши крики..

Я отделался ссадиной на колене и испугом.
У Юрки травмы были посильнее. но не катастрофичны - педалью распороло икру до сильной крови, да несколько синяков, оставленных моими локтями и дверью углярки, в которую мы оба влетели.

Кровь есть кровь и первым делом пришлось идти сдаваться родителям Юрки..Хотя, свой велик я уже успел оглядеть - его можно было выправить. Что касается Юркиного - ему пришла амба, такие травмы, несовместимые с катанием, даже дядь Юра не мог бы исправить.
Вопль, визг и мат мамы Юрки я услышал сразу на пороге и под градом обвинений счел за благо скрыться. Теть Нина меня и до того не жаловала, приговаривая:
- Рос мой Юрочка без хулинанов, вон, какое золотце был, - а тут, встретился с этим мордоворотом бестолковым, который день деньской носится по дороге на велике и горя ищет, шебутной.

Если бы она еще знала, как мы с Юркой разыскивали регулярно пробки на помойке (игра в пробки у нас тогда навсегда вытеснила игру в "бабки", доставшуюся нам из послевоенного детства наших родителей) - её бы, помешанную на стерильности, точно бы хватил инфаркт.

Поздно вечером я слышал, как теть Нина пришла с претензиями к моим родителям. Благо, что дома был отец - я его уже просветил о произошедшей катастрофе, на что он покряхтел, но сказал, что "если эта нудная придет опять вопить, что её сыночка искалечили и игрушку поломали - куплю ей новый велосипед, хай с ней" (таковые явления теть Нины к нам уже были неоднократно, после чего она строго настрого запрещала Юрке видеться со мной по месяцу-два..Потом всё возвращалось на круги своя). Так и вышло, только на этот раз крики обычно тихой Юркиной мамы были уж особенно истеричны. Я изображал крепкий сон, слышал только, как отец сунул ей купюры на покупку велика и вывел за дверь.

Ни на следующий день, ни в последующий Юрки дома не было, не появлялся он и в школе.

Так прошел месяц, поначалу мы еще видели дядь Юру, не решаясь у него спросить, что с его сыном, а потом и сам он пропал.

Между тем, в нашей семье в это время происходили знаменательные события - наконец-то сдали дом, на очередь в который мои родители встали еще до моего рождения. Начались ежедневные ремонты (сдана была голая коробка, без обоев, без пола, без штукатурки - всё это пришлось делать нам с отцом и мамой, по вечерам). Мне были доверены настилка и покраска пола, я так на них выматывался, что было уже не до игр и ни до чего вообще.

Через полтора месяца мы переехали, наконец, из полутора комнатушек в бараке, половину помещения которого занимала печка, в огромную, как мне казалось, квартиру, где сестренке выделили свою комнату, а у нас с маленьким братом, восторженно гоняющим по помещению на своем трехколеснике, была спальня на двоих, своя.

Я довольно быстро вписался в новую школу, новый двор стал "моим" уже через пару дней, но про Юрку не забывал.Раза три среди недели я заезжал на прежние места, спрашивал соседей - но никто не видел семью Юрки. Узнавала и мама, как-то приезжавшая в бараки за рассадой к бывшим соседям.

Прошел год. После бесконечных подкрасок и ремонтов в новой квартире у мамы обострилась щитовидка и ей через знакомых, с Астрахани, от старшего брата передали какой-то очень помогающий морской компонент, излечивающий это заболевание надолго. Оказалось, что передали это лекарство - теть Нине (видимо, через приезжавшего деда Евстрата).
- Поедешь со мной, Юрку-то давно не видел? - спросила мама.
Я тут же собрался - хоть и, признаться, за год прежние забавы и старые друзья порядком выветрились из головы. Но всё же было интересно, что и как у старого товарища, да и хотелось похвастать новым увлечением - марками, за собирание которых тогда принялись все мальчишки.

Юркины родители тоже переехали в "казенный" дом, с широкой лестницей, дермантиновой дверью, ручкой, в виде кольца в пасти льва, как тогда было модно, и звонком-молоточком.

Открыла дверь тёть Нина, поразившая меня каким-то неестественно выбеленным цветом волос.
Мы расположились в зале, который был побольше даже нашего, немаленького. В бараке мебель их семьи была, как и у всех, скудна, а тут я увидел традиционный хрусталь, выставленный напоказ в серванте, столовый набор с огромной керамической супницей и кортик, висевший над телевизором.

Только тут я разглядел Юрку. Он жался к матери, стал еще более худым и, одновременно, каким-то одутловатым. Но не это было важным. Главное - Юрка был АБСОЛЮТНО безволосым. Уже научившийся тогда "вежливо" не пялиться на что-то, вызывающее мой интерес, я всё равно не мог оторвать от него глаз. У него не было не только волос, отсутствовали и брови с ресницами, куда-то пропал и легкий пушок на руках, который мы тогда считали проявлением "мужицких" особенностей и хвастали размером этих ранних волосков.

Наши мамы заговорили о лекарствах, о старых знакомых, про последний "Огонек", а мы так и стояли с Юркой напротив друг друга - он не отрывался от маминой руки, как приклееный.
Не сразу сообразив, я достал, наконец, свои кляссеры, теть Нина погладила Юрку по руке, настойчиво предлагая "поиграться марками" - только теперь он от неё отлип и повел меня на кухню. В холодильнике был вкуснющий "дюшес", у самого Юрки оказалась тоже неплохая коллекция монгольских аляпистых животных и даже несколько марок из Нигерии - так мы и скоротали какое-то время, разговаривая только про марки, как будто не было у нас прежде дружбы. Причем, Юрка выглядел каким-то..затравленным - он откровенно на меня пялился и боялся дотронуться. Ну, опасения заразиться, доставшиеся ему от мамы, я видел в нем и раньше, так что нежелание касаться меня было вполне объяснимо. Но этот животный страх во взгляде..

Что-то еще меня царапнуло в их квартире, я даже и не сразу понял - что именно. Потом дошло - всё было в иконах, маленьких и больших, в вырезанных из каких-то журналов и "настоящих". Как-то, отвернувшись, я мельком увидел, как Юрка быстро и мелко перекрестился несколько раз. Для их семьи, всегда равнодушной к религии, это был удивительный симптом. Да и такая открытая вера в те времена не слишком приветствовалась, тем более - если бы прознали в школе.

Так, за впечатлениями и просмотром марок прошло время, мама позвала меня собираться, тут же шмыгнул к своей маме и Юрка. Только тогда я и увидел, что у теть Нины взгляд, уставленный на меня, такой же затравленный, как и у Юрки. Только ужас у неё в глаза перемежался с какой-то затаенной надеждой.

- У тебя ручка теплая, Таль? - вдруг спросила она меня.
Я уже к тому времени плотно познакомился с соседом по новому дому - директором психбольницы. видел иногда пациентов, приходивших к нему на домашние консультации, помогал ему в разговоре (если их так можно было назвать - разговорами) с несколькими детьми-аутами, потому стал отличать безумие в глазах от просто испуга. То, что я увидел в глазах теть Нины мне не очень понравилось, но я ответил:
- Да, они у меня почти всегда горячие.
Это было правдой, как раз в это время у меня длилась эпопея с разными больницами, от туберкулезки до инфекционки, по поводу причин постоянно повышенной температуры в организме (что позволяло мне иногда увиливать от занятий, под предлогом "высокой" температуры, которую я, к тому же, мог еще и поднять усилием воли на пару градусов).

- Ну-ка идем, посмотрю, - махнула мне приглашающе рукой теть Нина.
Я не подозревал, что произойдет дальше - она всё же была медиком и, несмотря на не слишком теплые отношения, всегда помогала при ранах и консультировала всех в бараке при разных недомоганиях.

Я протянул ей руку, подойдя поближе. Забирая её к себе, как бы пытаясь что-то рассмотреть в линиях на ладони, теть Нина вдруг внезапно и сильно притянула мою руку к своему животу и прижала её обеими своими руками, не давая мне вырваться. Мама сзади что-то испуганно лепетала, а я силился вынырнуть из цепких, удивительно сильных рук немолодой уже женщины.
Наконец, я отпрыгнул от неё, успев заметить расширенные зрачки Юрки, который на всю сцену внешне никак не среагировал.

Бессвязно прощаясь, под извиняющиеся причитания теть Нины, под её слёзы и покаяния в чем-то неясном для меня, мы с мамой сбежали вниз и там только перевели дух.
- Мам, чё ей надо было?? - почти плакал я.

На автобус мы не пошли, побрели пешком напрямки по сухому полю, по старой разъезженной дороге, через покосившиеся дворы - и всю дорогу мама, поминутно вздыхая и о чем-то всхлипывая, рассказала о том, что ей поведала теть Нина.

Когда Юрка зашел в дом чуть испачканный в крови, у его матери случилась истерика. Она чем-то прижигала ему ранки, ежечасно их протирала, беспрестанно прикладывала руку ко лбу, беспокоилась о возможном столбняке, отлучившись лишь вечером - поругаться с моим отцом о велосипеде и моем поведении.
После бессонной ночи она приняла решение - ребенку в кровь могла попасть неизвестная инфекция (ей не понравилась угольная пыль в ране), тут, на месте, ничего выяснить не удастся, потому надо ехать в краевой центр.

Наутро безотказный дядь Юра упросил сослуживца свозить Юрку с семьей за 200 километров, до "цивилизованных мест", как говорил дед Евстрат. В тот год в крае был построен новейший диагностический центр, равного которому в Сибири еще не было. Новенькое оборудование было готово к работе, проверено всеми комиссиями, но начало эксплуатации центра откладывалось.
Как медик, Нина знала про существование центра, знала и то, что для помещения туда ребенка из края нужно направление из своей районной больницы, подтвержденное крайздравом. Но она решила идти напролом - как выяснилось, с изрядной дозой везения. Дело было в том, что работникам центра давно хотелось обкатать в "полевых" условиях всё свое космическое оборудование, всех родственников и знакомых они уже пропустили через фильтры, хотелось свежего материала. Вот тут, на их радость и появилась теть Нина, которая вела за собой телепающегося Юрку. В результате, ему сделали такого уровня анализы, на который, случись центру работать уже официально, не пришлось бы и надеяться.

Вот по результатам этих анализов Юрку и отправили на срочную консультацию и новую диагностику в столичный онкологический центр. Врачи спешили,- всё перепроверив в Москве, тут же начали интенсивное лечение, облучение, химиотерапию (отсюда и отсутствие волос). Поседевшая мать верила и не верила врачам, которые её сказали сразу, что на успех - огромное количество шансов, что на этой стадии всё вылечится, как и не бывало.

Врачи не обманули. После лечения, угрожающих рецидивных признаков не было обнаружено. Конечно, предстояли еще ежегодные проверки, профилактические процедуры, постоянное наблюдение - но, похоже, всё и вправду обошлось.
Когда, поминутно рыдая, она пришла с благодарностями к завотделения московского центра, огромному , возраста неопределенной старости, профессору-грузину, тот доброжелательно принял её, достал красивую бутылку коньяка, бокальчики из темной яшмы, разлил на двоих, чокнулся за то, чтобы "поменьше было нам работы, побольше счастье матерям" - и вот тогда вдруг попросил рассказать подробнее, как случилось то, что у Юрки обнаружили ту страшную болезнь, уже почти год назад.
Нина рассказала.
Тогда профессор, покачиваясь на каблуках, стоя к ней спиной, оглядел заднюю стену кабинета, всю сплошь заклееную фотографиями улыбающихся и грустящих детей разного возраста, которых объединяло, пожалуй, только одно - все они были безволосы или в платочках, шапочках на головах и смотрели голыми, без ресниц и бровей, глазенками, - подошел к окну и сказал просто и тихо, даже потеряв на время свой характерный акцент:
- Это был ангел.
- Что, кто, почему, вы о чем? - затрясла головой от непонимания Нина.

Профессор терпеливо разъяснил:
- "Поймать" болезнь на такой ранней стадии - это удача и мечта любого специалиста. В этом возрасте и в этой стадии она еще только присматривается к организму, её легко подцепить и удалить - вот только нет причины, по которой её можно обнаружить, - на начальном этапе она себя никак не проявляет, нет повода, чтобы проводить такие сложные анализы. Вам, голубушка, повезло дважды - тем, что в вашем краевом центре взялись делать такие процедуры с кровью вашего мальчика, а, главное - что вообще случился повод для этого. Я в этой области работаю давно, я многое видел, поверьте - случайным такое не бывает. Я уже давно понял, что таких людей приводит к нам ангел - неважно, в чъем он обличии и каким образом он толкнул человека к нам.
Вот тот мальчик, который, заигравшись, поцарапал вашего сына - и есть ангел, пусть и в обличии ребенка. Ну а дальше всё пошло просто по накатанной - так всегда бывает у ангелов - всегда есть билеты, свободна дорога, доброжелательны встречающие..Всё это уже вторично. Главное - Юра вовремя оказался у нас. И теперь вы знаете, кто стал этому причиной и кто он есть на самом деле.

Профессор не производил впечатление сумашедшего, да и Нина к тому времени была готова поверить во что угодно, плюс, сказался коньяк. Но после суматохи столичных предотъездных сборов, возвращения в родной городок и начала новой жизни, после года кошмаров, теть Нина, наконец, вспомнила разговор с тем профессором..И всё, что мы видели, было результатом переосмысления ею этого разговора.

После маминого рассказа я так до конца и не понял, причем тут моя рука, притянутая к её животу, но мама и так была к концу повествования уставшей, плачущей, потому спросить я и не решился.

Прошел почти год, наступила весна, целыми днями мы гоняли с дворовыми пацанами в футбол, уходя на реку. Из старого "школьника" я уже вырос, да и его поломки в той аварии оказались не так просты. Про новый велик я не заикался - видел, что на обустройство в квартире идет много денег, да батя еще и решился на покупку старенького "ушастного запорожца" - какой уж тут велосипед.

Однажды, возвращаясь с футбола, я увидел, что возле подъезда стоит знакомый мужчина. Это оказался сильно исхудавший, но, как и раньше, с виноватой улыбочкой, дядь Юра. Обменявшись со мной бессвязными вопросами, никогда особо не любивший рассусоливать, он вдруг выкатил мне большой, "взрослый" велосипед, на который я поначалу и не обратил внимания - он стоял за кустом.
- Это тебе.
На мои отнекивания и недоуменные, даже испуганные отказы, он настойчиво ткнул мне больно рулем в живот, не заметив этого и буркнув:
- Это от меня, бери, нельзя отказываться, ты сам не знаешь, что сделал..

Я и впрямь думать забыл про давешний разговор с мамой и те хождения в гости, перекрыв прошлогодние чудеса свежими мальчишескими впечатлениями и фанатизмом по первой части трилогии только что вышедших "Хранителей" Толкиена.
Я стоял и молчал, не зная, что делать, страстно желая, чтобы вышел папка и всё уладил, чтобы не повторять старый кошмар.

- И вот еще что..,- неловко стал выдергивать он что-то из-за пазухи.
- Это - от Нины.
В руках у него был кортик. Тот самый, с эсминца.
- Переезжаем мы, далеко, к деду ,- сказал он, уже уходя, боясь, видимо, что подарки вернут. - Он в курсе и сам одобрил, не думай..

Он отошел довольно далеко, постоянно оглядываясь, будто забыл что-то. Потом, вдруг, быстро вернулся, схватил меня за руку, потряс её (я не испугался, потому что это было уже, хоть и суетливое, но - мужское рукопожатие, мы в школе как раз с этого года стали так здороваться пацанами по нескольку раз в день, показывая свою мужиковатость) и тихо, сквозь разошедшиеся в щербатой и радостной улыбке губы, шепнул:
- Дочка у нас, два месяца уж, - шумнаааяя, жуть! - хохотнул неловко, начал тереть заслезившиеся глаза, спохватился, приговаривая, - Да ты не смотри, не смотри, это ж я рад, это ж тебе, это ж ты..

"Это ж ты..тебе.." - я ничего не понимал. Потом вспомнил, как обожгло: " У тебя ручка теплая, Таль?" и осознал, наконец, то, о чем смолчала мама..

Велосипед я привести домой не решился, подарив его большой цыганской семье, жившей неподалеку, всё шумное младшее поколение которой вскоре носилось на нём, распугивая кошек.

А кортик..Кортик пролежал спрятанным много лет, завернутый в промасленную тряпицу и вынимаемый очень редко, каждый раз всколыхивая воспоминания. Последующие годы я о нем помнил, но уже не доставал, как не читал и старых писем, боясь их и становясь всё более сентиментальным с возрастом.

Последний раз я видел кортик, когда передавал его хирургу, спасшему во время родов моих любимых девочек - дочку и жену. Только тогда я прочел надпись на английском на рукоятке кортика: "Ангелу-спасителю".