Город, из которого трудно уехать

Я живу в городе, из которого трудно уехать. Город расположен почти на крайнем востоке страны и качественно отделен от ее основной части. Здесь, у нас, нет железных дорог, тут невозможно сесть в поезд и, протрясясь пару недель по заросшим лесами, степями и чем там еще просторам родного государства, вынырнуть где-нибудь в столице. Тут нет дороги, связывающей город с остальными частями света, на попутках можно проехать километров триста-четыреста на север только для того, чтобы оказаться еще дальше откуда бы то ни было. Давно, еще во времена Союза было закрыто морское пассажирское сообщение, морем отсюда тоже выбраться сложно. Остается только самолет, но лететь самолетом дорого, и с каждым годом все дороже. Очень небольшой процент населения города может позволить себе улетать каждое лето, цена билета катастрофически превышает средний месячный заработок, поэтому на билет надо откладывать – иногда целый год. Сейчас мне начинает казаться, что если улетать отсюда, то насовсем.
Возможно, когда-нибудь я перепишу этот текст, поставив глаголы в прошедшем времени, и начинаться он будет так – «Я жил в городе…». Очень может быть, весьма вероятно. Возможно, когда-нибудь город станет воспоминанием о первых дцати годах жизни, наверное, наиболее важных и наиболее формирующих, но, надеюсь, ретроспективно не самых счастливых. Этот город не приспособлен для счастья – он не отрицает его, но и не умеет обставить его соответствующим окружением, дать ему подходящий фон. Счастье здесь воспринимается как назойливая болтовня утописта.
Город вытянут вдоль берега большой, и, по мнению некоторых часто упоминаемых в справочной литературе авторитетов, чрезвычайно удобной бухте. Ее плоская, не подверженная сильным волнениям поверхность обрамлена невысокими горами, снег на вершинах которых держится порой до середины июня. Горы по мере удаления от побережья становятся выше, но незначительно. Еще дальше, несуразно выделяющиеся на общем фоне стоят вулканы – огромные и красивые. Из города их видно что-то около пяти – пара на юге и три штуки на севере. На востоке бухта открывается в океан, где-то там стоят знаменитые три скалы, ставшие эмблемой города. На западе – устье достаточно большой по местным меркам реки, там – обширные низкие равнины.
Природа здесь дает неподобающее городу обрамление. Поместите на шелковую блузку молодой красивой девушки где-нибудь в районе груди пятно от соуса с присохшими крошками и прилипшим длинным волосом – будет примерно то же самое. Природа здесь пронзительна и дика, она не умещается в наш объем восприятия. Мы, живущие в этом городе, нашли неплохой способ отгородиться от нее – мы ее не замечаем. Когда ледяное темно-голубое небо рушиться на сияющие белым и розовым вечерние вулканы, мы обычно рассматриваем объявления на остановках, или курим на ходу, сосредоточено глядя под ноги, или рассеяно скользим взглядом по окнам домов. Когда осенью сопки и склоны гор одеваются в спектр цветов, способный довести до бессилия любого импрессиониста, мы смотрим в спину впередисидящего пассажира, в лицо собеседнику или на девушек в окне автобуса. Когда ветер гонит с моря туман и волны, подсвеченные сзади солнцем, когда туман серо-золотой, а волны как зеленое прозрачное бутылочное стекло, и все это движется – мощно и почти бесшумно, мы вообще предпочитаем закрыть глаза и вздремнуть несколько минут по пути с работы. Мы не смотрим вверх, потому что небо здесь слишком огромно. Мы стараемся смотреть на определенные предметы, потому что подняв глаза к горизонту мы можем увидеть вдали полоску океана - места, где на десятки километров тянутся черные пляжи, и взморья, поросшие шиповником, низким хвойным кустарником и диким горохом, места, где скалы обрываются в океан и видны крохотные каменистые острова, на которых появляются сивучи. Зонтами мы загораживаемся от ландшафта в те дни, когда со стороны океана на город движутся с невообразимой скоростью огромные массы набухших водой облаков, один взгляд на движение которых рождает ощущение полета.
Это всего несколько зарисовок из продолжающегося триста шестьдесят пять дней в году чудовищного, дикого и прекрасного мелькания красок, образов и действий. Мы, живущие в этом городе, отгораживаемся от всего этого, и если кто-нибудь, снисходительно и грустно улыбаясь бросит в наш адрес – «Бедные люди, жить среди такой красоты, и не замечать ее – неумно…», мы, пожалуй, соберемся – все двести или сколько там тысяч, и по обычаю портового города, невзирая на численное превосходство над противником, вызовем его на честный бой. Потому что мы правы. Потому что по-другому нельзя. Основная черта этого ландшафта, основное следствие его запредельной красоты – отрицание человека. Не враждебность по отношению к нам, не злая воля или желание испытать нас, но отрицание нашего существования в данном объеме. Человек, принимающий это окружение, растворяется в нем до полной потери индивидуальности. Я знаю два примера, когда приехавшим из центральной России людям становилось физически плохо от окружающего пейзажа, это происходило вне города, там, где глаза вынуждены впитывать ландшафт, где некуда спрятаться от равнодушной силы этой земли. Она, эта земля ставит тебя перед фактом твоего конечного одиночества и твоей безотносительности к природе. Океан, горы, вулканы, небо – ничто из этого не дает тебе силу, все это только смеется над отсутствием этой силы в тебе. Возможно поэтому столь многие пытаются в меру своих сил и возможностей выезжать к океану, залезать на вулканы, неделями пропадать в горах, прыгать с парашютами и летать на парапланах. Насмешка мира над человеком не так видна, если приблизится к миру вплотную. А мы, живущие в городе, предпочитаем просто не замечать этой насмешки, в свою очередь отрицать ее.
Иногда, однако, ландшафт активно не дает забыть о себе. Когда мы почти полностью растворяемся в городе, и уже не думаем о вулканах, небе и океане, происходят землетрясения. Пока ничего серьезного, жертв и разрушений нет. Вы поднимаете глаза от книги или от монитора компьютера, или от чего там еще – вы пока не ощущаете толчков, но инфразвук приближающихся колебаний уже чувствует та ваша часть, что сохранилась в вас от рыбы или рептилии. Через пару секунд уже дребезжит посуда и девяносто процентов населения города смотрит на люстры – те слегка раскачиваются. Потом толчки усиливаются и мы бежим открывать входные двери и становиться у безопасных капитальных стен, либо выбегаем на улицу. Затихает первая волна колебаний и спустя несколько мгновений подходит вторая – более сильная. Самое ценное, что может пережить человек в эти пару минут находясь в помещении где-нибудь выше третьего этажа – чувство абсолютной собственной уязвимости. Можно кричать, кому-то звонить, чего-то от кого-то требовать, молиться, не бояться, стараться помочь другим – землетрясение не прекратится. Никто не сможет ничего сделать, если однажды ландшафт решит схлопнуть этот город, и это его решение будет неудивительно, так как из всех творений человека в любой ландшафт органичней всего вписываются руины. Подобное ощущение своей полной незащищенности перед стихией настолько ценно, что его стоило бы включить в программу средних школ в рамках курса истории или литературы.
То, что первым бросается в глаза при сопоставлении города и окружения – несоответствие города пейзажу, город в том виде, в котором он существует на фоне всего, о чем было сказано выше, несуразен. Тем не менее, он прочно обосновался здесь, на берегу одной из самых красивых и удобных в мире бухт, под вулканами, под огромным небом на неуспокоившейся еще земле.
Я живу в городе, который можно сделать красивым, но никто не хочет этим заниматься. Здесь не строят замысловатых зданий, основа архитектуры тут – параллелепипед. Видимо дело в том, что город, основная часть которого была отстроена во второй половине прошлого столетия, в эпоху активного промышленного освоения этой земли, изначально планировался как общежитие на несколько сотен тысяч человек, не намеревавшихся задерживаться здесь на срок, более долгий, чем предусмотренные системой распределения рабочих мест три года. Сюда не приезжали жить, сюда вселялись, соответственно, не делая никаких попыток обустроить окружение. Тем, кто строил город, необходимо было оперативно вписать вновь прибывающих в наиболее простой в исполнении объем, идеальной реализацией которого стали панельные параллелепипеды пятиэтажных домов. В принципе, даже старые дома, сохранившиеся в центре города, несут на себе отпечаток той же идеи, только с технологической поправкой на время.
На мой взгляд, этому городу катастрофически не хватает красного кирпича и гибкости форм построенных из него зданий. Это как минимум. Городу нельзя сильно расти в высоту – по соображениям сейсмостойкости строений, но это и необязательно, обязательно наличие красивых фасадов зданий, хотя бы на главных улицах, обязательны большие деревья, тротуары, мощеные плиткой, чугунные решетки, скамьи, фонтаны, короче все то, что дает любому городу глубину, дает ощущение непрерывности локальной истории, или хотя бы ее наличия. Необходимо добавить сюда хотя бы немного архитектуры, так, чтобы экскурсовод мог хоть что-нибудь рассказать о домах – о стилях городской застройки, о причинах, побудивших архитектора сделать это здание именно таким, об особенностях декора. Сколько можно придумать вариантов объяснения тому, почему дом квадратный? Должно быть что-то сложное, красивое, старое. Ничего этого нет, не считая конечно нескольких десятков квадратных метров, разбросанных по всей территории города, и теряющихся в общем нагромождении бетона и асфальта. Ни одного завершенного, эстетически удобоваримого городского пейзажа я здесь не видел. Возможно, конечно, виноват пейзаж окружающий, безнадежно подавляющий собой любой объект высотой менее нескольких сотен метров.
Город, фактически, расположен вокруг одной главной улицы, меняющей названия где-то через каждый километр. Как вертикально, так и горизонтально эта основная артерия достаточно сильно смята – она вынуждена огибать многочисленные возвышенности, либо преодолевать их. Из-за этого практически все улицы, отходящие от основной, резко уходят или вверх, или вниз. От перепада высоты при езде в автобусе иногда закладывает уши, перемещение пешком на расстояние более километра всегда связано, по крайней мере, с одним затяжным подъемом или спуском. Длина главной улицы – приблизительно что-то около двадцати – двадцати пяти не слишком длинных расстояний между автобусными остановками, то есть длина города без примыкающих поселков что-то около двадцати километров, ширина – приблизительно втрое меньше. Из города выходят две дороги, обе ведут в соседний городок, и дальше – вглубь полуострова. По обеим дорогам можно попасть в аэропорт.
Очень мало – в силу рельефа – площадей, вообще мало горизонтального, все наклонно. Возможно, что это вместе с указанным выше, рождает постоянное стремление проектировщиков к прямым углам и не нарушенным ничем плоскостям.
Тем не менее, этот город бывает красивым. По-моему это происходит тогда, когда в силу естественных причин город либо сливается с окружением, либо дополняет его. Город очень красив ночью – желательно с высоты и со стороны. Тогда по огням фонарей и машин читаются изгибы улиц на фоне темных сопок, видны корабли на рейде, освещенные и отраженные черной водой бухты, темным пятном с колеблющимся отражением огней поднимающихся террасами улиц обозначается озеро в центре города. Еще город красив, когда с востока приходит пахнущий солью и йодом туман, и заполняет его улицы, стирая детали и заставляя наблюдателя видеть только целое – теряющийся рассеянный свет цепочек фонарей вдоль дорог, блеск мокрого асфальта, дома, похожие на стены улиц, тени людей, наполняющие перекрестки, тени птиц, быстро и бесшумно проносящихся над головой. Город красив когда идет густой снег без ветра, к сожалению, здесь это бывает очень редко. Снег скругляет очертания, делает город более плавным, усиливает ощущение уюта от света окон домов и витрин магазинов. Впрочем, вероятно, все это красиво и в других местах, но здесь только это дает улицам шанс понравиться, этому городу противопоказан яркий свет и прозрачность воздуха. Я ни слова не говорю обо всем том, что делает окружение красивым помимо города и вопреки ему – такого много, но об этом уже было сказано ранее.
Здесь живут очень разные люди – как и везде. Неблагодарным занятием было бы пытаться четко выделить в них что-то специфическое, местное, отличающее всех живущих здесь от населения других районов. Ничего такого нет, хотя я слышал очень разные варианты подобных предполагаемых отличий – от исключительной отзывчивости местных жителей до какой-то особой, не имеющей аналогов правильности владения русским языком. Не знаю. Ничего подобного не замечал. В нас столько же равнодушия, трусости, доброты, прагматизма, непредсказуемости, отзывчивости, как и в других. Нас просто не так много, и мы привязаны к этой земле не наличием каких-то корней, сильных эмоций, привычек, а необходимостью жить здесь. На население города сильно влияет море и обилие людей морской специальности – это есть. Что еще? Может быть можно отметить еще, что здесь очень трудно искать близких тебе людей не будучи с ними знакомым. Наверное это. Хотя город не так уж мал, цепочки знакомств здесь часто пересекаются в двух и более местах. Очень много незнакомых людей ты узнаешь в лицо – настолько часто они мелькают в транспорте, на улице и т.п. причем зачастую не в силу величины города, а в силу несложной его планировкой, целиком завязанной на одну центральную дорогу. Наверное, все.
Я говорю о городе не очень добро, и я почти не говорю о людях. Тем не менее, я, скорее всего, люблю и этот город и этих людей, и объект подобной любви не обязательно должен быть приятен или даже приемлем. Город есть, я есть, и так или иначе мы уже связаны между собой моими двадцатью с лишним из его двухсот шестидесяти, и никакого явного мезальянса пока не наблюдается.
Возможно, когда-нибудь я перепишу этот текст, поставив глаголы в прошедшем времени, и заканчиваться он будет как-нибудь так: «Я жил в городе, откуда было трудно уехать. Как-то не принято говорить о предательстве, рассуждая о покинутых человеком городах, в этом отношении город занимает нейтральную среднюю позицию между покинутыми людьми и покинутыми странами. Города, видимо, равнодушны к людям, и, в определенном смысле, самодостаточны – по крайней мере этот город. К сожалению, обратного действия этот закон не имеет. Человек не равнодушен к равнодушному окружению».