Исторические личности

Исторические личности (рассказ)

Часть 1. Доктор Бельтайн. Выдержки из дневника.

1 октября 1944 года.

Утром по имперскому радио передали речь Геббельса о тотальной войне и создании фольксштурма, куда подлежат призыву все мужчины, способные носить оружие, в возрасте от 16 до 60 лет. Видимо, наши дела действительно плохи, если фюрер приказал грести на фронт стариков и совсем зелёных подростков.

Вечером того же дня.

К дверям лаборатории подъехал чёрный «Гелендваген», украшенный флагом со свастикой на капоте. Пока я гадал, кто из партайгеноссе такого высокого ранга мог прислать за мной свою машину, шофёр, умело объезжая руины, быстро довёз меня до штаб-квартиры «Анне Нербе», а оттуда, получив пропуска в имперскую канцелярию, мы отправились на приём к самому Гиммлеру. Точнее, я отправился на приём, а шофёр остался ждать в машине с включенным двигателем.
Рейхсфюрер оказал мне высочайшее доверие, открытым текстом подтвердив мои опасения относительно положения на фронтах.
После недолгого предисловия о том, что создание оружия возмездия зашло в тупик из-за недостатка урановых месторождений на территории, подконтрольной Германии, он, наконец, раскрыл причину своего особого внимания ко мне.
- Спасение Рейха и национал-социализма, - Гиммлеру приходилось выцеживать из себя каждое слово, явно показывая, что даже сейчас, когда решение уже принято, в его голове не прекращается напряжённый мыслительный процесс, - зависит от Вашего умения, использовать научные знания, накопленные обществом Туле и его последователями. В критические моменты, когда наше дело было на грани поражения: и в ноябре 23-го, когда большинство наших соратников томились по тюрьмам; и в ноябре 32-го, когда благоприятный для нас экономический кризис близился к естественному завершению, мы прибегали к услугам Ваших предшественников… и не прогадали. Надеюсь, и на этот раз не обманемся. Под словом «мы» я подразумеваю…
- Фюрера, - вымолвил я с трепетом.
- А также Геринга, Геббельса, Бормана и себя, - отчеканил рейхсфюрер.
Мы распрощались и отправились делать каждый свою работу – он свою, а я свою.

18 октября 1944 года.

Началась третья неделя исследований в созданной мной лаборатории. В полдень нас посетил рейхсмаршал и выразил недовольство слишком медленными темпами в работе. Сразу после его исследований я созвал совещание, на котором принял решение откомандировать одного специалиста в Мексику для изучения опыта древних майя, гораздо больше нас преуспевших в контактах с внеземными цивилизациями. Учитывая, насколько путь через враждебные нам государства труден и опасен, выбор пал на бывшего капитана абвера Отто Хайнца. Последними его словами при прощании были «Хайль Гитлер!» Надеемся, что звёзды будут благоприятствовать его скорейшему возвращению с недостающей информацией. А пока продолжаем работу с тем, что есть.




23 декабря 1944 года.

Фюрер пожелал лично контролировать научные изыскания моих специалистов. Перебазируемся в «Вольфшанце». Пишу в поезде Берлин-Кёнигсберг. Вагоны забиты – берлинцы торопятся навестить своих родственников в Пруссии за недолгие рождественские каникулы.
Несмотря на то, что рейхсляйтер ещё 8 лет назад публично отрёкся от веры, многие немцы продолжают чтить этот праздник. Я их не понимаю: если уж верить, то или в Христа, или в национал-социализм.
Кёнигсберг бомбили союзники – говорят, весь лежит в развалинах. А линия фронта проходит всего в 110 километрах от города. И в то же время большинство простого народа, как я имел счастье убедиться в вагоне-ресторане, в унисон повторяет завывания рейхсминистра Геббельса о «судьбоносном арденнском контрударе». Между прочим, по прогнозам того же министерства пропаганды, американцы уже должны были слететь в океан, чего почему-то не произошло. Тогда как русские на прошлой неделе выдавили наших из Лика и Лётцена (нынешние польские города Элк и Гижицко в Сувалкинском воеводстве – прим. автора). И при всём этом, успокоенные газетной болтовнёй обыватели не допускают и мысли, что Кёнигсберг и, тем более, вся Германия падёт. А я допускаю, но знаю способ этого избежать.

25 января 1945 года.

«Вольфшанце» взрывают!
Пишу эти строке в тряском кузове эвакуирующего нас грузовика, поэтому буквы шатаются как пьяные.
Вчера мы попытались дозаправить машины в Алленштайне (Ольштын – прим. автора) и еле унесли оттуда ноги, не зная, что он уже сутки как пал.
Не помню, кто сказал, вроде, кто-то из наших военных теоретиков: «Отступая, нельзя остановиться».
Русские дышат нам в затылок, продвигаясь почти с той же скоростью, что и наши машины, вынужденные стоять по несколько часов, потому что дороги запружены беженцами…
Сколько ещё будет таких записей на колёсах, пока наше грандиозное предприятие, наконец, не увенчается успехом?

Час спустя.

Шофёр озвучил только что полученный приказ: будем драпать почти до самого Берлина – новое место научно-исследовательского центра определено в Цоссене, в здании генштаба, куда, при благоприятных обстоятельствах, мы должны прибыть завтра утром. Да, до этих мест русские ещё нескоро доберутся. Но мы теряем уже третьи сутки на переезд, и потеряем ещё больше на установку техники и оборудование помещений новой лаборатории. Время, время дорого!

3 февраля 1945 года.

Фронт стабилизировался. Оборудование лаборатории смонтировано и готово к запуску. Скорей бы вернулся Хайнц с недостающими материалами.




8 февраля 1945 года.

Был на совещании в ставке фюрера. Несмотря на усталость, возвратился не в берлинскую квартиру, а в лабораторию.
В ставке только и говорят, что об инициативе Вольфа столкнуть лбами американцев и русских. Геринг аж руки потирал от удовольствия:
- Они не предполагали, что мы будем драться как безумцы на западе, в то время как большевики будут всё глубже проникать в Европу…
О нас же почти забыли - меня удостоили только короткого доклада в конце заседания. Самодовольные кретины, они не знают, с кем имеют дело. Ну, ничего, мы им покажем! У нас есть ещё время!

Ночь с 24 на 25 марта 1945 года.

В середине дня прибыл Хайнц. Выслушав его доклад и изучив добытые им сведения, я тут же отправился к Борману. Его лицемерие меня удивило.
- Сколько времени шёл Ваш агент? – прервал он меня вопросом, не дав договорить.
- 5 месяцев.
- Не слишком ли рано Вы начали хоронить Рейх?
Понимая, что при данных обстоятельствах скрывать что-либо не имеет смысла, я честно ответил:
- Я понял, что Рейх ждут похороны ещё в феврале 43-го, после Сталинграда.
Рейхсляйтер побагровел:
- Как вы могли не то, что произнести, но даже помыслить нечто подобное???
Я едва сдержал смех:
- Признайтесь, Ваши люди наши работать в этом направлении ещё раньше.
- Я и мои люди были, есть и будем верны фюреру, который убеждён в победе!
Да, какого артиста потерял государственный берлинский театр – играл бы себе пьесы Гёте и Шиллера, упиваясь любовью поклонниц, не пришлось бы задумываться о спасении своей шкуры после поражения – актёры не подлежат суду трибунала.
Но многие годы членства в НСДАП научили нас обоих держать собственное мнение при себе, и мы перешли к делу.
- Сколько времени Вам понадобится на систематизацию данных, добытых штурмбанфюрером Хайнцем? – подчёркнуто спокойно спросил Борман.
- Это вопрос недель… в лучшем случае двух-трёх месяцев… мне необходимо для работы тихое, спокойное место, где нет ежедневных бомбёжек и обстрелов. Разрешите мне перевезти оборудование и специалистов на подготовленную заблаговременно моими людьми базу в баварских Альпах.
Борман попросил телефонистку соединить его с фюрером.
- Об этом не может быть и речи! – фюрер кричал так громко, что даже я, сидевший на другом конце стола в полутора метрах от него, расслышал каждое слово, - Если штаб начнёт бежать, это деморализует рядовых солдат! К тому же, я лично заинтересован в благоприятном исходе этого дела и хочу контролировать каждый шаг штандартенфюрера Бельтайна лично!
Да, задумывая свои великие начинания, я не учёл того, что власть в стране находится в руках фанатиков, не имеющих ни капли научного трезвомыслия….
Весна в этом году тёплая; я слишком жарко натопил камин, и был вынужден открыть форточку. Раньше по ночному Берлину то и дело сновали автомобили – теперь из-за крайнего недостатка нефти, бензин выдаётся только на фронте и для служебных машин высшего ранга. Птицы возвращаются, и в тишине ночного города отчётливо слышится их пение. Облачно – самолёты сегодня не летают. Затишье в городе… затишье на фронте… Обычно оно бывает перед бурей.
Вечер 15 апреля 1945 года.

Вчера и сегодня русские вновь и вновь штурмовали укрепления на левом берегу Одера. По радио то и дело твердят, что «Твердыни Одерского редута – неприступный рубеж, о который разобьются кровавые полчища большевиков». Генералы, командующие армиями, отрапортовали начальнику генштаба Кребсу о том, что отбили наступление Советов. Не разделяю восторженного оптимизма генеральштеблеров (офицеров генерального штаба – прим. автора), а уж дикторов имперского радио тем более.

16 апреля 1945 года, 6 часов утра.

В 3 часа ночи я был разбужен канонадой – русские развернули дальнобойные орудия и били по центру Берлина прямой наводкой.
Не тратя времени на вызов шофёра, сел за руль сам. Лавируя между пылающими развалинами, рискуя каждую минуту сам превратиться в пепел, примчался в лабораторию, поднял всех и приказал выдать специалистам амфетамин, чтобы они могли работать круглосуточно.
В штаб-квартире Кребса тоже оживление, телефоны звонят практически беспрерывно. Докладывают, что измотанные солдаты сражаются изо всех сил – отступление с последнего рубежа может означать только одно – падение Берлина. По всей линии фронта разъезжают летучие военно-полевые суды: гестаповцы ловят отступающих и вешают, с табличками на груди «Разложившийся пораженец».

17 апреля 1945 года, 6 часов вечера.

В полдень фюрер созвал в бункере под разбитой имперской канцелярией совещание, на котором присутствовали все командующие армиями и обергруппенфюреры СС.
- Я хочу, чтобы фронт продержался 8 недель!!! – и ранее не отличаясь спокойствием, он рычал, брызгал слюной и топал ногами. Левая рука тряслась сильнее обычного.
Кальтенбруннер, Фегеляйн и Вольф переглянулись – видимо, посчитали, что этот срок нужен для успешного завершения вновь активизировавшихся после недавней смерти Рузвельта переговоров Вольфа с Даллесом, имеющих конечную цель привести к конфронтации между союзниками и дать немцам возможность устоять.
Я сдержал улыбку, зная, что речь идёт совсем не о том.
Да, срок, поставленный фюрером, невыполним – спешно налаженная оборона на Зееловских высотах трещит по всем швам. Но я не отчаиваюсь: мы уже разработали до конца фундаментальную теорию портала между мирами – осталось несколько вполне посильных вычислений, и тайна будет разгадана. Специалисты продолжают работать без отдыха. Я ещё не определил, какую они получат награду, но, вне всякого сомнения, достойную затраченных усилий.

21 апреля 1945 года, 9 часов утра.

Час назад приехал рейхсминистр Геббельс, прямо с празднования дня рождения фюрера, затянувшегося до утра. Он был взбудоражен даже более чем обычно. Прямо с порога выпалил:
- Вчера фюрер принял решение исторической важности – он приказал прекратить всякое сопротивление на западе, чтобы позволить американцам войти в Берлин первыми. Вы представляете, какая из-за Берлина начнётся свара между союзниками, теперь уже бывшими?
Безумная надежда, Берлин уже окружают русские войска.
Я сдержал эмоции, которые также переполняли меня через край.
Пока они строили у себя под землёй иллюзорные планы, не имеющие ничего общего с тем, что происходит наверху, мы в поте лица трудились над решением конкретной задачи и решили её – тайна взаимодействия между мирами разгадана!
Геббельс зачитал распоряжение фюрера о назначении его главнокомандующим обороной Берлина с чрезвычайными полномочиями и добавил от себя, что ввиду угрозы Цоссену со стороны наступающих русских, приказывает немедленно начать эвакуацию штаба и всего имущества в бункер фюрера. В окне блеснул отсвет пламени – телеграфисты сжигают на заднем дворе ящики с шифровками.
Я доложил о результатах исследований, попросив дать время на проверку результатов экспериментов, и только потом начать демонтаж оборудования и подготовку его к перевозке. Рейхсминистр, в отличие от большинства материалистов в армии и СС, доверяющий всему мистическому, с радостью согласился.


22 апреля 1945 года, 23 часа.

Снова записи на колёсах. К 6 часам утра все проверки были завершены, техника в срочном порядке разобрана и погружена для транспортировки.
Только что наши пути со штабной автоколонной разошлись. Геббельс пожелал нам удачи и свернул направо, на единственный действующий юго-западный автобан, ведущий в Берлин, осаждённый уже с трёх сторон.
А наша колонна грузовиков с жирной свастикой на борту и гордой надписью «Национальное достояние», проследовала на шоссе Берлин-Гамбург, чтобы пересесть на пароход и выждать время на датском острове Борнхольм, где стоит на отшибе немецкий гарнизон.
Да, через несколько дней я смогу открыть портал и вызвать Тора – великого бога тевтонов с четырьмя его ближайшими сподвижниками и двухсотмиллионным войском с планет, на которых обитают высшие расы, к которым принадлежат и предки арийцев, случайным образом оказавшиеся на Земле!
Но, перепроверив вычисления утром, я обнаружил, что это возможно только один день в году – в ночь с 30 апреля на 1-е мая, когда подвластные нам силы в Германии особенно активны. Это перст судьбы, что наш фундаментальный труд удалось завершить именно сегодня – промедли мы хотя бы 10 дней, и шанс был бы упущен, до следующего года Рейх не выстоит – пришлось бы снова начинать с нуля в глубоком подполье борьбу за возрождение великой Германии….

…Передвижение крайне затруднено хаотически появляющимися то тут, то там, толпами беженцев, которым некуда идти, шайками заключённых, отпущенных из тюрем после мобилизации всех полицейских на оборону Берлина, роскошными автомобилями «Золотых фазанов», бегущих от русских на запад и т. п. Всюду снуют в воздухе англо-американские штурмовики, довершая дезорганизацию пулемётными обстрелами.

23 апреля 1945 года, 11 часов утра.

Проклятье!
Рано утром несколько оборванных солдат, движущихся во встречном направлении, назвались охранниками топливного склада в нескольких километрах отсюда, чудом уцелевшими из огненного смерча во время налёта английской авиации.
Мы не поверили им, но, продираясь через заторы со скоростью не более 2-3 километров в час, обнаружили, что единственный на нашем пути топливный склад полностью уничтожен, а до Гамбурга нам не дотянуть, так как при поспешной эвакуации не хватило времени заправить машины, и теперь у нас всего по четверти бака бензина.
Я посчитал это за знак судьбы и принял решение повернуть на юг, в сторону Берхтесгадена. Мы сможем отсидеться в Альпийском редуте, на базе, которую мои подчинённые тайком от высшего руководства Рейха подготовили ещё при отступлении из «Вольфшанце» - да, эта та самая, на которую так не хотел меня отпускать из Берлина Борман. Пусть подавится, если он ещё жив!

24 апреля 1945 года, 15 часов.

Захлёбываюсь от смеха: фюрер, запертый в бункер русскими, ещё пытается руководить.
Только что встретились с машиной Йодля, который рассказал, что вчера вечером получил приказ разыскать Хайнрици и направить его армию на выручку осаждённому Берлину. Йодль нашёл Хейнрици отступающим перед войсками Рокоссовского и услышал от него: «Плевать мне на бредовую идею шизофреника, я не собираюсь выполнять этот самоубийственный приказ!»
После этого генрал-полковник совсем потерял голову и мечтает только о том, как бы поскорее добраться до Нюрнберга и сдаться американцам.
Значит, они уже там… Плохо, Нюрнберг как раз посередине нашего маршрута. В который раз приказываю изменить направление, чтобы обойти наступающих союзников с востока – я не намерен повторять печальный опыт алленштайнской мышеловки.

25 апреля 1945 года, 10 часов утра.

На дорогах полная анархия. Сплошным потоком идут в разных направлениях крестьянские конные повозки, доверху гружённые домашним скарбом. Нередко падают некормленые лошади, ещё чаще они переворачиваются на воронках от бомб, намертво перегораживая узкие трассы. Рядом с ними идут желторотые добровольцы из гитлерюгенда и отмобилизованные граждане явно интеллигентного вида, впервые взявшие в руки фольксгеверы (дешёвые и быстрособираемые винтовки, выдаваемые немецкому гражданскому ополчению фольксштурм в 1945 году – прим. автора).
Да, порядок есть порядок – 17-го числа фюрер бился в истерике: «Мальчишек в окопы! Накрахмаленных музыкантов туда же!!» Кто бы мог подумать, что найдутся слепые фанатики, до сих пор принимающие его бессвязные выкрики за чистую монету…
И где-то в центре Берлина гестаповцы продолжают вешать солдат, посмевших заявить, что война проиграна.
И правильно делают – всё только начинается.
Нам понадобятся сутки на сборку аппаратуры и тестирование приборов. Только бы успеть добраться до Берхтесгадена до вечера 29-го.
И тогда не Гитлера, не Геббельса, не Йодля с Хайнрици, а меня, Дитриха Бельтайна назовут спасителем германской нации!

В тот же день, 8 часов вечера.

Поймали на коротковолновый приёмник радио Швеции – сообщают о встрече русских и американских войск в Торгау.
Мы в капкане! С запада американцы, с востока русские – куда смотрит командование, куда смотрит фюрер?? Где 12-я армия Венка, который должен, просто обязан был ринуться на наше спасение?!
Все: от самого вышестоящего генерала до вшивого оборванного фольксштурмовца, бегут на запад от русских, не думая о том, чтобы задержать лавину русского наступления хотя бы на неделю… что там, хотя бы на день или час!

26 апреля 1945 года, 1 час 25 минут.

Продвигаемся по территории, захваченной врагами. Ход предельно малый, чтобы заметить нападение с любой из четырёх сторон. Фары выключены – пишу в кунге с плотно занавешенными окнами при тусклом свете керосиновой лампы.
Все, кто жаждал нашего успеха все эти месяцы, теперь, когда он уже фактически, достигнут, подло предали и покинули нас; но с нами могущественные покровители с высокоразвитых планет – если удастся сохранить хотя бы такой темп, к утру доберёмся до стыка границ Германии, Австрии и Богемии, а через день будем в Берхтесгадене. Сутки отдыха, и срочно начинаем монтаж станции.
Кто бы из Баварских крестьян мог бы подумать, что в их захудалой деревушке, не знаменитой ничем, кроме отменного шнапса, начнётся новый этап всемирной истории?!

Далее косая черта пересекает всю следующую страницу.
На новом развороте тетради:

Дата и время те же самые.

Машину сильно тряхнуло. Наверно, не заметили и при выключенном освещении налетели на воронку от бомбы. Уж что-что, а отступать перед дорожными выбоинами, когда ты без пяти минут фюрер высшей расы и завоеватель мирового господства, в высшей степени глупо!
Хайль Бельтайн!!
Хайль я!!!


 Часть 2. Простой паренёк из глубинки.

Восемнадцатилетний сержант разведроты Глеб Пройдоха делом доказал однополчанам, что не зря носит свою фамилию – там, где полроты оставалось лежать убитыми и ранеными, он выходил из любой передряги целым и невредимым.
Когда американские солдаты, решив удивить советских, завели патефон и поставили диковинный танец буги-вуги, кому как не Глебу, доверить гармошку для «ответного удара»?
И он самозабвенно заиграл песню, слышанную в далёком крестьянском детстве от троюродного брательника - гармониста и вообще первого парня в посёлке Васильевский Мох.

Глеб прекрасно помнил, как бежал во всю прыть от школы к избе отца, чтобы порадовать его отличным табелем за первый класс, но застал его спешно собирающим узлы вместе с плачущей матерью. Двоюродного брата папы арестовали по доносу, обвинив в укрывательстве хлеба. Папа с мамой перебрались в ближайший город Калинин, прихватив с собой и сына арестованного, Николая. Коля устроился разнорабочим на хлебозавод и помогал родителям содержать Глеба и ещё троих его младших братьев и сестёр.
В конце сентября 41-го пришла похоронка – Коля погиб в окружённом фашистами Киеве.
Но осталась песня, звуки которой, в сочетании со звонким голосом Глеба, вызывали умилённые взгляды его одноклассниц. Родители Глеба считали, что Коля, как воин, отдавший жизнь за Отечество, находится на Небесах, а в школе учили, что, умирая, человек просто остаётся в гробу. Такое противоречие не укладывалось в голове подростка, и он предпочитал не думать об этом вообще, сосредоточившись на уроках, и тайком поглядывать на стремительно наливающихся соком девиц.
Особое его внимание привлекала читавшая умные книжки дочь какого-то, то ли писателя, то ли учёного, с заграничным именем Жанна, смело носившая очки, не обращая внимания на обидную дразнилку «четырёхглазка». Однажды он на глазах у неё поколотил очередного обидчика, думая прослыть героем, но она ответила ироничной усмешкой: Дурачок, ну зачем же сразу драться, ведь любой спор можно решить словами.
После чего стала для него ещё более загадочной.
Поздней осенью 41-го Калинин на полтора месяца оказался под немцами. Тяжкое было время – не голодали только полицаи. Родители Глеба остались верны Советской власти, и старшему сыну приходилось всеми правдами и неправдами добывать продукты для младших.
В эти дни, ёжась в драном полушубке от ранних морозов, Глеб часто вспоминал слова отца о том, что их переезд в Калинин был ускорен по промыслу Божию. За год до этого в посёлке повязали единственного попа, а в Калинине оставался свободный монах тайного пострига отец Илларион, и папа с мамой, на Рождество, Пасху и Покров, после рабочего дня, на ночь глядя, тащились вместе со всеми детьми на другой конец города в трясущемся трамвае, чтобы скушать из его рук ложку с вином и плавающим в нём кусочком хлеба. Домой возвращались уже совсем поздно. Глеб сильно уставал в такие дни, но он не привык перечить родителям и покорно следовал за ними. Когда, уже дома, мама укладывала детей спать, она рассказывала, что означают все эти действия, или, как она говорила… как же это она называла… тайны… а, таинство. Но Глеб ничего не понимал, а частенько, и засыпал до конца рассказа. Сейчас он, тем более, не задумывался об этом – надо было пробраться мимо фашистских патрулей на мельницу к другу отца, деду Грише, который, рискуя быть расстрелянным немцами, дрожащей старческой рукой отсыпал Глебу пригоршни наполовину сгоревшего зерна, заботливо собираемого им в известный ему одному схрон и щедро раздаваемого знакомым.
Он тоже мелькал в былые времена у отца Иллариона.
- Странное дело, - думал Глеб на обратном пути, - мама с папой добрые, дед Гриша очень добрый. Если все верующие такие добрые, каким же добрым должен быть Бог, приблизиться к которому, по их словам, и есть смысл жизни. А ведь Васильевский Мох – на другом берегу Волги, куда немцы не дошли. Значит, если верить маме с папой, воля доброго Бога в том, чтобы мы вместо уютной деревенской избушки прозябали в голодном и холодном городе, захваченном вражескими гадами? А разве не мог Он, всемогущий, сделать так, чтобы Коля вернулся в красивой форме победителя, а не лежал неизвестно где в братской могиле?
Слёзы застилали лицо Глеба, мешая смотреть перед собой. Погружённый в размышления, он не заметил, как налетел на прохожего. Это был отец Илларион.
- Куда это ты намылился так резво? – бесцеремонно спросил монах.
- Домой, брату с сёстрами покушать принесу, - приходя в себя, промямлил Глеб.
- Вот что, Глебушка, не надо тебе туда ходить, пойдём лучше со мной, в мою убогую келью - вздохнул отец Илларион, загораживая собой дорогу.
- Дома мамка с батей от голода пухнут, - проговорил Глеб уже решительнее, отталкивая упёртого монаха.
- Нет больше дома, - продолжал отец Илларион, твёрдо стоя посреди дороги, - а отец твой, раб Божий Степан, и мать Валентина, и братик Афанасий с сестричками Ольгой и Юлией, получают утешение от Господа на Небесах.
Глеб поскрёб макушку и вспомнил, что для верующих «отправиться на Небеса» означает умереть. Тут он разозлился не на шутку:
- Что вы такое городите? Уйди, поп, а то всю морду разобью! – повысил голос Глеб, прикидывая, как бы размахнуться, чтобы от резкого движения не рассыпать мешочек с зерном, заботливо укрытый под полушубком.
 - Бей, - также спокойно ответил поп, - только сначала меня выслушай.
Глеб остановился: если он считает свои слова такими важными, что не боится быть за них побитым, лучше и вправду выслушать.
- Сегодня утром комсомольцы-подпольщики убили главного полицая города. Среди них были твои одноклассники, поэтому фашисты твою семью в заложники взяли.
- А это как это? – бледное от голода лицо Глеба стало ещё бледнее.
- Окружили дом войсками и подожгли.
- А Жанна?
- Никто не выжил, - покачал головой отец Илларион, - упокой, Господи души усопших раб Твоих, и прости им вся согрешения, вольныя и невольныя, - и перекрестился.
 «Жизнь кончена, нет никого, для кого мне стоит жить, - подумал Глеб, - теперь всё равно, хоть с попом, хоть с самим чёртом» и, опустив голову, чтобы монах не видел наворачивающиеся вторично за этот злосчастный день на глаза слёзы, побрёл за ним.
 «Келья» отца Иллариона представляла собой квартиру в таком же трёхэтажном трёхподъездном муравейнике на окраине, наподобие того, в котором жил сам Глеб, только имела всего одну комнату.
Отогревшись горячим чаем и слегка успокоившись, Глеб задумался о будущем.
- Поживи пока у меня, - словно прочитав его мысли, предложил отец Илларион, - ловко орудуя топором возле печки, - ты ведь тоже заложник, и на улицу тебе нельзя – полицаи враз заметут; а когда наши снова придут, не буду тебя удерживать – сам решишь, что делать – поди, взрослый уже – усы пробиваются, - широко улыбнулся батюшка.
Глеб смущённо провёл пальцем по верхней губе, и вдруг покачнулся как после удара в челюсть:
- Откуда Вам известно об акции подпольщиков и убийстве заложников, если Вы из дома совсем почти не выходите?
- Я ведь к тебе на улице по Промыслу Божию послан был, - коротко ответствовал отец Илларион, - иногда и грешному и недостойному иноку может быть открыто тайное свыше.
- А Он не открыл Вам, за что погибли все мои родные? – огрызнулся Глеб.
- Неправильное это слово – погибли, батюшка перевёл дыхание и со всего размаху врезал топором по очередному полену, - кратковременно пострадав телесно, христиане побеждают духовно – теперь они в Раю. Папа твой с мамой - за непоколебимую веру Христову, сохранённую в годы гонений; детишки – за послушание родителям и смиренное терпение страданий. Так и сам Господь наш Иисус говорил: «Не бойтесь убивающих тело и не могущих ничего более сделать» (Лк., 12-4, прим. автора).
- Иисус… - Глеб попытался вспомнить слышанное когда-то, но основательно подзабытое имя – тот, про которого в школе рассказывали, что Он давно мёртв, а мама с папой твердили, что Он жив?
Отец Илларион отложил топор и достал укрытое под ветошью на дальней полке шкафа Евангелие…
В течение последующих дней Глеб часто беседовал с отцом Илларионом о Боге, о душе и о смысле человеческой жизни на Земле.
Батюшка просил его читать Новый завет вслух. Подростку был непривычен архаичный слог, и он был вынужден делать частые паузы, чтобы передохнуть, потому что поминутно сбивался.
Но, когда он дошёл до стиха «Тогда отверз им ум к уразумению Писаний» (Лк., 24-45 – прим. автора), произошло чудо: Глеб понял, или, скорее, интуитивно почувствовал, что эти слова относятся и к нему лично. С того момента изучение Слова Божьего давалось ему на удивление легко и приносило несказанную радость.
5-го декабря фашисты покатились от Москвы, 11-го Калинин освободили советские войска.
На прощание иеромонах Илларион надел на Глеба старинной работы крестик, передал ему из рук в руки Новый Завет, который они вместе тщательно разбирали, и предостерёг, чтобы тот не расставался с ними ни при каких обстоятельствах.
Он и не снимал креста даже в бане, а иногда, когда никто посторонний не видел, открывал и Священное Писание.
Покинув гостеприимного батюшку, Глеб прибился к разведроте в качестве сына полка и прошёл от Волги до Эльбы, чудесным образом выходя без единой царапины из самых ожесточённых боёв. Там, где другие видели счастливое стечение обстоятельств, Глеб видел благой промысл Божий и заступничество невидимой, но могущественной крестной Силы.

Не зря говорят, что мысль быстрее всего – эти воспоминания промелькнули у него всего за два куплета, исполненных Глебом на глазах изумлённых американских вояк.
«Что, обделались, америкашки, со своими хвалёными бугами-вугами? Я и не так могу!»
- Сержант Пройдоха! - юношеский тенорок осёкся на полуслове.
- Я, товарищ капитан! – правая рука отдала воинское приветствие, а левая продолжала растерянно сжимать гармонь.
- Есть боевая задача, за мной в штаб шагом марш!
- Есть!
И, отдав музыкальный инструмент товарищу, Глеб засеменил, пытаясь поспеть в ногу за долговязым ротным, в сторону палатки, чернеющей на фоне догорающего заката.
Теперь Глеб лежал в придорожной траве с винтовкой в руках и ефрейтором Козиным, тяжело и часто дышащим в его левое плечо. С северо-запада показались силуэты тяжёлых, неповоротливых грузовиков и быстрых как пуля мотоциклов. Ехали с выключенными фарами.
- Конспираторы хреновы, - сплюнул Козин, а драпать-то некуда, кругом наши – табак ваше дело, сейчас дадим вам курнуть, - и снял винтовку с предохранителя.
Глеб предостерегающе приложил палец к губам:
- Тише, Олег, нас могут услышать.
- Гляди-ка, - словоохотливого ефрейтора было не остановить, - какой чудной драндулет посерёдке – весь изрисован свастиками и затейливыми надписями немецкими, - пробормотал Козин, когда машины приблизились настолько, что можно было при свете Луны различить детали, - давай по нему и шмальнём, а?
Не дожидаясь ответа, он молниеносно вскинул винтовку и, не целясь, убил водителя в лоб. Грузовик круто повело вправо, он проехал ещё несколько метров в сторону разведчиков и врезался в придорожное дерево.
Сопровождающие колонну эсэсовцы начали шарить в воздухе лучами фонарей, пытаясь разобраться, откуда стреляли.
Опытному в стрельбе сержанту не составило труда прицелиться по хорошо освещённой мишени и послать пулю точнёхонько между прутьями решётки на окошке кунга. В левый висок пуля вошла, из правого вышла, сплющилась о решётку противоположного окна и упала; а следом упал и штандартенфюрер Дитрих Бельтайн, залив свой дневник арийской кровью, которой при жизни очень гордился.

А Глеб после войны служил в Кёнигсберге, и когда пришёл приказ о демобилизации, не имея места, куда вернуться, остался в Калининграде. Женился на угнанной в рабство в Пруссию в конце 42-го Любе из Ворошиловграда, у которой фашисты также сгубили всю семью, за шапочное знакомство с молодогвардейцами. В 50-м родился старший сын Александр, в 59-м младший Андрей, а в 56-м дочь Наталья Глебовна Андропова, урождённая Пройдоха, которая, 27 лет спустя, стала моей матерью.
 Вчера было 40 дней с момента кончины дедушки. Я, как положено, отстоял в храме панихиду за упокой души новопреставленного раба Божия Глеба, а, вернувшись домой, положил на свой рабочий стол переданные им мне перед смертью реликвии: с левой стороны дневник доктора Бельтайна, а с правой – крест и Новый Завет, которыми напутствовал Глеба иеромонах тайного пострига Илларион, благословляя уходить из Калинина.
И начал писать.

Неисповедимы пути Господни: жил простой паренёк из глубинки, казалось бы, обыденной жизнью, с виду не отличающейся от тысяч других, и не знал – не ведал, какое великое предназначение уготовано ему свыше – ведь если бы он не сделал правильный выбор места наблюдения за дорогой, колонна нацистов бы мимо прошла.
Ранним утром 28 апреля уцелевшие после боя с советскими войсками один из тринадцати автомобилей и три мотоцикла, оставшиеся от батальона охраны, достигли Зальцбурга. Кальтенбруннер послал в берлинский бункер радиограмму о полном провале операции «Космос», и главные военные преступники, лишённые последней надежды, покончили жизнь самоубийством. Хочется верить, что нацизм никогда более не воспрянет.
Одним метким выстрелом сержант Глеб Пройдоха убил ведущего медиума сверхсекретного оккультного проекта третьего Рейха и предотвратил появление в мире адской силы. Пятая труба Ангела (Откр., 9-1, прим. автора) пока молчит. Надолго ли?

15-16.07.07.