Вне нормы

Никогда не понимала, почему родители всегда считали мой портрет незаконченным. Точнее, только мама, считавшая незаконченным не портрет, а саму меня в пору детского сада. Незаконченной без банта или куклы.
Человек даже на фотографии должен оставаться собой. Тогда зачем при приближении очередного «торжественного» дня меня наряжали в платье и вручали в руки куклу? Причем, чужую. И усаживали эту дешевую подделку ребенка мне на колени. А потом передавали её всем девочкам по очереди. Но верхом всей этой бутафории был бант. Белый, красный – не важно. Факт тот, что бантики я никогда не любила. Но в этот «торжественный» день у меня было обязательство. Приходилось идти вслед за мамой в ужасно неудобном платье и с бантом на короткой стрижке. В платье просто невозможно залезть на дерево. Значит, платье – это не элемент одежды, а одна из первых обязанностей в жизни четырехлетней девочки. Идти по городу с этим набором обязательств – было втаптыванием в землю моей воли. А родители удивлялись, почему же я не рада возможности «выглядеть как настоящая девочка». А я чувствовала себя «униженной и оскорбленной». Этот процесс был концентрацией всего, противоречащего мне. Шла за мамой с отстраненным взглядом. Без любых мыслей. Как у Ахматовой: «за тобой как на выносе шла». Именно так. С печалью. И идти в туфлях с бантиками было тяжелее, чем на смертную казнь.
Но так строили меня только пару дней в году, и то до шести лет, после чего единственным «форменным» днем в году стала дата «1 сентября». И то не всегда и не надолго.
Следствием всех истязаний над волей меня детсадовской стал протест ношению школьной формы. Третий класс. Все девочки в белых блузках, белых колготках и подобных аксессуарах. Я же была в оранжевых джинсах и желтой толстовке. И к директору не вызывали. Потому что отличница.
Шестой класс. Более строгая гимназия. Костюм с гербом учебного заведения я даже и не приобретала. Точнее, уговорила родителей избавить меня от очередного мучения. В последний день учебы того года на фоне абсолютного большинства учеников в форме были две девочки вне системы. Одна из них была в свитере, другая, - я, – в голубой кофте и противоречащими уставу хвостиками с бордовой и сиреневой резиночками. Потому что хотелось противостоять нормам.
В детском саду меня «перекормили» официальностью с полным отсутствием свободы самовыражения. Даже тем правилом, что девочки не могут играть в «войну» с мальчиками. Тем правилом, что при игре в «семью» я должна быть в паре с той девочкой, которая абсолютно мне не нравилась. Для меня это было психологической изменой, потому что я знала, что где-то меня ждет Оля, никогда ни с кем кроме меня в семью не игравшая. А когда я приходила к ней, то все рассказывала. А она ревновала. И была против моего детского сада.
Впрочем, я тоже была против. Против стандарта. И, сама того не осознавая, против общепринятой системы жизни. Потому что наша дружба была не такой, как обычная дружба между девочками.
Почти цветаевская дружба. И выражение Марины Ивановны лучше других говорит о том, что когда-то было между системой и мной, между мной и Олей, между Олей и системой: «Мы же обе шли только против «людей»: никогда против Бога и никогда против человека».