РетроДэнс не для слабонервных и впечатлительных

 - ДОРГИЕ ТОВАРИЩИ!!! ПОБЕДИТЕЛИ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ! ВЫ – ОДОЛЕВШИЕ ФАШИСТСКУЮ НЕЧИСТЬ! ГРАЖДАНЕ СОВЕТСКОГО СОЮЗА! – голос из динамика звучал как барабанный бой, как раскаты грома – так торжественен был голос и пламенная речь говорящего. – ИМЕННО К ВАМ ПРЯМОЕ СООБЩЕНИЕ ОТ ВОЖДЯ НАРОДА, ОТ ОТЦА ПОБЕДИТЕЛЕЙ, ОТ ЧЕЛОВЕКА, БЕЗ КОТОРОГО ПОБЕДА В ЭТОЙ УЖАСНОЙ ВОЙНЕ БЫЛА БЫ НЕВОЗМОЖНА! ОТ ГЕНЕРАЛИССИМУСА СОВЕТСКОГО СОЮЗА ТОВАРИЩА СТАЛИНА!!!
Зазвучали трубы и духовые. Голос смолк во время торжественной музыки. Сзади я услышал бурю аплодисментов и крики «ура!». Я тоже неистово захлопал и засвистел.
 - Ура! – послышалось сзади.
 - Что передаёт нам товарищ Сталин? – чей-то нетерпеливый голос.
 Я улыбнулся солнечному утру и посмотрел на своих друзей, с которыми я пережил всё, что преподнесла нам война. Максим стоял чуть поодаль ото всех и сдержанно хлопал, на его лице не было написано никаких эмоций. Немного задумчивое лицо, умные глаза, чёрные волосы, не видевшие ножниц больше месяца, были немыты, и нависли на лоб космами, точно сосульки. Кирилл был счастлив больше всех, его лицо светилось как сегодняшнее солнце, если не ярче – глаза горели, рот полуоткрыт в ожидании скорой речи, ладони с бешеной скоростью бьют друг о друга,- ну как мальчишка, ей-богу. Вовка тоже не мог не радоваться, несмотря на свои россказни о том, как он смертельно устал и хочет домой, на него, как и на всех, магическим образом подействовало имя вождя, и он радостно хлопал. Гена, постоянно глядя по сторонам, казалось, чего-то искал или ждал, и хлопал он скорее машинально, чем искренне. Но вряд ли кто на это стал бы сейчас обращать внимание. Чёрт с этим Генкой, чёрт с ним и с Вовой, с которым мы их застукали неделю назад вместе – чёрт с ними. Сегодня ничего не должно испортить настроение. Господи, да я думаю, что после этих лет мне вряд ли вообще будет так просто испортить настроение.
 - Слава товарищу Сталину! – это Кирилл. Все подхватили, и скоро в округе разносилось нестройное, но очень громкое «ура».
 Толя с ехидной улыбочкой говорил ребятам, стоявшим рядом:
 - Клянусь Господом, товарищ Сталин хочет нас поздравить с победой! Ага, опять.
 Кирилл бросил на него быстрый взгляд:
 - Мы, как и он, заслуживаем бесконечных поздравлений.
 - Ага, конечно, - недовольно протянул Толя. Он вообще всегда был недоволен. Потом поймал взгляд Вовы, подмигнул ему и дико заржал, как лошадь.
 Серёга, единственный из нас говорящий по-немецки, как всегда в волнующие минуты держал в руке фотокарточку своей любимой. И скромно улыбался. Он не мог полностью поверить в то, что скоро он наконец-то увидит свою ненаглядную Аньку. Анька. За всё это время она успела стать притчей во языцех. Наконец-то он сделает с ней то, что так долго проделывал со своей рукой. Ребята, и я в том числе, не один раз видели или слышали, как он рукоблудит по ночам, сжимая в руке свою карточку. Как будто в темноте можно разглядеть что-либо. На самом деле это так смешно! Какие звуки при этом он издавал... «Анечка….Да… Оо! Да, Нюрочка!» Это было и правда смешно, поверьте мне. Счастливый Серёга. До сих пор его любимая его ждёт. В отличие от многих нас. Некоторые уже полгода, а то и больше от своих девчонок писем не получали. Не пойму, с кем они могут там без нас крутить романы? Остались одни калеки и дети. Все нормальные люди на войну ушли. Может, их охмурили подростки? Вернусь домой, узнаю.
 Самое начало мая, прекрасная погода. Я думаю, мы и не могли победить ни в какой другой месяц. Что может быть лучше мая? Я не знал. Разве что любовь. Девочки. Май… Прекрасный солнечный май.
 - Папиросы остались? – рядом со мной стоял Толик, и смотрел куда-то сквозь меня. Ничего себе, просишь курить, хоть смотри мне в глаза, смерд чёртов!
 Великолепное солнечное утро, которое встречало нас в тот чудесный праздничный день. Солнце улыбалось и дарило нам свои лучи в награду, мы правда это заслужили.
 - На, - я улыбаюсь, и даже прикуриваю ему спичкой, предпоследней, между прочим. Вот, что победа с людьми делает.
 В знак благодарности Толик кивает.
 - Посмотри на них, - он заговорщически переходит на шёпот и стреляет глазами в Гену и Вову. – Две ****и, едрить!
 Я не хочу на них смотреть, мне и так всё понятно. Ну, ребята соскучились по девчонкам, и что ж? Столько времени без женских ласок не каждый бы выдержал. Вон, Саня покойный, даже гриб на границе с Польшей раздобыл – здоровенный такой гриб, ни разу таких не видел – и использовал его регулярно вместо девушек. Там такую огромную дырень образовал, на том месте, куда он…ну, вы понимаете. Потом этот гриб развалился на части, мы ещё так смеялись, говорили, что вот, мол, постарела его подружка, всё, на покой ей пора. Саней – Грибом мы его прозвали. Так что и такие причуды были. А потом Саня на мине подорвался.
 Лично я за Геной и Вовой ничего такого раньше не замечал, нормальные ребята, мне наплевать, что они там делали. Единственное – могли уж подождать, скоро домой, на Родину…
 Аплодисменты начали стихать, и я почувствовал нереальность происходящего. Это было так необычно и волнующе.
 Сергей Анатольевич – наш командующий, замечательный мужик – смотрел на небо, и, возможно, я ошибаюсь, но мне казалось, что он шепчет: «спасибо, Господи». Сергей Анатольевич очень похудел за последний год и сейчас, мне кажется, для него наконец-то наступило время спокойствия, как и для всех нас, как и для всей страны.
 - Толян, - голос Максима сзади. – Угости сигареткой.
 - Нету, - ответил Толик, не поворачиваясь, и ткнул в меня пальцем. Я дал сигарету Максиму, он поблагодарил.
 - К ВАМ, СТОЯЩИМ СЕЙЧАС В БЕРЛИНЕ ИЛИ НА ПОДСТУПАХ К НЕМУ, К ВАМ, ВЗЯВШИМ, НАКОНЕЦ, ЭТО ВОЛЧЬЕ ЛОГОВО, ОБРАЩАЕТСЯ ТОВАРИЩ СТАЛИН. ВАМ, СОЛДАТАМ И КОМАНДУЮЩИМ, ТОВАРИЩ СТАЛИН ПЕРЕДАЁТ – ПОМНИТЬ…
 Секундная пауза для того, чтобы мы переварили.
 - ПОМНИТЬ, ЧТО ВРАГ ДЕЛАЛ С НАШИМИ БЛИЗКИМИ И ДОРОГИМИ. ПОМНИТЬ, КАК ВЕРОЛОМНО И ПОДЛО НЕМЕЦКИЕ ФАШИСТЫ НАЧАЛИ ВОЙНУ С СОВЕТСКИМ СОЮЗОМ, ПОМНИТЬ ТО, СКОЛЬКО ЛЮДЕЙ ПОГИБЛО В ПЛЕНУ И В ЛАГЕРЯХ НАЦИСТОВ, ПОМНИТЬ, ЧТО НИКОГДА И НИ ЗА ЧТО НЕМЦЫ НЕ ЖАЛЕЛИ МИРНЫХ ГРАЖДАН, НИЧЕГО НЕ СДЕЛАВШИХ ИМ ПЛОХОГО, ВАМ НЕОБХОДИМО ПОМНИТЬ, ЧТО ВСЕ СОВЕТСКИЕ ГРАЖДАНЕ, ПОПАДАВШИЕСЯ НА ПУТИ НАЦИСТОВ, БЫЛИ ЖЕСТОКИМ СПОСОБОМ УБИТЫ…
 На какую-то долю секунды мне становится слышно биение сердца Толика, стоявшего рядом, и пролетающий где-то вдалеке самолёт. Все стояли, ловя каждое слово, ни с кем не переговариваясь.
 - ЖЕНЩИНЫ, НЕМОЩНЫЕ СТАРИКИ, МАЛЕНЬКИЕ ДЕТИ – ВСЕ ОНИ ПАЛИ ОТ НЕИСТОВОЙ ЗЛОБЫ НЕМЦЕВ. НИКОМУ НЕ БЫЛО ПОЩАДЫ ОТ ИХ ЗЛОДЕЯНИЙ!
 Диктор почти кричал.
 - ТОВАРИЩ СТАЛИН ПРИЗЫВАЕТ СОВЕТСКУЮ АРМИЮ, ДОШЕДШУЮ ДО ГЕРМАНИИ – ПОМНИТЬ, ЧТО НЕМЕЦКИЕ СВОЛОЧИ ДЕЛАЛИ С НАШИМИ РОДНЫМИ! ПОМНИТЕ ОБ ЭТОМ И ДЕЛАЙТЕ ТО ЖЕ САМОЕ! ОТОМСТИТЕ ВРАГУ ЗА ЕГО КРОВАВУЮ РАСПРАВУ! ДЕЛАЙТЕ ТО, ЧТО ДЕЛАЛИ ОНИ НА НАШЕЙ ЗЕМЛЕ! НИКОГО НЕ ЩАДИТЕ! НИКОГО! ПУСТЬ НЕМЦЫ ВДВОЙНЕ ПОЧУВСТВУЮТ СЕБЯ ПОБЕЖДЁННЫМИ! ОТОМСТИТЕ ВРАГУ, НИКОГО НЕ ЖАЛЕЙТЕ!!! ДА ЗДРАВСТВУЕТ СОВЕТСКИЙ СОЮЗ! ДА ЗДРАВСТВУЕТ ТОВАРИЩ СТАЛИН!!! УРА!!!
 Очередное «ура» покатилось как снежная лавина по многочисленным рядам Красной армии. Я видел, что на протяжении всей речи Кирилл, выпучив глаза и сжав кулаки, бешено кивал головой. Как сумасшедший.
 - Ура! – орали мы.
 - За Родину!
 - За нашего вождя, товарища Сталина!
 Вперёд выступил Сергей Анатольевич.
 - Товарищи! – закричал он. – Это прямой приказ сверху, да что там приказ – это наша обязанность! Мстите всем, кто попадётся на вашем пути! Мы – победители! Мы – хозяева здесь! Помните всё, что пришлось пережить нашей стране. Не жалейте никого! Невыполнение приказа будет строго караться! Всем понятно?
 - Ура, ура, ура!!!
 Некоторые кричали очень громко, как сумасшедшие, в том числе и Кирилл. Я тоже кричал. Мы все кричали, мы все были готовы отомстить за нашу Родину и за наших родных. Не жалеть – нет проблем. Не будем.

 Нас было около сотни, и мы вошли в Берлин. Впереди была ещё одна рота, приблизительно из полуторасотни человек, под руководством полковника Речетова, очень сурового человека, наш Сергей Анатольевич Корваль рассказывал про него, когда мы сетовали на тяжёлую жизнь.
 - А отправлю я вас к товарищу Речетову, и посмотрю, как вы там себя почувствуете, едрить вас налево! – негодовал он.
 - Не злитесь, товарищ Корваль! – говорили мы. – Что же это, солдат и пожаловаться начальству не может, что ли!
 - Пожаловаться! – ворчал Сергей Анатольевич. – Вот станете героями, и будете жаловаться! А сейчас неча сопли разводить, как дамы розовощёкие!
 Мы смеялись и очень любили нашего командующего, с ним мы прошли через все круги ада, и большая заслуга в том, что мы дошли до сердца врага, именно его – Корваля.
 Неподалёку от роты Речетова находился ещё один взвод, которым командовал некто Дивиденко, товарищ, близкий к Рокоссовскому, как говаривали у нас ребята. Корваль по этому поводу молчал – не знал или не хотел говорить – я уж не знаю. Не любил он сплетен и слухов. Параллельно с нами через соседнюю деревушку шёл ещё один взвод. В небе над нами пролетали советские самолёты, каждый раз видя их, мы дружно салютовали и кричали. Кроме наших, мы видели пролетающую авиацию союзников – американцев и англичан. Их мы встречали без такой радости.
 - Союзники, - зло говорил Кирилл, когда мы входили в город. – Прошлой весной любому дураку было понятно, что Гитлер у нас вот здесь. – Он сжал кулак и грозно потряс им. – Вот он, где у нас сидит. Открыли, ёб, второй фронт, когда всем понятно стало, что за нами победа, - он холодно посмотрел на пролетающий самолёт с флагом Соединённых Штатов. – Прилетели, чтоб их, на готовенькое. Мы столько крови пролили, а они… Конечно, кто ж не хочет разделить славу победителя во Второй Мировой войне… Черчилль… Рузвельт…
 Пролетел очередной самолёт, на этот раз, британский.
 - Да будь победа на стороне Гитлера, они бы нас заживо погребли! – разошёлся Кирилл. – Ещё радовались бы, немцам руки бы жали.
 - Но-но! – подал голос Корваль.- Это что за разговоры накануне победы? «Если бы Гитлер победил!»… Портунин! Я тебе!...
 - Виноват, товарищ Корваль, - неохотно сказал Кирилл. – Лишнее сболтнул, но если встречу в Берлине американца или англичанина заставлю в ноги себе кланяться, честное слово, товарищ Корваль!
 Мы все, включая Корваля, засмеялись.
 - Ну, ты даёшь, Кирюха! – говорили мы. – Ай, молодца! Советский парень!
 Мы входили в разрушенный Берлин. Мы вошли нестройными рядами, в середины нашей пешей колонны на военном мотоцикле ехал Корваль и ещё двое его помощников – товарищи Посмехов и Лютников. Вокруг нас были неровные дороги, в которых то там, то здесь встречались глубокие вымоины – следы от взрывов бомб. Чуть подальше – редкие деревья, небольшие полянки, очень милый пейзаж. Доброе майское солнце словно приветствовало нас в столице Германии, улыбаясь, освещало, показывало нам, что сталось с вероломным врагом. Мы видели разрушенные здания – пяти-девятиэтажные дома. Начиная с третьего этажа дома были полностью или частично превращены в руины. Ни единой живой души вокруг. Мы шли по центральной улице, и можете мне поверить, жизнь казалась великолепной. На порушенных домах висели флаги с нацистской свастикой.
 Максим, шедший рядом со мной поцокал языком:
 - Ай-ай-ай, не приготовились к нашему приходу. Как негостеприимно! Ай-ай-ай!
 Я засмеялся, у меня возникло непреодолимое желание подойти ко всем по очереди, переобнимать, перецеловать каждого, сказать всем что-то типа: «Ну вот, мы сделали это! Мы сделали это, родные! Айда гулять!». Погулять хотелось нестерпимо, но впереди нас ждало ещё одно задание. Как говорил Корваль: за невыполнение – строгое наказание. Интересно, что? Расстрел? Сейчас, в такой прекрасный и счастливый для всех нас день?
 Впереди на нас нёсся какой-то мотоцикл. Мы притихли, а кто-то из наших, шедших впереди крикнул:
 - Всё в порядке! Наш!
 Мы убавили шаг, и Корваль тоже остановил свой транспорт. Подъехал мотоцикл. Из него вышли Речетов и ещё два каких-то товарища, которых мы не знали. Речетов пожал руку Корвалю и посмотрел на нас:
 - Здравия желаю, товарищи солдаты!
 Дружно, стройно, мы загремели:
 - Здравия желаем, товарищ полковник!
 Он внимательно смотрел на нас, изучая каждого. Когда полковник остановил свой взгляд на мне, я почувствовал какое-то волнение, и мне очень захотелось отвести глаза, но я, конечно, не посмел. Речетов был высок, подтянут, лёгкая седина, тронувшая его пышную шевелюру, была похожа на иней, покрывший голову. Если лицо Корваля было полностью добродушным, то внешность Речетова сияла какой-то демонстративной неприязнью, холодные глаза впивались как иголки, и казалось, что этот человек ни перед чем не остановится… Не знаю почему у меня возникли такие мысли, но мне они казались верными.
 Наконец, полковник перестал на меня смотреть, и обратился к нам ко всем.
 - Там впереди союзники. Три или четыре английских дивизии, и семь американских. Они ведут пленных, в городе почти никого не осталось, так, кое-где попадаются несколько ошалевших немецких подростков…
 Я увидел улыбающегося Максима и немного мрачного Кирилла.
 - Они носятся с отцовскими или дедовскими ружьями, прячутся в руинах и в обгоревших домах…
 Речетов перевёл взгляд на Корваля.
 - По большому счёту их не так много, и мало чего можно бояться. И, тем не менее, советую быть вам всем осторожными, не расслабляться даже сейчас.
 Полковник улыбнулся.
 - Потому что враг не дремлет.
 Я опять увидел, как кивал Кирилл. С фразой «враг не дремлет» он был согласен всегда и полностью. Это я хорошо помню.
 - Вам попадался кто-то из немцев? – спросил Корваль.
 Лицо Речетова как будто сделалось грустным.
 - Там впереди, - он указал в сторону, которую мы шли. В центр города. – Находится мой отряд. Когда мы до них дойдём, ребята расскажут вам… Около трёх часов назад мы наткнулись на подвал… вернее не подвал, а убежище. В почти полностью разрушенном доме находилось убежище, там пряталось четырнадцать человек. В основном молодёжь, но было несколько взрослых. Даже один старик. У них мы нашли достаточно большой запас еды, воды и оружия. Как оказалось, они собирали оружие у погибших солдат. Немало пособирали, надо сказать. Мы нашли даже одну винтовку. В основном всё оружие либо без патронов, либо просто испорчено, поэтому они не смогли оказать нам сопротивления.
 Ледяная улыбка застыла на его губах, и полковник уставился на Корваля.
 - И что вы с ними сделали? – Корваль обратился к Речетову.
 Полковник округлил глаза, словно не понимал, как можно задавать такие глупые вопросы.
 - Расстреляли. Всех до одного. Пленные нам не нужны.
 Корваль согласно кивнул.
 - Вы же слышали, что передавал товарищ Сталин?
 Полковник посмотрел на нас.
 - Да, слышали, - кивнул Корваль. – По-моему, очень правильные вещи говорились…
 - Да, правильные, - Речетов сурово смотрел на нас, и голос его внезапно сделался жёстким и размеренным. – Это очень важно, запомните. Запомните все. Убивать всех, кто попадётся вам на пути. Немцев, имеется в виду, - он страшно оскалился в полуулыбке. – Я не буду ничего говорить, так как по радио передали всё точно, и нет смысла повторять услышанное. Добавлю лишь то, что я искренне не советую вам жалеть кого-либо. Вы получите то, что должны получить они, если оставите после себя хоть одного немца. Вам ясно?
 - Ясно, товарищ полковник! – заорали мы.
 У меня в голове всё смешалось. Я вновь почувствовал праздничную эйфорию победы – ни с чем не сравнимое ощущение, от которого мне захотелось танцевать. Вот так, за долю секунды, мне стал даже приятен Речетов. Я понял, насколько он, Корваль, мы все, вся страна заслужили эту победу, насколько торжественны эти дни, когда нацистский фюрер повержен, как и вся его гремучая отвратительная стая. Мы сделали это, мы победили, и мы должны быть обязаны нашим командующим. Это же почувствовали и все находящиеся. Мы стояли, переминаясь с ноги на ногу, пока Речетов почти не закричал:
 - Слава товарищу Сталину! Ура!
 Он улыбнулся Корвалю, Корваль улыбнулся ему и нам, затем и полковник Речетов нам улыбнулся.
 - СЛАВА ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ! УРА! – загремели мы.
 Кто-то бросил вверх свои шапки.
 - УРА! – продолжали кричать мы. – УРА!
 - Да здравствует товарищ Сталин! – кричал Кирилл. На его щеках выступил румянец, глаза блестели. – Да здравствует наш вождь товарищ Сталин!
 - Грандиозно, да? – сквозь шум спросил Максим.
 Я кивнул, весело ему улыбаясь.
 В тот момент майское солнце освещало всех нас: меня, радующегося этому дню; Кирилла, фанатично выкрикивающего имя Иосифа Виссарионовича; Максима, спокойного, загадочно улыбающегося чему-то, чего я не понимал; Серёгу, по-прежнему держащего в руке фотографию его любимой Анечки, Анюточки, ждущего того прекрасного дня, когда можно будет прижать её к своей груди и предаться, наконец, страсти с ней; молчаливого Гену, который не стал дожидаться того дня, когда предастся страсти, а предался ею на прошлой неделе с Вовой; хлюпенького Вову с золотистыми волосами, который так боялся своего будущего и того, что будет, если о его поступке узнают на Родине; бестактного Толю, который, в силу неизвестных причин подключился к бою только в прошлом году; нашего любимого мудрого Сергея Анатольевича Корваля, которого дома ждала жена, две дочери и трое внуков; лукавого и очень холодного полковника Речетова, чьи мысли были бесконечно далеки от меня. Весеннее солнце дарило свои лучи всем нам, и тем, кто сейчас был в центре завоёванного Берлина, и тем, кто только подходил к городу. Чёрт возьми, солнце освещало даже союзников и их самолёты. Я очень надеялся, что где-то там, на нашей Родине, солнце освещает и мою землю, и моих родных и друзей. Если бы вы спросили меня, что может быть лучше мая, я вряд ли бы ответил. Может, только девушки… и то, что они могут нам дать. Уж очень я соскучился по девичьим ласкам, скажу я вам.
 Мы стихли, и я ловлю на себе взгляд Вовы. Он протягивает мне папиросы. Я низко ему кланяюсь и улыбаюсь, прикуривая. Спасибо.
 - Мы заслужили все немного отдохнуть, - говорит он с улыбкой. – Да, заслужили.
 Я вновь киваю и смотрю на двух командующих.
 

 Проходит несколько минут, и меня отзывает старший лейтенант товарищ Гавридзе, помощник нашего командующего. Корваль с полковником на своих мотоциклах двинулись вперёд, к центру, некоторые из солдат пошли за ними, а остальных, включая нас, попросили остаться. Мы не знали, чем заняться, потому что никаких указаний нам дано не было. Гена угрюмо сидел в стороне рядом со смеющимися солдатами и время от времени косился в сторону Вовы. Серёга и Максим стояли и курили, обсуждая что-то, что, по-видимому, было очень захватывающим – Сергей активно жестикулировал, прижимая руки к груди, а Максим со своей любимой улыбочкой, полной загадки и, казалось, снисхождения, кивал, периодически вставляя веское словечко.
 Я тушу окурок, а подошедший Гавридзе говорит:
 -Товарищ Колеснин, тебе и ещё нескольким солдатам надо будет обойти город с восточной стороны, - он машет рукой в сторону руин. – Товарищи Корваль и Речетов поехали в центр, там некоторые захваченные ранее немцы, союзники якобы помогли их захватить, - Гавридзе смеётся. – Помощнички, ёб… Командующим необходимо выяснить у пленных, есть ли в городе или окрестностях тайные убежища, склады оружия и так далее.
 - Товарищ Речетов рассказывал нам про какое-то убежище, на которое они недавно наткнулись.
 Гавридзе хмыкает:
 - Подвальчик с десятком несчастных детей? Нет, не это.
 Мы слышим крик и поворачиваемся. Салямин – безбашенный, легкомысленный товарищ, который, как многие считали, только благодаря своему роскошному чувству юмора не заработал себе серьёзных проблем, как от начальства, так и от товарищей. Я тоже так считал. Сейчас он накинул какому-то солдату на голову мешок, который мы использовали для хранения продуктов. Продукты закончились, а мешок остался, и сейчас он покоился на голове несчастного товарища. Внезапно ослепнувший солдат, наугад пытался достать Салямина, размахивая руками, и случайно задел кого-то другого, ударив со всего размаху товарища по голове. Тот вскрикнул, а Салямин дико захохотал, показывая пальцем на двоих незадачливых солдат. «Слепой» наконец-то снял с себя мешок, и погнался за Саляминым, который побежал от него, всё ещё хохоча. Незаслуженно получивший удар солдат, вытирал рукавом кровь из носа.
 - Салямин! Ильин! – заорал Гавридзе. – Угомонитесь немедленно, вашу мать! Вы что, дети малые?
 Я улыбнулся. Невинные шалости казались мне такими трогательными в тот день.
 - Вот таких, - Гавридзе кивнул в сторону Салямина. – Товарищ Речетов со своими бойцами нашли в тёмном подвальчике, в другом конце Берлина.
 Он замолчал, глядя на небо, но, почему-то, не особо радуясь.
 - В городе ещё остались солдаты Третьего Рейха. Поверь мне, они все попрятались в разрушенном городе. Американцы и британцы периодически находят некоторых обезумевших выродков. Один пойманный немец сказал, что Адольф Гитлер жив, и Германия выиграла войну. Понимаешь, они чокнутые. Верят в своего фюрера, любят его. Их здесь сотни, а, может, и больше. Поэтому смотрите, если нарвётесь на немцев – всех убейте. Учтите, что они от безысходности способны на всё, может, и на большее, чем во время войны.
 Гавридзе посмотрел прямо мне в глаза.
 - Ими движет исступление.
 Я кивнул.
 - Товарищ Гавридзе, мы должны ещё что-то сделать?
 Лейтенант слабо улыбнулся.
 - Как я уже сказал, вы пройдёте город с востока и очистите его. От нежелательных элементов.
 Я опять кивнул.
 - Мы должны истребить всех, кто попадётся на нашем пути?
 Товарищ Гавридзе лучезарно улыбнулся. Судя по всему, он был рад, что я всё схватил на лету.
 - Именно. Пойдём со мной.
 Пока мы шли к солдатам, половина из которых улеглась под тенью небольших кустарников, с явным намерением вздремнуть, а другая половина спокойно курила или обсуждала всё на свете – «предательских» союзников, Берлин, девушек, Речетова и Корваля, Гавридзе обратился ко мне:
 - Как я уже говорил, они где-то прячутся, но они собираются маленькими группами, и оружия у них почти не осталось, поэтому вы пойдёте небольшой командой, которую я сейчас определю.
 - А что нам делать потом?
 - В той стороне города наших мало, зато много союзников. Они скажут вам, как дойти до центра, где находится наша база.
 Над нашими головами пролетели ещё несколько самолётов. На этот раз советских. Мы помахали им вслед и засвистели.
 - Скоро здесь будет вся сила Советского Союза, - улыбнулся Гавридзе. – Хорошо, приятно показать своё преимущество перед буржуями.
 Я тоже так считал.
 - Товарищи солдаты! – обратился ко всем Григорий Гавридзе. – Прошу минуточку внимания!
 Кое-кто стал немного затихать, но большинство не слышало Гавридзе.
 - Товарищи солдаты! – загремел лейтенант.
 - Тихо! Товарищ Гавридзе обращается! – это был Кирилл. Он встал с земли, где последние полчаса курил и отдыхал. Взгляд его был полон решимости.
 - Не ори, ёдрить тебя за ногу! – крикнул кто-то. Кирилл что-то бросил в ответ.
 - Тихо все! – грозно приказал Гавридзе. Наконец, наступила тишина, достаточная для того, чтобы можно было продолжать речь.
 Лейтенант обвёл взвод проницательными, умными глазами.
 - Те, кого назову, подходят ко мне.
 Я всё это время стоял по левую руку от Гавридзе.
 - ПОРТУНИН!
 Кирилл вышел вперёд, подошёл к лейтенанту и посмотрел на меня. Он предвкушал последнюю операцию, хотя и не совсем понимал, что конкретно от него требовалось. Я подмигнул ему.
 - СКВОРЕЦКИЙ!
 Вова медленно подошёл к нам, внимательно и не без некоторого беспокойства глядя то на нас с Кириллом, то на Гавридзе.
 - ШЕСТЕНКО!
 Толя, кривляясь, подбежал - скорее подлетел – к нам, и сказал, обращаясь ко всем:
 - Наконец-то я поведу на расстрел этих ****ей – немцев, американцев и англичан!
 Некоторые засмеялись, Вова покачал головой, а я крикнул Толе:
 - Тебе даже этого не позволят, бездарь!
 Он показал мне кулак.
 - ТИХОМИРОВ! – продолжал Гавридзе.
 Серёга, бросая окурок папиросы, поспешил к нам.
 - Рад видеть тебя в нашей компании, дружок. Анечка была бы тобой очень довольна! Она бы так кричала от страсти!... – Толя дико захохотал и мы все тоже.
 Серёга толкнул его плечом и, замахнувшись, хотел его ударить.
 - РЕНКЕВИЧ!
 Очень медленно, глядя себе под ноги, поплёлся Гена. Он встал между мной и Кириллом, намеренно обходя стороной Вову. Гена вообще после того случая избегал его, даже не смотрел на него. По крайней мере, старался этого не делать, хотя все мы замечали его косые взгляды, которые он бросал на Вову. Я думал, что Толя опять что-нибудь сболтнёт, но нет. Молчал.
 - КАРЕЛИН!
 Рядом с нами встал Максим. Он подмигнул мне.
 - Идём на последнее задание, да?
 Я пожал плечами. Пусть лейтенант сам всё скажет.
 - САЛЯМИН!
 Шутник Ваня Салямин подошёл к нашему небольшому отряду.
 - Вы вместе с товарищем Колесниным, - Гавридзе кивнул на меня. – Отправляетесь в восточную часть города. Вы пройдёте, очищая Берлин от всех оставшихся нацистских свиней, которых встретите – а вы их встретите, я вас уверяю – по пути.
 Зубы лейтенанта стиснулись.
 - Убить всех подонков. Нещадно. Если узнаю, что пропустили врага…
 У Гавридзе сузились глаза, и он потряс кулаком перед лицом.
 - Сами получите пулю.
 Я почему-то занервничал, и сглотнул горькую слюну.
 - Слушаемся, товарищ лейтенант, - крикнул Толя. – Можете положиться на нас. Любой немец, которого мы встретим на дороге, пожалеет, что на свет родился.
 - Вот и славно, - безапелляционно кивнул Гавридзе. – Смотрите, не подведите. Ваши действия дойдут до сведения ваших командиров. Думаю, вам не помешает ещё одна награда, не так ли?
 Мы кивнули. Не знаю, как кому, а мне было по большому счёту наплевать на орден. Сегодняшняя речь по радио так мне запомнилась, что я до сих пор слышал голос диктора. Месть… Помнить… Немцы не жалели, и мы жалеть не будем.
 - Там, где вы будете, находятся несколько союзных групп, и наших тоже есть несколько. Они скажут вам, как выйти к центру, где будем мы все, включая товарищей Корваля и Речетова. Так что, друзья, не подведите. Всё ясно?
 - Да, товарищ лейтенант!
 - Вот и славно. Теперь назову тех, кто пойдёт с западной стороны. ГУСЬКОВ!
 
 * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

 Через несколько минут мы собрали оружие – не очень много, но достаточно, чтобы дать отпор любой немецкой крысе, которая может нам встретиться. Я посмотрел туда, куда нам надо было идти: кривая дорога, расширяющаяся с каждым метром, терялась там, где начинался непосредственно город. Руины, руины, руины… ни одного деревца, только разруха. Славный город, ничего не скажешь.
 - Готов? – Максим с любопытством смотрел на меня. – Какой-то ты бледный, товарищ.
 Я махнул рукой.
 - Всё в порядке, просто так и не успел отдохнуть по-человечески. Но это ничего.
 Максим кивнул.
 - Отдохнёшь сейчас. Не думаю, что нам предстоит что-то очень сложное. По крайней мере, время на отдых точно будет.
 Он томно улыбнулся, чем поставил меня в тупик.
 - Гена! – крикнул Сергей. – Ренкевич! Товарищ Ренкевич, вы живы?
 Гена вопросительно посмотрел на Серёгу.
 - У тебя осталось немного еды?
 Гена покачал головой.
 - Ни хрена.
 - Чёрт! – Серёга, похоже, был озадачен. – У нас осталось совсем немного еды. Что, интересно, мы будем есть там? Колеснин, как думаешь?
 Я пожал плечами.
 - Думаю, найдём. Не забывай, что там союзники. К тому же это займёт не так много времени, уверен. Но если ты так сильно хочешь есть, спроси у Ваньки.
 - О, точно! – Серёга просиял. – Салямин! Салямин! Иди сюда, дорогой! У тебя еда осталась?
 - Пошёл ты!
Мы засмеялись.

 Ещё через несколько минут мы двинулись к восточной части города. Мы подходили к руинам, и, если честно, нам казалось маловероятным, что в такой разрухе возможно чьё-либо присутствие. Мы шли, с любопытством глядя по сторонам. Когда-то роскошные здания Третьего Рейха теперь превратились в пыль. Не могу сказать, что меня это не радовало. Я чувствовал себя властелином мира, который один на один оказался с опаснейшим врагом и одолел его. Такие же чувства, похоже, витали в головах у всех ребятах. Майское солнце достигло своего апогея и пекло нам затылки, но от этого становилось лишь интереснее – бродить по поверженному городу.
 Серёга достал немного еды у солдат – так хотел есть. Сейчас он шёл предпоследний, жуя варёную форель, всученную ему каким-то щедрым товарищем. Фотография его возлюбленной надёжно покоилась во внутреннем кармане его военного комбинезона.
 - Ну, где же вы, гады? – Кирилл шёл уверенным шагом, грозно озираясь по сторонам.
 Мне стало смешно.
 - Ты всерьёз думаешь, что они прячутся на каждом шагу? Мы не прошли и десяти минут, а ты уже хочешь, чтобы они повыбегали из всех щелей этой пустыни?
 - Пусть попробуют, - Кирилл наготове держал руку у своего автомата. Он чуть ли не любовно поглаживал ствол оружия, по-прежнему глядя по сторонам.
 - Смешной ты, Портунин, - хмыкнул Толя. – Вроде войну прошёл, а мозгов с гулькин нос. Удивительно, как тебя не подстрелили 22 июня сорок первого…
 Кирилл остановился.
 - Послушай ты, дрянь, не смей про меня говорить ничего. Я молчу, что ты, как и проклятые буржуи, только прошлым летом в войну включился. Как только перестало жареным пахнуть, сразу в героя превратился, трус несчастный, - Кирилл уже срывался на крик.
 - Меня оперировали, болван! – Толя рассвирепел. – У меня с рукой проблемы были! Не смей называть меня трусом!
 - С головой у тебя проблемы, и по сей день, - зло бросил Кирилл.
 - Да кто ты такой!...
 - Заткнитесь, едрить вас налево! – Вова повернулся в их сторону. – Ребята, вы чего! Столько вместе прошли, а сцепились, как бабы базарные! И не стыдно?
 Кирилл замолчал. А Толя продолжал что-то бурчать себе под нос. Может, мне показалось, но я услышал что-то вроде: «кто ещё здесь баба». Мне стало не по себе, и я попытался сменить тему.
 Максим ухмылялся и заговорщически на меня посмотрел:
 - Как собаки, правда?
 - Смотрите! – я указал на развалившиеся дома.
 На стенах домов висели флаги с нацистской свастикой, которые были установлены на уровне второго и третьего этажа. Как раз с того места, где дома были уже разрушены. В начале дороги этих флагов не было, а теперь чуть ли не на каждом шагу рябила в глазах эта чёртова свастика. Ненавижу её.
 - Ага, - кивнул Серёга. – Мы уже видели такие флаги, когда только вошли в город.
 - Было такое, - кивнул Максим, рассматривая флаги.
 - Это знаки дьявола! – заорал Салямин. – Давайте снимем их и ритуально сожжём!
 С этими словами он бросился к первому попавшемуся дому, на втором этаже которого красовался этот самый знак дьявола. К нему подлетел Кирилл, Вова, Серёга и через несколько мгновений Толя.
 По грудам камней, оставшихся после бомбардировки города, они вскарабкались к свастике и победно закричали. Кирилл попытался снять флаг, но у него ничего не получилось – знамя было припаяно к металлической подставке.
 - Егор! – крикнул Кирилл. – Одолжи-ка свою винтовку!
 Я подошёл и протянул ему своё оружие.
 - Держи! Сбей этот мерзкий знак!
 - Знак волка! – заорал Кирилл и принялся дубасить прикладом моей винтовки по тому месту, где срастался флаг и металлическая подставка, идущая из самого дома. После трёх-четырёх мощных ударов
 (Давай! Давай! – орал Максим, стоя рядом со мной)
 железный прут, на котором держался флаг, стал искривляться.
 - Ага!
 Ещё пара последних ударов и немецкая свастика полетела вниз, к нашим ногам.
 - Есть! – закричал Толя, и ребята прыгнули к нам.
 Серёга наступил ногой на флаг и попрыгал на нём. К нему присоединился Кирилл, который просто втаптывал знамя в землю. Таким злым я видел Кирилла однажды. Когда он с криком бросился на немецкого снайпера, успевшего прикончить полдюжины наших ребят. Кирилл тогда его ловко подстрелил, но тот миг, когда он с исказившимся лицом демона нёсся на фрица, я не забуду. И сейчас было что-то в том же духе.
 - Эге-гей! Угомонись, Кирюша! Это всего лишь несчастная материя, а не Гитлер! – Салямин засмеялся и плюнул на свастику.
 Мы все последовали его примеру. Нас стояло восемь человек вокруг изображения со свастикой – даже Гена присоединился – и плевали, пинали омерзительное знамя.
 - Получай, пакость! – кряхтел Кирилл.
 Мы с Вовой и Максимом смеялись и мутузили, плевали.
 - Эй, гляньте! – это был Салямин, он указывал на дом напротив. – Там ещё!
 Мы посмотрели.
 - И вон! Да они на каждом доме!
 И правда, на каждом доме красовался немецкий флаг.
 - Давайте соберём побольше и сожжём их вместе!
 - Ага, давайте!
 Чуть больше пяти минут потребовалось нам, чтобы сорвать десять таких знамён. Мы бегали от дома к дому, заливаясь весёлым смехом, срубали прикладами наших автоматов и винтовок мерзкие свастики, и чувствовали себя, надо сказать, лучше некуда. Даже Гена был, кажется весел и доволен, что не такое уж и частое явление.
 - Понаставили тут свои отпечатки, свиньи! – кричал Толя. – Егорыч, не спи, давай! Вон, над тобой ещё один! Срубай!
 Я так и делал. Мне тогда казалось, что солнце было на нашей стороне, оно улыбалось, и мы это чувствовали.
 - Давайте сжигать!
 Мы собрали все знамена в кучу, где лежал первый растоптанный и оплёванный флаг. Серёга достал спички.
 - А чем разжигать будем? – спросил Толя. – Как насчёт твоей Анюточки?
 Серёга показал ему кулак, а мы все заржали.
 - Эта мерзость сама будет гореть, - уверил нас Серёга. Он поджог один флаг, и пламя тут же занялось красной тканью.
 - Пошла родимая!
 Вид горящей свастики захватил меня в плен, я смотрел, не в силах пошевелиться, как рыжие языки пламени полностью охватили главный нацистский знак. Это было удивительное зрелище. Я тогда решил, что этот образ будет мне сниться потом очень часто. Похоже, не только меня заворожило горящее знамя: все стояли, замолчав, с открытыми ртами, получая чуть ли не эстетическое удовольствие.
 Первый спохватился Максим:
 - Надо все сжечь!
 Мы побросали сверху на кострище остальные флаги. Сначала повалил густой чёрный дым, а потом мы увидели язычок огня, который сразу подхватил верх нашей кучи свастик.
 - Потрясающе! – завопил Салямин и заплясал вокруг костра. Мы тут же присоединились к нему и стали водить хоровод, дико смеясь и тыча друг в друга пальцами. Костёр оказался достаточно большим, и мы одобрительно загудели. Потом стали прыгать через костёр, прямо как в ночь на Ивана Купалу. Прыгали по одному и по парам – было здорово. Что вы хотите, некоторым из нас едва исполнилось двадцать лет.
 - Да здравствует Советский Союз! – кричали мы, прыгая сквозь огонь.
 - Слава товарищу Сталину! – кричал Кирилл, прыгая в паре с Максимом. Пары были самые разнообразные – только вот Вова с Геной не прыгали. Они молчаливо избегали друг друга, но в такой атмосфере, похоже, даже Толя не обращал на это внимание, так было весело.
 Салямин, пытаясь как-то очень сложно прыгнуть, неудачно приземлился и вывихнул ногу. Мы засмеялись пуще прежнего.
 - Чёрт! Больно! – пожаловался он, с трудом поднимаясь на ноги.
 - Не надо из себя крутить чёрт знает что! – урезонил его смеющийся Серёга. – Тоже мне, гимнаст нашёлся!
 Прихрамывая, Ваня Салямин встал в стороне от костра, - прыганья для него закончились.
 Не знаю, как долго мы там резвились, но все в итоге сильно устали, солнце пекло нещадно. Наша одежда насквозь пропахла едким дымом, и от этого слегка кружилась голова.
 - Уф! – Вова стал дуть себе под комбинезон. – Ну и жара!
 - Нормально, - сказал Кирилл, хотя его лицо было цвета помидора, а по лбу струились ручейки пота.
 - Нам надо идти дальше, - тихо, но уверенно произнёс Гена.
 -Ага. Идём.
 
 Мы шли небыстро, из-за подвёрнутой ноги Салямина, который время от времени ругался и злобно сплёвывал.
 - Какой хер меня угораздил так выёживаться? – сетовал он.
 По мере того, как мы приближались к центру города, зданий становилось всё больше и больше. Ни союзников, ни наших отрядов мы пока не встречали, чем был недоволен Кирилл. Похоже, он всерьёз решил поставить кого-то из иностранцев на колени. Хотелось бы на это посмотреть.
 - Серёга! У тебя сигареты остались?
 - Не. Спроси у Ренкевича.
 - Ренкевич! Дай сигарету товарищу.
 - Товарищам, - поправил Салямин и вместе с Толей подошёл к Гене.
 Солнце палило и палило, но меня это по-прежнему не беспокоило. Хотя, если честно, от тенька я бы сейчас точно не отказался.
 Мы проходили мимо низких зданий, наверное, это были магазины. На их витринах висели какие-то листочки с непонятными словами.
 - Это рестораны, - сказал Сергей, когда мы подошли к одному такому зданию. Он стал читать: - Овощные салаты, копчёная рыба, сосиски, булочки…
 - Заткнись, Тихомиров, - простонал Толя. – И так жрать охота.
 - Удивительно, - проговорил Серёга.
 - Что? – не понял я.
 - Не совсем немецкие блюда.
 - То есть?
 Серёга посмотрел на следующий ресторан и сказал:
 - Ага, смотрите.
 Мы подошли к следующему зданию, на витрине которого было написано большими белыми буквами:
 Achtung!
 J U D E
 - Эти рестораны принадлежали евреям. Бедные.
 - Так им и надо, - растянулся в улыбке Толя. Ну что за тип! Гена ведь еврей, а не очень-то красиво говорить в его присутствии антисемитские фразы.
 - Заткнись! – зашипел на него я.
 Он опять глупо ухмыльнулся.
 - А почему это несчастные нацистские витрины в таком отличном состоянии? – заговорщически улыбнулся Кирилл.
 Мы поняли его намёк с полуслова и ринулись к грудам кирпичей и камней, лежащих рядом с нами. По всему городу лежали эти камни и кирпичи. И началось.
 - Получайте, свиньи! – завопил Кирилл, швырнув первый камень. Он угодил прямо в надпись JUDE. Стекло разбилось с оглушительным треском.
 - Так! А посмотри, как я, - с этими словами Вова кинул камень в другую витрину. И с ней случилось то же самое.
 Мы набирали груды камней и бегали по периметру города, разбивая все стёкла, и получая от этого ни с чем не сравнимое удовольствие. Даже покалеченный Салямин так увлёкся разбиванием витрин, что, похоже, забыл про свою вывихнутую ногу.
 - Серёга! Ты чё как баба? Смотри, как надо бросать!
 - Пошёл ты! Ты опять близко подходишь! А я вот с какого расстояния бросаю! Это ты попробуй так!
 - Да олухи вы все! Вам никогда не попасть в самый центр витрины!
 И так далее. У нас открылось второе дыхание, оказывается силы после костра совсем нас не оставили, казалось, наоборот, прибавились. Это было ещё веселее.
 - Смерть фашистским магазинам! – орал Максим.
 Серёга прокричал то же самое, но по-немецки.
 - Серёга, - прохрипел Толя от смеха. – Теперь я понял, за что тебе дала твоя Анюта – за твой такой чувственный немецкий! Ты и в постели с ней на этом языке говоришь?
 Мы засмеялись, как сумасшедшие, а Серёга погнался за Толей с кирпичом в руке, намереваясь, по ходу дела, прикончить его. А Толя бегал от него и кричал:
 - Я, я, майн либен Аня! Ихь воль дихь в попен! Я, зо гут, я.
 Вова больше не мог держать себя на ногах и рухнул в пыльную дорогу, заливаясь слезами смеха. Салямин, стоял, уперев руки в коленки, и трясся от хохота. Его нога болела, но он не обращал на неё внимания – так ему было смешно. Мы с Кириллом стояли, замахнувшись на одну и ту же мишень (очередной ресторан или магазин, на витрине которого красовалась надпись DEUTSCHEN LEUTEN). Мы хотели кинуть наши камни прямо в надпись, но не могли даже поднять руку от хохота, сковывающего все наши движения. Гена тоже смеялся, правда, немного сдержанно, но всё же.
 Толя спрятался за мою спину от Серёги, который всё так же шёл за ним с кирпичом, и пропищал:
 - Нет, ты не посмеешь! Ты не сможешь убить ни в чём не повинного Егорку! Он же не виноват, что твоя Анечка даёт только немцам.
 Раздался новый взрыв хохота, из-за которого мы не услышали приглушённого вскрика Максима, который за это время успел уйти от нас вперёд на три или четыре дома, методично разбивая все витрины на своём пути. Мы продолжали веселиться, Толя спрятался на это раз за Саляминым и спросил у Серёги, не такая ли он тварь, чтобы кинуть кирпичом в калеку, и тут я, по-прежнему улыбаясь, поворачиваю голову в поисках Максима, и вижу его застывшего с камнем над головой и, не отрываясь, глядевшим на что-то перед собой. Улыбка моя тут же сходит с лица, когда я, наконец, слышу Максима:
 - Пацаны!
 Толя перестаёт дурачиться, Серёга опускает кирпич, все поворачиваются к Максиму.
 - Что? – спрашивает Салямин.
 Максим, не глядя на нас, а уставившись в разрушенный дом перед собой, мотает рукой, мол, тихо. А потом резко хватает свой автомат и направляет вперёд.
 Этого достаточно. Мы бежим, по пути снимая с плеч оружие, к Максиму. Последний ковыляет Ваня, хромая, но уже держа наготове винтовку. Максим стоял перед большим зданием из мощного бетона, окна без стёкол, вход без двери, за которой виднелась лишь тьма. Крыша дома полностью разрушена, вокруг, как и везде, лежали разломанные кирпичи, груды камней и бетона.
 Мы встали рядом с Максимом, вглядываясь в темноту, начинавшуюся сразу у входа. Ни звука, ни намёка на чьё-либо присутствие.
 - Что случилось? – спрашивает Кирилл и подходит к входу.
 - Отойди! – рявкнул Максим. – Там кто-то есть.
 Кирилл моментально отпрыгивает назад и направляет оружие в темноту. Я нервно сглатываю.
 - Кто-нибудь, возьмите на прицел окна! – Максим говорит, слегка заикаясь, я вижу, как дрожат его руки. Не пойму, от чего это, за войну мы повидали бесчисленное количество немцев, в условиях гораздо более опасных, чем это. Но он взволнован, и это вижу не только я. Вова озадаченно смотрит на него, взяв на мушку тёмные окна.
 - Ты уверен, что там кто-то есть? – спросил Серёга, вглядываясь вовнутрь здания и тщетно пытаясь разглядеть хоть что-то. – Что-то я не чувствую присутствия врагов.
 - Заткнись! – подаёт голос Вова. – Если он сказал, что там кто-то есть, значит, там кто-то есть, и по-другому быть не может.
 Вова тоже не в себе, он не смотрит на окна, а смотрит на вход, постоянно сглатывая и косясь в сторону Максима.
 - Почему это по-другому и быть не может? – не понял Серёга. – Вполне вероятно, что ты обознался. Мы так орали там, шумели, ты спокойно мог перепутать…
 И тут я понял, что Серёга просто не хочет, чтобы там кто оказался. Что это? Страх? Или простое нежелание вновь, уже вовремя победы, сражаться с кем бы то ни было? Я не знал. И ещё я никак не мог понять, хочу ли я, чтобы в этом доме оказались немцы. Я спрашивал себя те мгновения и не мог найти ответ. Чёрт возьми, думал я, сейчас же май. Мы же всех уже победили, сколько можно? Но с другой стороны, какая-то часть во мне всё ещё жаждала приключений. Пусть и опасных. Моя мама мне часто говорила, что вечное желание быть вовлечённым в какую-либо интригу, рано или поздно окажется фатальным. Пока её слова не оправдывались, если только не считать победу – предначертанием свыше.
 - Я не перепутал, - уверенно сказал Максим. – Клянусь, там кто-то есть.
 - Хорошо, но…
 Сергея прерывает шум из дома. Отчётливо слышащийся шум, похожий на кряхтенье. А потом опять тишина. Мы мгновенно встаём в боевую готовность. Винтовки наперевес, Вова снимает прицел с окон и направляет дуло в зияющую пустоту дома.
 - Выходите! – заорал Максим. – Выходите немедленно с поднятыми руками!
 Мы как вкопанные простояли секунд десять. Никакой реакции. Тишина.
 - Кто же там? Неужели немцы? – Вова покосился на окна.
 - Кто бы там ни был, он получит за непослушание победителям Второй мировой войны, - Максим повернулся к Сергею. – Скажи им по-немецки, чтобы сейчас же выходили, иначе мы всех их прикончим.
 Серёга прокричал им то, что просил Максим. Достаточно грозно получилось, не видел бы я в тот момент Серёгу, решил бы, что этот человек ни капельки не волнуется.
 - Суки, не выходят, - проговорил Толя. – Надо ворваться туда.
 - Там ничего не видно! – сказал Гена. – Они нас на хер переубивают.
 - Кто тебе сказал, что у них есть оружие? – недовольно спросил Толя.
 - А кто тебе сказал, что его у них нет?
 - Хватит, - поморщился Максим. – Егор, гранаты у тебя?
 Я расстегнул свою куртку, внутри который были надёжно прикреплены несколько гранат.
 - Да.
 - Дай мне одну.
 - Нет, - вмешался Кирилл. – Мы не можем тратить их на проверку.
 - Какую к чёрту проверку? – прохрипел Максим. – Там кто-то скрывается, и мы обязаны их достать их оттуда. Забыл?
 - Нет, не забыл. Но не думаю, что стоит кидать им гранату.
 Гена выжидательно осмотрел на меня.
 - Серёга, - сказал я. – Скажи им, что если они не выйдут, мы кинем им гранату, и их разнесёт.
 Максим, похоже, одобрил мою идею и кивнул.
 - Да, давай.
 Серёга говорил, как мне показалось, немного дольше, чем понадобилось бы для трансляции этого сообщения. Замолчав, он сказал:
 - Сейчас выйдут, не волнуйтесь. Я буду вести обратный отсчёт и сказал им, чтобы без всяких там шуточек.
 Мы кивнули и отошли на пару шагов.
 - Гена, Кирилл, Толя! Ложитесь на землю, только не перед самым входом! – командовал Максим.
 Они так и сделали. Мы же встали по бокам, держа наготове наше оружие, и считая мгновения.
 - FUNF! – крикнул Серёга.
 Я услышал, как над головой пролетает очередной самолёт, но мне уже было неинтересно на него смотреть. Я жадно впивался глазами в пустоту, ожидая увидеть кого-нибудь.
 - VIER!
 Я сглотнул.
 - Давайте, суки, давайте, - приговаривал Толя, не отрывая взгляда от темноты.
 - DREI!
 Серёга подождал пару секунд и продолжил:
 - ZWEI!
 Cерёга показал нам жестами, чтобы мы готовились Граната по-прежнему было у меня, и в случае, если они не выйдут, я бросаю её в их логово. Мы кивнули, а я сжал второй рукой гранату, готовясь уже бросить её.
 - EINS!
 И в эту самую минуту, в то самое мгновение, когда ребята начинают поворачиваться ко мне, чтобы я подорвал неизвестных, из дома выходят трое. Становится так тихо, что я слышу где-то очень далеко шум самолёта (может, того же?). Мы смотрим на вышедших из развалин людей. Мне начинает казаться, что я дома, не знаю, откуда такие ассоциации, но это ощущение такое сильное, что мне хочется спокойно встать, отложить винтовку и, насвистывая, двинуться к дому. Я мотаю головой, чтобы отогнать это состояние. И в эту самую минуту начинает дико ржать Толя. Его смех какой-то надломленный и абсолютно сумасшедший. К нему присоединяется Серёга, а потом и Салямин. А я вот не могу смеяться. Не та атмосфера.
 Первый из дома вышел старик, которому, наверное, перевалило за восемьдесят. Он был маленький, сгорбленный, с глубочайшими морщинами, и полуоткрытым ртом – что свойственно всем старикам. Он шёл неуверенно, медленно и глядя на нас со страхом. Сразу за ним вышла старуха, его же возраста – наверное, его жена. Она была очень горбатая, ростом ещё меньше, шла ещё медленнее, а смотрела на нас она с неописуемым ужасом. Её ястребиные глаза то и дело смотрели на наше грозное оружие. Её рот тоже был приоткрыт, и она периодически смыкала губы, словно хотела что-то сказать. Одеты старики были в какие-то лохмотья, в лоснящиеся платья, сверху у старухи была шерстяная накидка, а у старика старый пиджак, судя по всему, они где-то нашли эти вещи. Уж очень нелепо они смотрелись в этом.
 Они неуверенно вышли из дома и встали рядом с входом. И тут мы увидели ещё кое-кого. Старуха вела за собой маленькую девочку. Девочка лет одиннадцати-двенадцати, с огромными испуганными зелёными глазами, в которых стояли слёзы. Девочка в белом сарафанчике, явно большим по размеру и грязной обувью; её длинные светлые волосы были сплетены в косички, её бантики-губки были немного приоткрыты, весь её вид олицетворял детскую невинность. Боже мой, она была похожа на ангелочка. Несчастного ангелочка, который по злой воле судьбы оказался здесь – среди разрухи, среди руин, среди боли, среди смерти.
 Кирилл горестно плюнул и, кряхтя, поднялся на ноги.
 - ****ь, - сказал он.
 Думаю, он предполагал найти здесь целый притон уцелевших нацистов. Серёга прекращает смеяться, Толя постепенно тоже затихает. Мы медленно опускаем своё оружие. Старики с подозрением, очень внимательно на нас смотрят.
 - Ну что? – Толя повернулся ко мне. – Что будем делать? Какого чёрта они здесь делают?
 - Прячутся, я думаю, - Вова откинул винтовку за плечо и посмотрел на девочку. – Посмотри, какая она худенькая… Серёга, спроси у них, что они там делают.
 Тихомиров сделал шаг по направлению к троице, которая стояла молча, по-прежнему с опаской глядя на советских солдат. Потом что-то сказал. Сначала они не отвечали, и мы подумали уже, что они онемели после войны, или что-то ещё, но вот старуха заговорила тихим, скрипучим и каким-то надрывным голосом. Серёга, сморщившись, наклонился к ней, чтобы слышать, что она говорит. Потом он повернулся к нам.
 - Их сына, отца этой девочки, застрелили наши около месяца назад… Или неделю… Не могу понять, старуха издаёт звуки, как сломанный трактор…Короче, немца убили, они жили на окраине города, но там начали свои наступления советские войска и они оказались здесь.
 Пока Сергей нам это рассказывал старики смотрели то на него, то на нас, время от времени слабо кивая, словно понимая, что он говорит. Девочка, прятавшаяся за старухой, выглядывала и смотрела на нас своими огромными глазами. Ну, прямо маленький ангелочек.
 - Там ещё есть кто-нибудь? – спросил Толя, указывая на полуразрушенное здание.
 - Они говорят, что нет, - сказал Тихомиров.
 - Они говорят, - повторил Максим со льдом в голосе. – Надо сходить проверить… Гена. Зайди внутрь. Посмотри.
 Гена, ни говоря ни слова, зашёл во мрак руин, а мы в это время стояли, затаив дыхание, ожидая в любую секунду услышать его крик и пулемётную очередь. Но нет. Гена вышел, качая головой:
 - Похоже, что они говорят правду. Там никого нет.
 В это время старик закашлялся, глубоко и очень тяжело, такой звук их и выдал, понял я – кашель старика. А старуха тут же что-то защебетала. Указывая на мужа.
 - Она говорит, что у него туберкулёз, - Сергей посмотрел на нас. – Она просит не убивать их.
 Вова кивнул:
 - Надо перетащить их в тень. У нас же осталось немного воды и еды…
 Пролетел самолёт.
 - Потом мы бы отвели их через город, подальше, к остальным жителям…
 Гена исподлобья смотрел на Вову. Кирилл, злой и раздосадованный, теребил в руках лямку от автомата. Толя с ехидством смотрел на стариков, а Максим встрепенулся:
 - Ни за что.
 Мы посмотрели на него. Вова смутился:
 - В смысле?
 - В прямом, - Максим двинулся к немцам. Старик весь как-то сжался, его кашель был ужасен, настолько, что хотелось сжать уши, чтобы его не слышать. Старуха отодвинулась на полшага назад, пряча за собой внучку. Максим встал ровно перед ними и внимательно на них смотрел. Затем повернулся к Сергею.
 - Спроси, известно ли им местонахождение кого-либо из жителей города, или солдат Вермахта.
 Пока Сергей спрашивал, Максим внимательно вглядывался в их лица, пытаясь, судя по всему, прочитать у них на физиономии карту нахождения спрятавшихся немцев. Салямин, почему-то затихший, сидел на корточках, рассматривая свою ногу и постанывая. Наверное, сильно вывихнул…Я увидел, как распухла его щиколотка, и какое страдальческое лицо у него было, когда он случайно делал себе больно.
 - Ничего им неизвестно. Они видели только наших и союзников. Но прятались от них, боялись за здоровье старика, лекарство давно кончилось, и у него частые приступы…
 Максим хмыкнул:
 - Ну, надо же, как трогательно.
 Салямин вскрикнул:
 - Чёрт! Как болит!
 Максим не обратил на него никакого внимания.
 - Как же вы питались? Где доставали одежду?
 Максим сверлил глазами немцев. Сергей быстро спросил. Кирилл подошёл к Ване и стал расспрашивать про ногу. Тот ему жалобно что-то отвечал.
 - Я чувствую, что здесь ещё поблизости немцы, - произнёс Толя, оглядываясь. – И не пара стариков-маразматиков.
 Максим скользнул взглядом по Толе и еле заметно улыбнулся.
 - Дай, пожалуйста, сигаретку, - Гена разговаривал тихо, словно опасаясь, что громкий голос вызовет лавину. Я протянул ему папиросу и вновь направил свой взгляд на старуху, которая, наконец, перестала щебетать и замолкла.
 Серёга повернулся к нам:
 - Она говорит, что они питались тем, что находили в разрушенных ресторанах, в основном там оставался хлеб, кое-где были припрятаны яйца и молоко. А одежда та же самая, что была месяц назад.
 Сергей умолк и пожал плечами.
 - Понятно, - ухмыльнулся Максим. – Я поверю в эту историю, так же как и в то, что войну выиграли поляки.
 - А что тебе не нравится? – не понял Вова.
 Максим ткнул пальцем в девочку, выглядывающую из-за кривой спины своей бабушки.
 - Девчонка. У неё новое платье. У стариков обноски, а у неё новое платье. Откуда?
 - Чёрт тебя возьми! – Вова закатил глаза к небу. – Ты вообще о чём? Переоделась, я не знаю… Откуда мы можем знать, что с платьем?!
 Максим покачал головой и повернулся к Толе, Серёге и Кириллу.
 - Вы как думаете?
 Сергей неуверенно пожал плечами.
 - Я думаю, они врут, - твёрдо сказал Кирилл.
 - Я тоже, - вставил Толя.
 - Хорошо, - Вова кивнул. – И как мы узнаем, правда это или нет. Давайте просто пройдём дальше, если там есть немцы, мы ведь их найдём.
 - Чёрт, - Ваня аккуратно, чтобы не сделать ноге больно, подполз к нам. – Давайте сделаем что угодно, но двинемся дальше… Там же есть наши. Наверняка, у них там есть медпункт…
 - Есть, есть, - заверил Толя Ваню. – Сейчас двинемся, но ведь нужно узнать, знают ли эти трое, есть ли поблизости немцы.
 Он повернулся к нам лицом.
 - Представляете, если мы отыщем оставшийся в живых полк эсэсовцев! Хоть небольшую группку! Нас же встретят героями!
 - Негоже о наградах думать, Анатолий, - Гена покачал головой. – Это недостойно советского солдата.
 Толя вскинул на него изумлённые глаза.
 - Недостойно?! – он подался вперёд. – Недостойно? Хочешь, ты, урод, я тебе скажу, что недостойно? Недостойно советскому солдату зажиматься с другим солдатом Красной Армии. Недостойно мужеложство. Вот это, ****ина ты этакая, точно недостойно, понятно? И не смей…
 Гена чуть улыбался, не сводя своих чёрных глаз с пылавшего лица Толи.
 - Пошёл ты к чёртовой матери.
 - Заткнитесь! – заорал Кирилл так, что старики вздрогнули, а маленькая девочка что-то тихо запищала. Старуха принялась что-то ей отвечать и гладить по голове.
 - Что? – Максим показал на них пальцем. – Что они там обсуждают?
 - Она просто боится, - Серёга на секунду закрыл глаза. – Слушайте, мне кажется, нам пора потихоньку…
 - Ага! – пискнул Ваня, морщась. – Пора уже, пацаны!
 - Да я с места не сдвинусь! – заявил Толя, сверля глазами Гену. Тот по-прежнему улыбался. Вова стоял, тихий и бледный, боясь посмотреть кому-либо в глаза. Упоминание Толи о них с Геной сильно на него подействовало.
 - И я тоже, - твёрдо сказал Максим. – Я в жизни не поверю, что двое стариков и мелкая девка жили месяц – если, конечно, они говорят правду – без чьей-то посторонней помощи. Никогда в это не поверю.
 - Конечно, - кивнул я. – Им помогали, но не обязательно же им знать, кто где прячется…
 - Обязательно! – яростно выкрикнув последнюю фразу, Максим вплотную подошёл к старику, опять начавшему кашлять, и сильным ударом ноги в коленку свалил его на землю, поставив на колени. Старик крикнул и повис у Максима на руках. Голова немца висела практически на уровне пупка, и только сильные руки Максима не давали ему рухнуть на землю. Старуха завопила что-то очень похожее на «Герман» и ринулась к нему. Девочка, оставшись без защиты, на секунду потеряла дар речи и стояла, глядя на стариков ошеломлёнными глазами. Потом закрыла лицо руками и заплакала. Громко и безутешно. При всём при этом она оставалась на месте, не делая ни шага в сторону. Старуха так и не смогла подойти к «Герману», Максим отпихнул её и проревел:
 - Держите эту мразь, а то я ей сейчас мозги вышибу!
 Я ринулся к старухе и схватил её за локоть. Он был костлявый и какой-то мягкий одновременно. Она не вырывалась из моих рук, а лишь продолжала что-то лепетать, явно обращаясь к своему мужу.
 - Заткнись, а не то убью! – заорал Максим.
 Сергею не надо было переводить это. Старуха затихла, время от времени всхлипывая. Девочка продолжала плакать.
 - Итак, - Максим взял в ладонь сморщенное лицо старика и повернул к себе. – Где немцы?
 Пару секунд все молчали, а когда Максим гневно зыркнул на Сергея, тот поспешно перевёл.
 Старик стал тут же что-то лепетать, давясь кашлем. Он периодически замолкал, щуря глаза то ли от слёз, которых я не видел, то ли от солнца.
 - Он говорит, что последний раз они видели нескольких ребят из Гитлерюгенд неделю назад. Они, в смысле старики, дали ребятам еды и те ушли в неизвестном направлении… Они вроде шли к центру… И больше они никого не видели…
 - Платье девчонки они достали? – спросил Кирилл.
 - Да… - Через несколько секунд после разговора со стариком произнёс Сергей. – Там были ребята на пару лет старше Кристин… Кристин – это девочка…
 - Я понял, что не дряхлая бабка, - раздражённо сказал Максим. – Ну?
 - Ну… И девочка дала Кристин… То есть девочка из Гитлерюгенд дала Кристин своё платье…
 - Девочка из Гитлерюгенд – здорово звучит, - беспечно засмеялся Толя.
 - Разве в Гитлерюгенд брали девочек? – спросил Кирилл. – Мне всегда казалось, что там одни мальчики…
 - Спроси, - ещё более раздражённо обратился к Сергею Максим.
 Сергей спросил.
 - Он не знает, - пожал плечами Тихомиров. – Это был какой-то детский отряд партизан или что-то в этом роде…
 - А сама она пошла голая что ли? – не унимался Кирилл. – Та девочка из Гитлерюгенд?
 - Старик говорит, что у детей было много одежды с собой, они стаскивали с убитых товарищей и с солдат Третьего Рейха, - Сергей передал слова немца.
 - Хер собачий с ними, - бросил Толя и тоже подошёл к старику. – Значит, только Гитлерюгенд.
 - Ага.
 Девочка вскрикнула и подбежала к старухе. Я отошёл и не стал им мешать. Старуха обняла девочку, они о чём-то говорили. Старик вновь закашлялся.
 - Где немцы? – проорал ему в ухо Толя. – Где? Отвечай!
 Старик так сильно кашлял, что не мог ни слова сказать в ответ.
 - Они не знают... - неуверенно начал Сергей.
 - Да оставьте вы его в покое! – не выдержал Вова.
 - Молчи, щенок! – рявкнул Толя. – Где они прячутся?
 - Дай мне, - Максим схватил старика за воротник. – Где немцы? Где ваши долбаные солдатики? Где эти псы? Где эти сран…
 В этот же момент старик в сильнейшем кашле извергнул на лицо Максима целый сгусток крови. Такой тёмной крови я не видел никогда. А за войну я видел немало крови, поверьте. Максим сначала был просто ошарашен, а потом его лицо исказило гримаса глубочайшего отвращения. Он немедленно вытер лицо рукавом.
 - Ах ты гнида проклятая!
 Тут же старик получает невиданной силы удар ногой в лицо. Старуха с девочкой заорали. Старик, лёжа на земле, закрыл лицо руками, между пальцев текла кровь (такая же тёмная), и он по-прежнему задыхался от кашля. Теперь было два повода для его удушья: разъярённый Максим наносил ему мощные и точные удары по рёбрам, животу, а когда старик переворачивался, то и по почкам.
 - Получай… ты…. мерзкая… сраная… гнида… сдохни…. ****ая…тварь…
 После каждого удара всхлипы старика становились всё тише и тише. Когда из его рта потекла кровь, старуха ринулась к нему, вновь оставив внучку без прикрытия, но я вовремя подхватил её. Теперь она пыталась вырваться и орала, наверное, на весь Берлин. Герман! Герман!
 - Остановись! – крикнул Вова. – Ты же убьёшь его!
 - Он и так уже труп, - спокойно сказал Толя.
 Максим перестал бить старика, который изредка дёргался и тихо покашливал. Ботинки Максима все были в крови, его лицо искажала зловещая гримаса. Старуха вырвалась из моих рук и ринулась к старику. Она наклонилась к нему, стала плакать и гладить его по щеке, говоря что-то успокаивающим тоном. Старик невнятно отвечал ей.
 - Так, - голос Максима дрожал, но взгляд был твёрдый как кремень. – Серёга, скажи им…
 Сергей выступил вперёд, с отвращением глядя на старика.
 - Скажи им, что они проиграли…. не только потому, что мы сильнее, хотя это само собой разумеющееся… Они проиграли из-за своей волчьей сущности… Из-за того, что они не люди, а жестокие мерзкие звери, которые получили своё, - (Сергей с широко раскрытыми глазами переводил это немцам, те молча смотрели на Максима). – За то, что они сделали с нашей и не только нашей страной их ждёт вечность в преисподней. Их всех, без исключения. И мы немного ускорим этот процесс вселенского наказания. Дело даже не в том, что мы мстим, а в том, что вы это заслужили. Надеюсь, вам будет в несколько миллионов раз хуже, чем нам за эти годы.
 Максим замолчал, и все уставились на него. По-моему, давно не пролетал самолёт. Или мне так казалось? По крайней мере, я не слышал его уже достаточно. Что это? Обман слуха или моя растерянность?
 - И ещё… - Максим внимательно посмотрел на старуху. – Скажи им, что мы не оставим в живых никого. Любой, кто попадётся нам по пути, говори он на немецком, получит пулю в лоб. Скажи им.
 Когда Сергей закончил переводить, Толя кивнул Максиму и, схватив старуху за руку, поставил её на колени рядом со стариком. Девочка завопила и ринулась к своим. Гена легко подхватил её и не отпускал, как бы она не брыкалась и не вырывалась.
 - Эй, какого чёрта вы тут собрались делать! – Салямин завопил, глядя на то, как Толя поднимает обессилевшего старика на колени и поддерживает его, чтобы он не упал.
 - Пацаны, вы чего? – Вова с испугом посмотрел на ребят. – Остановитесь, ради Бога!
 - Вот! – Максим поднял палец к небу. – Ради Бога! Помолитесь. Помолитесь за ваши собачьи души, чтобы вы горели в аду хотя бы на пару тысяч веков поменьше, помолитесь…
 …Когда старик со старухой закончили молиться, а Кристин устала вырываться и лишь повисла на Гениной шее, старик получил очередной удар ноги, на этот раз в лицо. Старик упал и больше не поднимался. Максим и Толя били его ногами по всему телу, сильными, точными ударами, выкрикивая грязные ругательства. Вскоре к ним присоединился Кирилл. Девочка на шее Гены завопила и заплакала пуще прежнего. Я стоял как вкопанный, не в силах пошевелиться. Что-то внутри меня оборвалось. Наконец, пролетел самолёт, и я не знаю почему, но мне стало легче. Я зажмурил глаза, а когда открыл, увидел бледного Вову, искривлённое лицо Вани и потерянное лицо Серёги. Троим здоровым ребятам пришлось избивать старика около четырёх минут, когда, наконец, всем стало ясно, что он мёртв. И, если верить Максиму, оказался в гостях у самого дьявола. Периодически, пока они его били, до нас доносились звуки сломанных хрящей и костей. От лица старика быстро ничего не осталось. Звуки ударов были по-тошнотворному гулкими и тихими, у меня закружилась голова, и стало немного не по себе. Потом затошнило. Я отвернулся и часто-часто задышал. Приказал себе успокоиться и стал дышать медленно и глубоко. Когда я повернулся, старуха на коленях с закрытыми глазами молилась, и только из глаз её текли беззвучные слёзы. Кирилл, Максим и Толя оставили старика в покое. Их обувь и нижняя часть штанин была вся в капельках густой, чуть ли не чёрной крови. Все молчали, даже маленькая девочка….
 ….Толя взял автомат за дуло и внимательно рассматривал. Похоже, это его заинтересовало.
 - Ты сделаешь это? – спросил Максим, внимательно глядя на Толю. – Ты сможешь?
 Толя хмыкнул в своей излюбленной манере.
 - Смогу, можешь не сомневаться. А теперь лучше отойди.
 Максим с улыбкой отошёл. Вова продолжал что-то шептать, не сводя глаз с груды мяса, бывшего парой минуты назад старым немцем. Маленькая девочка всё ещё уткнулась в шею Гене, и я бы поверил, что она спит, если бы не трясущееся тело. Плачет? Подумал я. Или просто боится?
 Толя посмотрел на старуху.
 - Открой глаза, фрау.
 Серёга выпал из реальности и больше не переводил. Он смотрел и смотрел…как и мы.
 - Открой глаза, фрау, - повторил Толя спокойно, когда старуха не отреагировала.
 Черепашьи глаза старухи открылись и, хоть я стоял не видел их, могу поспорить, что они были пустые. Толя чуть ли не с любовью смотрел на старую немку.
 - Пришло и твоё время, дорогая. Не надо было рожать из своей дыры ваших солдат, - он улыбнулся. – У тебя есть потрясающая возможность почувствовать себя сейчас матерью всех немецких солдат. Почувствовать себя… муттер, да? – обратился он к Сергею. Тот слабо кивнул. – Ты – муттер не только всех солдат Третьего Рейха… Но и мать самого Третьего Рейха… Сегодня ты – мать самого фюрера… Фюрера, который сейчас гниёт под землёй…
 Старуха продолжала смотреть на него. А Толя и не просил Серёгу перевести хоть что-то. Нет, только тогда я понял, что он говорит за себя. Что-то во мне вспыхнуло, и я подумал, что он говорит за всех нас…Чёрт, это же голос народа.
 - Может, ты не мать вовсе всех солдат, и тем более Германии… Может, ты посмеёшься, но знаешь…
 Он замолчал на мгновение.
 - Мне наплевать! – заорал он и прикладом своего автомата ударил старую женщину по голове. Голова женщины резко пошла в сторону, и мне на секунду показалось, что она сейчас вот-вот отлетит от туловища. Немка упала на спину. Толя размахнулся прикладом и со всей дури опустил его точно в центр лица старухи. Раздался омерзительнейший хруст, нос вошёл в череп, изо рта женщины хлынула кровь, и она забилась в судорогах, извиваясь как змея.
 Я больше не мог себя сдерживать. Отвернулся и меня стошнило на песок. Просто вывернуло на изнанку. Я ещё откашливал рвоту и покосился на старуху. Толя ещё раз занёс мощный приклад и снова с криком ударил им женщину в лицо, на этот раз выше – ближе ко лбу. На этот раз раздался ещё более мерзкий хруст – треснула голова старой немки. Тут не сдержался Ваня Салямин – ему и так было плохо из-за ноги, а ещё тут такое – он согнулся пополам и извергнул всё, что держал в себе до этого. Я не мог взять в толк, какое зрелище хуже – блюющий Ваня или женщина с расколотым черепом. Толя размахнулся ещё раз – и опустил. Тело немки дрогнуло, как от электрического заряда и вновь затихло. Лица больше не было. Было красно – коричнево – серая масса. А сверху прилипшие седые волосы. А Толя всё бил и бил… Девочка беззвучно ревела, не глядя на бабушку и дедушку, - вернее на то, что от них осталось. Гена легонько и осторожно поглаживал её по спине, и, как мне показалось, тихонько баюкал. Кирилл сурово смотрел на это, но плохо ему точно не было. Мне даже показалось, что он как-то успокоился. Чего не скажешь про Вову, он был белее белого, его знобило, но не тошнило. Глаза широко-широко раскрыты, рот приоткрыт. Наверное, решил я, он не верит глазам.
 …Когда Толя, наконец, остановился, Сергей сказал:
 - Мы оставим их здесь?
 Я посмотрел по сторонам. Два старых трупа без лиц, восемь солдат, около двоих сохнут лужи рвоты, на одно повисла маленькая немка, у троих ботинки в крови, а у одного из них приклад его автомата окрасился в красный цвет. Потом я увидел, что Сергей держит в руках фотографию своей Анечки, пропади она пропадом. Толя смотрел на старуху.
 - Смерть матери фюрера.
 Вова качал головой.
 Кирилл уставился на небо.
 - Оставим их здесь, - сказал он, глядя на Сергея. – Что? Ты предлагаешь забрать их домой?
 Толя неуместно засмеялся.
 - Нет, нет…- начал Серёга. – Просто спросил… Я не знаю…
 - Что делать с мелкой? – спросил Гена. Девочка не реагировала.
 Толя не ответил. Максим улыбнулся и подошёл к ним.
 - Хорошая девочка… Хорошая, не бойся… Для тебя всё позади…
 Максим гладил её по голове, ласково, словно свою младшую сестру. Хоть она и не знала русский язык, она слышала по его интонации, что он говорит что-то доброе и хорошее, что он пытается её успокоить. Девочка отцепилась от плеча Гены.
 - Кристин, - ласково сказал Максим. – Кристин, зайка, посмотри на меня. Кристин…
 Девочка, сидя у Гены на руках, повернула головку в сторону Максима. Огромные синие глаза были полны слёз и страданий. Недоверчиво глядя на Максима, она, похоже решала, насколько ему можно верить.
 - Дай её мне, - шепнул он Гене и аккуратно взял её на руки. Он гладил её по голове и щекам, шептал что-то. – Успокойся, девочка, успокойся, всё в прошлом, успокойся… Кристин… Маленькая Кристин у нас самая красивая, да?
 Кристин смотрела на него и внимательно следила за его губами, словно это могло помочь ей понять то, о чём он говорит.
 - Максим, надо валить, - сказал Кирилл.
 - Ради всего святого, ребята! – застонал Ваня. – Давайте оставим её здесь или возьмём с собой, мне всё равно… Умоляю только, давайте уже пойдём… ПОЖАЛУЙСТА! У меня очень болит нога…
 - Хватит жаловаться, - рявкнул Толя. – Ты солдат, а не баба. Закрой рот.
 - Чёрт, у тебя так не болит нога, как у меня, ясно? По-моему, она сломана…
 Я подошёл к Максиму.
 - Что ещё нам здесь надо? – чуть менее твёрдым, чем хотелось, голосом, спросил я. – Не пора ли идти дальше?
 - Вы чего? – Максим говорил тихо и размеренно, поглаживая Кристин, которая спокойно лежала у него на руках. – Вы не видите, в каком она состоянии? Её необходимо успокоить. Она не сможет не идти с нами, ни оставаться здесь… Она в шоке, она очень испугана, - проговорил он, любовно глядя на неё. – Мы должны сначала привести её в чувства, помочь ей… Она такая маленькая….
 - Отлично, - Сергей встал ровно. – Ты успокаивай, Толя, можешь ему помочь, как хотите, а я иду дальше…
 - Да! Пойдём! – обрадовался Ваня. – Пойдёмте!
 - Егор, ты пойдёшь? – обратился Сергей ко мне.
 Я кивнул.
 - Нам надо идти дальше. Мы должны пройти всю восточную часть до вечера. А мы прошли всего пару километров.
 - Ура, пойдёмте! – Ваня хромая, направился к нам. – Наконец-то. Я думал, мы здесь жить останемся, правда. Вова, идём?...
 Не успел Вова ответить, как Максим заговорил своим тихим, кошачьим убаюкивающим голосом. Он смотрел на Кристин, мягко улыбаясь ей.
 - Маленькая моя Кристин… Ты испытала большой ужас сегодня, ты лишилась своих последних родственников. Тебе очень тяжело. Ты же ещё такая маленькая. Почему судьба так жестока к тебе? Ко всем, таким как ты? Успокойся, милая, успокойся… Я расскажу тебе сказку, хочешь? Интересную, хочешь? Тебе понравится, девочка. Кристин… Ах, Кристин… Почему судьба так жестока и несправедлива? С чем это связано, ты не знаешь? Я тоже не знаю… Мне кажется, просто иногда мы обязаны пройти через суровые испытания, понимаешь? Абсолютно без причин. Просто должны испытать на себе какие-то ужасы, без которых, кто знает, наша жизнь дальше невозможна. Девочка моя… Ах да, ты хотела сказку. Кристин… Милая моя Кристин. Не так давно, когда злой король из вашего королевства стал сдавать позиции – одну за другой – и проигрывать битвы нашему королевству, в одной глухой провинции нашего королевства Союз жила одна маленькая красивая девочка. Ох, Кристин, она была очень красива. Такая же, как ты. Правда, честное слово. Она была прекрасно. Ведь ты хорошо знаешь, что значит быть прекрасной, не так ли? Просыпаться каждое утро и видеть в зеркале такую красоту. Знаешь ведь? Ну вот. Не сомневайся, Кристин, та девочка тоже знала, каково это. На днях ей исполнилось десять лет, и был праздник по этому случаю. А вокруг были злые воины из вашего королевства, они проходили через все наши земли, чувствовали себя королями… Они требовали еды и воды у наших граждан… И им приходилось кормить ваших воинов. Но вот они остановились у того места, где жила красивая маленькая девочка. Она сидела за столом со своими родственниками, друзьями-ребятишками. Ей исполнилось десять, понимаешь, Кристин? Не забывай – она была маленькая жизнерадостная красивая девочка, которая любила утро, день, вечер и ночь. Такая же, как ты. Прости, что я вас всё время сравниваю, но вы так похожи, дорогая Кристин… Правда, очень. Так вот, злые воины зашли к ним на праздник и потребовали угощений. Само собой люди дали им столько еды, сколько захотели злые воины. Но, похоже, им мало было еды. Видишь ли, им очень понравилась маленькая именинница. Я их, конечно, понимаю, такая красота на всех действует, но Кристин… Так нельзя было делать. Кристин, злые воины из вашего королевства изнасиловали маленькую красивую девочку, которой исполнилось десять лет. Пять или шесть взрослых, сильных мужчин по очереди насиловали девочку, Кристин. Родители, она, все вокруг умоляли их пощадить её, но нет. Кристин, они просто смеялись и делали своё гнусное дело, понимаешь? Им было на всё наплевать. Они изнасиловали её, Кристин, и оставили истекать кровью. И смеясь, ушли дальше. Но они так развеселились с ней, что убили её – случайно или специально – не важно. Она умерла. Ах, Кристин, Кристин, я спрашиваю себя, где был я тогда? Где? Я скажу тебе где, Кристин. Я был на войне. Я узнал об этом спустя несколько месяцев. Кристин, я даже послал той девочке подарок… Несколько красивых ракушек, я нашёл их во время войны у побережья. Она любила такое Кристин, уверен, ты тоже такое любишь, разве нет? Ведь все маленькие девочки любят такое. Я надеялся, я хотел… Я думал, Кристин, что это будет лучший подарок для неё. И она потом будет говорить всем: «Смотрите! Смотрите, что подарил мне брат! Смотрите, как он меня любит! Смотрите, как любит меня брат!...» Ты знаешь, каким счастливым бы это меня сделало? Нет? Кристин, я был бы саамы счастливым человеком на свете. Больше всего на свете на этой проклятой войне я хотел увидеть её. Сделать её счастливой. Я бы понял, что я не зря вернулся. Кристин, почему всё так сложилось? Почему так может происходить? Я понимаю, что уже отвечал на этот вопрос, но не кажется ли тебе, Кристин, что мой ответ неверен? Мне, если честно, кажется. Кристин, я ошибался. Если бы я не пошёл на войну, этого бы не случилось, правда? Кристин? Посмотри на меня. Всё зависит от нас самих. Я не хочу больше страдать, Кристин. Почему? Ах, моя маленькая любимая Кристин. Моя хорошая девочка Кристин. Ни в чём неповинное дитя. Кристин… У тебя очень красивое имя, ты знаешь об этом, Кристин. У той девочки тоже было красивое имя – её звали Соня. Сонечка…. Кристин, я тебя люблю. Кристин? Посмотри на меня, пожалуйста. Посмотри… Понимаешь, о чём я? Мне придётся сделать с тобой то же самое, Кристин. Милая моя, хорошая… Мне придётся сделать тебе так же больно…. Чтобы унять свою боль. Кристин… Посмотри на меня!
 - Нет, это ты на меня посмотри! – Вова в шоке уставился на Максима. – Ты о чём, козёл?
 Пока Максим разговаривал с девочкой, мы собирались уйти. Пустынный город только начинался, а мы всё не двигались дальше. Но когда началась его история о погибшей сестре, мы остановились. Раньше он никогда не упоминал об этом. И я чувствовал – как и все – как дрожал его голос (пусть слабо, но это было заметно), когда он подходил к самому главному – убийству. Я, если честно, вообще не представлял, что такой человек может быть человечным, понимаете? Надо знать Максима, чтобы понять, насколько удивительно слышать от него такое. Когда он заявил, что собирается сделать с ней то же самое, я, например, немного испугался. Потому что я понял, насколько сильно Максим переживает, и насколько твёрдо он уверен сделать ЭТО. Несмотря на лёгкую дрожь в голосе, вид Максима не пылал яростью, лицо не искривилось и – о Боже – не было даже сумасшедших искорок в глазах. Он был настолько спокоен, сдержан и рассудителен, что я испугался ещё больше, чем если бы увидел его в состоянии аффекта. Всё это время он гладил девочку по голове, говорил мягким, спокойным голосом… Девочке, которая даже не понимает, о чём ей говорят, и что сейчас, возможно, произойдёт.
 Максим, похоже, не услышал Вову. Он так же любовно смотрел на маленькую немку.
 - Кристин… Кристин… Девочка моя…
 Ваня Салямин прикрикнул – случайно наступил на больную ногу.
 - Ёб..!
 Толя стоял и ухмылялся.
 - Максим, ты не сделаешь этого, - твёрдо сказал я.
 - Кристин… Моя Кристин…
 - Максим!
 Он поднял глаза на меня, и посмотрел, как будто видел меня первый раз. Полное отсутствие в глазах.
 - Чего?
 - Ты не сделаешь это, - уже неувереннее сказал я. – Месть местью, но ты переходишь некоторые границы.
 Я подошёл к нему и взял девочку, сидящую на его коленях за руку. Потянул, было к себе, но Максим резко перехватил. Девочка с испугом посмотрела на нас.
 - Не трогай её, - зашипел Максим.
 - Это ты её не трогай! – возмутился я.
 Я тянул девочку на себя, а Максим крепко её держал и не отпускал. Кристин испугалась и захныкала.
 - Вы пугаете её! – воскликнул Серёга, но подходить к нам не рискнул. – Перестаньте!
 - Пусть этот извращенец отпустит её, и тогда мы перестанем, - хрипел я, подхватив девочку за талию и пытаясь поднять её с Максима.
 - Этот извращенец хочет всего лишь выполнить приказ нашего вождя…. – пыхтел Максим, крепко сжимая несчастную девочку. - … Иосифа Виссарионовича… Сталина…
 - Иди к чёрту, он не говорил такого!
 - Говорил! – Максим отпихнул меня, и я рухнул на землю. – Вы забыли уже что ли, кретины?
 Девочка тихо заплакала. Максим сжал её в своих объятиях, хищно глядя на меня.
 - Отчего же, мы помним, - кивнул Кирилл. – Слово Иосифа Виссарионовича – закон.
 - Закон? – нарочито удивлённо переспросил Вова. – Это что за законы такие?
 Максим хотел, было уже что-то ответить, но тут вмешался Кирилл.
 - А такие! Никакой жалости, никаких эмоций! – голос его стал жёстким как кремень. – Нас убивали, и мы будем!
 Вова посмотрел на меня:
 - Ну что с ними делать?
 Я нахмурился и посмотрел на ребят. Серёга опять вытащил фотографию Ани и смотрел во все стороны, в основном на девочку; Гена как обычно стоял с отрешённым лицом, засунув руки в карманы и глядя нас, казалось, со стороны наблюдателя; Вова с ужасом смотрел на происходящее и бросал грозные взгляды на Кирилла и Максима; Толя мерзко ухмылялся и поддерживал Максима; бедняга Салямин хмурился из-за ноги, похоже, что происходящее не слишком его волновало, его целью было добраться до медпункта всеми способами; Кирилл, как всегда при упоминании имени вождя, стал сам не свой и пустился опять прославлять и без того славное имя Сталина; а Максим всё стискивал плачущую девочку и скалился, глядя на меня. Этого стоило ожидать.
 - Вы испугались того, что за невыполнение приказа будет суровое наказание? – Вова оглядел ребят. Они молчали. – Салямин…
 Ваня с видом мученика посмотрел на Вову.
 - Вовчик, ну чего тебе эта девка, а?
 - Ты думал о тех, кого убили эти, - Кирилл указал на хныкающую девочку. – Эти гадкие сволочи? Думал или нет? Если не думал, то вот тебе яркий пример – история Максима (Максим скривился от упоминания). Знаешь, сколько было таких?
 - Девочка? Это маленькие девочки такое делали, да? – саркастически спросил Вова.
 - Их отцы, их деды, братья! – заорал Кирилл, и стало необычно тихо. – Какого хера ты не спрашивал немцев, что наши дети им сделали?
 - Я не спрашивал, - согласился Вова. – Я просто убивал их без лишних слов.
 Ваня опять заскулил.
 - Моя нога…
 Тут Толя засмеялся, глядя на девочку, которая в ужасе притихла. По-моему, она понимала, что решается её судьба.
 - Вова, ты у нас такой милый, прямо сил нет, - он подошёл к Максиму под испепеляющим взглядом Вовы. – Твоя трогательность почти женственна!
 Он засмеялся, но никто его не поддержал. Он тут же замолчал и сделался почти суровым:
 - Вашу мать, нам ясно сказали делать то, что делали фашисты. Мне насрать, что вы там говорите, я полностью поддерживаю Максима и считаю, что мы обязаны это сделать. И делать.
 - Она маленькая девочка! – закричал Вова, и от его крика Кристин заревела уже во весь голос. Маленький, прекрасный ангелочек, плачущий на руках у советского солдата… Охваченного гневом и местью. Господи, не делай этого… - Она не убивала ни твою сестру, никого другого! Как ты можешь говорить о таком ужасе, об этой чёртовой мести? Как? Как, когда именно против этого мы боролись все эти годы – против вероломства, крысячества, бессмысленного кровопускания. Мы же ради этого боролись, вы чего?
 Он оглядывался в поисках поддержки, но не находил её. Все потупили взор, боясь встретиться с ним глазами. Вова крутился, как юла, но никто ему не отвечал. Даже Гена. Вот это интересно. А точнее, подло с его стороны. Лично я был уверен, что Вова никогда бы не бросил Гену в таком положении. Я имею в виду, после того, что у них было.
 - Егор? – он посмотрел на меня, как на последнюю надежду, и мне стало жаль этого парня.
 - Я уже сказал всё, что я думаю по этому поводу, - мрачно сказал я, видя, что никакой поддержки не будет. – Я с тобой.
 Вова был мне благодарен. Он слабо улыбнулся, хотя тоже понимал тщетность наших с ним попыток остановить ребят.
 - Вот вы вдвоём и пойдёте под расстрел, - произнёс Максим, поглаживая Кристин, которая немного успокоилась и удобно устроилась на его руках. – Строите из себя благородных – ваше дело. Не мешайте нашему.
 Ваня что-то усиленно шептал Гене. Понятно что – больная нога и так далее… Но, судя по всему, Гену не особо зацепило то, о чём ему говорил наш новоявленный калека. Гена безразлично смотрел вперёд и даже не кивал Ване, который старался всеми силами достучаться хоть до кого-то. Мне стало тошно от этого и, сам того не желая, я бросил взгляд на лужицы своей рвоты, которая уже порядком подсохла. Мне опять стало дурно, и я быстро отвернулся, стараясь изгнать из памяти образ занесённого над головой приклада автомата. Трупы стариков лежали там же, к своему ужасу я подумал, что они потрясающе вписываются в окружающую обстановку. Кристин время от времени поглядывала на своих бабушку и дедушку, но реагировала на удивление спокойно и без истерик.
 Серёга сложил свою фотографию в карман, и судорожно сглотнул.
 - И что теперь?
 - Делай с ней, что хочешь, - равнодушно пожал плечами Кирилл, обращаясь к Максиму. – Я считаю, что самое страшное – это непослушание начальству.
 - Это мы уже поняли, - буркнул я. – Пошли отсюда.
 - Слава Богу, - Ваня захромал ко мне. – Наконец-то…
 Серёга тоже приготовился идти, а Вова смотрел на оставшихся ребят: Гена не шелохнулся, Кирилл невозмутим, Максим хищно вцепился в девочку, а Толя стоит рядом довольный как чёрт.
 -Догоняйте, - сказал Серёга. – Мы пойдём.
 - Давайте, давайте, - засмеялся Толя….

…Но мы никуда не ушли. Не знаю почему, не спрашивайте. Мы встали и стояли там до конца. Это было так же, когда Максим заговорил с Кристин. Сейчас тоже мы не в силах были пошевелиться или даже просто отвести взгляд от разворачивающегося перед нами действия. Хоть мы и стояли дальше всех, всё равно видели всё, к сожалению, отчётливо. Мы не сговаривались, правда, просто одновременно остановились, когда уже шли от них прочь, повернулись обратно и так и стояли до конца. Я знаю, это как дурман, или что-то в этом роде. Потому что я не могу объяснить иначе причину нашей остановки и наблюдения.
 Максим потянулся к талии девочки. Она ещё не понимала, что он делает.
 - Кристин, красавица моя…- вожделенно заговорил он, поглаживая её бёдра. Девочка напряглась, но не запротестовала.
 Его руки скользнули по её груди – ещё маленькой, детской, но постепенно набирающей объём – и вновь опустились к талии. Платье, подаренное ей немецкими партизанами, на пару размеров больше, смешно висело на ней. Платье опоясывал ремешок, но котором висела красивая, необычная брошка с причудливым узором – то ли подсолнухом, то ли солнцем с тёмными лучами, что-то такое. Максим вожделенно смотрел на фигурку Кристин, а потом отцепил брошь с ремешка и положил её к себе в карман. Вот тут Кристин попыталась встать. Она сделала резкий выпад вперёд и почти встала, но Максим крепко держал её, не оставляя никаких шансов уйти от него.
 - Ну-ну… Кристин… - он улыбнулся ей. – Ты хочешь получить свою брошь обратно, да? Хочешь?
 Но девочке надо было не это. Ей было наплевать на брошь, она лишь хотела уйти от этого человека, от которого – она поняла – ничего хорошего ждать не придётся. Она сделала ещё одну безуспешную попытку высвободится, и захныкала.
 - Тихо, тихо… - говорил Максим. – Успокойся.
 Одним движением руки он развязал опоясывавший её ремешок, и улыбнулся, видя, как расширяются её глаза.
 - Сейчас, девочка моя, сейчас, подожди секундочку, подожди…
 Он часто-часто задышал и внезапно вскочил, повалив её на землю. Кристин закричала.
 - Какой у нас тонкий голосочек! – засмеялся Толя.
 Максим лежал на ней, целовал шею, лицо, губы, девочка пыталась вылезти из-под него, хотя бы отпихнуть, не нет. Это было бесполезно.
 - Не вертись, милая, не вертись… - задыхаясь, говорил он. – Не вертись, тебе же понравится… Ты уже вполне взрослая для такого.
 Его руки скользнули ей под платье, и раздался новый крик. Девочка верещала и начала плакать. Её белокурые ангельские волосы без конца взмывались вверх от сумасшедших резких попыток освободиться. Максим закрыл её рот поцелуем, и на пару секунд крики смолкли… А когда он стягивал с неё трусики она завопила ещё громче. Максим гладил её стройные белые ножки, приходя в неописуемый восторг.
 - Какая ты красивая, Кристин… Какая ты красивая…
 Он быстро стянул с себя штаны, и снова с силой навалился на неё. Я увидел, насколько сильно Максим был возбуждён, и это повергло меня в шок. Месть? Пронеслось у меня в голове. Господи, а была ли у него сестра?
 - ДАВАЙ, МАКСИМКА! – заорал Толя, который стоял, чуть ли не над ними. – ВСТАВЬ ЕЙ! ВСТАВЬ ЭТОЙ ГРЯЗНОЙ ШЛЮХЕ!
 Девочка ревела в голос.
 - Заткнись, - рычал Максим, - Закрой свой рот и получай, что хотела.
 Он сделал сильный выпад тазом вперёд, и раздался самый ужасный крик, который мне только доводилось слышать. Если бы я не видел этой картины, я бы решил, что маленькой девочке отрубили руку по локоть.
 Толя засмеялся.
 - Не ори, курва! – Максим закрыл глаза от блаженства, производя сильные удары бёдрами. От каждого удара девочка кричала как резаная, всё сильнее и сильнее. Это невозможно было слушать, однако мы слушали. И я в том числе. У меня возникло странное ощущение в области живота, не то тошнота, не то предобморочное состояние. Я сделал глубокий вдох, и попытался расслабиться. Захотелось прилечь и закрыть глаза, но я переборол себя. И только с каждым криком девочки я вздрагивал, как от пощёчины – ничего не мог с собой поделать.
 Девочка уже охрипла, и, казалось, потеряла сознание.
 - Красотка моя… Кристин… Девочка моя любимая… - пыхтел Максим, вдавливая её в землю. – Девочка моя… Я твой победитель… Я… Ты обязана слушаться меня, девочка, и делать, то, что хочу я…
 Кристин вцепилась руками в спину Максима, закрыв глаза, и коротко и громко вскрикивала. На этот раз крик был похож на рвотный звук. Я увидел, как Вова закрыл уши руками, при этом, не отрываясь от зрелища. А лицо его выражало такой неописуемый ужас, как если бы он увидел перед собой пляшущего Гитлера.
 Максим на секунду остановился и одной рукой перевернул девочку на живот. Она хрипела, но не в силах уже была оказать какое-либо сопротивление. Максим схватил её за волосы, подняв голову как можно выше, и опять сделал сильный выпад тазом, глаза его при этом были в блаженстве зажмурены, а лицо исказила улыбка. Девочка крикнула, и из глаз её потекли слёзы.
 Максим задвигался ещё быстрее и сильнее. Стоны его стали громче, что предвещало скорую концовку.
 - Шлюха…Сука… Курва… ****ь… Девочка моя… Как хорошо с тобой…
 - Давай, давай, - затаив дыхание, подбадривал его Толя. Он практически залез на Максима, и внимательно следил за ними.
 Ещё один сильный толчок бёдрами, и тело девочки задрожало. Максим сладострастно вскрикнул и замер между ног у Кристин.
 - О…да, деточка…
 Он полежал так ещё где-то с полминуты, хотя мне показалось, что прошла целая вечность. Девочка не двигалась. Максим медленно поднялся, весь потный, и я сделал усилие, чтобы не вскрикнуть. От пупка до колен он был вымазан кровью, в отличие от стариковской крови – более светлой, чуть ли не алой. Максим, шатаясь, отошёл в сторону и оценивающе глядел на недвижное тело девочки, словно любуясь своей работой. У девочки дела обстояли ещё хуже – начиная с ног и выше, везде была кровь, вокруг неё была кровь. Это было ужасно, и мне в очередной раз стало дурно. Кристин лежала, не двигаясь, уткнувшись лицом в землю, и лишь периодически вздрагивая отчего-то. Максим закурил, с каждым мгновением он всё больше успокаивался и приходил в себя, он спокойно осмотрел то на девочку, то на пустую улицу, то на трупы стариков. Боже, он был само спокойствие.
 - Умница, - Толя подошёл к нему и похлопал его по спине. – Молодчина. Она что, потеряла сознание? Или умерла?
 Максим безразлично пожал плечами. Но она не умерла, и даже не отключилась. Она застонала и чуть-чуть подняла голову. Возможно, она искала глазами спасение, или просто пыталась подняться – не знаю. Почему-то я вспомнил слова Максима: «За что это?» И правда, за что? Если я и видел ответ, то очень спорный. У меня не было никакого желания мусолить тему справедливости. Я почувствовал, как я устал от вечных поисков правды. Наверное, это просто не моё. Умные люди наверняка бы сказали, что на самом деле я боюсь правды, но я в этом сомневался. В конце концов, меня ничто нигде не держало. Я привык делать то, что считал нужным.
 Мы молчали пару минут, а потом Толя сказал:
 - Ладно, теперь я.
 У меня возникло непреодолимое желание закричать.

 Это удивительное явление природы, а точнее, человеческого организма. Знаете, бывает и такое. Пуля заденет абсолютно безопасный участок тела, а человек умирает на следующий день. Или ты подрываешься на мине, а к вечеру уже смеёшься и играешь с друзьями в карты – бывает и такое. Жгучий фатализм начинал меня уже действовать мне потихоньку на нервы, но я всеми силами старался не обращать на это внимания. Когда Толя лёг между ног у Кристин, ни у кого не возникло сомнений, что девочка отойдёт в мир иной ещё во время предстоящего процесса. Толя трудился над ней недолго, он был очень сильно возбуждён, еще, когда наблюдал за Максимом. Теперь всего десяток мощных ударов тела, и Толя кончил, почему-то зажав лицо Кристин руками, и сладко крича. За это время девочка не произнесла ни звука, и даже не пошевелилась. Она лежала под тяжестью Толиного тела ни живая, ни мёртвая. Когда довольный Толя поднялся с девочки, застёгивая штаны, я её мысленно уже похоронил.
 - Здорово, просто здорово, - говорил Толя.
 Вова смотрел на него, как на врага народа. Толя увидел это и улыбнулся:
 - Что, Скворецкий? Ты тоже хочешь, да? Давай, не уверен, правда, что ты сможешь сделать это с девочкой…
 - Вы две мрази. Я никогда бы не подумал, что человек способен на такое.
 Подошёл Кирилл, тоже почему-то удовлетворённый, и положил руку на плечо Вовы:
 - Вовка, расслабься, пожалуйста. Нельзя говорить так о своих товарищах, с которыми ты прошёл войну. Они, - он указал на три трупа. – Заслужили это, и ты это знаешь.
 Вова немедленно сбросил с себя его руку.
 - Я знаю лишь то, что вы звери, - прошипел он. – Вот это я точно знаю.
 И тут девочка зашевелилась. Это было так неожиданно для нас, что мы притихли. Только Ваня что-то бормотал. Кристин медленно приподнялась на локтях, тихо застонала и попыталась оглядеться. Её волосы налипли на лоб, тело дрожало, платье высоко задрано, а то, что было под ним – всё утонуло в крови. Девочка что-то заговорила.
 - Что? Что она говорит? – взволнованно спросил Вова у бледного Серёги. – Что?
 - Она…- он сглотнул. – Она хочет пить.
 В этот же миг Кристин издала непонятный звук, и её вырвало. Она несколько раз судорожно рыгнула, задрожала ещё сильнее, и бессильно упала рядом со своей рвотой.
 - Мать честная, вы же ей всё там порвали! – воскликнул Сергей. Только сейчас, что ли, догадался?
 Не знаю, что случилось с девочкой, но её опять затошнило. Она икала и пыталась встать.
 - Дайте же ей воды! – чуть не плакал Вова.
 Максим вновь поднялся:
- Я знаю, что ей поможет, - сказал он, приближаясь к ней.
 Девочка даже не видела, что к ней кто-то подходит. Максим достал из-за пазухи большой армейский нож. Всё, финиш.
 Он опустился перед ней на колени, поднял голову за волосы и чётки резким движением полоснул по шее. Красная полоска на шее Кристин открылась, как рот, и оттуда обильно потекла кровь. Девочка упала замертво.
 Пустая улица всё ещё озарялась ярким солнцем, но теперь оно не казалось мне таким великолепным, как в начале дня. Руины мрачно окружали нас повсюду, нас – восьмерых советских солдат, как правильно сказал Кирилл, прошедших вместе войну, где были радости и горе, триумфы и падения. Мы стояли в окружении трёх мёртвых немцев, и, может, мне показалось, но, по-моему, всех как-то отпустило. Я не знаю, с чем это связано, возможно, с тем, что мы честно выполнили приказание генералиссимуса. Что мы и делали все это годы – выполняли беспрекословно. Трое мёртвых немцев – это, конечно же, не максимум, который мы оставили после себя, но, вы понимаете, что эти немцы немного отличались от предыдущих. Все молчали, но слова не нужны были. Мы – солдаты, пусть не бравые, но победители. Стало чуть-чуть полегче, и, вздохнув, я сказал:
 - Пойдёмте, товарищи. Пора идти.
 Все кивнули, и мы двинулись прямо по улице, двигаясь точно к центру Берлина.
 
 - Потом мне рассказали о том, что и в соседнюю деревню приехали отбирать добровольцев, и я помчался туда. Честно, не взяв ничего с собой, не прощаясь с родителями, сразу ринулся туда. Я был бы счастлив, если бы меня вот так, в тот же миг, взяли в ряды Красной Армии. Почти так и получилось – солдат катастрофически не хватало, и, конечно же, мне обрадовались. Мать, правда, чуть с ума не сошла, хорошо, что я успел с ней попрощаться, а то бы она, думаю, рехнулась там.
 Кирилл рассказывал нам эту историю уже третий раз.
 - Мне сразу сказали, мальчишка, мол, ты советский солдат, всё такое… Слушайся начальство и даже не думай перечить! Да я даже и не думал!
 Я зевнул.
 - А потом началось.… Признаюсь, для меня вначале это было что-то вроде игры. Ну, я понимал, что это настоящая война, конечно... Но потом, ближе к ноябрю…
 - А я никогда не думал, что это игра, - пожал плечами Серёга. – Я всегда знал, как это опасно – быть на фронте и воевать. Какие уж тут игры.
 - Ты меня не понял, - обиделся Кирилл. – Я понимал всё это, но не полностью.
 Серёга в ответ лишь пожал плечами, и Кирилла это смутило ещё больше. Вот уж он не хотел, чтобы кто-то подумал, что он не воспринимает всерьёз Отечественную войну. Да уж.
 - Не знаю я, о чём вы, - хмыкнул Толя, делая глубокую затяжку папиросы. – С самого начала было понятно, что мы раздавим эту нацистскую нечисть. Это лишь вопрос времени.
 - И миллионов человеческих жизней, - ехидно сказал я. – Ты прямо прорицатель какой-то, Толян. Не пробовал, как цыгане, зарабатывать этим на жизнь? Хорошие деньги бы получал.
 Ребята засмеялись. Толя оскалился:
 - Почему это?
 - А потому, - резко сказал я. – Страна одной ногой стояла в могиле. Весь Советский Союз. Уж не знаю, благодаря чему мы выкарабкались, но, слава Богу, выкарабкались. И не смей мне даже заикаться, что наша победа была очевидной. Ни хера она не была такой, понял?
 Меня охватила злость. Достаточно сильная. Толя начинал мне действовать на нервы, и я был готов поставить его на место. Ишь, знаток нашёлся. Правильно Кирилл сказал, отлёживался до сорок четвёртого, и рассуждает, как опытный воин, прошедший всю войну от начала до конца.
 Толя не ответил, но я увидел, что он был зол, и это доставило мне удовольствие.
 - Я не имел в виду ничего такого вообще-то…
 - Вот и молчи, - с вызовом ответил я и посмотрел вперёд.
 Всё та же пустынная улица, всё те же руины. Мне казалось, что мы идём всё это время мимо одного и того же места, и никак не можем свернуть. Над головами периодически пролетали самолёты, хотя последние десять минут было тихо. И куда они все только летят?
 Вова продолжал молчать. Теперь он занял позицию Гены. Отлично, хоть один молчун, но должен быть. Что за ерунда? В душе я понимал его, но мне хотелось, чтобы все разговаривали непринуждённо и спокойно, и не молчали, едрить их… Ваня Салямин стонал каждые полминуты, и меня это бесило. Я оказывался в ситуациях гораздо худших, чем вывихнутая нога, и вёл себя достойно, как солдат, как мужчина, в конце концов, и не жаловался и не ныл.
 - Ах… Ребята… Ребят… По-моему, я её сломал!
 Ваня вскрикнул.
 - Не бреши, - спокойно отозвался Максим. – Если бы ты её сломал, ты бы даже ходить не смог.
 - Так я и не могу! – жалобно отозвался Ваня. – Каждый шаг для меня - адская боль! Я еле сдерживаюсь.
 - Да заткнись ты, ради Бога! – Толя раздражённо посмотрел на него. – И так еле-еле плетёмся из-за тебя, хотя уже, наверное, с нашими в центре города водку бы пили. Так нет, ты всё орёшь! Что мы можем сделать?
 Ваня сокрушённо покачал головой.
 - Ничего.
 - Вот и молчи. Найдём медпункт и там тебя оставим, чтоб не пел нам всю дорогу.
 Мы засмеялись, а Ваня готов был расплакаться.
 Солнце палили нещадно, и я чувствовал себя уже не очень хорошо. С удовольствием присел бы куда-нибудь в тенёк, отдохнул, покурил, попил бы квасу… Эх!
 Декорации, наконец, немного сменились. Дорога стала уже, а, судя по руинам, здесь были очень красивые высокие дома. Мы шли по выгравированной дороге и смотрели по сторонам. Теперь полуразрушенные дома просматривались насквозь, и не было необходимости осматривать каждый сантиметр площади. Но некоторым, вроде Максима, Толи и Кирилла это не помогало: они всё равно высматривали кого-то повсюду, крутили головой и время от времени дотрагивались до рукоятки своих винтовок. Толино оружие по-прежнему было в крови старой немки, и не мог без содрогания смотреть на него.
 - Вов, - позвал Кирилл. – Вов, ты чего?
 Все, конечно же, обратили внимание на его состояние, но никто ни слова не говорил. Типа, не обращали внимания. Кирилл же решил, что надо разобраться. Вова помотал головой.
 - Всё хорошо.
 - Слушай, Вов, да чего ты так реагируешь? – искренне не понял Кирилл. – Неужели тебе действительно жалко этих несчастных немцев? А, скажи?
 Вова молчал, угрюмо глядя себе под ноги. Кирилл не унимался.
 - Не мы, так кто другой. Всё равно, у них нет жизни после войны, - уверенно заявил он. Мне стало смешно, но я не стал с ним спорить. – И вообще...
 - Да причём тут это? – вмешался Толя. – По радио всё правильно сказали сегодня утром. И добавить нечего. И Речетов, и Гавридзе, и даже Корваль подержали.
 - Да как это можно не поддержать? – кивнул Кирилл. – Они же враги. Что ещё надо?
 Вова молчал.
 - Видел бы ты, что мы делали в Польше, - вдохновленно сказал Кирилл. – В сорок первом. Оооо! Это покажется тебе сказкой!
 - А вот тут поподробнее, - попросил Ваня. Казалось, боль перестала донимать его. На минуту он заинтересовался.
 - О, а что мы в Латвии делали в сорок втором, - проговорил Максим, не давая Кириллу подробно рассказать об их приключениях в Польше. – Вот это точно показалось бы им сказкой. Латвийские сучки очень даже ничего, - он усмехнулся, погружаясь в воспоминания, от которых я лично предпочёл бы держаться подальше. – Это было незабываемо… - Он перевёл взгляд на Вову. – И ничего, никто не хныкал, не переживал. Тупые прибалты! А тут немцы. И ты ещё ходишь, как болван, головой трясёшь убитый.
 Я знал про Латвию, мне уже рассказывал Саня – Гриб. То, что они там вытворяли с латышами, было неописуемо, но тогда меня это мало трогало. Я бы даже сказал, вообще не трогало. Не знаю, может, ребята пустились бы в воспоминания, но тут Серёга сказал:
 - Смотрите-ка.
 Он поднял с земли пачку сигарет. На ней было что-то написано не по-нашему.
 - Английский, да?
 Серёга кивнул.
- Мальборо – хорошие сигареты, жаль, что пачка пустая.
 - Дай понюхать, - попросил Толя и занюхался пачкой. – Великолепный запах! Действительно жалко, что пустая пачка…
 Кирилл хмыкнул.
 - Великолепный, - передразнил он. – Лучше наших нету!
 - Дядя привозил когда-то американские сигареты, - продолжал Серёга, разглядывая пачку. – Я пару стащил сигарет. Восхитительный табак!
 Кирилл снова издал недовольный звук.
 - Знаешь, что это означает? – спросил он, глядя на меня.
 Я кивнул.
 - Значит, где-то уже рядом американцы или англичане, пёс их разберёт, - вмешался Кирилл, скалясь.
 - Не только это, - сказал я. – Значит, они проходили мимо тех… трёх немцев. И не заметили их.
 - А если не заметили их, то не заметят и всех остальных, - закончил Максим. Я кивнул ему.
 - Невероятно! – Кирилл был вне себя от злости. – И это стадо баранов удачно вписалось в категорию победителей! Да они врагов под своим носом не чуют! Уроды безмозглые, - кипел он. – Нет, поскорее бы встретить кого-нибудь из них и…
 - И что? – саркастически спросил Толя. – И что тогда?
 - Увидишь, что, - отрезал Кирилл.
 Мы все не любили наших так называемых союзников, но такой ненависти, как Кирилл не испытывали. Американцы вообще были его больной темой. Кирилл говорил, что от народа, которому от силы полторы сотни лет, хорошего ждать не придётся. Это и так было понятно.
 Я заметил, как Гена опять начинает искоса поглядывать за Вовой, так же, как и сегодня с утра. Никто из нас не знал, что конкретно произошло у них тогда, я имею в виду, КАК это произошло, никто не знал никаких подробностей, я в том числе. Если честно, мне вообще было на это наплевать, мне главное, что они солдаты хорошие и друзья верные, а остальное меня не волнует. Чего не скажешь про Толю, который после того, что у них случилось, не упускал лишнего случая поиздеваться или подколоть одного и второго – на данный момент только одного – Вову. Возможно, потому, что Вова пошёл наперекор их с Максимом желанию – там с немцами. А Гена, наоборот, всесторонне поддержал их – это было видно. Возможно, вы бы моли сказать, что Гена это сделал, чтобы хоть как-то реабилитироваться в глазах товарищей, но можете мне поверить – я видел его, и я уверен, что-то, что он делал – исключительно его желание, не связанное никакими целями или умыслами. Что, по-моему, ещё больше усугубляет положение, нет?
 Как бы то ни было, Вова либо не хотел, либо действительно не замечал Гениных взглядов. Он замыкался в себе с каждой минутой, и мне это не нравилось. Факт оставался фактом – Вова самый мягкий и доброжелательный человек не только из нас восьмерых, но и, пожалуй, из тех, кто мне вообще попадался по жизни. Жалко было смотреть, как он мучается из-за своей добросердечности. Но, Господи, он же знал, куда шёл, не так ли? И сегодня, когда его вызвал Гавридзе, и когда он шёл на войну, в конце концов. Я тоже не привык по жизни к крови и убийствам, но здесь… Я быстро свыкся. Не могу сказать, что я потерял человеческий облик, но хладнокровнее стал точно, в этом нет сомнений. Вова никогда не упоминал о том, как он оказался на фронте, да это и не требовалось. Все мы попали по большому счёту одинаково. За исключением Толи, который клятвенно утверждал, что весной сорок второго чуть не лишился руки, и вынужден был два года лечить её, так и не сумев попасть на фронт. Шрам на его руке и правда был, причём большой, но некоторые, вроде Вани Салямина утверждали, что шрам не смахивает на медицинский шов, как ни крути. Опять же, мне было наплевать. Струсил – его проблемы, всё равно все в курсе событий, ему придётся жить с этим. Правда, что-то подсказывало мне, и очень сильно, что вряд ли у Толи есть совесть, которая была бы способна замучить несчастного, но мне было… Думаю, вы догадались.
 - Серёг, - сказал Салямин страдальческим голосом. – Дай на твою благоверную посмотреть, а?
 Серёга посмотрел на него с недоверием.
 - Зачем это?
 - Ну, пожалуйста! Может, хоть красота как-то притупит мою боль.
 Похоже, Сергей был польщён комплиментом в адрес своей девушки, и достал фотографию из заднего кармана, протянув её Ване.
 - Держи. Только аккуратнее.
 - Не волнуйся, ничего не сделаю с твоей А! А! Анечкой, - мы засмеялись, а Ваня тихо вскрикнул от боли. – Красивая она. Везёт же некоторым. И как только такие, как она, гуляют с такими, как ты? Объясни, я не понимаю.
 - И не поймёшь, - заверил его Серёга, бережно пряча фотографию Ани на место, не забыв при этом бросить на снимок полный любви и нежности взгляд. – Просто кому-то дано, а кому-то нет. Вот и всё.
 - Ой, да ладно, - засмеялся Толя. – Хочешь сказать, она тебя вот ни за что, ни про что полюбила? И даже дала тебе!
 - Почему ни за что? – пожал плечами Серёга. – Подход к ней нашёл…
 - Подход, - повторил Толя. – Ну и какой? Расскажи, может, я использую его и охмурю какую-нибудь похожую ****инку.
 Серёга посуровел и очень тихо проговорил:
 - Аня не ****инка.
 - Ну, конечно, - Толя сделал круглые глаза.
 - Да вы не знаете ничего о тёлках, - вмешался Максим, не давая Серёге ответить Толе. Было видно, что Сергей задет высказыванием Толи, и ему необходимо было что-то сказать. – Хотя ты, Толян, прав в одном. Они реально все шлюхи. Всем, абсолютно всем, нужно только одно. Именно им, а не нам, как они лицемерно утверждают. Помнишь Латвию, Кирилл? Те девки сами садились нам на кол. По разным причинам: одни чтобы мы их не убивали, а вторые просто получали удовольствие от одной мысли, что их имеет солдат Красной Армии. У них это в крови, и нам это, к счастью не изменить.
 - Золотые слова! – воскликнул Толя. – Только, друг, давай не будем продолжать эту тему, боюсь, что не всем интересно слушать про девочек.
 Он напрямую посмотрел сначала на Вову, потом повернулся к Гене и мерзко рассмеялся. Гена не отреагировал, а у Вовы задрожали губы и вмиг покраснели глаза. Он зажмурился, и я тут же понял, что сейчас он заплачет. Всё это очень сильно давило на него, даже не зная, что у них там с Геной, я видел, что в отличие от него, Вова всеми силами пытается забыть это, и очень жалеет, что это случилось. А ещё эта троица немцев. Было очевидно, что всё это сломило его. Нет, думал я, только не сейчас, только не при всех. Только не сейчас, пока мы ещё в Берлине. Продержись же ещё совсем немного! Ещё чуть-чуть, и всё закончится. Боже, ещё утром мне казалось, что уже всё кончилось. Но нет.
 - Отвали от него! – заорал я на Толю, сам не понимая того, что вместо «них» говорю «него». Вот так. Мои приоритеты ни от кого не смогли скрыться. – Закрой свой рот, и следи за собой. А потом подумай, стоит ли вообще говорить с другими.
 Толя оскалился, как раненый волк, и в его взгляде, направленном на меня, я прочитал… слабость. Да, он был слаб, и я совру, если скажу, что это известие опечалило меня.
 - Ты, Колеснин, порой много на себя берёшь. Никто не назначал тебя командиром, и никто не просил тебя заступаться за этого вшивого…
 Раздался выстрел, и мы скопом рухнули на землю. Я не понял, откуда стреляли, и принялся озираться по сторонам, доставая свою винтовку. Потом я подумал, что стрелявший мог меня зацепить, и я стал ощупывать всё своё тело.
 - Все целы?! – проорал Кирилл, ползком добираясь до руин. Только он мог соображать так быстро. – Быстрее, в укрытие! Чего легли?
 Мы двинулись вслед за ним, на ходу пытаясь разглядеть стрелявшего. Раздался ещё один выстрел. Такое ощущение, что стреляли из мелкокалиберного пистолета.
 - Все живы? – спросил Максим, когда мы уселись за разрушенную стену, закрывавшую нас от дороги.
 Ребята кивнули.
 - Откуда стреляли? Кто-нибудь заметил? – Серёга всматривался в ту сторону дороги, где медленно, но верно начинался опасный участок: нагромождения руин и развалин, наполовину уцелевшие дома – хорошие места для атаки врага.
 - Нет! – сказал Кирилл, всматриваясь в ту сторону. – Но откуда-то оттуда.
 - Да, - согласно кивнул Макс, держа винтовку наготове.
 - Ай, ай, моя нога! – взревел Ваня. – Я чуть, ****ь, концы не отдал! Ай, больно-то как!
 - Не ори, - спокойно сказал Максим.
 Ваня заскулил. Он резко рухнул на землю, повредив тем самым свою несчастную ногу ещё сильнее. Его лицо покраснело, зубы сжались в тиски, и я мог только догадываться, как ему сейчас больно.
 - Она сломана… Она точно сломана… Господи… Это нереально… - постепенно его стоны переросли в тихие всхлипы.
 Мы затихли. Выстрелов больше не было. Я пытался задать себе вопрос: интересно ли мне, из чего стреляли? Понял, что нет, и обратился к ребятам:
 - Мне показалось, что выстрелили из мелкокалиберного пистолета. Как думаете?
 Вова кивнул.
 - Я в этом уверен. У моего отца был тридцать второго калибра, и от него был такой же шум, который мы сейчас услышали.
 - Отлично, - прохрипел Толя, приподнимаясь. – Кто бы это ни был, но своим малышом он будет пугать кого-нибудь другого – не советского солдата.
 Я сглотнул.
 - Здание напротив, - пробормотал Толя, вглядываясь в полуразрушенный четырёхэтажный дом на той стороне дороги. – Гена, прикрой меня.
 - Я пойду с другой стороны, - решительно сказал я. – Вова… не дай мне умереть.
 Я сказал это, имея в виду, чтобы Вова прикрыл меня, но Вова, похоже, воспринял эту просьбу буквально. Он побледнел, слабо кивнул и вцепился в своё оружие. Я с сожалением посмотрел на него, потом обратился к Толе:
 - Готов?
 Он неопределённо мотнул головой, и мы выбежали из укрытия. Гена с Вовой закрывали нас от выстрелов, а остальные медленно поползли за нами. Мне дико захотелось снять агрессию какой-нибудь атакой, поэтому, я и пошёл вместе с Толей, надеясь на то, что сумею отогнать от себя всякие ненужные мысли. Адреналин играл во мне как перед самой моей первой схваткой несколько лет назад – я был полон решимости. Ребята следовали за нами полуползком, а Ваня не в силах был позволить себе такую роскошь – он, чуть пригнувшись, шёл последний, кривя лицо и глядя по сторонам.
 Мы с Толей подошли к дому, и встали с обеих сторон дверного проёма (интересно, здесь не так давно была какая-то дверь, наверняка, красивая и дорогая, пронеслось у меня в голове) и встали в выжидательную позицию. Ребята медленно подходили. Кирилл покачал головой, давая понять, что всё спокойно. Мы кивнули, и тут Толя забежал в дом.
 - Чёрт, - нервно произнёс я и последовал за ним. Тут же услышал дикий ор Толи: «Всем стоять, сучьи дети! Не двигаться!». Я быстро зашёл в дом. Солнечный свет, поступающий в дом через разрушенный потолок осветил Толю, целившегося в группу людей.
 У стены стояли девять человек, мальчиков-подростков в возрасте от четырнадцати до восемнадцати лет. Гитлерюгенд. Ближе всего к Толе стоял самый взрослый по виду парень, держа в поднятой руке пистолет. За ним ещё двое помладше, тоже с поднятыми руками, потом ещё несколько со страхом смотрели на нас с Толей, боясь даже пошевелиться, и, наконец, самый младший стоял в дальнем углу, медленно потянувшись в карман своей куртки. Я со злостью смотрел на него.
 - Руки вверх, немедленно! Быстро, гнида! – заорал я.
 Мальчуган резко поднял руки, и продолжал с вызовом смотреть на меня. Я начинал кипеть от ярости.
 - Отлично, Егор, - сказал мне Толя, не отрывая взгляд от молодцов. От этих чёртовых фюрерских детей. Они продолжали со страхом смотреть на нас, некоторые из них дрожали, как один, смазливый блондин с чуть ли не женскими чертами лица, лет шестнадцати, некоторые – как, например, их «вожак» с пистолетом – стояли с отрешённым видом. И лишь эта мелкая гадина смотрела на меня почти с иронией, смело заглядывая мне в самое нутро. Мне захотелось немедленно пристрелить его.
 Ребята забежали к нам. Они смотрели на нас, также целясь в немцев, которые испугались ещё больше.
 - Ого, - сказал Максим. – Ого.

 * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * ** * * * * * * * * * * *

 - У этого, - я кивнул на малого. – У этой мелкой суки в кармане что-то есть.
 Гена подошёл к нему и запустил руку ему в карман. Тот даже бровью не повёл, всё продолжал таращиться на меня. Я стиснул зубы. Гена достал маленький револьвер из кармана младшего из ребят и ухмыльнулся:
 - Интересное оружие.
 Мы вывели их из развалин на дорогу, и поставили в ряд, держа под прицелом.
 - Серёга, спроси, - начал Максим. – Что они здесь делают, есть ли у них оружие, и известно ли им местонахождение кого-нибудь ещё.
 Сергей открыл, было, рот, чтобы начать спрашивать, как Максим прервал его:
 - И скажи им, что если ответ нам не понравится, все они получат пулю в лоб. Я устал за сегодня от ненужной болтовни.
Серёга спрашивал, поочерёдно глядя на всех девятерых ребят, но больше всего задерживал взгляд на старшем. Пока он говорил, старший с ощущением неизбежного, смотрел то на Серёгу, то на Максима, то в землю. Остальные со страхом переглядывались, испуганно смотрели на нас, и пытались держаться непринуждённо. Смазливый блондин чуть не плакал, постоянно сглатывал, и заискивающе на нас глядел. Гена перехватил его взгляд, и сощурил глаза. А я не отрываясь, смотрел на мелкого, который со злостью смотрел в ответ, и вёл себя нарочито спокойно, даже пару раз подмигнул кому-то из своих. Я почувствовал, что до точки кипения недолго.
 Серёга стих, вместо него заговорил старший немец. Голос был ровный, тихий, но ни от кого из нас не укрылась дрожь в его голосе. Он говорил, сглатывал слюну, говорил, снова сглатывал… Один из его товарищей, высокий, худой пацан что-то тихо добавил, и «вожак» с готовностью повторил сказанное, слегка кивая. Потом неуверенно замолчал, глядя на нас, словно пытаясь понять, достаточно ли сказанного. Серёга принялся говорить:
 - Они из Гитлерюгенд. Их было около сорока человек, но всех перестреляли. У них было задание от Гитлера – оборонять город. Они продержались чуть более пары часов, когда советские войска ворвались в город… Некоторые остались… С ними был ещё двое ребят. Кажется, Франц и Отто… Или… - Максим гневно посмотрел на него. - Не помню… Не важно. Но они умерли позже от травм, полученных при обороне города. Они намеревались уйти на юг, периодически прятались в домах, питались всякой падалью…
 Мальчики выжидательно смотрели на Сергея, пока он говорил.
 - А их руководство? – спросил Максим. – Что насчёт руководства?
 Сергей спросил, а потом заговорил:
 - Приказ был отдан младшим лейтенантом, их командиром в отряде Гитлерюгенд. Он сам ушёл защищать город, но с западной стороны. О его дальнейшей судьбе им ничего неизвестно.
 - Понятно, - хмуро сказал Максим.
 - А другие? – подал голос Кирилл. – Как насчёт других жителей города?
 Толя прыснул:
 - Ты думаешь, они тебе что-нибудь скажут? Те старики много нам сказали?
 - Разве это лишние вопросы! – вскричал Кирилл, и ребята из Гитлерюгенд подскочили. А малой, чтоб его, стоял спокойно. У смазливого по щеке потекла слеза.
 - Н… нет, - сказал Серёга. – Они говорят, что понятия не имеют, есть ли кто-нибудь поблизости. Они постоянно скрывались, и никого не видели, слышали только пролетающие самолёты.
 - Неужели! А я думал, их кроме нас никто не слышит! – с сарказмом сказал Толя.
 - А как насчёт стариков? – подал голос Гена. – Это их отряд приносил старикам одежду?
 Максим кивнул:
 - Да, спроси.
 Через несколько секунд Сергей сказал:
 - Нет. Ну, они так говорят. А насчёт оружия они сказали, что у них был только револьвер и мелкокалиберный пистолет. Остальное они выбросили за неимением патронов.
 Малой продолжал сверлить меня взглядом, а я продолжал делать вид, что абсолютно спокоен на этот счёт.
 - Это мы сейчас узнаем, - сказал Максим. – Ребята, Гена, Толя, Кирилл, Серёга, обыщите их
 Они стали их обыскивать, но ничего не нашли. Гена направился к смазливому, и, может, я ошибаюсь, но обыскивал он его дольше, чем следовало бы. И так было ясно, что у этого несчастного нет ничего кроме обмоченных трусов. Кирилл обыскивал малого, и я прошипел:
 - Посмотри хорошенько, у этого крысёнка может быть что-то запрятано.
 Оказалось, что у них и правда ничего не оказалось. Только несколько немецких папирос, которые мы с удовольствием забрали себе, спички, какие-то бумажки, обрывки писем, а у одного нашли фотографию неизвестной женщины, которая улыбалась на кадре самой лучезарной улыбкой.
 - Это кто? Та, которую ты долбил до войны? – спросил Толя, нашедший фотографию.
 Паренёк что-то усердно заговорил, не отрывая взгляда от фотографии в руках Толи.
 - Это его мама, - ответил Серёга, обыскивая карманы штанов какого-то прыщавого часто-часто дышавшего от страха подростка.
 - Аааа, - протянул Толя, улыбаясь. – Очередная немецкая шлюшка, да?
 У парня задрожали губы, когда он увидел, как Толя швырнул фотографию на землю и принялся расстёгивать ширинку.
 - Вот это я делаю всем немецким сучкам, - многозначительно произнёс он и помочился на фотографию.
 Я усмехнулся. Мы отошли от них, убедившись, что они пусты.
 - И как они рассчитывали драться с таким оружием? – недоумевал Вова. – Неужели они не понимали, что оно не поможет им против солдат.
 - Не забывай, они шли на юг, - напомнил ему Серёга. – Может, они хотели избежать драки.
 Он что-то спросил у «вожака». Тот покраснел и ответил.
 - Ну вот, - сказал Серёга. – Эти олухи нечаянно выстрелили из пистолета. Один из них случайно нажал на курок. Они, видите ли, игрались. Детки.
 - Детки, - повторил я недовольно и тут заметил сверлящий взгляд малого и не выдержал. – Чего ты уставился, дерьма кусок?!
 Малой притупил взгляд. Он явно не ожидал такой реакции так скоро. Остальные что-то ему горячо заговорили. Наверное, призывали не злить нас.
 - Заткнитесь все! – взревел Толя. Потом посмотрел на малого. – Ты разозлил моего друга, приятель. Сильно разозлил. А знаешь, что бывает с теми, кто злит моих товарищей? А? Знаешь, ты, поганец херов?
 Гитлерюгенд притих.
 - Посмотрите на них, - с улыбкой сказал Толя. – Эти драные щенки решили сражаться с Красной Армией! Нет, вы слышали где-нибудь подобное, а?
 Мы засмеялись. Даже Салямин сквозь боль и красное лицо выдавил из себя нечто похожее на улыбку. Я же сделал вид, что смеюсь, на самом же деле я с ног до головы наполнился яростью, которую вызвал этот грёбаный маленький немец, воображающий себя великим бойцом. Маленькая дрянь. Вова непринуждённо улыбался, но я знал, что ему тоже невесело.
 - Какие мы, - проговорил Толя, обхаживая ряд пленных ребят, как генерал перед рядовыми. – Вы посмотрите, они все белобрысые! Ха-ха! Посмотрите, все как один блондины! Ха-ха!
 Мы веселились, глядя на сконфуженных ребят, понимающих, что смеются над ними.
 - Нет, - поправил Максим, указывая на одного, того самого, прыщавого. – Этот потемнее. Ты что, не ариец? – он засмеялся. – Ты что, разве не чистокровный ариец, а? Серёг, спроси.
 - Он говорит, что родом из Австрии, - ответил Серёга через несколько секунд с улыбкой. – Его мать была чистокровной австриячкой, а отец наполовину швейцарец.
 - Ну, надо же, - сказал Кирилл. Похоже, запуганные ребята решили рассказать нам всю свою жизнь, надеясь, что их это как-то спасёт. – А на вторую половину, кем? Негром?
 Мы засмеялись ещё громче, а Толя подошёл к полу-австрияку - полушвейцарцу и ударил его по лицу. Парень упал, а потом медленно – под наш общий смех – поднялся и встал ровно. Из разбитой губы текла кровь, казалось, он сейчас заплачет. Смазливый стоял рядом и дрожал как осиновый лист.
 - А вы бабы что ли, ребят? – спросил Толя, оглядывая немцев. – А, блондины, вашу мать? Я спрашиваю вас, вы что, долбаные бабы, да?
 При этих словах Вова побледнел и попытался сделать непринуждённое лицо. Мне стало жаль его. А Гена, судя по всему, напротив – явно заинтересовался и внимательно слушал.
 Толе было наплевать на реакцию ребят, а вот Максим, я заметил, украдкой посмотрел на обоих и чуть улыбнулся.
 
 Серёга спросил у ребят, смеясь, но никто не отвечал. Мы засмеялись пуще прежнего, и Кирилл сказал:
 - Молчание – знак согласия! Решено! Вы бабы!
 Он подбежал к первому в строю гитлерюгендовцу и ударил его в лицо. Удар был слабее, чем у Толи, но парень всё равно чуть не упал. Из носа пошла кровь.
 - Класс, - произнёс Максим. – Просто класс. Вам нравится, ублюдки немецкие?
 Что-то в его голосе заставило парней по-настоящему испугаться, и четверо из них (включая смазливого и того, с фотографией матери) тихо заплакали.
 - О! – Толя пришёл в экстаз. – Щенки плачут! Взгляните!
 Он забегал от одного к другому, и стал отвешивать каждому пинки под зад и сильные оплеухи. Ребята молча тёрли ушибленные места, глотая слёзы. Это веселило нас не на шутку. Скоро к этому поистине забавному занятию подключился и я с Кириллом. Мы ржали как сумасшедшие, пинали, щипали, били их. Несчастные немцы крутились, пытаясь оказаться лицом к нам, но так и не предпринимая никаких попыток оказать сопротивление. Я по себе знал, что самые горькие слёзы – это слёзы тщетности и беспомощности. Все когда-то сталкиваются с таким. Как говорил Максим, есть вещи неизбежные, через которые надо пройти. Не хочу вам врать и говорить, что мне было жаль этих ребят. Совсем нет.
 - Плачьте, плачьте, - с садистским оттенком в голосе приговаривал Толя, доводя очередного «бойца» Третьего Рейха до слёз.
 - Может, у них есть аптечка? – жалобно спросил Ваня. – Может, у них есть что-то, что сможет мне помочь?
 Мы заржали громче. Толя чуть не упал.
 - Ну, конечно! У них нет оружия, зато есть аптечка! Товарищ Салямин, поздравляю, вы – идиот!
 Мы смеялись и смеялись. Малому я отвешивал особо сильные удары. Его лицо было в крови, но он и не собирался плакать. Единственное чувство, которое от него шло – и я это чувствовал – это жгучая ненависть. Ко всем нам, но в частности ко мне. Вот так, маленький ещё. Никаких мыслей о том, чтобы винить систему. Смешно было смотреть на этого гадёныша, пытающегося казаться мужчиной. Ей-богу, смешно.
 Очень странно вёл себя смазливый. Он визжал и от каждого удара принимался дико вопить и заливаться слезами.
 - Посмотрите на него, - смеялся Толя. – Он орёт, как девка! Ой, не могу! Они здесь все точно бабы! Ха-ха! Держите меня семеро, сейчас упаду от смеха! Адольф Гитлер нанимает себе охранку из детей-гомосексуалистов. Вот это я понимаю! Вот это солдаты! Не то, что какая-то там Красная Армия! Правда, товарищи?
 Мы загудели. Я почувствовал такую же эйфорию, когда мы поджигали знамёна со свастикой и разбивали уцелевшие стёкла. Ну, очень весело.
 - Щенки, это ваша участь, да, - говорил Кирилл, лупя прыщавого австрияко-швейцарца.
 Тут их «вожак» принялся что-то быстро говорить, вначале глядя на всех нас, а потом уставившись на ухмыляющегося Серёгу. Он говорил, разводя руками и с надеждой глядя на Сергея, который лениво его слушал. Его жестикуляция смешила меня и казалась какой-то нелепой и никчёмной. Он правда думает, что может что-то предпринять? Нет, всё-таки они действительно глупые сопливые щенки, решившие поиграть в войну. Но, в конце концов, мы их не заставляли, не так ли? Поэтому пусть сами расплачиваются за свои ошибки. А я умываю руки.
 - Что он бормочет? – с иронией обратился к Серёге Кирилл.
 Сергей поднял палец, призывая секунду подождать, и ответил достаточно небрежным тоном, словно ему не хотелось этого говорить:
 - Он говорит, что они не псы Вермахта, не бойцы Третьего Рейха. Они всего лишь те, кто по воле злого рока оказались здесь, были оторваны от своих родных, - Толя рассмеялся, очевидно, вспомнив фотографию матери одного такого «непса». – Их заставили оборонять город, они обязаны были подчиниться, иначе их бы убили. Он говорит, что они не по своей воле оказались здесь…
 - Так же как и мы, - желчно вставил Максим. – Надо же, как мы похожи.
 - … Что была бы их воля, война бы даже не начиналась…
 - Я бы на их месте тоже этого хотел, - холодно произнёс Кирилл.
 - … Как побеждённые, они готовы смириться с участью пленников и готовы отдаться в руки правосудию, сесть в тюрьму и так далее…
 Сергей вопросительно смотрел на нас. Немцы тоже. Они ожидали нашей реакции на речь «вожака». Я усмехнулся, а Толя сказал:
 - Как побеждённые они падут от рук победителей. Передай им лучше это.
 - Тюрьма! – захохотал Кирилл. Его очень смешил тот факт, что нацисты решили сесть в советскую тюрьму. – Сейчас я им устрою тюрьму.
 Сергей спокойно передал им это и кто-то из подростков вскрикнул. «Вожак» стал что-то судорожно объяснять, а смазливый так вообще заплакал в голос. Это было достаточно мерзко. Гена с удивлением покосился на него. Толя махнул рукой на «вожака», призывая замолчать.
 - Не трать силы, дружочек. Всё что хотели, мы услышали, а теперь закрой свой рот.
 Мы медленно подняли оружие. Раздался визг и один из ребят, дрожавший всё это время щенок, стоящий рядом с малым, пустился бежать. Он обежал Салямина, глядевшего на происходящее как на торжественное представление, и ринулся на противоположную сторону дороги, размахивая руками. Немногочисленный отряд Гитлерюгенд завопил ему что-то вслед. Малой так вообще чуть не охрип, его лицо покраснело, он орал убегавшему что-то на очень высокой ноте. Меня раздражало это, и я ударил его прикладом по голове. Малой упал на землю, замолчав. Желание орать у этого урода пропало.
 - Заткнитесь, - прошипел Кирилл, прицеливаясь в спину беглецу.
 Немцы протестующе закричали.
 - Давай, родимый! – заорал Толя.
 Раздалась серия выстрелов, и бежавший рухнул на землю, уже настигнув почти развалин на той стороне дороге, где он мог бы скрыться.
 - Ха-ха-ха! – злорадно закричал Толя, поворачиваясь к подросткам. – Получили, суки? Это, - он обнял Кирилла за плечи. – Ворошиловский стрелок Советского Союза, вам ясно? Ясно, что с вами будет за непослушание, сучьи дети?
 Некоторые продолжали плакать, кто-то побледнел, кто-то съёжился, словно от холода. Жалкое зрелище представляли эти немецкие детки. Наши партизаны, которым лет, может, даже меньше, чем этим «бравым» солдатам, никогда бы так себя не вели у врага в плену. Плевались бы и дрались до последнего, умерли бы как герои, в бою. Как настоящие герои. Я почувствовал приближающиеся слёзы от мыслей о моих соотечественниках, о тех миллионах, павших от рук этой нечисти. Нет, думаю, только не сейчас. Надо держать себя в руках. Я заставил себя успокоиться и поймал на себе взгляд малого. Он понял, о чём я сейчас думаю. Клянусь, он всё понял. Этот подонок умеет читать мысли. Я стиснул зубы, внезапно почувствовав себя словно голым. Пора это уже прекращать.
 - Всё, - сказал я вслух. – Будем считать, что мы получили от них всё, что хотели.
 Максим кивнул:
 - Серёга, скажи им всем, чтобы встали на колени.
 Сергей передал, и парни стали медленно опускаться на колени. Один из них, весь в слезах, принялся что-то тихо говорить, обращаясь к Серёге, но тот навёл на него автомат и что-то ответил. Потом сказал нам:
 - Я сказал, чтобы молчали и не говорили ни слова. Надоели уже своими соплями, сосунки.
 Немцы опустились перед нами на колени, а мы направили на них оружие. Как раз восемь на восемь. Стенка на стенку.
 - Они так и не поняли, что мы делаем то, что хотим, - проговорил Максим, целясь «вожаку» в голову. – Несчастные, они так и не поняли самого главного.
 Гена улыбнулся:
 - Кажется, так ты хотел поставить перед собой американца, да, Кирилл? Вот так, на колени?
 Кирилл усмехнулся:
 - Поставлю ещё, не сомневайся. Точно так же, пощады просить будет.
 Последним в ряду стоял я, целясь в малого, который стоя на коленях, приобрёл вообще комический вид. На какое-то жуткое мгновение мне показалось, что я собираюсь убить пятилетнего мальчика. Но, увидев знакомый ненавистный взгляд, я вмиг пришёл в себя и хладнокровно сказал:
 - Максим, начинай ты. Я хочу посмотреть, как долго эта малявка выдержит смерть своих товарищей. Он думает, что не сломается, но, боюсь, его ждёт небольшое разочарование.
 Я смотрел, не моргая, в глубину его голубых далёких от меня глаз, пытаясь разгадать, о чём он сейчас думает. Безуспешно. Я разозлился ещё больше.
 - Ауф видерзеен, - сказал Максим «вожаку», и тот закрыл глаза, а я заметил какие синие у него губы. Когда мне было шесть, в пруду соседней деревни выловили труп женщины. Её привезли к нам на опознание, так как там, где её нашли, её никто не знал. Из наших её тоже никто не признал, а я, стоя рядом с дедушкой, глядел на белокурую женщину в повозке с такими синими губами, что они снились мне ночью. Снились эти губы, и якобы она хочет отгрызть мне голову. Она приходила ко мне ночью с такими губами, тянула ко мне руки, и я орал во сне, мгновенно просыпаясь. Ко мне прибегали мать с отцом. Отец ворчал, а мать сидела со мной, пока я не засыпал, а это могло быть и к пяти утрам. Она успокаивала меня, и я мало-помалу засыпал, забывая об утопленнице с синими губами… Но на следующую ночь она снова приходила ко мне. И всё повторялось.
 У старшего из Гитлерюгенд были сейчас такие же синие губы, и я сам того не желая, вздрогнул и резко моргнул. Но это было не видение. Максим нажал на курок, и «вожак» отлетел в сторону. Он был мёртв.
 Толя опять рассмеялся:
 - Так вам, суки немецкие! Получайте, это вам за сорок первый!
 Смазливый, стоявший на коленях перед Геной, зарыдал как ребёнок, уткнувшись лицом в руки. Малой лишь стиснул зубы – и всё. Ах ты сука, думаю я.
 На очереди оказался прыщавый швейцарец, его колотило, руки дрожали как при лихорадке. Он беззвучно плакал. Серёга, стоящий напротив, приставил к голове немца оружие и что-то сказал по-немецки. Парень заплакал пуще прежнего, закрыв глаза. Раздался выстрел, и он упал замертво.
 Толя вновь засмеялся – думаю, он решил вместо молитвы провожать их смехом. Оригинально.
 Шестеро оставшихся в живых немцев с каждой секундой бледнели всё больше. Некоторые не могли плакать, и лишь отчаянно озирались по сторонам. Следующим оказался Ваня Салямин. Он приткнул дуло к виску пятнадцати-шестнадцатилетнго подростка, который смотрел на Ваню, как смотрят на отца, собирающегося вас высечь.
 - Подохни, мразь нерусская! – зашипел Ваня и спустил курок. У него не было времени церемониться, его единственным желанием было добраться до аптечки, а ещё лучше – до медицинской помощи. Мозги мальчика вылетели, и тело ещё немного побилось в конвульсиях.
 Толя пришёл в экстаз:
 - Мразь нерусская! – повторил он, хохоча как сумасшедший. Только сейчас я понял, что его смех здесь и сейчас придают настолько жуткую окраску происходящему, что мне вновь стало страшно, как в детском сне. Я разозлился сам на себя, и стал ждать с нетерпением, когда дойдёт очередь до меня с маленьким ублюдком. К тому же он заметнее побледнел, и задрожал как осиновый лист, хотя лицо продолжало оставаться непроницаемым. Ничего, подумал я, через минуту будешь визжать о пощаде, ничтожество. Толя продолжал: - Мразь нерусская! Салямин, я люблю тебя, инвалид ты мой! Это ж надо!
 Ваня слабо улыбнулся, и отошёл на несколько шагов назад, к остальным, сделавшим своё дело. Тут я заметил нечто странное – Гена, глядя на захлёбывающегося в слезах блондина, показал себе на ширинку и вопросительно поднял брови. Смазливый парень, давясь слезами, закивал как сумасшедший, тряся головой так, что мне показалось, что она сейчас оторвётся. Гена в ответ отвёл от него глаза и стал смотреть за продолжением фиесты. Не думаю, что кто-нибудь кроме меня это заметил. Я же стоял, не веря своим глазам. Это уже переходило некоторые границы. Я вновь посмотрел на ряд пленных.
 Дошла очередь до Вовы. Он медленно, но без отвращения навёл дуло на высокого худого немца, сжал губы, видя как тот начал слёзно молиться, и выпустил огонь ему в грудь. Высокий повалился назад, раскинув руки в стороны. Вова отбросил винтовку назад, и, тяжело дыша, отошёл к ребятам, где Серёга положил руку ему на плечо. На этот раз, к моему удовольствию, Вова не стал её стряхивать и лишь слабо кивнул. К ним подошли Максим с Ваней, и Максим стал что-то говорить кивающему Вове.
 - Отлично! – непонятно что одобрил Толя. – Нечего антихристам молиться! Ишь ты, богохульники какие! Им в ад дорога, кому они молятся? Сатане? – Он скрипуче рассмеялся, глядя на молодого парня напротив, которого бил озноб и чьи зубы стучали так громко, что казалось, где-то вдалеке строчит пулемёт. Толя оскалился:
 - Пришёл и твой черед, маменькин сынок! Можешь взять с собой фотографию своей мамаши! – с этими словами он швырнул ему грязную фотографию. На наше удивление, парень обнял её и заплакал.
 - Готовься к смерти, смерд! – прошипел Толя, подставив, дуло к горлу парня. Тот залился слезами, как ребёнок, поцеловав изображение улыбающейся матери, и прижав её к груди. За долю секунды, как его голова отделилась от тела, я услышал что-то очень похожее на «мама».
 - Сукин сын, - смачно плюнув, презрительно процедил Толя.
 Я увидел, как молодой человек напротив Гены посмотрел на него и слабо пожал плечами. Гена осторожно кивнул ему. Он был явно взволнован, и я почему-то обрадовался этому. Но пока он ничего не предпринимал. Я посмотрел на малого. Он крепко стиснул губы, и больше не смотрел на меня. Я ликовал. Слёз не было, но глаза у парня блестели, а ярость уступило место чему-то другому… Чему-то щенячьему… Чему-то детскому. Он так и не смотрел на меня, и я, довольный, улыбнулся.
 Кирилл рассматривал мальчишку перед собой и сказал суровым голосом, не терпящим возражений:
 - Слава товарищу Сталину, щенок. Тому самому, который разгромил вас, суки. Тому самому, без которого мы бы сейчас не стояли вот так перед вами. Так бы стояли вы. И делали что-то гораздо худшее, чем мы сейчас. Но мы благороднее, поэтому не станем истязать вас. Вы лишь получаете то, что заслужили. Ваш фюрер мёртв. Слава товарищу Сталину. Ура!
 Он завопил и расстрелял парня на месте, продолжая кричать «ура!». Это тоже придавало какую-то фантасмагорическую окраску сию действию. У меня почему-то волосы на голове встали дыбом, а горло пересохло. Я заулыбался, сам думая, что, наверное, поседел от страха.
 - За каждое упоминание товарища Сталина товарищу Портунину причитается по медали! – засмеялся Толя. – Да чего там – по ордену!
 Он заржал, а Кирилл кисло улыбнулся.
 - Да уж.
 Настала очередь Гены, а малой напротив меня пустил первую слезу. Почему-то теперь мне от этого стало не по себе. Не пойму, минуту назад я всеми силами старался пробить его на страх и добился этого, а сейчас как-то не радовался этому. Он продолжал игнорировать меня, опустив голову, и стискивая свои зубы.
 - Геннадий, прошу вас, - сказал Максим. Вот лис, даю голову на отсечение, что он что-то понял. Да, я в этом уверен.
 Максим улыбался и смотрел на Гену. Смазливый переводил испуганный взгляд с Гены на Максима. Он стал икать от слёз и страха. Всё его тело дрожало, в его глазах читался животный страх. Он опять смотрел на Гену, словно пытаясь что-то сказать. Гена равнодушно посмотрел на ребят, потом на молодого немца перед собой. Он кашлянул:
 - Кхм… Раз уж мы делаем то, что хотим, и раз уж обвинения в… мой адрес становятся всё очевиднее… Короче, я тоже буду делать то, что хочу.
 Удивительно, он даже не пытался оправдаться или что-то сказать вразумительное. Я просто ошалел. Ребята продолжали смотреть на него, ничего не понимая. А я прекрасно знал, что сейчас случится. Гена рывком поднял немца с колен, тот что-то заговорил. Они двинулись мимо меня, подходя к бетонной развалине, бывшей когда-то стеной здания. Ребята, раскрыв рот, смотрели на это, ничего не говоря. Вова побледнел ещё сильнее, он был ошеломлён. Максим продолжал улыбаться, словно для него это не удивительно. Толя застыл с идиотским выражением лица, будто бы его заморозили в тот момент, когда он собирался дико рассмеяться.
 Гена с немцем зашли за стену, и мы не могли их видеть.
 - Эхм… - Кирилл посмотрел на Толю.
 - А! – Толя закрыл рот руками, готовый истерически прыснуть.
 Вова не двигался, глядя на стену, за которой стоял Гена с немцем. Находясь в шоковом состоянии, я сделал несколько шагов назад, заходя за стену. Малой остался без прицела, но мне было наплевать. Казалось, что он полностью потратил интерес ко всему происходящему. Он даже не смотрел, как Гена уводил его товарища. Я не верил своим глазам. Гена одной рукой быстро расстёгивал свои брюки, другой разворачивал немца спиной к себе. Смазливый снимал с себя штаны. В ужасе я отвернулся, закрыв рот руками, как Толя, но совсем не для того, чтобы не рассмеяться, думаю, наоборот. Я буквально подбежал к малому, глядя куда-то сквозь него. Я опустил своё оружие и понял, как тихо стало. Слышались тихие постанывая немца, его частое дыхание – и больше ничего. Ребята стояли как громом поражённые. Я смотрел на них, они отвечали мне такими же взглядами. Я даже не пытался заглянуть в лицо Вове – знал, что он не смотрит на нас.
 - Это… Вы… - я показывал пальцем на стену, не в силах произнести хоть что-либо. Максим кивнул мне, а Толя был похож на слабоумного, он смотрел на стену, на меня, на стену, на меня…
 Я посмотрел на малого. Он по-прежнему игнорировал всё происходящее. Я взял его лицо в руку и с силой повернул к себе. Он смотрел, но лицо его было пустое. Я вопросительно смотрел на него, но он молчал… Что-то во мне перевернулось, и я развернулся к ребятам.
 - Это… да… - Толя смотрел на меня, словно ожидал от меня каких-то слов. Стоны немца всё ещё раздавались по пустынной улице Берлина. Толя тронулся с места и направился к стене, за которой происходило то, чего я даже вообразить не мог.
 - Не надо, - подал голос Максим. – Не мешай ему. Не надо.
 Толя встал как вкопанный и повернулся в мою сторону.
 - Ты видел?
 Я не ответил. Я внимательно разглядывал малого, этого отрешённого смелого мальчишку. В моей голове пронеслась мысль, что было бы честно, если бы он один остался в живых. По крайней мере, это был бы хрестоматийный подход к ситуации. В силах ли я сделать это? Я размышлял.
 - Вы знаете, что большинство из нацистских главарей были гомосексуалистами? – очень тихо спросил Кирилл.
 Я недоумённо повернулся к нему. Меня удивило то, что он вообще открыл рот. Салямин пожал плечами, а Максим согласно кивнул.
 - И в армии Третьего Рейха тоже, - добавил он лукаво.
 Я сглотнул горькую слюну. А малой вдруг что-то сказал. Серёга повернул голову.
 - Что? – я смотрел на малого. – Что он сказал?
 Серёга помолчал, а потом ответил:
 - Он… желает… нам всем… смерти…
 Я удивлённо уставился на мальчишку. Я явно его недооценивал. Он сам ответил на мой взгляд своим, полным ненависти и гнева. Я отвернулся и мы услышали, что стоны немца стали затихать. Потом стало очень тихо. Вот выходит Гена, на ходу застёгивая ширинку и толкая перед собой порозовевшего смазливого блондина. Блондин ещё немного трясётся, но в целом, он спокоен, даже слёз больше нет. Тут я понимаю, что Гена пообещал сохранить ему жизнь.
 Гена смело смотрит на нас, явно не боясь ничего, что сейчас может прозвучать. Смазливый смотрит на нас украдкой, не зная, куда деть руки и как себя вести. Малой даже не смотрит на подошедшего товарища, продолжает пялиться на землю, как будто там нарисована самая красивая картина мира.
 Первым заговаривает Максим:
 - Хорошо, Гена. Он получил своё.
 Толя начинает смеяться, как сумасшедший. Он схватился за живот и направил палец на Гену.
 - Ой! Ой, не могу! – заливался смехом он. – Вот это да! Ты потрясающий, Геннадий! Ах, ха-ха! Оттрахать немецкого бойца, пусть и из Гитлерюгенда, не каждому под силу.
 Гена ухмылялся, а немецкий боец из Гитлерюгенда слабо улыбался, смотря то на бьющегося в истерике Толю, то на Гену.
 - Ага, - сказал Гена и, достав автомат, пустил огонь в немецкого юношу. Смазливый не успел ничего сообразить, он моментально рухнул на землю, а Гена стоял над ним, похожий на дьявола. Тело парня превратилось в кровавое месиво, а Гена продолжал стрелять. Он выпустил в него, пожалуй, целую обойму, пока от немца не осталось пресловутое мокрое место.
 Максим одобрительно кивнул. Все молчали, я тупо смотрел на тело юного немца, думая о том, что у этого народа какая-то особенная кровь. Я не сомневался, что она пропитана ядом. Глаза парня были открыты, в них застыло выражение глубочайшего удивления и растерянности, рот полуоткрыт, я видел даже белоснежные, ровные зубы, сзади на штанах я увидел мокрое пятно, и меня передёрнуло. Гена убрал автомат, и отвернулся от трупа. Он снова надел маску отрешённости. Такая же маска была и на лице малого, который не смотрел даже, как убивают его друга, и лишь вздрогнул в первую секунду выстрелов.
 Я оглядел семь трупов вокруг нас, и ещё один на той стороне, я собирался с мыслями, и тут до меня донёсся вкрадчивый голос Максима:
 - Остался твой, Егор.
 Я не стал к ним поворачиваться, и так знал, что все они ждут. Может, даже Вова ждёт. Мы на войне, в конце концов. Я оглядел маленькую фигурку последнего гитлерюгендовца, скорчившегося передо мной. Его категорический отказ смотреть на меня, или хотя бы делать вид, что он участвует во всём этом, огорчал меня. Я не знал, как мне правильно поступить, чтобы успокоиться, чтобы перестать дёргать себя, и, наконец, понять самое важное сейчас: мы на войне. Я не понимал, откуда идут мои страдания, но догадывался, что корень исходит откуда-то из глубины сердца. Из самого моего нутра. Я никогда за все годы войны не убивал невинных людей, более того, даже не делал им больно, порой, как мог, пытался помочь. Не могу ручаться за своих товарищей – не знаю, как вели они себя с обычными людьми. Хотя, если судить по Польше и Латвии, некоторые из них позволяли себе… вольности. Но мне наплевать. Или нет? Окончательно запутавшись в собственных мыслях, не до конца понятных даже мне самому, я бросил ещё один взгляд на мальчишку. Слёзы струились по его щекам, но при этом он не издавал никаких звуков – не как его товарищи. Я подивился этому, самый младший оказался самым стойким. Что это? Случайное совпадение? Или знак судьбы, посланный свыше специально для меня? Сомневаюсь, что небесам интересно, что я делаю и как. Почему именно я? Нет, этого не может быть. Возможно, будь я не на войне, я бы задумался не на шутку – судьба и так оберегала меня все эти годы, не дала мне пасть от рук фашистов. Господи, я даже ни разу не был ранен! Что это, если не помощь свыше? Я мрачно оглядел своих товарищей.
 - Гена, - сказал я голосом чересчур твёрдым. – Дай мне револьвер, который ты отобрал у этого мальчишки.
 Гена медленно подошёл ко мне и протянул револьвер. Я трясущейся рукой взял его в руку и направил на парня. Он смотрел в землю, опустив голову. Я сглотнул и попытался расслабиться. Я возвёл курок, раздался щелчок, и я крикнул:
 - Посмотри на меня!
 Парень не смотрел. Хотя слёзы заструились сильнее. Я почувствовал горький комок в горле и мягко повторил:
 - Посмотри на меня. Пожалуйста.
 Немец медленно поднял голову и посмотрел на меня. Он не улыбался и больше не плакал. Не было и отрешённости в его глазах. Сейчас, только сейчас, я увидел в них… жалость. Жалость ко мне. Мне будто бы перехватили горло, сжали его металлическими руками, пытаясь задушить, и я спустил курок. Пуля угодила парню точно в центр лба, не издав ни звука, он повалился назад и затих. Навсегда.
 Я даже не глядел на его тело. Отбросив в сторону револьвер, я двинулся к ребятам. Вова не смотрел на меня, и я на него обозлился, мог бы и поддержать меня, чёрт бы побрал! Кирилл кивнул:
 - Молодца, Егорка! Наш парень.
 - Отряд Гитлерюгенд потерпел поражение от солдат Красной Армии! – пафосно пропел Толя, делая выпад вперёд с воображаемой шпагой в руке.
 Я встряхнул головой и сказал:
 - Дайте попить, пожалуйста.
 Серёга протянул мне флягу с тёплой водой, и я сделал огромное усилие над собой, чтобы не осушить её полностью. Вода хорошо на меня подействовала, мне стало даже легче дышать.
 - Теперь можем идти, - сказал я, глядя вперёд, на нашу дорогу. – Время не ждёт.
 - Это ты точно подметил, - согласился Толя.

 Мы бодрым шагом пошли дальше, время от времени поддерживая несчастного Ваню Салямина. Он с каждой минутой слабел на глазах – Ваня уже даже не хромал, он попросту не наступал на больную ногу, что не очень-то помогало притупить боль. Он вскрикивал, и звук полуэхом раздавался в разваленном городе.
 - Ваня, может, ты потише будешь кричать? – морщился от его вскриков Максим. – У меня уже уши болят, честно.
 - Да что ж я могу поделать-то? – отвечал он. – Вы не представляете, как больно. Ай!
 - И как ты умудрился так сильно подвернуть ногу? – качал головой Вова.
 - Говорю тебе, она сломана! Такой боли не бывает от вывиха!
 В итоге Гена с Серёгой взяли его под руки и потащили вперёд. На удивление так мы стали двигаться немного быстрее. Крики Вани превратились в тихие стоны, и мы все немного пришли в себя. Я оглядывался вокруг, видя, что пейзаж немного меняется. Сейчас нас окружали только высотные здания, руин стало на порядок больше, порой даже на дороге лежали глыбы бетона и массивные каменные плиты. Солнечный свет так же ярко озарял серый пыльный город, только теперь становилось по-настоящему жарко. Навстречу подул ветер – сухой, горячий, как пар в бане, но, несмотря на это достаточно сильный. В ушах загудело, и мы прикрыли глаза от пыли, летящей в лицо.
 - Буря, что ли начинается? – в шутку спросил Толя.
 - Ага, ураган, - буркнул Кирилл, отворачиваясь от летящих прямо на него щепок.
 Ветер стих, и я, с автоматом в руку, оглядывал пустые здания, пытаясь разглядеть в них признаки жизни. Всё это время мы шли по главной дороге, не сворачивая, хотя периодически с обеих сторон возникали перекрёстки с поворотами в другие части города.
 - Мы идём прямо, - говорил я, отвечая на вопросительные взгляды товарищей, когда мы проходили перекрестки. – Ближе к середине должны находиться союзники. Наши тоже могут быть, но Гавридзе в большей степени упоминал англичан и американцев.
 - Хорошо бы, - промямлил Ваня, обнимая за шеи Серёгу с Геной.
 - Ничего хорошего, - огрызнулся Кирилл. – Гнать их отсюда к чёртовой матери. Помощнички, чтоб их.
 Мы рассмеялись – всегда было весело слушать, как Кирилл отзывается о союзниках. Я думал о том, что когда окажусь дома, всем буду рассказывать о таком товарище, который категорически не принимал американцев. Вот сяду, и буду говорить: «Товарищ мой по отряду, Портунин Кирюха, тот ещё был чертяка!...» Эх, поскорее бы уже домой-то.. Внезапно перед глазами возник образ немецкого парнишки, которого я застрелил… Точнее, то, с каким выражением он посмотрел на меня… Я тут же отогнал мысль, пытаясь сосредоточиться на виде собственных ботинок. Вот уж об этом я вряд ли захочу кому-нибудь рассказывать. Мне было так же это неприятно, как если бы меня застали за каким-нибудь очень нехорошим делом. Тот его взгляд… Я подумал, что долго теперь не забуду его. Интересно, а где сейчас родители тех парней?
 - Иногда мне кажется, что мы вокруг нас одни враги, - произнёс Вова, глядя на мрачные развалины. – У меня такое ощущение, что в каждом здании притаились отряды СС.
 Максим с любопытством воззрился на него.
 - Да, - кивнул Вова. – Не знаю, почему, но у меня такое ощущение. И стоит нам зазеваться, как они выскочат из своих укрытий и окружат нас… И прикончат.
 Он неловко замолчал. Толя хмыкнул:
 - Ага, и у каждого будет по пушке. Они поставят нас на колени и по очереди всадят в каждого из нас по сотне пуль. Хорошие у тебя мысли, дружок.
 Вова не ответил, он и сам прекрасно понимал, насколько глупые вещи у него в голове, но не стал оправдываться. Я покачал головой.
 - Не мудрено. В такой тишине и пустоте всё что угодно может в голову придти.
 Толя издал неопределённый звук, а Вова с благодарностью посмотрел на меня.
 - Да мы никого не боимся! – сказал громко Кирилл. – Пусть хоть кто-нибудь попробует против нас выпад сделать! Мы им покажем, где раки зимуют!
 Ох, как же весело было слушать Кирилла! Мы рассмеялись, а Толя опять завёл свою пластинку:
 - Молодца, советский парень! Умница! Настоящий коммунист!
 Мы смеялись и смеялись, а Кирилл продолжал:
 - Да кто бы ни был! Немцы, австрийцы-швейцарцы, поляки, англичане, французы, американцы – отведают мощь Советской Армии! Пусть только рискнут нам перечить!
 - Да кто ж рискнёт-то, Кирюха! Ты ведь с нами! – отвечал Серёга, улыбаясь.
 - К тому же нас вон сколько – восемь человек! – добавлял Вова.
 - Ага, никому и в голову не придёт иметь с нами дело, - я хлопал Кирилла по плечу.
 Не знаю, понимал ли он, что мы над ним смеёмся – добродушно, конечно, - но факт остаётся фактом: он продолжал вещать, как ни в чём не бывало. Он лишь пожимал плечами, и опять по новой.
 - Если и придёт – все свинца получат, сучьи дети, - заверил с серьёзным видом он.
 Мы заржали ещё громче, и, наконец, Кирилл присоединился к нам, хотя выглядел он скорее удивлённым, чем весёлым.
 - Что смешного-то?
 Максим качал головой:
 - Да ничего, ничего. Смеёмся над лицом врага, когда он встретит нас.
 - Вот встретим – и вместе посмеёмся, - заключил Портунин.
 Мы проходили ещё один поворот налево, в центр.
 - Эх, там сейчас наши товарищи, - грустно сказал Сергей. – Командиры, солдаты, союзники… Веселятся на глазах у пленных, шутят, хохочут, песни поют. Вот здорово у них там!
 - А у нас же что? – спросил Кирилл. – Хуже что ли? Пусть веселятся, а мы делом занимаемся.
 Сергей раздражённо махнул на него рукой.
 - Тебе грустно, Серёженька? – фальшивым приторным голосом протянул Толя. – Достань свою Анечку, мы так и быть отвернёмся.
 Мы опять заржали, а Серёга укоризненно покосился на него.
 - Обойдусь как-нибудь.
 - Да ладно, не стесняйся! Все свои же! Сколько раз мы тебя за этим делом заставали, ты бы знал!
 Ваня Салямин засмеялся сквозь стоны.
 - Анечка, Анечка! – дразнил его Толя.
 - Заткнись! – прошипел Серёга, скорее смущённый, чем разозлённый.
 Мы покатились со смеху.
 - А чего такого-то? Делай, что тебе по душе, мы тебя не осудим, - продолжал Толя. – Вон, Гена сделал то, что хотел, мы разве что-нибудь ему сказали? Нет. Потому что он наш товарищ.
 Я посмотрел на Гену. Он шёл, как ни в чём не бывало, даже бровью не повёл. Может, он не услышал, пронеслась у меня в голове абсурдная мысль. Нет, этого не может быть. Ребята немного затихли, вспоминая недавние похождения нашего друга Гены. Я немного разозлился. Какого чёрта нам должно быть неловко, а ему хоть бы что? Разве должно быть не наоборот? Недовольно глядя на Гену и придавая голосу максимум непринуждённости, я сказал, обращаясь к Сергею:
 - Вот поэтому и ты делай то, что захочешь. Ни в чём себе не отказывай.
 - Только фотографию не забрызгай, - посоветовал Толя. – А то потом ей неприятно будет видеть её. Да и тебе, наверное, тоже.
 - Пошёл ты.
 Опять поднялся ветер – на этот раз не такой сильный.
 - Возвращаясь к теме веселья, - подал голос Толя через минуту-другую. – Сергей, скучный вы наш, как насчёт песни?
 - Песни? – тупо переспросил Сергей.
 - Ну да, - пожал плечами Толя. – Старой, доброй русской песни. Той, что успокаивает душу и разум. Той, что помогала солдатам долгие годы не пасть духом и верить в свои силы. Как насчёт песни?
 - О! Это идея! – у Кирилла заблестели глаза. – Давайте, товарищи, давайте!
 - Начинай, дорогой! – учтиво обратился к нему Толя.
 Кирилл, довольный, набрал полную грудь берлинского воздуха и запел низким строевым голосом:
 Широка страна моя родная
 Много в ней лесов, полей и рек
 Я другой такой страны не знаю
 Где так вольно дышит человек
 Не знаю, что случилось, но у меня моментально поднялось настроение, солнце опять стало казаться мне добрым и гостеприимным. Я посмотрел на ребят, и понял, что я не одинок. Даже Толя выглядел довольным и доброжелательным. Даже лицо Вани Салямина не кривилось от боли, а засветилось детской радостью. Я в который раз почувствовал нереальность происходящего, когда все подхватили и дружно запели:
 От Москвы до самых до окраин
 С южных гор до северных морей
 Человек проходит как хозяин
 Необъятной Родины своей
 Всюду жизнь привольно и широко
 Точно Волга полная, течёт
 Молодым везде у нас дорога
 Старикам везде у нас почёт.
- И даже товарищу Речетову! – воскликнул Толя, чем вызвал всеобщий смех.
- Сомневаюсь! – прокричал Серёга. – Хотя всё может быть!
- Ну, может, от жены ему действительно почёт, - заметил лукаво я.
- А представляете, если Речетову почёт от Анечки! А, Серёг? Если она его ТАК почитает, как тебе и не снилось, и не представлялось в минуты разглядывания её фотографии?
 Настроение было чудесное. Сергей погнался за Толей, бросив Гену одного тащить на себе Ваню. Мы разделились: одни помогали ловить Толю, другие прикрывали пего собой от Серёги. Всё это происходило со смехом, с задором, с шутками. Мне с самого утра не было так хорошо.
 - Сейчас доберусь до тебя, Шестенко, и так тебя… почту, как тебе и в страшном сне не снилось, - говорил Сергей, сверкая глазами, и пытаясь поймать Толю.
 - О, нет, братец, это не ко мне, это к Гене обращайся!
 Тут даже Серёга притормозил от смеха. Мы засмеялись как сумасшедшие, сбросив шаг. Ваня смеялся до слёз, Вова прикрыл рот рукой, сам Гена смеялся, качая головой. Кирилл показывал пальцем на Толю, согнувшись в три погибели.
 - Ой, не могу, держите меня, - стонал от хохота он.
 Толя остановился, обняв Серёгу за плечи. Тот потрепал его по голове.
 - Почтим друг друга, дорогой! – Толя, танцуя, двинулся к Сергею. – Не стесняйся, братишка, мы с тобой давно уже знакомы.
 Мы продолжали веселиться и дурачиться, тыкая друг в друга пальцами и неся полную ересь, которая смешила нас до слёз. Какие же всё-таки у меня отличные товарищи, подумал я, чуть ли не с любовью глядя на друзей. Господи, как же хорошо нам вместе было. Война сплотила нас, превратив в кровных братьев, это было единственное, что хорошего преподнесла нам она. Когда шутки мало-помалу прекратились, Серёга вполне серьёзно спросил у Толи:
 - А у тебя на Родине осталась девушка?
 Толя неопределённо хмыкнул:
 - У всех она осталась, не так ли? – потом посмотрел на Гену. – Ну, или почти у всех.
 - Расскажи про неё, - попросил Сергей.
 Толя с удивлением покосился на него:
 - Чего это ты так интересуешься? Хочешь ночью представить себя с Анечкой, и ещё с моей девочкой, да?
 Я усмехнулся.
 - Да нет, - ответил Серёга как-то несмело. – Просто мне интересно… Видите ли, мне иногда кажется… В общем, мне страшно, вдруг она мне изменяет? Вдруг она не дождалась меня? Что, если я вернусь и окажется, что она встречается с кем-то? И любит его… А они, может, уже поженились… У них даже дети уже есть… Вдруг?
 - Тогда она на хер тебе не нужна, курва такая, - твёрдо сказал Кирилл. – Зачем? У меня вот не осталось девушки на Родине. Зачем?
 - Действительно, зачем? – саркастически передразнил его Толя. – Легко сказать, на хер не нужна. А ты попробуй, забудь её. Вернёшься и, как сказал Серёженька, она с другим. Так просто не скажешь себе – курва она, чёрт с ней. Сколько вы с ней уже вместе?
 - В сороковом, весной познакомились, - удивлённо ответил Серёга. Он не ожидал от Толи такой речи, я, признаться тоже. – Когда я ушёл на фронт, мы были вместе уже полтора года. Полтора, – он повторил «полтора» для самоубеждения, говоря себе, что это большой срок.
 Мне почему-то стало жаль его. Жаль, что он так мучается.
 - Для тебя будет большое огорчение, когда ты узнаешь, что она с другим, - процедил Толя. – Ты же успел её полюбить, не так ли?
 - Да, - губы у Серёги задрожали. – А с чего ты взял, что она с другим?
 - Потому что все женщины – шлюхи, - просто ответил Максим. – Может, ты придёшь, и она будет одна, обрадуется тебе, вы поженитесь, настругаете детей и так далее.
 Сергей сглотнул.
 - Но потом не удивляйся, когда к тебе будут подходить люди, и рассказывать, как видели твою Анечку в период войны с почтальоном, или соседом, или твоим каким-нибудь другом…
 - Мы уже слышали о твоей теории относительно женщин, - холодно сказал я. – Нет необходимости повторять её и ставить всех в один ряд.
 Максим добродушно посмотрел на меня.
 - Я лишь говорю своё мнение, не более того. Ссылаясь на опыт прошлых лет…
 - Мы понятия не имеем, что за человек Аня, - ответил я.
 Максим внимательно глядел на меня с интересом.
 - Вот именно.
 Я хотел сказать что-то ещё, но не смог. Я понятия не имел, можно ли убедить Максима в чём-то. Мне не нравилось, что он говорит такие вещи Серёге, который так сильно переживает за свою девушку.
 - Аня не такая, - чуть ли не шёпотом проговорил Сергей. – Она честная, правда, - он смотрел на нас. Боже, почему он нас-то хочет убедить? Главное, что он знает, какая она, вот пусть и не волнуется, не слушает Максима с Толей. И тут я понял, что он просто хочет, чтобы мы его заверили в этом. Просто согласились с ним. Вова тоже это понял:
 - Само собой, - кивнул он. – Не все одинаковые, я уверен, что она ждёт тебя и скучает.
 - Она даже хотела сломать мне ногу, чтобы я не пошёл на войну, - с улыбкой сказал Серёга, говорил он заметно увереннее. – Я еле убежал от неё однажды, когда она взяла в руки лопату, чтобы покалечить меня.
 - Вот видишь, - устало ответил Вова.
 Мы шли дальше, и я только сейчас заметил, что Толя очень ловко ушёл от разговора про его девушку. Так я и не понял, есть ли она у него, или нет. Хотя не могу сказать, что мне было дико любопытно. Меня самого якобы дожидалась одна там… Но я не строил относительно неё никаких иллюзий. Она была простой деревенской девкой, симпатичной, и потому именно такой, про которых говорил Максим. Я прекрасно понимал, что она в первый же день нашла себе нового друга. Мы познакомились с ней за месяц до начала войны, я возвращался от друга, и встретил её на улице, она спросила меня, есть ли сигареты у такого милого мальчика, я ответил, что да, есть. В этот же вечер, у меня дома, где за стенкой пьяный сосед рассказывал таким же пьяным родителям, что на нас надвигается война, я трахнул её. И мне очень понравилось, она была прекрасна. Она не осталась у меня на ночь, и мне пришлось её провожать. Мы виделись достаточно часто, но не могу сказать, что между нами была любовь. Поэтому, смело можно было сказать, что меня дома никакая девушка не ждёт. Её звали Лена, и сейчас я впервые за долгое время подумал о ней. Интересно, а что она делает в этот момент? Прямо сейчас, когда я иду по разваленному Берлину со своими товарищами, шучу, веселюсь и попутно убиваю оставшихся в живых немцев? Что она делает прямо сейчас? Мне не надо было долго думать, что наверняка она либо знакомиться с очередным «красивым мальчиком», а, вероятно, уже раздвинула ноги перед ним. Почему-то эта мысль веселит меня, немного приводит в чувства, и это странное ощущение нереальности происходящего проходит. Не совру, если скажу, что был рад этому. В конце концов, хочется уже почувствовать себя реальным человеком в реальном времени и пространстве. Мы разве не для этого живём?
 Разговор о девушках зашёл в тупик. Теперь мы молчали, думая каждый о какой-то девочке, оставленной на Родине. Мне неинтересно было лезть в чужие мысли, точно так же, как и впускать кого-то в свои. Возможно, думал я, после войны мы встретимся все вместе. Со своими девушками, где-нибудь в уютном месте, может, на природе. Сядем с водочкой и начнём вспоминать о том, как мы прожили эту войну. Но воспоминания будут радостными, потому что мы прошли её. Будем смеяться, шутить и веселиться, рассказывая самые интересные моменты. О сломанной ноге Вани мы будем шутить долго – это точно. О том, как Толя шутил по поводу Анечки, мы вряд ли будем рассказывать, если с нами будет сама Анечка. Будем сидеть в кругу, курить, пить, целовать своих девушек и вспоминать. Кирилл будет говорить о том, как ему хотелось поставить на колени американца… Вот будет весело. Я так размечтался о наших будущих встречах, что не сразу услышал, как ко мне обращается Вова.
 - А? – тупо переспросил я. В моих фантазиях Толя опять позволил себе вполне безобидную шутку о рукоблудии Серёги, и тот опять погнался за ним вокруг стола, за которым мы все сидели.
 Вова повторил:
 - Дай сигаретку, пожалуйста.
 Я быстро кивнул, давая понять, что вовсе не витаю в облаках, а иду со всеми, высматривая немцев, и протянул ему сигарету.
 Толя гневно плюнул на землю.
 - Так и знал, что надо было свернуть налево, к центру города. Здесь нет никаких признаков жизни. Мы идём по пустоте!
 - Не надо было никуда сворачивать, - твёрдо сказал я. – Мы правильно идём. Нам надо пройти всю восточную часть, где-то – не знаю, где – мы встретим либо наших, либо союзников, и они направят нас к штабу. А пока мы должны идти прямо, по восточной части.
 Кирилл охотно кивнул:
 - Да, Гавридзе так сказал. Значит, так и будем делать.
 Толя буркнул что-то невнятное в ответ, но спорить не стал.
 - Может, ещё споём? – спросил Кирилл.
 Я с улыбкой покачал головой.
 - Попозже. Не знаю, как у вас, а я лично невнимателен вовремя наших песен.
 - Хорошо, хорошо, только, думаю, не для чего быть внимательным, - заметил Серёга. – Похоже, что мы одни.
 - Мне так с самого начала казалось, - угрюмо ответил Толя. – И вот тебе – старики, дети, мальчишки из Гитлерюгенда… Это по-твоему, называется, мы одни?
 - Я же не сказал, что мы совсем одни… Я имею в виду, что, по крайней мере, не похоже на то, что вокруг нас сотни немцев…
 - А откуда ты знаешь? Откуда такая уверенность? Ты что, видишь сквозь руины?
 - Да нет же… Я просто… Мне так кажется…
 Серёга беспомощно посмотрел на нас, ожидая поддержки. Он явно был смущён.
 - Когда кажется, креститься надо, слышал о таком, да?
 Серёга совсем расстроился.
 - Да перестань ты, в конце-то концов, - сказал нетерпеливо Вова. – Чего пристал? Я вот тоже думаю, что вряд ли нам кто встретиться в скором времени.
 - Странные вы, - сощурившись, произнёс Толя. – Так спокойно и нисколько не заботясь о безопасности, ведёте себя, а потом, когда мы лицом к лицу встречаемся с немцами, трусите как бабы. То вам жалко, то вам неловко, то ещё что… - он пристально посмотрел на меня. Я вспыхнул до кончиков волос. Он всё понял. Всё, что я чувствовал, готовясь пристрелить малого немца.
 - Перестань, Толя, - спокойно проговорил Максим.
 - И ты туда же, - скривился Толя.
 - Куда туда же?
 Максим с любопытством взглянул на Толю. Тот не нашёл, что ответить. Мы продолжали идти молча.
 - Ребята... Ребята…
 Мы оглянулись.
 - Ребята, она точно сломана… Мне кажется, что я не могу больше ходить. Это ужас.
 Ваня приостановился. Он тяжело дышал и у него был измученный, усталый вид. Гена с Серёжей поддерживали его.
 - Давай, дорогой, давай, не подводи нас, - сказал Максим. – Не думаю, что нам осталось так много пройти. Возьми себя в руки и шагай дальше.
 Ваня застонал.
- Вон, ребята тебе помогают. Вы не устали, вас сменить?
 Серёга с Геной покачали головой.
 - Мужайся, товарищ, - отечески произнёс Кирилл.
 Скрепя сердце, Ваня зашагал дальше.
 - Молодец, - одобрил Максим. – Обещаю, скоро мы обеспечим тебе медицинскую помощь.
 - И нескольких прелестных медсестёр в придачу, - добавил Толя. – Уж они-то тебя быстро на ноги поставят.
 Ваня через силу улыбнулся.
 - Дайте ему попить, - сказал Кирилл. Ваня попил, и немного затих.
 - Жалко, водочки нет, - протянул он.
 - Да ну этой водочки, - махнул рукой Вова. – Вот кваску бы хлебнуть…
 При мысли о холодном квасе, у меня в животе начался сумасшедший танец. Как давно я не пил настоящего русского кваса.
 - Эй! Смотрите-ка! Что это там такое?
 Кирилл указал прямо. Метрах в семистах, прямо на дороге виднелось нечто.
 - Что это? – не понял Серёга.
 - Похоже на автомобиль, - ответил Максим.
 - Автомобиль? Чей? – спросил Толя, доставая оружие.
 - Не могу понять, - ответил Максим, силясь разглядеть объект. – Нет, не вижу.
 - Это точно не немецкий, - ответил я. – Я в этом уверен, это не немецкий.
 - А чей же?
 - И не наш, - сказал Толя. С каждым шагом мы всё отчётливее видели автомобиль.
 - А вон и люди! Смотрите! – я указал на несколько фигур вдалеке. – Похоже, что это…
 - Союзники, - закончил за меня Кирилл.
 Мы переглянулись. Ещё ни разу никто из нас не входил в прямой контакт с союзниками. Нам говорили, что в этой войне мы все помогаем друг другу и становимся друзьями, но…
 - Да, это союзники, - заключил Вова.
 Ваня ликующе загудел.
 - Чего ты радуешься? – сурово осёк его Кирилл.
 - Как же! Они наверняка помогут мне! – Ваня захромал быстрее.
 - Только не смей их ни о чём просить, - зашипел ему Кирилл.
 Прямо на перекрёстке стоял американский автомобиль. За рулём сидел человек, вокруг него столпилось человек пятнадцать. Один из них держал какую-то карту и активно размахивал руками, показывая на неё человеку за рулём. Тот несколько раз кивнул и что-то заговорил. Вокруг них стояли американские солдаты – мы сразу узнали их по форме. Они стояли на дороге и смотрели на нас с любопытством и чем-то ещё, что мне не очень понравилось. Автоматы спокойно висели за их широкими спинами, они были поджары, чисты, опрятны – сразу видно, что война их не тронула. В основном это были молодые люди в возрасте от двадцати до двадцати пяти – двадцати шести лет. Начищенные сапоги, белозубые улыбки, слегка скучающий вид – этого было достаточно, чтобы я их не полюбил с первого взгляда. Человек за рулём и тот, кто показывал ему карту, повернулись и смотрели на нас. Мы подходили всё ближе. Некоторые американцы мерзко заулыбались, и я стиснул зубы. Я понял, что человек с картой – их командующий, об этом говорили погоны на его плечах. Он смотрел на нас с лёгким удивлением.
 - Серёг, ты хорошо знаешь английский? – шепнул Толя, когда мы почти поравнялись с ними.
 - Не совсем, если честно, - тихо ответил он.
 Ваня Салямин с широкой улыбкой спешил к ним – он был очень рад встретить людей, которые могут ему помочь. Я немного нахмурился. Американцы, улыбаясь, смотрели на нас. Один из солдат любовно поглаживал американский флаг, прикреплённый к автомобилю. Мы остановились перед ними.
 - Ммм, - Серёга вышел вперёд, разглядывая человека с картой, который медленно подходил к нам. «Вот они, - подумал я. – Решили с нами тягаться. Вот эти вот американские молодчики». Их взгляд был одновременно небрежен и очень внимателен. Такое ощущение, что они приехали на какой-нибудь праздник, ей-богу. А ведь, по сути, так и есть, не так ли? Мы сделали самое тяжёлое дело, всю, как говорится, грязную работу мы выполнили: когда совсем не было сил, когда никто не хотел – именно не хотел! – нам помогать, когда одни мы сломили то, чего вся планета боялась. Мы сделали то, что никто бы никогда не сделал. И мы справились с этим красиво, уверенно, не теряя духа. Это всё мы. Мы – победители, мы – герои. А кто это? Что это за смешные ребята с иронией в глазах? Что это за ребята, которые считают героизмом то, что они встали со своих тёплых постелей, вышли из своих целых домов и перелетели сюда. Сюда, где мы, мать их, до сих пор кровь проливаем. И - барабанная дробь - они хотят нашей славы. Они хотят с барского плеча швырнуть нам свою «помощь», позёвывая и посмеиваясь, и со всей серьёзностью занять с нами Олимп. С такой дикой мерзкой претенциозностью, свойственной всем американцам. А мы? Мы, конечно, подвинемся. Вставайте, ребята, не стесняйтесь! Конечно, вы – победители! Хотите, мы вообще уйдём? Хотите, мы уйдём в сторону и будем вам бешено рукоплескать? Вы же достойны этого как никто другой. Спасибо вам за всё. Не знаю, что бы было с нами, если бы не вы. Спасибо вам, дорогие, что сразу же, не раздумывая, в июне сорок первого открыли второй фронт и помогли нам вместе растоптать мерзких фашистов. Спасибо, что поддержали! Спасибо вам за всё. Мы благодарны вам. Становитесь во главе шествия под названием «смерть фашистам»! Вы ведь хотите, не так ли? Нам уйти? НЕ ДОЖДЁТЕСЬ.
 - Уххх, - издал неопределённый звук Салямин. – Ухххх….
 Американский командир помахал нам рукой, когда мы остановились возле них.
 - Салямин, уймись, твою мать, - зашипел Кирилл.
 Но Ваня и не собирался униматься. Мысль о том, что вот-вот его нога будет здорова, поглотила всё сознание Ванечки. Командир с белоснежной улыбкой бросился пожимать нам руки. Пожатие его было крепким, каким-то успокаивающим, но в то же время скользким и нетерпеливым, если вы понимаете, о чём я. Он заговорил по-английски, глядя на нас всех по очереди. А вот солдаты совсем не стремились пожать нам руки. Они разглядывали нас с ног до головы и о чём-то тихо говорили. Клянусь, если бы я услышал хоть один смешок, я бы пристрелил их всех на месте. Думаю, ребята были настроены так же. Особенно Кирилл. Может, мне показалось, но, похоже, что он лишь кивнул в ответ на протянутую руку американца. Почему-то я почувствовал от этого лёгкость и веселье и с улыбкой сказал нарочито громко:
 - Давай, Серёга, пообщайся с этим товарищем.
 Американцы устремили свои взгляды на меня. Русская речь, знаете ли… Серёга неловко улыбнулся, а американец понял, что говорить он сможет только с ним, и выжидательно, чуть ли не ласково, смотрел на Серёгу.
 - Эээээ… - Серёга начал что-то медленно говорить по-английски. Говорил он неуверенно, а мы внимательно всматривались в лица американцев – не дай Бог кто-нибудь из них засмеётся! – трупами лягут.
 - Всё нормально, дорогой, - шепнул Максим Сергею. – Говори, говори, всё отлично.
 Серёга заговорил увереннее, а командир улыбался, кивая. Потом стал ему что-то отвечать. Я вглядывался в лица американцев и на удивление открыл для себя, что они боятся. А ещё увидел, что они нас ненавидят. Так же как мы их, а, может, и больше, потому что мы сильнее. И они это знают. Человек за рулём, безмятежно вытащил сигарету и закурил, щурясь. Он долго и настойчиво вертел пачку сигарет в руках, пытаясь привлечь наше внимание. Краем глаза я заметил, что это те же сигареты, которые мы видели валяющимися на дороге.
 - Только не вздумайте просить их покурить, - взмолился я.
 - А почему нет? – спросил Толя ехидно. – Главное попросите все. И ты, Салямин, понял?
 Американский командир всё говорил, показывая себе за спину, а Толя в этот момент щёлкнул пальцами, глядя на человека за рулём. Тот в удивлении уставился на Толю. Шестенко, как ни в чём не бывало, указал на сигареты, улыбаясь и показывая пальцем на себя. Американец поднял брови, а потом, улыбаясь, протянул Толе пачку сигарет. Толя слащаво улыбнулся в ответ и вытащил сигарету из пачки.
 - Можно я тоже возьму, не против, ребята? – спросил Максим, глядя на американца. Тот понял и кивнул. Максим вытащил ещё одну сигарету.
 - Я тоже возьму, пожалуй, - спохватился я.
 - И я.
 - Я тоже хочу.
 Мы все – даже Кирилл – вытащили по одной сигарете, а Толя даже одну Серёге в рот пихнул, который слушал командира, и неловко вытащил её изо рта, вертя в руках.
 Американец, давший нам сигареты, побледнел, когда Толя показал ему пачку с одной-единственной оставшейся сигаретой и притворно-виновато улыбнулся, пожав плечами. Американец за рулём, не моргая, взял пачку обратно, немного резче, чем надо было. Мы ликовали. Солдаты с подозрением смотрели на нас.
 Серёга закашлял.
 - Ээээ… товарищ… не знаю, как его зовут, - Серёга посмотрел, было на командира, но потом махнул рукой. – Говорит, что штаб союзников находится дальше, они туда как раз и идут… Там же и находится наш взвод… Но они сейчас идут к центру, - Серёга указал на дорогу пересекающую наш путь.
 - Нам это не подходит, - вставил Вова.
 Кирилл резко обернулся к нему:
 - Конечно, не подходит, мы должны пройти туда с восточной стороны.
 Серёга кивнул.
 - Этот товарищ…. сказал, что до туда около двух-трёх миль…Ну, и километров это тоже приблизительно столько же.
 - Я же говорил, что мы правильно идём! – не сдержался я.
 Командир, улыбаясь, переводил взгляд с одного на другого, словно пытаясь понять, о чём мы говорим.
 - Отлично, - кивнул Максим. – Больше нам от них ничего не надо.
 Мы кивнули.
 - Эй! ЭЙ! – Салямин чуть не взвизгнул.
 Толя зло посмотрел на него.
 - Не визжи, как свинья, веди себя достойно!
 - Пошёл на хрен, мне нужна помощь, иначе придётся отрезать мне ногу, ясно!
 Американцы заулыбались, почуяв какой-то разлад. Тогда мне захотелось схватить Салямина, не отпускать его и насильно задержать его. Ни в коем случае не отдавать его американцам, мне дико не хотелось, чтобы они решили, что нам нужна хоть какая-то помощь от них. Тем более сейчас. Я посмотрел на парней, и понял, что большинство считает так же. Ох, Салямин, чёрт бы побрал твою ногу. Желание стало непреодолимым, и я даже сделал один шаг к Ване, чтобы схватить его и не дать уйти.
 - Скажи им, - буркнул Толя Серёге. – Скажи, чтобы довезли этого до общего штаба.
 Тут Кирилл, который только прикурил иностранную сигарету, затянулся пару раз и громко выругавшись (не понять, что он ругается, было невозможно) бросил сигарету на землю и принялся её топтать, остервенело, как фашистские знамёна. Американцы открыли рот, а я был готов его расцеловать.
 - Гадость, мерзость, - говорил Кирилл. – И как они это курят? Ужас…
 Он достал нашу самокрутку и прикурил её, игриво глядя на союзников. Командир больше не выглядел таким милы и довольным. Изменились в лице и солдаты. Толя громко засмеялся, указывая на Кирилла.
 - Молодца! Молодца, парень!
 - Скажи ему, - нудил Ваня.
 Серёга принялся говорить командиру, показывая то на Ваню, то в глубь города. Командир слушал с непроницаемым лицом, в конце лишь кивнул.
 - Можешь ехать с ними, - обратился Серёга к Ване.
 Ваня заулыбался, а американский командир указал ему на заднее сидение автомобиля. Ваня моментально забрался в автомобиль, разглядывая салон во все глаза. Да, машина, конечно, не та, что у нас, но Ваня, ради всего святого, перестань взирать на это так, будто перед тобой чудо природы. Но я прекрасно понимал, что удержаться от восторженных взглядов очень сложно.
 - Спасибо, ребята! – сказал он, глядя на нас.
 - Пиши письма, - засмеялся Толя. – Пиши письма и не забывай нас!
 - Ладно, - Серёга пожал руку командиру. То же сделали и мы. Рукопожатие стало жёстче, что не могло нас не обрадовать.
 - Увидимся в штабе, Салямин, - сказал я ему. Он махал нам рукой.
 Командир попрощался с нами и сел на переднее место рядом с водителем, который сверлил нас взглядом. А на заднем сидении вольготно устроился наш Ваня, махая нам рукой.
 Один из американцев засмеялся, глядя на нас, и что-то шепча другу, стоявшему рядом.
 - Стоп! – закричал Кирилл, поднимая руки. – Серёга, спроси, почему они смеялись.
 Серёга тупо смотрел на Кирилла. Мы тоже. Американцы притихли, тревожно озираясь.
 - Спроси его, почему он смеялся, - жёстко сказал Кирилл.
 Максим кивнул.
 - Спроси.
- Тааак, - Толя потёр руки. – Интересно.
 Я покосился на свой автомат, думая о том, что сейчас будет. Опять стало очень тихо, и я нервно сглотнул. Дабы не спровоцировать конфликты, руководство твердило нам, что несмотря ни на что, США и Великобритания - наши союзники и помощники, что мы должны понимать, что они на нашей стороне и против гитлеровской коалиции… однако лица произносивших эти слова говорили совсем о другом. И мы это понимали, и они понимали, что мы понимаем. Это был невербальный контакт и некое мысленное соглашение, что-то вроде «хорошо, хорошо, мы знаем, что вы имеете в виду, и знаем, что надо избежать и до чего нельзя доходить, мы в курсе, поэтому так и быть, ладно, мы будем относиться к ним как к нашим друзьям».
 Сергей тихо спросил. Американцы молчали.
 - Суки, не знают, что и делать, - зашептал мне на ухо Кирилл.
 Мы ждали. Не знаю, может, мне показалось, но клянусь, я прочитал в глазах у всех своих товарищей желание разнести эти жирные морды, продырявить эти сытые и холеные рожи, и думаю, мы сделали бы это с ними с гораздо большим удовольствием, нежели с жалкими немцами. И тут командир заговорил. К нему вернулась его ирония и напускная доброжелательность.
 Серёга сделал глубокий вздох и ответил:
 - Он говорит, что никто не имел ничего плохого в виду. Солдата рассмешила совершенно посторонняя вещь…. Никто не хотел нас обидеть…
 - Да уж, я бы им это не советовал, - сказал Толя, стискивая зубы.
 - Это всё трогательно, конечно… - проговорил Кирилл. – Но он засмеялся, глядя на нас… Что это всё-таки значит? Нам просто интересно, - добавил он, с улыбкой осматривая солдат, которые подозрительно помрачнели и сделались похожими на злобных крыс.
 - Не надо, ради Христа, - завыл Ваня с заднего сидения автомобиля. – Только не сейчас, ребята, пожалуйста… - Он так комично смотрелся, что уголки моего рта невольно поднялись, и очень захотелось дико и истерично рассмеяться.
 - Закрой рот, - ответил Толя.
 - Не надо, не начинайте, пожалуйста!
 Серёга опять обратился к командиру. У того заиграли желовки на щеках. Американцы зашептались. Командир что-то кому-то властно прикрикнул. Хотите войны, суки? Обстановка накалялась.
 Сергей опять спросил у американского командира, который краснел с каждой секундой. Они испугались, пронеслось у меня в голове, они реально испугались.
 - Эти мрази зассали! – вдохновлено произнёс я. – Кирюха, ты гений!
 - Ага, - отозвался довольный Кирилл. Он выжидательно смотрел на командира, который о чём-то говорил с водителем. Потом повернул своё недовольное лицо к Сергею.
 - Он не хотел ничего плохого, - нараспев сказал Серёга, поглаживая ствол своей винтовки. – Это было недоразумение, и он просит прощения за него.
 Водитель машины хотел было уже тронуться, но тут Кирилл очень громко заявил:
 - Так пусть попросит прощения, а? Пусть он извиниться перед нами за то, что сделал. Серёга, передай!
 - Даже не вздумай, чтоб тебя! – взревел Ваня. – Не злите их, идиоты! Они же меня собрались везти!
 - Они везут тебя до центра, где есть наши! Расслабься, Салямин. С тобой всё будет уже хорошо, - ответил Максим, бледный и с лихорадкой в глазах. – Серёга, предай им это.
 Сергей передал. На несколько секунд повисла тишина. Американцы даже не шелохнулись, казалось, что все впали в летаргический сон. Сейчас что-то будет, подумал я, что-то точно начнётся. Мне захотелось схватить своё оружие обоими руками, но это было бы провокационно с моей стороны.
 - Ребята… - я попытался сказать им что-то вдохновляющее, или, наоборот, предостерегающее, как тут американский командир произнёс какую-то фразу, после которой смеявшийся над нами солдат выступил на шаг вперёд и громко сказал что-то по-английски.
 Мы заулыбались. Кирилл был счастлив, а Серёга довольно кивнул:
 - Да, он извинился.
 - Скажи, что мы прощаем.
 Тут я засмеялся. Просто не смог удержаться. Меня будто бы щекотали под мышками, долго и упорно. Через мгновение ко мне присоединился Толя… Потом Максим… Мы все засмеялись. И Серёга сам смеялся, когда кричал уже уезжающим американцам, что мы их прощаем.
 - Идиоты! – орал Салямин нам вслед, и пока машина не скрылась из виду, у нас в ушах стоял этот крик.
 

 - Это было потрясающе! – взахлёб говорил Толя. – Мы заставили их извиниться! Кирюх, ты слышишь? Мы заставили америкашек извиниться!
 - Слышу, слышу, - довольно говорил Кирилл.
 - Вы видели их лица, когда Кирилл топтал их паршивую сигарету! - засмеялся Серёга. – Я думал, они заживо сгорят со злости! Особенно этот, который за рулём сидел.
 - Ага, сигареты-то его были.
 - А представляете, - говорил Максим. – Они сейчас приедут к нашим, и Салямин им всё расскажет! Все будут знать, как мы американцев извиниться заставили.
 - Слухи пойдут, - улыбался Вова.
 - Да, Кирюха, ты молодец, - согласился я, видя сияющее лицо друга.
 Прошло уже десять минут с момента нашей короткой, но запоминающейся встречи с союзниками, а мы всё никак не могли отойти от случившегося. Солнце дошло до своего пика, теперь оно будет медленно, но верно опускаться, перекрыв жару и подарив весеннюю прохладу. Мы продолжали шагать прямо, каждый раз ожидая увидеть ещё союзников или даже уже наших ребят, но нет. Тишина и разруха по-прежнему оставались нашими единственными спутниками в этом последнем походе. Гена периодически резко оборачивался, вскидывая винтовку, словно готовясь отразить атаку. Вначале я недоумевал над этим, а потом понял, что Гена очень сильно нервничает. Не знаю уж отчего, но нервничает, и я перестал обращать на него внимание. Над нашими головами пролетел ещё один самолёт, оставив за собой ровный белый след.
 - Нас осталось семеро… - как-то обречённо проговорил Вова, смотря вдаль улетающему самолёту. Только сейчас я заметил, что мой товарищ очень бледен. Но, честно вам скажу, я не хотел тратить время на понимание состояния моих товарищей. Просто потому, что я постепенно перестал понимать происходящее. – Теперь нас семеро…
 - Ты чего, Скворецкий? – не понял Толя. – Что за хандра?
 - Зря мы Ваню отпустили, - заявил Серёга. – Всё-таки с американцами…
 - И что теперь? – нервно ответил Максим. – Ты же слышал его. Как баба всю дорогу кряхтел. Будто бы ему ногу и вовсе оторвало. Пищит, пищит, стонет… Тьфу! Сил никаких нет! Да я бы ни секунды больше не выдержал его! Это, правда, было невыносимо. Не знаю я, что там с ним сделают, по крайней мере, мы от него избавились…
 - Ты чего? – испугался Серёга. – Ничего они с ним не сделают! Это же союзники, несмотря ни на что! Да если наши узнают, что они что-то сделали с советским солдатом, им конец! Капут. Естественно, они его не тронут! И вообще, они едут в штаб…
 - Они даже нас испугались, псы, - прошипел сквозь зубы Кирилл. По его виду было видно, что он упивается этой мыслью. Наконец-то, Кирюша, подумал я, наконец ты смог доказать всем нам и, главное, себе, что ты можешь быть очень сильным и независимым. Теперь-то ты знаешь, что чего-то, но стоишь. Не знаю, откуда у меня взялся такой негатив к товарищу, но я совру вам, если скажу, что тогда мне эта мысль не доставляла наслаждения. Кирилл был хороший парень, как и большинство из нас, но что-то произошло, и я не мог разобраться сам с собой, я никак не мог понять, каково мне тут с моими товарищами, хорошо или нет? И главное: буду ли я потом гордиться тем, что натворили мы здесь? Почувствую ли я хоть толику того удовлетворения, о котором говорят Максим с Толей? Я чувствую себя королём планеты, не только я один, но все, кто пролил свою кровь за страну, все, кто сейчас топчет ногами этот город и абсолютно справедливо считает себя хозяином.
 - Мне кажется, эти собаки держат на нас зуб теперь, - произнёс Вова. Он посмотрел на Кирилла чуть ли не с вызовом, словно отчитывая за нахальное поведение с американцами. – Чёрт знает, на что они способны…
 - О Господи, Вова! – Максим закатил глаза. – Ты как всегда всего боишься, осторожничаешь всё…
 - Ни черта подобного, - немного покраснев, проговорил Вова. – Просто я считаю, что это было необоснованно, вот и всё. Они же нам ничего не сделали, не так ли?
 - Ты смеёшься что ли? – негодующе насупился Кирилл. – Они засмеялись, забыл? И при этом смотрели на нас. По-твоему, это они ничего не сделали? Они смеются над нами, над нашим внешним видом, над всем, что мы делаем. Они издеваются над нами и считают ничтожествами.
 - И более того, они не считаются с нами здесь, в Берлине, - вставил Толя.
 Эти разговоры набили мне уже оскомину, и я абстрагировался от болтовни товарищей и задумался. Над головой пролетел маленький самолёт, оставив за собой бело-молочную полосу. Это, наверное, наши, подумал я и вспомнил Корваля. Потом, через мгновение, вспомнил своих родителей, своего отца, с которым так часто ходили вместе на рыбалку и разговаривали вечерами о звере, водящемся в нашем лесу, вспомнил о чахоточном старике, которого мы убили, вспомнил юного и очень гордого немца, который в итоге оказался смелее меня, вспомнил, с каким ужасом я разнёс ему голову, вспомнил, как зажимались Гена с Вовой, как Серёга любовно смотрит на фотографию своей Анечки, как мы издевались над ним всегда, вспомнил маленькое тельце маленькой девочки, всей в блевотине и крови и сперме, вспомнил, свою блевотину на берлинской дороге, но самое главное, что я отчётливо слышал – это голос диктора по радио сегодня утром. Боже мой, подумалось мне, это ведь было неизбежно. Это действительно было неизбежно, что бы я там ни думал про себя, это на самом деле уже было прописано. Появилось неприятное ощущение, словно я играю какую-то важную, но не самую приятную роль, что я лишь марионетка в чьих-то сомнительных руках. Чёрта с два, подумал я тогда, я делаю лишь то, что я хочу. Я – себе хозяин, я – свой господин. Ведь не захоти я чего-либо….
 Ну, естественно, само собой, ты ведь здесь по доброй воле, не так ли? А, Егорчик? Может, ещё и война по твоему хотению началась? Нет, погоди, конечно же, это ты выбрал ходить по городу сейчас, ты решил не спокойно отправиться к главнокомандующему, получить свои ордена и наконец-то появиться дома, с родными, нет, ты сам выбрал отказаться от этого на время, так сказать, растянуть удовольствие, да? Зачем тебе спокойствие и отдых, ты и так бездельничал почти четыре года, правда ведь, дорогой? Конечно, ты нисколько не лукавишь, всего лишь твоего желания достаточно, чтобы тебя здесь не оказалось. И тебя ничто не остановит, ни долг перед родиной, ни перед начальством, ни даже твои боевые товарищи не смогут тебя остановить, так как ты – сам себе хозяин. Конечно, конечно, ты абсолютно прав. Только скажи, почему ты не смог даже перебороть свой страх перед этим юным наглецом? Почему ты не смог даже остановить убийство тех стариков и этой маленькой девочки? Ты же такой всесильный, мать твою? Почему ты даже не можешь совладать с ситуацией, а не то, что с самим собой? Знаешь, ты прав в одном – ты действительно хозяин. Хозяин слабости, трусости и лицемерия. Ты щенок. Жалкий щенок. На самом деле ты хуже всех здесь собравшихся, всех до единого, даже Толи и Гены. Они бойцы. А Вова и Серёга не слабы, какими их хочет выставить Толя. Нет, они совсем не слабы, они готовы принять решение и согласиться с ним, скрепя сердце стать убийцами невинных людей, их мягкосердечность уступает место холодной правде. А вот ты слабак. Ты самый слабый, ты слабее даже жалкого тринадцатилетнего фашиста. Ты находишься в разладе с самим собой, будучи умытым кровью невинных людей, ты до сих пор ищешь оправданий, ты не смиряешься, а когда понимаешь, что другого выбора нет, отмахиваешься от этих мыслей и отключаешь сознание, и всё равно убиваешь, молодец, это очень по-геройски… Хозяин…
 Солнце ушло. Потом опять вышло из-за небольшой тучки. Потом вновь поднялся ветер, и мне стало очень зябко. Наверное, я заболеваю. Все молчали, а я шёл быстрее всех, но кажется, этого никто не замечал. Даже я. Мне казалось, что мы ползём очень-очень медленно, еле двигаемся. Мне стало страшно. Я захотел быстрее туда, где Корваль, где Речетов, где тысячи наших ребят, где союзники, мне захотелось немедленно убраться отсюда, мне жгла ноги эта адская земля, меня пугало даже берлинское солнце, а на разрушенные здания я больше не смотрел, с меня было достаточно. Мозг пекла одна единственная мысль: сейчас меня здесь не будет. Очень скоро меня здесь не будет, и я забуду этот день. Тогда я не понимал, как смешно это звучит.
 Снова подул ветер, и я поёжился.
 - Спрятались, суки, давно чего-то не видно, - проговорил Толя, оглядываясь по сторонам. – А ты, Колеснин, куда так рванул, скажи на милость? – он, оказывается, только заметил.
 - Мммм… - ответил я.
 - Кровушки захотелось, да, Егор? – это был не вопрос, это было утверждение. Максим. – Ищи их, ищи, потом свистнешь, как найдёшь.
 Я не отреагировал, сглотнул и повернулся ко всем.
 - Скоро мы дойдём.
 Кирилл удивлённо посмотрел на меня.
 - С чего ты взял?
 - Я уверен, - ответил я, глядя на запад. – Сейчас нам надо повернуть к центру. Мы идём к нашим. Обратно.
 Ребята помрачнели. Я помолчал.
 - Мы идём домой.
 Толя покрутил у виска. Вова посмотрел на меня, боюсь, что он всё понял. Гена молчал, но периодически смотрел то на меня, то на Вову. Кирилл нахмурился, а Серёга осторожно переспросил:
 - Куда идём?
 Он неуверенно огляделся по сторонам.
 - Да-да, мы идём домой, и ты идёшь с нами, - поспешно сказал я и схватил Серёгу за руку.
 - Эй!
 Я потащил его по дороге, которая вела к сердцу города. Которая вела к дому.
 - Отпусти меня! – заорал он.
 - Ты идёшь с нами, - кряхтел я, уводя за собой вырывающегося Серёгу. – Я сказал, что мы уходим отсюда, и ты в том числе. Что непонятного?
 - ЕГОР! ОТПУСТИ!
 Он начал отбиваться, вмазал мне по голове, но я не отпускал его, держал крепко.
 - Егор, Егор… - проговорил Кирилл.
 Толя заржал.
 - Мы все уходим, ****ь… - шипел я. – И я не позволю тебе всё испортить.
 - Егор, ты очумел! ОТПУСТИ меня! – Серёга всерьёз испугался. – Убери от меня руки! Отвали от меня! Не трогай меня, я сказал, ****ь, ОТПУСТИ! Что ты де-е-е-елаешь?!
 - Ты больной? – поинтересовался у меня Толя.
 - Заткнись, сука, ты тоже пойдёшь со мной, - говорил я, продолжая увлекать за собой Серёгу. – Вы все пойдёте со мной, потому что мы с вами уходим домой. Война зак….
 Сильный удар в челюсть не только заставил меня замолчать, но ещё и свалил с ног на землю. Я отпустил Сергея, и он отбежал от меня, уставившись на меня ошалевшими глазами.
 Надо мной стоял Максим, он смотрел на меня с жалостью
 ты самый слабый
 и без тени иронии или сочувствия.
 - Я должен был это сделать, - ответил он на мой изумлённый взгляд.
 - Ты чего? ТЫ ЧЕГО-О-О?! – Серёга продолжал смотреть на меня, словно я только что превратился на его глазах в бурого медведя. – Ты… ты….
 - Наш Егорчик немного нервничает и не более того, - Максим обратился ко всем. – Сейчас он придёт в себя.
 - Сейчас я убью тебя, - ответил я, поднимаясь на ноги.
 - Ээй! – Кирилл предостерегающе поднял руки. – Не дури, не дури, слышишь?
 - Я сказал, что мы уходим, и это не оговаривается, - я медленно вставал, глядя на Максима. Я смотрел прямо в его спокойные, умные, сумасшедшие глаза. В эти бездонные голубые льдинки.
 Гена и Кирилл начали к нам подходить, но Максим махнул рукой.
 - Не надо, сейчас он придёт в порядок.
 - Я в порядке! – заорал я, брызгая слюной. Я смотрел в его непроницаемое лицо, и тут задался вопросом, сколько ещё сегодня я буду находиться в одних и тех же ситуациях. – Я, ****ь, в полном порядке, потому что мы идём домой, а это не может не радовать, по крайней мере, меня, не знаю, как вас. Мы идём домой, и ты тоже идёшь с нами.
 Я набросился на Максима, но он тут же повалил меня на землю.
 - Хватит! – заорал Вова. – Егор, перестань, приди в себя!
 - Выкуси, ****ь, - хрипел я с земли, медленно поднимаясь. – Максим, ты тоже идёшь домой, хочешь ты этого или нет.
 - Егор, послушай ради Христа, - Максим внимательно смотрел на меня. – Тебе серьёзно надо успокоиться. Понимаешь? Я понимаю твоё состояние, я знаю, что ты за человек, и я, и все мы видим, как тебе некомфортно…
 - Чёрта с два вы видите, - я схватил Максима за ногу, и мы оба рухнули на землю, сцепившись.
 Все подбежали к нам.
 - Делаю ставки на Максима! – засмеялся Толя. – Хотя нет. Егор сошёл с ума, а психопаты сильнее, давай Егор, порви его!
 - Отцепитесь друг от друга! – Кирилл стал нас разнимать. Хотя это было ни к чему, так как я лежал на спине, прикованный Максимом, который навис надо мной словно образ, и пытался установить со мной зрительный контакт.
 - Посмотри на меня, - приказал он.
 - Сдохни, сволочь, - прохрипел я. Моим главным желанием было вырваться и расстрелять их всех по одному.
 - Максим, не делай ему больно, твою мать, - застонал Вова.
 - Я ничего ему не сделаю, - ответил Максим, продолжая смотреть спокойно, как я пытаюсь вырваться. – Я лишь хочу поговорить с тобой. Постарайся меня услышать, хорошо?
 Я бешено замотал головой, давая понять, что мне неинтересно, что он там трещит.
 - Отцепись от меня, дай мне встать…
 самый слабый
 - Мы идём домой, потому что мы это заслужили, и ни одна сука вроде тебя не помешает мне добраться до дома.
 - Разумеется, - согласился Максим. – Ни одна сука из здесь присутствующих не променяет родной дом на лишний часок в Берлине. И ты это знаешь.
 - Тогда в чём дело? – зло выпалил я. – В чём, ****ь, тогда дело? Почему ты не хочешь уйти отсюда прямо сейчас? Что тебе мешает? Ещё крови хочется?
 Максим улыбнулся. Очень слабо, но это всё-таки была улыбка.
 - Возможно, - он наклонился надо мной, словно хотел поцеловать, его губы почти прикоснулись к моим ушам, я чувствовал его тёплое дыхание, и, наверное, слышал биение сердца. Единственное, что никогда мне не было под силу – это прочитать мысли этого пугающего меня человека.
 Ребята стояли вокруг нас. Кирилл был недоволен, Вова выглядел испуганным или даже скорее уставшим, Гена как обычно был непроницаем, хотя я готов был поклясться, что его всё происходящее скорее забавляет, Толя продолжал отпускать грубые шуточки, а вот бедный Серёга по-прежнему был не в себе, его явно потрясло моё поведение. Он элементарно не мог понять моего состояния.
 - Видишь их? – зашептал Максим мне на ухо. – Они знают. Они знают, и ты знаешь не хуже их. Мы здесь не потому что это просто наше задание, правда? Мы здесь потому, что мы обязаны довести дело до конца. Разве не так? Ты же не хочешь, чтобы потом, когда ты будешь дома, тебя внезапно одолеет страшное чувство пустоты и чего-то не доведённого до конца. А это чувство у тебя появиться. Ты был на войне, ты можешь сколько угодно говорить о святости этой войны, но ты не изменишь самое главное – ты стал убийцей. Ты хладнокровный убийца. Человек перестаёт быть человеком, когда у него вдруг стирается понятие всемирного гуманизма, когда он уже делит человечество на своих и чужих. Одних он любит, а других истребляет с завидной уверенностью. Ты, друг, как и миллионы других, стал таким. Забудь себя прежнего, ты стал другим. Ты прошёл ад, и ты не можешь позволить этому аду вернуться в будущем. Ты же не хочешь, чтобы лет через десять тебя вдруг потянуло к оружию? Вот так вот просто, ни с того ни с сего…
 Я резко вскочил на ноги, стряхнув с себя Максима. Моя грудь вздымалась и опускалась с бешеной скоростью, глаза налились кровью. Максим поднялся и протянул мне руку.
 - Егор, - сказал он.
 Ребята стояли вокруг нас, только теперь они выглядели тревожнее, даже Толя заткнулся, наверное, им отчасти передался мой психоз. Они не слышали того, что говорил Максим, в этом я уверен. А слышал ли я сам? Разве не это я сам себе сказал? Может, мне всё это показалось? Максим продолжал стоять с протянутой рукой, а я поднял голову и принялся смотреть на небо. Голубое. Приятное весеннее небо, под которым так и хочется любить, чувствовать и жить. Под таким небом хочется чего угодно, только не того, что я сейчас имел. В конце концов, я не такой уж и слабый, сказал я себе, зажмуриваясь, и вспоминая былые годы, когда я дрался с немцами, не жалея себя и абсолютно не страшась смерти. Разве это трусость? Я засомневался, но был уверен в одном. Я действительно хочу довести эту войну до конца.
 - Это моё имя, - пробурчал я, пожимая руку Максиму. – Твоё имя - змей-искуситель.
 - Вот-вот! – обрадовался Кирилл. – Мы все здесь такие! Искушённые…
 Искушённые, повторил я про себя. Ветер поднялся опять, таща за собой берлинскую пыль, смешанную с костями.

 - Посмотрите-ка на это, - Серёга заставил нас вглядеться в правую сторону дороги. Он отошёл и стал как всегда. Я подошёл к нему и извинился за свой поступок, а он ответил, что всё понимает, всем, в конце концов, нужен отдых и у всех пошаливают нервы. Но, как мне показалось, его глаза бегали, когда он это говорил, и, быть может, он даже, чуть отодвинулся от меня.
 - Китайская Великая, а? – Кирилл подмигнул мне.
 Впереди начиналась стена. Высокая и совсем не тронутая взрывами и, казалось, войной. За стеной, на той территории, была раньше, судя по всему, какая-то фабрика, мы до сих пор видели высокую, полуразрушенную постройку, похожую на крематорий. Две гигантские трубы величаво тянулись вверх, словно статуи исполинов. Завод по производству эсэсовцев, мелькнуло у меня в голове.
 - Интересно, что здесь производили? – Вова смотрел на трубы, и я уверен, что он, как и я ожидал чего-то ужасного. Например, как из этих труб на заброшенной, разрушенной территории внезапно повалит дым. Пожалуй, это был бы апофеоз наших сегодняшних приключений.
 Дорога шла прямо, но мы приостановили шаг, разглядывая мрачный серый завод. Вы не поверите, но он манил меня к себе.
 - Весёлая штука, - сказал Толя. – Наверное, здесь нацисты отмечали праздники.
 На грязном заборе было что-то написано по-немецки от руки.
 - Что это значит? – Максим указал на надпись.
 - «Каждый, кто не немец, кто не арийской расы, упадёт замертво, идя дальше», - Серёга внимательно посмотрел на нас.
 Гена дотронулся до чёрной краски:
 - Надпись сделана недавно.
 - И что это значит? – Кирилл нахмурился. – Что это за писульки? Шуточки оставшихся в живых немцев?
 - Разумеется, - согласился Максим. – Что это может ещё быть, - но мне показалось, что голос его дрогнул.
 Тут по мне словно разряд электричества прошёл.
 - Тихо! Здесь кто-то есть, вы слышите? – я напрягся. – За нами кто-то наблюдает.
 Поднялся ветер, небо чуточку потемнело и стало тихо, как в склепе. От утренней жары не осталось и следа, и теперь было прохладно. Вова поёжился. Мы стали смотреть во все стороны, пытаясь отыскать это что-то. В ушах загудело от ветра, и от этого стало ещё более жутко.
 - Если бы здесь были деревья, они бы качались из стороны в сторону, - произнёс Серёга тихим голосом.
 Если честно, от ветра качался даже Вова, но отсутствие флоры в этом месте при таком ветре действительно выглядело достаточно мрачным. Мне показалось, что уж тогда хоть здания должны волноваться.
 и тут повалил дым, повалил дым, и ветер погнал его на запад
 - Чёрт, здесь кто-то есть, - я не задерживал долго взгляд на одной точке, и вертелся как сумасшедший, боясь оказаться спиной там, где я ничего не вижу. – Вы ведь тоже это чувствуете?
 В воздухе пахло кем-то посторонним. Чьё-то присутствие стало для меня настолько очевидным, что я дотронулся до оружия. Здесь кто-то есть, решил я. Кто-то, кого я боюсь. Возможно, это та женщина с синими губами, она долго ждала меня, и вот, наконец-то, она сможет схватить меня и выпить всю мою кровь. Она давно этого хотела. Выпить моей крови…
 - Ничего я не чувствую… - вертясь, как юла, прошептал Толя. – Мы должны идти дальше.
 - Боже мой, тихо…. Тихо….
 К нам быстрым шагом шла женщина. Мы все нацелились на неё, готовые стрелять. Она шла с той стороны, откуда мы шли. Может, она уже давно шла за нами? Она подходила с разведёнными руками, словно желая обнять кого-то. И улыбалась. Мягкой, беззаботной улыбкой. Она шла босиком, на ней была старая юбка и тоненькая белая накидка, подозрительно смахивающая на бывшую мужскую рубашку.
 - Серёга, это что, твоя мамаша? – упавшим голосом произнёс Толя.
 - Нет, ёб, твой брат.
 Мы стояли и смотрели на неё, ошалевшие. Какого чёрта она здесь делает? Кто она? Почему она к нам идёт? Ей было около сорока, но она ещё не до конца утратила того, что ей помогало когда-то быть красоткой. Светлые волосы её были растрёпаны, может, в них даже что-нибудь запуталось. Мне показалось, что это ангел. Она, как ничто другое, вписывалось в эту обстановку.
 - Что ей надо? – Вова смотрел на женщину очарованно и с нежностью. Вот такой вот он, Вова. Думаю, он больше всех нас по матери плачет.
 Когда она к нам подошла, мы убрали оружие, так как она была неопасна. Её морщинки вокруг глаз делали её ещё более добродушной и безобидной. Она стояла напротив нас и улыбалась. Максим сглотнул.
 - Кто она?
 Женщина посмотрела в его сторону, когда они произнёс эти слова. Она смотрела на нас, как смотрит мама на маленьких детей, которые боятся грозы. Она протянула руку в нашу сторону и замерла.
 - Она сумасшедшая, - прошептал Кирилл.
 Женщина опустила глаза, всё ещё улыбаясь. Левой рукой она расстегнула накидку, обнажая свою грудь. Мы стояли молча, глядя на неё и ничего не говоря, так же как и она. Молчаливая игра началась. Я не мог оторвать взгляда от её груди, во мне моментально проснулось желание, которое не покидало меня уже очень давно. Я сглотнул сладкую слюну, и что-то во мне зашевелилось. Розовые соски незнакомки топорщились в разные стороны, и она легонько прошлась по ним пальцами. Наши рты раскрылись, нам казалось, что всё это происходит во сне.
 Нимфа взяла руку Максима и медленно поднесла её к своей груди. Максим смотрел на женщину секунду-другую, а затем его рука уверенно направилась вниз.
 - Ёёёё….. – сказал Кирилл тихо.
 Женщина закрыла глаза от удовольствия, когда Максим достиг её причинного места. Она принялась расстёгивать его брюки и увлекла за собой на землю….
 
 … Они слились в страстном поцелуе – Максим и незнакомка. Женщина лежала под тяжестью тела Максима на земле. Его брюки были сняты, а вместе с ними и трусы, а у женщины под юбкой ничего не оказалось. Как долго ждали этого момента мужчина, а точнее, молодой человек и эта женщина? Сколько они прожили и перестрадали, ожидая этого дивного момента? Неужели всё-таки небеса смилостивились, и вот, наконец, настал чудный миг? Они скитались по земле, ожидая друг друга, желая рассказать обо всём, что с ними приключилось за это долгое жестокое время. Время одиночества и смерти. Теперь же они вместе, теперь ничто их не разлучит, по крайней мере, на ближайшие несколько минут… Им было так хорошо вдвоём, как только может быть хорошо двум людям. Боже, пусть этот миг остановится навсегда.… Только бы он никогда не кончался.
 Мы смотрели, как Максим имеет эту прелестную женщину, и каждый из нас готовился стать следующим. Прекрасная нимфа обхватила нашего товарища ногами, целовала его лицо, гладила волосы, зажмурившись от удовольствия, и постанывая. Максим ускорил темп и уткнулся в шею незнакомке, хрипя от давно забытого наслаждения. Когда он начал кончать, она улыбнулась и ещё сильнее прижала его к себе. Максим полежал на ней несколько секунд, приходя в себя, а потом медленно поднялся.
 Он подошёл к нам, тяжело дыша и глядя на женщину, которая продолжала лежать на спине, и лукаво смотреть на нас. Мне очень захотелось спросить Максима, кто ему понравился больше: эта женщина или та маленькая девочка? Кто доставил ему большее удовольствие? Я оглянулся и увидел, что Толя подходит к ней, снимая с себя одежду. Она улыбалась ему и протягивала руки, призывая поторопиться. Толю не надо было упрашивать дважды. С горящими глазами он лёг на неё и моментально вошёл в лоно этой неискушённой женщины. Она застонала, перебирая его волосы. Толя двигался в бешеном темпе, чуть ли не вжимая её в землю.
 - Ааа.… Да! – его бёдра двигались с бешеной скоростью, и ей, по-моему, это очень нравилось. Она раскатисто засмеялась, когда Толя чуть приподнялся, продолжая совокупляться. Он тоже улыбался с закрытыми глазами, он упивался мыслью владения этой женщиной. Вот уж повезло так повезло, думал Толя. Искушённый молодой человек чувствовал себя превосходно, его руки вцепились в её ягодицы, и он перешёл на более размеренный чёткий ритм. Незнакомка стонала всё громче, её руки обвили его шею.
 Вова стоял, глядя на происходящее с испугом и с вожделением, было видно, что ситуация как пугает его, так и привлекает. Чего нельзя было сказать про Гену. В его глазах читалось сплошь омерзение и ужас. Он, не отрываясь, смотрел на сие действие, но не желание заставляло его делать это. По крайней мере, не желание совокупления.
 Серёга смотрел, периодически с улыбкой глядя на меня. А как же Анечка, хотелось спросить мне, но я, естественно, не стал бы никогда этого спрашивать. Ни за что. Анечка надёжно покоилась в заднем кармане Серёгиных штанов, которые вот-вот упадут. Анечке придётся подождать. Кирилл, как и я, был готов к бою, его штаны топорщились, и он нетерпеливо смотрел на то, как Толя потеет над нашей прелестной незнакомкой.
 Когда наш товарищ, наконец, поднялся с горячего тела, я, обгоняя Кирилла, бросился к женщине. Толя, застёгивая брюки, рассмеялся:
 - Давай, давай Колеснин, бери пока тёпленькая… это великолепно….
 Толя попросил у кого-то сигарету, но я не слышал, я опустился на женщину, она провела рукой по моей щеке, и я забыл обо всём на свете…

 … Я забыл уже, каково это. Я забыл, сколько удовольствия может доставить женщина. Она направляла меня, подбадривала, одобряла все мои действия. Она поцеловала мою шею, она что-то прошептала мне на ухо
 (немка?)
и поцеловала в губы. Я целовался с ней, одновременно то сбавляя, то увеличивая скорость. Она улыбалась, гладя меня по волосам, и прижимаясь ко мне снизу, словно хотела сама овладеть мною. Меня это заводило не на шутку, и я пару раз притормаживал, чтобы не кончить так быстро. Кто же ты, моя прекрасная подруга? Хотелось спросить мне. Но я не спрашивал, и не потому, что меня могли слышать мои товарищи, а потому, что я прекрасно понимал, что это абсолютно неважно. Этот вопрос был простым эпилогом моей встречи с этой нимфой, не требующий ответа. Я просто наслаждался ею. Я понял, как давно я ждал этого. Я вспомнил сегодняшнее потрясающее утро, когда я понял, что хочу любви и солнца. Простой влюблённый юноша, скучающий по женской ласке. Она была великолепна, шлюхастая Ленка даже рядом не стояла со своими выкрутасами. Когда я почувствовал, что скоро разряжусь прямо в её прелестное лоно, она схватила меня за ягодицы и прижала к себе. Это было высшим наслаждением.
 - О! Оооо…. – я рухнул на неё, а она продолжала гладить меня по голове и улыбаться с закрытыми глазами. Мне не хотелось вставать, была бы моя воля, я бы так и остался жить на ней. Моё сердце билось с бешеной скоростью, я посмотрел в её лицо, но глаза её по-прежнему оставались закрытыми. Мне захотелось что-нибудь ей сказать, но тут вмешался Кирилл:
 - Егор, ты уже получил свою порцию, хватит тут валяться, дай другим!
 Я медленно поднялся, застёгивая брюки, и направляясь к ребятам. Кирилл тут же набросился на женщину.
 - Потрясающе, правда? – Толя улыбался, как ребёнок.
 Вместо ответа я посмотрел на небо, которое потемнело ещё сильнее, и прислушиваясь к ветру, который всё никак не утихал…. Как и моя тоска, которой я всё не мог найти объяснения.
 Я посмотрел на Гену, который больше зрительно не участвовал в соитии, и тупо смотрел на землю, присев на корточки. Толя заметил мой взгляд и кивнул на Гену:
 - Как думаешь, он её поимеет?
 - Сомневаюсь, - искренне ответил я, глядя на его суровое лицо. – Скорее он отыщет труп того немца, и опять овладеет им.
 Толя прыснул, а я пожалел о сказанном. Руины вокруг нас становились всё мрачнее и мрачнее с каждой секундой, и мне казалось, что сейчас разразится бездна, и оттуда выскочит дьявол, уводя нас за собой в преисподнюю. Ужасные мысли, но мне было так не по себе, что я не удивлялся им.
 Кирилл громко застонал и почти тут же отошёл от лежащей на земле женщины, уступая место Серёге.
 - Вот пёс, - ухмыльнулся Толя. – «Как вы думаете, она мне там изменяет? Ой, я так её люблю, она не такая как все…», тьфу! – передразнил он Сергея. – А сам трахает первую попавшуюся шлюху.… Эй, Тихомиров! Женишок, ****ь! А как же насчёт твоей Анечки? На неё больше не встаёт, что ли?
 - Заткнись, - глубоко дыша, произнёс Сергей и поцеловал незнакомку.
 Вова стоял ни жив, ни мёртв, понимая, что очередь медленно, но верно подходит к нему. По его лицу было видно, что он испытывает противоречивые чувства, что ему не по себе, и я его прекрасно понимал. Мне очень захотелось подойти к нему, схватить за плечи и проорать ему прямо в лицо: «Иди и трахни её, товарищ! Иди, Вова, забудь обо всём, что тебя тревожит, и выплесни свои эмоции прямо в эту женщину. Тебе станет легче, поверь, я сам через это прошёл только что. Иди и сделай это». Но я не стал, потому что советчик из меня тот ещё. Возможно, я только напугаю его.
 Мы слышали, как Серёга сладострастно кричал на протяжении всего акта, и от этого становилось веселее. Я не раз слышал, как он стонет, но на этот раз это было ещё забавнее, чем раньше. Женщине тоже, наверное, стало забавно, и она не отставала от него – тоже кричала громче, чем обычно. Мы прыснули, а Гена сплюнул на землю. Что же тебя гложет, Ренкевич? Отчего тебе так особенно больно? Неужели тебе действительно просто противно видеть такое, к чему ты не привык? Или дело в чём-то другом? Может, тебе больно оттого, что ты отличаешься от нас? Может, тебе больно, потому что ты не можешь? Я готов был поспорить, что это так и было. Он злился, он очень злился. Более того, ему было плохо.
 Когда Серёга присоединился к нам, Толя хлопнул его по плечу:
 - Ты хороша, оперная певица.
 Сергей засмущался, и рука его потянулась к заднему карману. Вот оно, подумал я.
 - Иди, Вова, - сказал Максим стоящему товарищу. – Иди, не бойся, она не кусается, поверь нам.
 - Да, только все соки выжмет, а так нормально, - кивнул Толя. – Давай, иди.
 Вова на негнущихся ногах подходил к женщине, которая улыбалась ему лучезарной улыбкой. Он стоял над ней до тех пор, пока она сама не притянула его к себе, и не положила на себя. Она стала целовать его лицо, гладить по голове, как маленького ребёнка, а потом стала снимать с него штаны. Когда они начали, я не переставал наблюдать за ними, и мне очень отчётливо показалось, что Вова заплакал. Мне казалось, что он плачет, там, уткнувшись ей в плечо, и не переставая при этом входить в неё. Женщина что-то без конца шептала ему на ухо, иногда тихо вскрикивая.
 - Наш Вова-то молодец, - хмыкнул Толя. – Вон как дерёт эту тёлку.
 Когда наш товарищ поднялся, щёки его были розовы, а глаза немного прояснились. Мне стало легче от этого, я был рад, что ему стало лучше и без моих советов. По ходу дела, наша подруга не лишалась сил, а только набиралась: она поправила волосы, бодро засмеялась в ожидании последнего из сегодняшних любовников. Но Гена даже не шелохнулся. Он уставился в землю, и не обращал ни на что внимания.
 - Генаааааа, - игриво проговорил Толя. – Геночкааааа! Иди, дорогой, завершай марафон!
 Гена не отреагировал. Женщина засмеялась и, привстав, поманила его рукой.
 - Вот! Посмотри, какая женщина тебя хочет, Гена! – Толя указал Гене на женщину. Как ты можешь отказываться от такого, товарищ!
 Гена с бешеной скоростью замотал головой в разные стороны, выражая свой полный и категорический отказ от участия в этом.
 - Нет, - чуть слышно сказал он. – Нет.
 Толя рассеялся, а Кирилл сказал неуверенно:
 - Да ладно тебе.
 Толя вновь обратился к Гене:
 - Что же ты так, Ренкевич? Некрасиво подводить товарищей, а уж женщину тем более. Иди и покажи ей, что такое настоящий мужик.
 Толя заржал как лошадь, а женщина начала что-то говорить. Впервые мы слышали её голос, громкий и понятный. Он лился как прохладный ручеёк в полуденную жару, он был как сладкий сон после тяжёлого дня. Он был, как возвращение домой после четырёх лет войны. Она говорила по-немецки.
 - Она говорит, что очень хочет быть со всеми солдатами Красной Армии, Гена. И очень хочет, чтобы ты не отказывал ей в этом удовольствии, - улыбаясь, перевёл Сергей.
 Кирилл присвистнул:
 - Ну, ничего себе! Слушайте, может, с собой её заберём? Будут ей все солдаты Красной Армии!
 Женщина засмеялась, словно поняла, о чём он говорит, и опять протянула руки к Гене.
 - Иди, Гена, - с железом в голосе сказал Максим.
 - Давай, давай, перестань позориться, - с этими словами Толя схватил Гену и толкнул к прелестной немке. Гена тут же встал и со злостью посмотрел на Толю.
 - Ублюдок.
 - Давай, давай, - ответил тот, прикуривая очередную сигарету.
 Женщина что-то сказала.
 - Она спрашивает, как его зовут, - пояснил Сергей, и, обращаясь к женщине, чётко произнёс. - ГЕНА.
 Женщина обратилась к Ренкевичу:
 - Гена, - почти без акцента сказала она.
 Он, поджав губы, посмотрел ей в лицо. Она, казалось, не замечала его агрессивного настроя: женщина тянулась к нему руками, ласково улыбалась, мягко повторяла «Гена» и посылала воздушные поцелуи.
 - Нет, - повторил он дрожащим голосом.
 - Гена, - мягко произнесла женщина.
 - Она зовёт тебя, - сказал Максим, словно Гена и не слышал. – Иди к ней.
 - Я сказал нет! – Гена почти плакал, косясь на лежащую на земле женщину. – Я не хочу.
 Вова не смотрел на него, обхватив голову руками, он сидел на земле.
 Мне было совсем не жалко Гену, я считал, что те чувства, которые он сейчас испытывал, были ему в наказание за его грехи в прошлом. Я холодно наблюдал за тем, как он мучается, и мне становилось легче… Мне было хорошо от этого.
 Женщина тянула к нему свои руки, повторяя:
 - Гена.
 - Нет, - повторял он.
 - Давай.
 - Нет!
 - Чёрт бы тебя побрал, слабак чёртов, баба базарная! – заорал на него Толя. – Даже поиметь никого не можешь, кроме несчастного мальчишки-фашиста!
 Внезапно Гена завизжал, как будто его резали на части, и отбежал к краю дороги, где на протяжении всего нашего путешествия валялись камни и куски бетона, обломки и руины. Гена схватил большой кусок бетонного обломка и ринулся к женщине, держа добычу над головой. Женщина не успела отреагировать как надо, её глаза немного расширились, губы раскрылись, чтобы, возможно, последний раз произнести «Гена» только уже в вопросительной интонации. Через долю секунды Гена обрушил кусок бетона ей на лицо. Мы услышали недвусмысленный звук, а я увидел, как Вова, отвернулся, и его стошнило.
 Гена заорал истошно и вновь опустил обломок немке на лицо, на этот раз повыше, в область лба. Женщина пару раз дёрнулась, издав булькающий звук.
 - СРАНАЯ ШЛЮХА! – вопил Гена.
 БУМ. Вместо лба – зияющая дыра.
 - ЧЁРТОВА СУЧКА! ДЕШЁВАЯ ТВАРЬ!!! – Гена заплакал.
 БУМ. Нос немки ушёл внутрь.
 - СДОХНИ, СДОХНИ!!!
 БУМ. БУМ. Лицо почернело от крови, руки и ноги последний раз конвульсивно дёрнулись.
 - СДОХНИТЕ ВСЕ, СУКИ!!! – Гена поднял бетонный кусок высоко над головой и с силой опустил на чёрную массу.
 ХРЯСЬ. Лица больше не стало. Женское тело, а там, где должна быть голова – белокурые волосы в чёрно-коричневой массе. И уши. Это видение никогда не оставит меня. Уши немки остались целы.
 Вову перестало тошнить, и он поднялся на ноги. Толя застыл с сигаретой в зубах, глядя на кровавое месиво.
 - Чёртовы… ****и, - Гену трясло, он отшвырнул свою кровавое орудие в сторону.
 Тело женщины приобрело какое-то мистическое освящение, которое приобрело уже не одно тело за сегодняшний день. Я смотрел на неё, и мне не верилось, что всего несколько минут назад я совокуплялся с ней, что не так давно она была живым человеком. Удивительно, подумал я. И всё.
 - Тупой дебил, - процедил сквозь зубы Толя.
 Дай мне сил, Господь Всемогущий, дай мне сил пройти через это всё, дай мне сил, и терпения, и мужества, и благоразумия, и веры. Не дай лукавому повести меня за собой, и обмануть. Будь со мной, не бросай меня.

 ** * * * * * * * * * * * * * ** * * * * * * *** *** * * * * * * * * ** *

 - Чёрт бы тебя побрал, баба, - сказал Толя Гене.
 Гена резко поднялся с земли, и решительно направился в сторону Толи. Мы напряглись, ожидая схватки. Гена ненавидящими глазами уставился на Толю.
 - Иди на хер, трус несчастный. Не смей мне ничего высказывать, никогда. Ты не в вправе никого здесь упрекать в чём-либо. Рука у тебя болела, да?
 Толя открыл, было, рот, но тут же закрыл его в предчувствии чего-то плохого. Гена сверлил взглядом Толю.
 - Твой липовый «шрам» - это родимое пятно! У меня точно такое же есть. На жопе. Хочешь, покажу?
 Толе словно пощёчину дали. Он побелел и сжал кулаки. Не спеши, дорогой, подумал я. Но он не сдвинулся с места. Кирилл усмехнулся:
 - Так вот, почему ты включился в бой только в сорок четвёртом… Я так и знал. Я был уверен.
 - Закрой рот, урод, - Толя был похож на кота, которого подвесили за хвост. – Вы все здесь гроша ломаного не стоите, ясно?
 - Заткнись, а не то схлопочешь, - предупредил Кирилл. – Молчи и не нарывайся.
 Голова шла кругом. Я понимал, что мы можем перессориться здесь как враги. Мы утратили чувство единого целого, и от этого становилось неприятно.
 - Перестаньте все, - громко сказал я. – Хватит. Мы всё-таки товарищи.
 Толя рассмеялся.
 - Товарищи.… Как пёс грызться ты-то не горазд, Егор.
 Я пропустил его реплику мимо ушей.
 - Правильно, - тихо сказал Максим. – Мы ещё не выполнили задание… Придите в себя.
 - Идём дальше.
 
 - Классная была тёлочка, - Толя швырнул бычок от сигареты. – Превосходные минуты она нам подарила, да, Геночка?
 Гена посмотрел на Толю.
 - Отстань от него, - спокойно произнёс Максим. – Да, очень милая немка была.
 - Да уж, - задумчиво сказал я, вспоминая, как она обнимала и целовала меня. Как я входил в неё.… Как я хотел остановить мгновение.… А теперь она гниёт, лёжа на берлинской пустынной дороге.… Одна.… А за ней несколько мальчишек.… А за ними старики и дети… Мы оставляем за собой вереницу трупов. Теперь любой сможет нас найти, просто идя по трупам.… Эта жуткая мысль ещё смогла меня позабавить, и я сам себе испугался.
 - Жаль только Салямина не было снами! Парень многое пропустил. И про свою ногу моментально забыл бы. Эх, как он там… - сказал Толя.
 Я вспомнил Салямина и подумал, что ему сейчас, наверное, хорошо. Он сейчас с нашими, отдыхает, веселится, рассказывает о том, как мы здесь выполняем приказания. Рассказывает про американцев, про этих трусов. Эта история должна очень порадовать как солдат, так и командующих.
 - Я уже соскучился по женщинам, - заявил Кирилл. – Я забыл, каково это… Честно.
 - Да ты и не знал, чёрт бы тебя подрал! – Толя прыснул. – Ты мог забыть, как рукой своей играть…
 - Иди к чёрту!
 Я застегнулся, потому что мне реально стало прохладно, хотя я сам не мог в это поверить.
 - Интересно, а та надпись на стене… - Серёга посмотрел на нас. – Ну.… Про смерть…. Она имелась в виду про эту женщину?
 Мы засмеялись.
 - Ага, - сказал я. – Не ходите дальше, а не то вас затрахает до смерти сумасшедшая немка! У неё мечта поиметь всех солдат Красной Армии!
 Мы засмеялись ещё сильнее.
 - А ведь на самом деле это не о ней шла речь, - как-то тихо сказал Максим, и от его голоса мне стало не по себе. Смех стих, и мы шли в полном молчании, оставляя труп женщины позади.
 - Который сейчас час? – спросил Вова. – Кто-нибудь знает?
 Никто ему не ответил.
 Серёга достал фотографию своей девушки. Он провёл по ней рукой, и глаза его увлажнились. Он посмотрел на нас.
 - Как вы думаете, она мне изменяла?
 - Сергей, вы надоели, - Толя заскулил.
 - Нет, серьёзно, - Сергей перевёл взгляд на меня. – Я всегда считал, что всё в мире возвращается.… То есть, что, если она мне не изменяла все эти годы,
 (Толя хмыкнул)
а теперь… когда я был с той женщиной, она как-то почувствовала это и тоже…
 Я пожал плечами. Я искренне не знал, что на это ответить. Мне казалось, что может быть всё, что угодно. Но стоит ли так упиваться мыслью, что девушка никогда и ни за что тебе не изменит? Разве не эта мысль в итоге принесёт больше боли, чем скептицизм Толи? Я думаю, да.
 - Вполне вероятно, Серёга, вполне вероятно, - ответил Максим. – Будь готов ко всему.
 - Но она обещала дождаться меня! – Сергей занимался самообманом, и сам прекрасно это понимал, отчего становилось ещё горше. – Она говорила, что будет ждать меня хоть всю жизнь! Что пока она лично не убедится в том, что я мёртв, она ни на кого другого даже смотреть не будет!
 Его речи походили больше на наивные изречения подростка, но он, казалось, не замечал этого.
 - О, Господи ты Боже мой!... – Толя закатил глаза. – И как она лично убедится в этом, интересно? Пешком обойдёт линию фронта и всю Германию в поисках белобрысого трупа с фотографией в заднем кармане?
 Сергей поджал губы, глаза его были на мокром месте, и мне стало неимоверно жаль его.
 - Она говорила так, когда ты был рядом, дурень, - учительским тоном проповедовал Толя. – Прошло столько времени, что она уже забыла твою морду…
 - Хвати, Толя, ты не знаешь, как она и что, - сказал я. – Серёга, перестань терзать себя, ты сам понятия не имеешь, чем она сейчас занимаешься. Ты же вот-вот будешь дома. Увидишь её. Кто знает, может, вы поженитесь? Мы ещё на твоей свадьбе погуляем, а ты тут расстраиваешься, как будто тебя на казнь ведут.
 Мои слова подействовали волшебно, Сергей улыбнулся и немного пришёл в себя.
 - Ты, правда, так думаешь? – спросил он заискивающе.
 Я внимательно и ласково посмотрел ему в глаза.
 - Уверен.
 - Поедим, выпьем, споём на твоей свадьбе! – Кирилл затанцевал на ходу. – Хоть на твою Анечку посмотрим живьём! А то всё Анечка, Анечка, Анечка!...
 Раздался выстрел и Кирилл рухнул на землю замертво. Я подскочил на месте, выхватывая свой автомат и оглядываясь по сторонам. Вова тоже полез за оружием, а сам во все глаза смотрел на простреленную голову Кирилла. Ярко-алая кровь сочилась медленно из темени, капая на грязную дорогу.
 - В УКРЫТИЕ! – заорал Максим, указывая на руины в противоположной стороне. – НЕМЕДЛЕННО!
 Мы рванули туда.
 - ОН МЁРТВ! – кричал Серёга, захлёбываясь в слезах. – КИРИЛЛ МЁРТВ! ОНИ УБИЛИ ЕГО! ОНИ ЕГО УБИЛИ!
 - Быстро, быстро! – кричал Максим.
 Нам в спину были пущены ещё несколько выстрелов, и я уже мысленно попрощался с собственной жизнью, пока бежал со всех ног в укрытие. Максим и Толя уже добежали. Господи, я мёртв? Я, может быть, и не живу уже? Это и есть ад?
 - Егор! ЕГОР, ТВОЮ МАТЬ, БЫСТРЕЕ! – вопил Вова.
 Я рухнул за разрушенную стену, за мной нёсся Серёга. Ещё пара выстрелов.
 - Давай, Тихомиров, беги ради своей долбаной Анечки! – крикнул Толя. – Ты обязан поиметь её ещё разок!
 - Господи, Господи, - шептал Сергей с винтовкой наперевес. – Аааай!
 Ещё один выстрел и Сергей, достигший стены и уже огибающий её, чтобы присоединиться к нам, падает.
 - АААА!!!!
 Он затихает и падает рядом с нами.
 - Серёга… - я бросился к нему и оттащил его к нам.
 - Гена! Вова! Смотрите на ту сторону! СМОТРИТЕ ЭТИХ УБЛЮДКОВ!
 Максим помог мне оттащить умирающего Серёгу. Мы перевернули его на спину, и тут у него изо рта пошла кровь.
 - Дружок, тебе станет лучше, подожди немного, - я знал, что он умирает, но всё равно это сказал. – Серёга, лежи спокойно, - он потянулся к заднему карману.
 Сергей положил фотографию себе на грудь.
 - Анечка, - тихо сказал он.
 И всё.
 Я зажал рот руками, пытаясь переварить события последних двадцати секунд.
 - Толя, достань гранаты! Быстрее, быстрее!
 Толя полез в скинутую мной сумку и стал доставать гранаты одну за другой.
 - Боюсь, нам этого не хватит, - Толя испуганно посмотрел на нас. – Мы в ловушке.
 Максим злобно сверкнул глазами.
 - Молчи, боец Красной Армии! Ты солдат или кто?
 Толя замотал головой, сжимая рукоятку своего автомата. Раздался оглушительный грохот – в десяти метрах от нас взорвалась лимонка.
 - Чёртовы сволочи! – Максим повернулся к ребятам. – Гена! Вова! Вы что, ничего не видите, ****ь?!
 - Ни хера не видно! – крикнул Гена. – Я так и не видел, откуда бросили!
 - Там, на той стороне какое-то копошение! – Вова повернулся к нам. Господи, он же белого цвета. Вову теперь смело можно называть молочником. Забавно, да?
 Взгляд его упал на Серёгу.
 - Он… мёртв?
 Я кивнул, и Вова стал ещё белее. Белый с каким-то синеватым оттенком.
 - Вот собаки, - кряхтел Максим, выискивая врагов. – Откуда они вообще появились?
 - Это всё она, - сказал я, глядя на Максима. – Это всё та немка.… Та женщина, которую Гена убил…
 - Не неси ерунду!
 Опять несколько выстрелов. Мы резко пригнулись.
 - Причём здесь может быть она? Что за бред?
 Звук разрывающейся гранаты. Ошмётки земли полетели на нас. Я стал задыхаться, в горло что-то забилось.
 - Да кто же там?! – заорал Толя. – Кто эти суки?
 - Нам надо достать их! – в отчаянии сказал я. – Мы должны заставить сдать их оружие!
 - И как это, по-твоему, сделать? – Максим смотрел на меня, как на сумасшедшего.
 - Нам надо пробежать вдоль руин на безопасное место, а потом перебежать дорогу на их сторону! Пока они будут думать, что мы здесь, мы уже будем рядом с ними.
 Толя смотрел на меня тяжёлым взглядом.
 - Эй! Их там минимум трое! – крикнул Вова, посылая огнестрельную очередь в ответ.
 Максим покачал головой.
 - Хорошо, давайте так. Может, оставим здесь Вову с Геной? На случай, если они заподозрят неладное и направятся сюда?
 - Согласен, - кивнул я. – Пошли, пошли!
 Как только я поворачиваюсь, мне в грудь упирается чей-то автомат, а моих товарищей берут моментально на мушку. Мы стоим не в силах пошевелиться, с оружием в руках, которое боимся даже приподнять. Я стою полумёртвый, ожидая с каждой секундой быть простреленным насквозь. Я слышу громкий крик над самым ухом:
 - HANDE HOCH!!!
 А затем меня бьют прикладом по голове, и я как подкошенный падаю на землю. Я роняю своё оружие. Я вижу человека над собой, а рядом с ним ещё двоих.
 - Чёёёёёёёрт, - Максим поднимает руки вверх, так как на него целились из винтовки.
 Гена с Вовой послушно бросают автоматы на землю, а Толя стоит, боится пошевелиться.
 - HANDE HOCH!!!! – заорал голос ещё громче, на этот раз обращённый к Толе. Тот не двигается, и внимательно смотрит на столпившихся вокруг нас людей.
 - Толя, не глупи, - стенаю я. – Бросай оружие, Толя. Бросай.
 Толя бешено качает головой и делает рукой движение вверх.
 - НЕТ! – Вова хочет подбежать, но его тоже бьют по голове. Он падает.
 Выстрел в живот заставляет Толю рухнуть и, наконец, выронить своё оружие. Немецкий голос что-то продолжает грозно говорить. Толя держится за живот, откуда течёт кровь, и злобно озирается вокруг.
 Я, Максим, Гена и Вова становимся рядом с поднятыми руками, а рядом лежит и кровоточит наш товарищ.
 - Держись, Толян, - шепчет Максим.
 Вперёд вышло несколько человек, которые собрали наши автоматы. Мы смотрели, не веря своим глазам, не чувствуя себя реально существующими людьми. Это сон, думал я. Это сон, решил Вова. Это сон, согласился с нами лежащий в наших ногах Толя. Это сон, с ужасом твердили Гена и Максим. Это не сон, говорил нам разбушевавшийся ветер. Сон – это тот труп женщины, это мёртвое тело девочки и чахоточного старика.
 - Вот и сказке конец, - одними губами сказал Максим.

 Мы стояли в ряд, я и Гена поддерживали Толю, который бледнел всё сильнее с каждой секундой. Сколько он ещё протянет? Я не знал, но делал ставки на час-полтора. В лучшем случае. На нас направили оружие семеро. Среди них одна девчонка. Остальные – молодые люди от восемнадцати до двадцати пяти. Девчонка наверняка была их общей шлюшкой. Я был в этом уверен. Даже находясь под дулом, я не уставал копошиться в человеческом сознании. Судя по тому, как эти мерзкие самцы по очереди бросали на её ревностные взгляды, когда она тихо обращалась то к одному, то к другому, я был уверен, что она, выходит, обязана им всем, а мы то с вами знаем, в каком случае девушка обязана молодому человеку. Максим не сводил с неё взгляд, думаю, он в неё влюбился. Но испытывал он к ней сугубо охотничьи интересы - после связи с ней он убил бы её с особым удовольствием. Любовь, любовь.… Эта девочка кого-то мне отчаянно напоминала, возможно, из далёкого детства, и я уже не мог понять, кого конкретно. Девушка-немка держала под прицелом меня, и я замечал её озлобленный взгляд, отчего мне становилось не страшно, но как-то тоскливо. Это ж надо было так всему случится. Пристрелили шайку гитлерюгенда, а теперь вот мрём по очереди от каких-то молодцов в повязке со свастикой (преданные псы) и их общей ****и. Мне стало жутко-весело, и я прочеканил громко:
 - С чем боролись, на то и напоролись!
 Их главарь (как я думал) подошёл ко мне с самым гневным лицом и двинул мне между ног. Я покатался по земле пару минут, пока боль чуть-чуть не утихла. Потом опять встал, и поймал на себе пустой взгляд Максима.
 - Кто это? – тихо спросил Вова.
 - Откуда мы это знаем? – шепнул я. – Какие-то выжившие фанатики.
 - Как вы думаете, что им нужно? – продолжал действовать на нервы Вова.
 - Наша кровь, я думаю, - искренне ответил я. – Как думаешь, Максим?
 Тот не отвечал и смотрел прямо на нацеленную на него винтовку. Молодец, который её держал, внимательно следил за Максимом, боясь, что от него уйдёт хоть какое-то движение нашего товарища.
 Шестеро уродов (девочка молчала, с презрением глядя на нас) принялись что-то нам говорить. Мы переглянулись. Никто из нас не знал немецкого, а нашего переводчика убили. Мы продолжали молча смотреть на наших врагов. Один из них, сутулый, маленький и с маленькими прищуренными глазами, вышел вперёд, не забывая при это держать Вову на мушке.
 - Эммм… Вы есть враги Германия, солдатен Красная Армия.… Весь ваша оружие мы есть забрать. Не сопротивляться нашим силам, нам надо знать, откуда вы ходите?
 Мы переглянулись.
 - Ему надо знать, где наш штаб или что? – тихо спросил я.
 Маленький гном тут же уставился на меня. Я замолчал.
 - Вряд ли, - еле слышно произнёс Максим. – Они, естественно, не пойдут туда, где вся союзная сила. Я думаю, они имеют в виду, где мы шли, откуда мы идём.
 Я сглотнул.
 - Но нельзя им говорить об этом - они увидят эти трупы и прикончат нас на месте.
 - А что ты предлагаешь? – Максим не смотрел на меня, шевеля одними губами.
 - Мы всё равно не можем сказать, что идём с запада, они же видели, что это не так. Но мы можем сказать, что идём из центра. Идём от штаба, от нашего лагеря. И что мы свернули там.… Где я хотел потащить вас за собой. Скажем, что мы вышли оттуда.
 - Хорошо, - сказал Максим.
 - Нет! – громче, чем надо отреагировал Вова. – А вдруг они не знают, где находятся союзные силы? А что, если их здесь много, и они пойдут все туда?
 - О чём ты говоришь, вся территория к центру прослеживается, - это был первый раз за долгое время, когда Гена обратился к Вове. – Они туда не сунутся.
 Немец что-то заорал.
 - Всё равно я бы не стал рисковать, не стоит.
 - Хорошо, хорошо, - нетерпеливо сказал Максим, он заметно нервничал. – Скажем, что не из штаба, а просто оттуда, с того поворота сюда. Ни о каком штабе мы не знаем.
 Девушка немка внимательно смотрела на меня, и – о, ужас! – в её глазах я третий раз за сегодня прочитал жалость. Может, если всем меня так жалко, стоит относиться ко мне с большей долей толерантности? Я слабо улыбнулся ей, и она тут же отвела глаза. Не стала вступать со мной в контакт. Я её хорошо понимал. Вспомнил того юнца, на которого я сам боялся посмотреть.
 - О чём вы говорить, русские уродцы? – поинтересовался прищуренный.
 Максим медленно и максимально понятно рассказал ему нашу байку. Прищуренный передал своим. Реакция была моментальной: двое подскочили к главарю и стали ему что-то наперебой говорить. Он периодически кивал, не спуская с нас глаз, особенно заинтересовал его Максим. Потом развёл руками, давая понять, что разговор на этом закончен и что-то быстро сказал прищуренному.
 Тут я обратил внимание на мешок, который покоился рядом с девушкой. Я аккуратно попытался в него взглянуть и увидел старую одежду. Неожиданная догадка охватила меня полностью вместе с чувством растущей тревоги. Девушка заметила мой взгляд и с вызовом ответила тем же, разглядывая с ног до головы.
 Я сглотнул болезненный ком.
 - Максим, - тихо сказал я.
 Главарь замолчал и яростно мне что-то крикнул, поднимая свою винтовку. Мне стало не по себе. Толя стал белый как полотно, удерживать его уже не было никаких сил, он так и норовил упасть.
 - Можно положить его на землю? – тихо спросил Гена у немцев. Прищуренный кивнул и продолжил разговор с главарём, который опять на нас злобно посмотрел.
 Мы с Геной бережно положили Толю на землю, сделав ему подстилку под голову из моей рубахи.
 - У них в мешке старая одежда, - еле слышно шепнул я Гене, взбивая «подушку» для нашего раненого товарища. – Это те самые. Которые давали одежду старикам и той девочке. Это они. Это какой-то отряд немецких партизан. Фашистские тимуровцы. Передай Максиму.
 Гена не отреагировал, не давая понять, что я ему что-либо сказал. Я его мысленно похвалил. Он поднялся с каменным видом и на пару градусов повернулся к Максиму. Я весь вспотел, мне опять стало жарко. Я посмотрел на небо, и был готов проклясть его. Ветер ослаб, и от этого стало только хуже.
 Девушка видела. Я это понял по тому, как она на меня смотрела. Господи, неужели она действительно поняла, что я что-то передал Гене. Она ничего не делала, только стояла и целилась в меня, как ни в чём не бывало. Я театрально закатил глаза и принялся махать на себя, чтобы стало хоть немного попрохладнее, улыбаясь ей при этом. Она не отвернулась от меня, теперь она всё поняла.
 Главарь что-то опять крикнул и подошёл к Гене. Потом последовал удар по лицу, и Гена упал на землю рядом с Толей, который застонал.
 - Сукины дети, - хрипел он. – Я умираю… Ребята, я умираю… Салямин не врал, это правда очень больно, - он закашлялся.
 Прищуренный прищурился ещё больше и процедил:
 - Не разговаривать, иначе вы умрёте.
 Я покосился на Максима, и по его лицу понял, что Гена всё-таки успел передать ему. А что толку от этого?
 Максим засуетился, и двое немцев подошли к нему, словно собирались прикончить.
 - Вы встретить кого-нибудь по пути сюда? – спросил прищуренный.
 - Нет, - твёрдым голосом ответил Максим.
 Главарь улыбнулся и что-то сказал своему переводчику. Тот засмеялся в ответ и посмотрел на нас.
 - Значит, вы никого не видели?
 - Нет.
 - Показывать нам свои карманы, - заявил прищуренный и ещё двое подошли ко мне. Я вывернул свои карманы, в них ничего не оказалось. Вот они, «опытные» немецкие партизаны, подумал я, не знают, что обыскивать надо в самом начале захвата в плен. А так кто знает? Может, у меня в кармане есть граната, и я бы тысячу раз уже успел бы из здесь всех подорвать.
 - Ты, - они обратились к Вове, а один наклонился проверить Толю, который стонал всё слабее и слабее и уже начинал харкать кровью.
 - Ничего.
 Гена тоже оказался пуст, если не считать флягу с водой, которую немцы забрали себе.
 - Давай.
 Максим посмотрел на окруживших его немцев, словно видел в первый раз. Я украдкой следил за девушкой: она подошла на два шага к Максиму и вместе со всеми ждала.
 Только не это, подумал я с ужасом. Нет.
 Максим всё никак не реагировал, озираясь по сторонам, его прошиб пот, и мне очень захотелось что-то сделать, чтобы отвести немцев от него, но я понимал, что сейчас они шутить не намерены. Минимум я просто получу пулю в лоб и всё.
 Главарь сам ловким движением залез Максиму в карман. Когда он достал оттуда руку я услышал, как девушка-немка охнула и вскрикнула: «Кристин!».
 Я зажмурился, а когда открыл глаза, увидел главаря, вокруг которого столпилось несколько немцев и все заворожённо смотрели на его раскрытую ладонь. На ней лежала красивая брошь, снятая Максимом с прелестной девочки. Брошь с изображением то ли подсолнуха, то ли солнца с чёрными лучами. Вова стал такой же белый, как умирающий Толя, Гена открыл рот, закрыл и зажмурился. У меня в горле что-то словно застряло, и я стал задыхаться. Максим смотрел на ладонь главаря, словно на ней лежали бриллианты.
 - Кристин! Кристин!
 Девушка заплакала, присев на корточки. Ах, вот, кого она мне напоминала. Это же её сестра.
 - Боже мой, помоги нам, - прошептал Вова.
 Главарь обнял плачущёю девушку, что-то начал ей говорить, успокаивать. Поцеловал её в голову, потрепал по плечу.
 Так и быть, раз такое, сегодня ты будешь сверху, представил я его слова, и мне захотелось плакать.
 Немцы встали в ряд, держа нас на прицеле. Главарь взял автомат и подошёл к Максиму, направив на него ствол.
 - Плохо врать нам, - проговорил прищуренный, глядя на Максима. – За убийство наших немцев и родственников вы сами умрёте.
 Главарь вскинул ствол и хищнически улыбнулся Максиму. Девушка перестала плакать и грозно смотрела на него, представляю, что бы она сейчас сделала сама.
 Максим вскинул руки:
 - Это не я! – заорал он. – Это не моё! Мне это дали! Один американский солдат! Сегодня утром! Правда, я говорю правду! Послушайте же меня, я никого не трогал, о чём вы там думаете?
 Он в ужасе посмотрел на прищуренного:
 - Пожалуйста, передайте вашим друзьям! Я ничего не делал! Мне просто передали эту чёртову брошь! Я клянусь!
 - Не стреляйте, пожалуйста! – заверещал Вова. – Он ничего не сделал!
 Раздалась оглушительная очередь, мне показалось, что я оглох. Максима отнесло назад на несколько метров. Его продырявленное тело ударилось о стену и замерло.
 Главарь что-то презрительно сказал, гневно сплюнув на землю. Немцы засмеялись.
 - Нам конец, - сказал Вова.
 Я опускаю глаза и вижу Толю, на его губах и подбородке засохшая кровь. Я приглядываюсь и понимаю, что он мёртв.
 - Толя, - тихо сказал я.
 Почему-то я задумался о том, что никогда уже не смогу спросить Максима о некой Соне, которую он представил своей сестрой. О том, правда это или нет, я уже не узнаю. Никогда.
 Немцы засуетились, что-то начали доказывать друг другу, по очереди подходили к главарю, размахивая руками, а прищуренный наблюдал за трупом Максима, что-то бурча себе под нос.
 - Гена, Вова, - проговорил я. – Готовьтесь. Сейчас я схвачу эту девчонку. Готовьтесь уйти отсюда.
 Прищуренный посмотрел на меня недоверчиво.
 - Вы умереть тоже, русские свиньи. Вы такие глупый народ, русские. Убивать после войны. Вы самая ужасная нация на земле.
 Я ловлю взгляд девушки и тут же стыдливо опускаю глаза. Я был плохим, хозяин, я виноват, прости меня, не наказывай, я обязательно исправлюсь. Девушка целится в меня, а потом подходит ближе и плюют мне в лицо.
 Главарь ей что-то орёт предостережительно, и в эту секунду я хватаю её за шею, одновременно выхватывая автомат из её слабых рук. Держа одной рукой её за шею, я посылаю огненную очередь в одного партизана, который уже почти нажал на спусковой крючок. Парень падает замертво. Я моментально направляю дуло в лицо девушке, которую развернул к себе спиной и ору что есть мочи:
 - НЕТ!!! Я УБЬЮ ЕЁ!!!
 Девушка пытается вырваться, но я не даю, понимая, что это наш единственный способ выжить. Немцы, все как один направили свои стволы в мою сторону. Необученные партизаны, успел подумать я, перед тем как снова заорать:
 - ГЕНА! ВОВА! НЕМЕДЛЕННО КО МНЕ!
 Они подлетают к нам, а главарь медленно опускает оружие. Ах, вот, кто трахал эту девочку больше всех. Она сыграла с тобой злую шутку, чёртов фриц. Я улыбаюсь и приказываю им сдать оружие, иначе я, чёрт бы их всех побрал, прострелю их красивой подруге её прелестную головку. Секунду-другую меня охватывает паника, потому что мне начинает казаться, что они пошлют меня подальше и пристрелят. Вот здесь я действительно испугался. Но вот я вижу, как главарь говорит волшебные слова своим ребятам, и они все по одному начинают бросать оружие. Я ликую. Главарь смотрит на меня с ещё большей злобой, к которой теперь всё же примешалось что-то вроде обиды. И страха. За свою красавицу. Девушка перестала вертеться, и снова заплакала. Я глажу её по волосам и говорю, обращаясь к её дружкам, что с ней всё будет хорошо, если они будут вести себя правильно. Прищуренный, глаза которого стали немного шире от страха, стал что-то говорить, обращаясь к своим. Надеюсь, он передаёт мои слова.
 Вова и Гена начинают собирать оружие, валяющееся под ногами фрицев. Немцы стоят как в воду опущенные, и я чувствую себя превосходно.
 - Прекрасно, - говорю. – А теперь я хочу, чтобы вы ушли.
 Гена с Вовой смотрят на меня удивлённые.
 - Ты уверен? – спрашивает Вова, повесив себе на шею винтовку.
 - Не стоит, - подал голос Гена. – Лучше убьём их всех.
 - Нет, - твёрдо говорю я.
 Гена подходит к немцам и изучает их лицо.
 - Их надо убить. Они всё равно покойники.
 - Нет, - повторяю я и тут вижу, как один из фрицев, стоящий рядом с Геной что-то достал из кармана.
 - Гена! – кричу я, посылая пули в этого немца. Они достигают его, но ещё раньше Гену достигла пуля из мелкокалиберного пистолета, пущенная им. Пуля попадает Гене в шею, и он с диким воплем падает на землю и там начинает конвульсивно ворочаться.
 - НЕТ! – Вова стреляет в ещё одного, который попытался выхватить оружие из рук мёртвого товарища, потом в ещё одного…
 …Я по-прежнему держу девушку, чтобы она не вырвалась. Главарь падает на землю, прищуренный с визгом следует за ним. Я добиваю его выстрелами в спину, пока Вова добивает остальных. Я забываю про главаря, пытаясь управиться заодно с девчонкой. Вова кричит: «Нет!» и продолжает лихорадочно просаживать пули в спины умерших фрицев.
 Главарь всё-таки оправдывает свой титул и медленно ползёт к убитому товарищу, в руке которого всё ещё покоится пистолет. Я не замечаю этого, проверяя, мёртв ли прищуренный. Тут девчонка с диким ором вцепляется мне когтями в лицо. Дикая боль заставляет меня заорать так же громко и дать ей оплеуху.
 - Заткнись, дура! – кричу я. – Я ничего тебе не сделаю, мы ничего тебе не сделаем! Успокойся, приди в себя!
 В этот момент я слышу звук приближающегося автомобиля. И не одного. Его слышит и главарь, который к этому времени успевает добраться до пистолета.
 Я слышу его дикий крик, и крик Вовы. Только не это, думаю я, поворачиваясь к нему. Вова, прижав руки к груди, падает, роняя оружие.
 - Сраный урод! – я пристреливаю главаря, который уже переключился на меня, но случилось чудо – патроны у него закончились и вместо выстрела слышались тихие щелчки. – Сдохни…
 Я затихаю, слыша нарастающий рёв автомобилей. Наконец-то, думаю я, и поворачиваюсь к девчонке, которая вырывалась, пытаясь подбежать к главарю.
 Надо же, какая любовь
- Он мёртв, заткнись уже, - кричу я ей. Она вырывается и бежит к мёртвому другу. Она наклоняется над ним, а я бегу к Вове. Он плачет.
 - Егор, Егор! – стонал он. – Я не хочу умирать, Егор!
 Он начинает плакать навзрыд, как маленькая девочка. Как та девочка, которую мы убили.
 - Ты не умрёшь, дружище, - говорю я. – Слышишь? К нам едут наши! Всё будет хорошо, обещаю. Тебя быстро на ноги поставят, Вова! Потерпи немного!
 Его худое бледное лицо всё заплакано и бесконечно несчастно.
 - Егор, побудь со мной, пожалуйста! – умоляет он.
 - Конечно, - отвечаю. – Держись, ещё немного и всё будет хорошо, ты быстро поправишься, мы с тобой ещё сегодня напиться успеем до чёртиков…
 - Егор, - прерывает он меня. Его голос слабел, и мне стало страшно. – Егор, я не знаю, как так получилось…
 Рёв уже где-то совсем близко. Ещё совсем немножко, и нас заберут отсюда. Совсем чуть-чуть и всё закончится. Я вижу, как девушка, имя которой мне вдруг очень захотелось узнать, плачет над погибшим другом, уткнувшись ему в грудь. Она несколько раз произнесла его имя в рыданиях. Что-то вроде «Ганс».
 - Егор, послушай меня, пожалуйста, - просит Вова.
 - Да, да, конечно, - поспешно говорю я, возвращаясь к нему мысленно. – Что? Что такое?
 - Я, правда, не знаю, как это произошло, честное слово, - он заплакал ещё сильнее, и я приобнял его, положив его голову себе на колени.
 Девушка заревела во весь голос, задрав трагически голову к небу.
 - Я не знаю, как это случилось! – продолжал, захлёбываясь слезами, Вова. – Он… Он просто пришёл ко мне, когда никого рядом не было.. Я не знаю… Мы просто очень хорошо общались до этого, понимаешь? Были хорошими друзьями. Тогда, в тот вечер, он пришёл ко мне.… Сказал, что я хороший парень… Что таких, как я он не встречал, таких добрых, искренних, светлых…
 Вова заревел ещё пуще. Казалось, что он задыхается от слёз.
 - Сказал, что мне понравится, и никто не узнает! И всё! Я не знаю, что со мной было! Правда…
 - Я знаю, знаю, - уверил я его. – Я всё это знаю.… Не думай об этом, ты потрясающий смелый солдат. Таких, как ты очень мало, и ты должен гордиться этим, а не плакать.
 Автомобили подъезжали.
 - Слышишь, Вова? За нами приехали! Ты лучший боец Красной Армии, и не думай ни о чём плохом. Никому нет дела до того, что и с кем ты делал. Главное, что ты проливал кровь за родину. Ты очень храбрый…
 Девушка продолжала рыдать на груди мертвеца. Вова притих.
 - Спасибо, - сказал он тихо.
 Вова умер у меня на руках.
 Я встал и подошёл к девушке. Она с гневом и болью бросилась меня бить.
 - Стой! – крикнул я ей. Только сейчас я понял, насколько действительно она прекрасна. – Я не сделаю тебе ничего плохого, дурёха! Успокойся, пожалуйста!
 Она продолжала беззвучно рыдать, глядя на меня.
 - Я не сделаю тебе ничего плохого, обещаю! – я взял её под руки, ослабевшую и беспомощную, такую прекрасную. Мне захотелось беречь её и заботиться до конца дней своих. Я мягко взял её за плечи и, глядя прямо в глаза, заговорил:
 - Я знаю, я убивал, и сегодня тоже, делал то, о чём сейчас жалею. Но это в прошлом. Война закончилась. Я свободен. Ты свободна. Мы свободны. Всё будет хорошо, даю тебе слово.
 Она уткнулась мне в плечо, трясясь и завывая.
 - Всё, всё хорошо, - я погладил её по голове.
 Подъехали три машины, из них вышли солдаты Красной Армии, Речетов, Гавридзе и Корваль. Я чуть отпустил девушку и пошёл в их сторону.
 - Товарищи! Товарищ Корваль! Товарищ Речетов! Товарищ Гавридзе! – орал я.
 Они все с ужасом смотрели на трупы, разбросанные по всей площади. Гавридзе склонился над трупами немецких партизан, словно хотел что-то у них найти. Потом ощупал карманы пары-тройки мертвецов и медленно поднялся на ноги.
 - Что здесь было? Колеснин! – Корваль в ужасе приближался ко мне, держа винтовку.
 Остальные выползли из машин и смотрели на то, что их окружало здесь. Десяток трупов. Какой-то солдат подошёл к Гавридзе и зашептал ему что-то, указывая на мертвецов.
 - Всё хорошо уже, - кричу я, чтобы слышали все. – Здесь были немецкие партизаны. Они перебили всех наших.… Всё уже хорошо….
 - Какого чёрта? – к нам приближался Речетов. – Это кто?
 Он указал на дрожащую девушку.
 - Я спрашиваю, кто это? – прогремел Речетов.
 Девушка в страхе начала стонать, говоря что-то по-немецки.
 - Немка! – воскликнул Корваль.
 Взгляд командующих упал на её свастику на руке.
 - Фашистка! – крикнул в гневе Речетов. – Это фашистка!
 - НЕТ! – заорал я. – НЕТ! НЕТНЕТНЕТНЕТ!!!! ОНА НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛА! ОНА НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛА! ОНА НИКОГО НЕ УБИЛА! НИКОГО! ВЫ СЛЫШИТЕ?
 Девушка закричала, когда Корваль направил на неё и дуло и… попыталась спрятаться за мной… Она хотела, чтобы я защитил её.… Это неописуемым горем осело в моём сердце. Моя маленькая красивая девочка…
 Я не успел среагировать. Корваль выстрелил в девушку, и она упала замертво. Я смотрел на то, как она умирает, и мне становилось всё хуже и хуже… Я не понимал происходящего.
 - Товарищ солдат, - прогремел Речетов. – Вы пытались укрыть фашистку! Только что вы пытались укрыть фашистку!
 Он был страшен, брызгал слюной и краснел как помидор.
 - Если бы мы не появились, вы бы не убили её и оставили в живых!
 Я не смотрел на него и не слышал. Я смотрел на девушку, думал о том, как жаль, что я так и не узнал её имени. Как жаль.
 - Вы не выполнили задание, товарищ солдат, - процедил Речетов. – Это очень плохо…
 - Товарищ полковник! – закричал какой-то солдат у машины. – Я знаю его! Про него Салямин рассказывал, когда вернулся с больной ногой! Ваня говорил, что этот товарищ не хотел никого убивать и всегда предлагал отпускать немцев! А один раз даже чуть с кем-то не подрался из-за этого! Мне Ваня рассказывал. Ей-богу, рассказывал, товарищ полковник.
 Это сон что ли? Мне всё это только кажется?
 Корваль покачал головой. Речетов зло посмотрел на меня. От него веяло холодом. Но я не обращал внимания.
 - Пистолет, - сказал Речетов своему помощнику. Ему поднесли.
 Я стоял и смотрел на мёртвую девушку, потом задрал голову и увидел чистое небо, которое сегодня так по-разному ко мне относилось. От этого неба не знаешь, что и ожидать.
 - Очень жаль, - сказал Речетов.
 О чём это он? Подумал я.
 - Вы ослушались приказа нашего вождя, - Речетов спустил курок мне в лицо.
 За секунду до смерти я в сотый раз пожалел о том, что так и не узнал имени этой прекрасной девушки, которую я успел полюбить.
 Я погрузился в вечный мрак, а ветер в Берлине снова поднялся, разгоняя по городу пыль, смешанную с кровью только что убитых. Умиротворённых.