Семейный фотограф

Во времена, когда ещё не было Никонов и Кэнонов, когда наличие фотоаппарата в семье считалось почти что роскошью, а мой папа увлекался фотографированием на Зенит, в дом было принято приглашать фотографа. Съёмки на папин Зенит выходили из рук он плохо, и непонятно, кто был виноват: папа или фотоаппарат, или оба. Каждый сваливал вину на другого. В день прихода фотографа папа, конечно, обижался, запирался в ванную вместе со своими негативами и избегал общения с профессионалом до самого начала съёмок.
Съёмки происходили очень быстро и просто. Антураж был уже подобран сам собой: старый родительский диван, цветастое покрывало на нём, пятнистый ковёр на стене, больше имеющий функцию сохранения тепла, чем украшательства, - вот и все декорации.
Обычно мы приглашали фотографа, когда к нам в гости приезжала бабушка, чтобы за раз заснять как можно больше человек. Так и дешевле выходило, и удобнее.
Бабушка каждый раз надеялась получить хорошую фотокарточку для гробовой плиты. Меня всегда очень удивляет, когда пожилые люди начинают рано думать о смерти и совершают надлежащие приготовления к ней. Бабушке было важно, как она будет выглядеть на каменном портрете, какой её запомнят родные и близкие или же проходящие мимо могилы люди. Ещё, сколько себя помню, она всегда откладывала на «чёрный день». Так бабушка называла внезапную смерть. Конечно, быть в долгу никому не хочется, но разве родной человек может быть должен за свои похороны? Есть в этом какая-то гиперответственность перед родными: прожив лишь половину жизни, думать о том, как бы никого не подвести, не стеснить в её конце. Каждый хочет оставить в сердцах близких тёплые воспоминания о себе. Ну и сохранить приятный образ молодого, здорового человека. Потому бабушка так заботилась о своём внешнем виде: начёсывала волосы и закрепляла их лаком, подкрашивала глаза. Начёс получался впечатляющим и совсем её не красил, а, наоборот, старил. Открывался высокий лоб и морщинки на нём, лицо становилось вытянутее, строже и оттого старее. Казалось, бабушка всего этого не замечает . Странно, за все годы жизни она так и нашла свой стиль, не поняла, как ей лучше одеваться и краситься. Её волновали проблемы другого рода, более глобальные: по молодости - освоение целины, с годами – что дочь будет кушать на ужин? Когда же фотографии были готовы, она всегда была недовольна результатом и не могла понять, что же всё-таки получилось не так: вроде и причёска торжественная, и выражение лица выдержано соответственно правилам: строгое, серьёзное; хоть сейчас в камне высекай. Фотошоп ещё не был изобретён, и личного стилиста бабушка не держала. Возможно, оно и к лучшему: мы любим её естественность, и то, что она плохо выходит на фотографиях, говорит лишь о её неумении себя подать.
Вся семья относилась к фотографированию со всей серьёзностью: мама наводила марафет, занимая собой всю прихожую, но также успевая проследить, во что оденется папа. Отец семейства, как уже было упомянуто, тихо отсиживался в ванной с негативами или так же тихо читал очередную книгу о насекомых. За пять минут до назначенного времени начиналась суматоха: выяснялось, что мама накрасила только один глаз, что, по утверждению папы, было совсем незаметно, бабушка не могла найти фамильные бусы и бегала по всему дому, задевая высокой причёской люстры. Папа же израсходовал все носки и собирался сниматься в заношенной домашней футболке, на что получил в ответ грозный вопль мамы.
Дети фотографа боялись: ещё бы, наверное, это очень важный дядечка, если из-за него происходит столько шума и нервотрёпки. Фотографироваться мы не хотели, и только купившись на обещание птички, как девственница – на обещание жениться, мы покорно садились на старый диван. Когда все были в сборе, мама вдруг обнаруживала, что дети-то не одеты и непричесанны как следует: на голове у меня, например, было большое гнездо, не приводившееся в нормальный гладкий вид со вчерашнего дня. Брат как ходил в трусах с утра, так в них и садился на диван. А что ему? Он пока о могильном портрете и думать не думает. Ему и в трусах можно.
Фотограф беспристрастно оглядывал собравшуюся семейку. Думаю, мы мало чем отличались от других советских семей, потому его лицо выражало совершеннейшее безразличие. Взрослые были наготове: бабушка, сильно напрягшая лицо, родители с раскисшими минами, недоодеты-недокрашены, и непосредственные дети. Чтобы привлечь внимание детей, он спокойно произносил «сейчас вылетит птичка, ловите», и через несколько дней мы получали чёрно-белую фотокарточку, на которой каждый был изображён в своём истинном воплощении: бабушка – хоть сейчас иди высекай фотографию в камне, мама – с чётким правым глазом и блеклым левым, папа со скептическим выражением лица и, наконец, мы, дети: дебилевато-удивлённо улыбаясь, мы тянем маленькие ручонки к объективу фотоаппарата, ловя мифическую птичку, которую нам никогда не суждено поймать.