Тринадцать дней счастья

О, дом отеческий! О, край, всегда любимый!
Родные небеса!

Евгений Баратынский.


11 июля 2005


Еду в Мордой!!! Наконец! Рада!! Счастлива!!!
Сижу в поезде и смотрю в окно. Был у меня набор открыток «Сибирь цветёт». Так вот – еду и любуюсь. Сибирь цветёт. Тайга и цветущие травы. Очень много таволги, кипрея и луговой герани. И вездесущие золотые искры лютиков. Как любима каждая травка, каждая веточка, Господи! И такая благодарность, что всё это - ЕСТЬ, и всё это мне дано увидеть и полюбить. Ради одного этого стоит прийти в жизнь.
Завтра буду ехать по родимому Забайкалью. От одной мысли об этом сладко замирает сердце.
Станция Юрты. Бело-зелёный ромашковый луг и коровы на нём.

Какая стройная осина,
Какая нежная кора,
Как крона вылита красиво
Из трепетного серебра.

А рядом белая берёзка
И златокорая сосна,
И ёлочка, верхушкой острой
Проклюнувшая небеса.

И искры лютиков весёлых,
И белой таволги разлив,
И журавельников лиловых
Родимый простенький мотив…

И сердце радо, сердце радо
Всё это нежно полюбить
И за бесценную награду
Век небеса благодарить.

После Алзамая пошли один за другим встречные товарняки, штук десять подряд, буквально друг за другом. Куда это они? Никогда не видела такого долгого и непрерывного движения поездов.

Как много больного, погибающего после пожаров леса… Безумные, безумные люди!..

На закате лужайки герани туманно-голубые и лилово-розовые копья кипрея над ними. Благодать-то, радость-то, Господи!

Проплывали прекрасным виденьем
Горы, реки, деревья, цветы.
И упала душа на колени
Пред величьем земной красоты.

И взлетела над облаком белым,
Словно ветер, легка и вольна.
Без границ, без преград, без предела
Ей открылась родная земля:

И скала, где орлиные гнёзда,
И река, где таится таймень,
И луга, где кипрей нежно-розов,
И леса, где пугливый олень…

Вот и вечер, и длинные тени,
И прохлада окутала лес,
А душа всё стоит на коленях,
Не спускаясь с высоких небес.


12 июля 2005


Рассвет на Байкале – мягкий, жемчужный, сквозь мой любимый мелкий дождичек. Господи! Хорошо-то! Красота, величие и горячая благодарность Богу, Жизни, Природе за этот подарок: увидеть рассвет над Байкалом.

Озеро тихое, перламутровое, ласковое. Утки плавают. Рыбаки стоят с удочками.

Всё хорошее в жизни начинается с Любви, существует ради неё и благодаря ей и умирает вместе с Любовью.

Розовая моя кашка, здравствуй, родная!

Уже час едем по Байкалу. Какая красота!

По берегу Байкала берёзки, розовая кашка, а меж ними таволга, герань, ромашки и очень яркий кипрей.

Небольшая деревня с крепкими тёмными домами и лодками в оградах. В одном палисаднике огромный цветущий розовый куст, красивый, но такой чуждый здесь.

А вот и саранки! И маки пошли, маки мои!..

Целое поле кипрея, а рядом – целое поле таволги. Розовое и белое. Будто специально сеяли.

Подмаренник здесь крупный, яркий, сочный – не то что наш степной. Пышные зонтичные сопровождают меня всю дорогу.

Сквозь мелкий дождик над седым Байкалом
Жемчужный мягко-розовый рассвет.
Прекрасно, ненаглядно, величаво
И Озеро, и дождь, и этот свет,
Неяркой лаской затопивший уток,
Плывущих в тихой розовой воде,
И пареньков, что просто рыбу удят,
Не думая об этой красоте.
Цветёт пушисто розовая кашка,
Берёзки поднялись на бугорок,
Герань, кипрей и таволга с ромашкой
Цветным ковром легли у белых ног.
Деревня с крепкостенными домами,
В оградах лодки дремлют кверху дном.
Саранки… Боже, маки, мои маки!..
И скоро, скоро мой родимый ДОМ!

Проезжали вчера станцию Котик и станцию Нюра. Прелестные какие названия!

За Татаурово, перед Улан-Удэ увидела первую синюю искру живокости, и вскоре целый лужок её, ярчайше-синий.

Сараночки мои, кудрявые мои, здравствуйте! Скалы мои, горы мои, здравствуйте! Богородская травушка моя, здравствуй! Реченьки мои, дороженьки мои, здравствуйте! Имануха моя у избы, здравствуй! Избы мои, рубленные в угол и в лапу, здравствуйте! Берёзоньки мои, осиночки мои, сосёночки мои, здравствуйте! Земля моя родимая, здравствуй! Здравствуй, вовеки здравствуй, земля моя! Здравствуй и процветай! Низко кланяюсь тебе, Родина моя, Исток мой!

Могзон. Очень много ласточек. Полное небо! Летают, ловят мошек, кричат весело. Тишина и ласточки.

Скоро Чита. Скоро приеду. Приятный был у меня попутчик, молодой человек из Владивостока, порядочный, умный. Разговаривали всю дорогу, вместе ели, пили пиво с омулями, а имён друг друга не спросили.


13 июля 2005


Чита. Встретили меня Катя, Серёжины дочки Надя и Оля с мужем Пашей. На уютной Катиной веранде пили вино, ели огурцы и конфеты. Такие славные люди! Была уже глубокая ночь, молодёжь скоро уехала, а мы с Катей проговорили до четырёх часов. Катя рассказала, как умерли Саша и Валера. Сколько ей пришлось пережить!.. А Крёле и тёте Наде?!..
Встали в семь – пора ехать. Катя очень похожа на тётю Иру. Родная, хорошо у неё.и очень чисто.

Вот и маршрутка. Последний этап на пути в милый Мордой. Рядом со мной сидит прелестная девушка-студентка. Едет в Билютуй, в мамин родной Билютуй. Не выдержала, спросила, как её фамилия, чтобы потом сказать маме. Девушка говорит: Карелова. Карелова! Тётя Дуся Карелова – двоюродная сестра моей бабы! Скорее всего, эта девочка – моя дальняя родственница. Я радуюсь этому, и говорю об этом ей. Она улыбается и говорит, что её бабушку зовут Полиной, может, моя мама её и знает. Господи! Родина! Даже фамилии-то тут родные!

Мангут. Я удивилась, что он такой большой. Почему-то из рассказов отца он виделся мне маленькой деревней. Где-то тут был детдом, бегали маленькие отец, тётя Фая, дядя Витя, рвали черёмуху, купались в Ононе...

Нарасун. Степное село. Зелени мало. Где-то тут Серёжин дом.Очень жаль,что нет времени остановиться, повидаться. Очень жаль.

В Хапчерангу с поворота поехали только те, кому в Хапчерангу и надо. Остальные пассажиры вышли и ждали возвращения маршрутки на дороге. И я вышла. И сразу задохнулась, захлебнулась родным воздухом. Берёзы стоят белые, травы цветут... Отошла я от других пассажиров к деревьям, эдельвейс сорвала и заплакала от счастья. Земля моя!! Земля моя, здравствуй!.. ходила от цветка к цветку, и смеялась, и плакала, и шептала всем: Здравсвуйте!..

Наконец Мордой. Мой Мордой!!! Господи!!! Ещё из маршрутки вижу совсем седого Крёлечку. Выбираюсь через чужие сумки, тащу свои. Оборачиваюсь и улыбаюсь девушке Кареловой, жалею, что не спросила её имя. И – попадаю в объятия Крёлечки. Смеёмся, плачем, целуемся, обнимаемся. Серёжа стоит в сторонке, ждёт. Отрываюсь от Крёлечки, обнимаюсь с Серёжей. Крёля говорит:
- Таня идёт.
С крыльца магазина спускается симпатичная стройная женщина – Серёжина жена, Таня. Знакомимся, обнимаемся. Крёля, я и Серёжа садимся в Серёжин УАЗик, Таня возвращается в магазин, она на работе.

Моя Вершина, опустевшая, разорённая, но такая милая и родная, что перехватывает горло, и я на какое-то время теряю способность говорить. Крёлин дом, потемневший от времени, но ещё крепкий, старый дом моей бабы, в котором теперь живёт тётя Шура Иванова, да дом Лесных – вот и вся Вершина... На месте моего родного дома зацветает чья-то картошка...

С крыльца - протяжный радостный голос: «Лю-у-уда! Лю-у-уда! Здравствуй, моя!» Тётя Надя. Такая же, как была. Ни время, ни болезнь, ни пережитое горе не погасили её глаз, не потушили голоса. Даже волосы чёрные, как были, седины почти нет.
Идём в дом, бросаем сумки, снова выходим в ограду. Мою руки под умывальником, прибитым прямо к забору – красота! Ограда чистая, замощена кирпичом, кругом порядок, как всегда у Крёли. Большая чёрная собака у ворот , ведущих в огород. Я боюсь проходить в ворота. Крёля говорит:
- Не бойся. Он же, Бим-то, не дурак – чо, не знат, что ты своя?
И – чудо-чудное, Бим подходит ко мне и виляет хвостом. Я чуть не плачу. Другая собака, маленький лохматый Шарик, вертится тут же, поскуливая от радости.

В тепляке – так здесь называют летнюю кухню – накрыт стол. Самовар, пироги, домашний сыр и домашняя сметана... Открываю привезённую из Красноярска коробку «Лидии». Смех, разговор, улыбки, восклицания... Бегу за фотоаппаратом, фотографирую Крёлечку с тётей Надей, Серёжу... Абсолютное чувство Дома – полное, абсолютнейшее. Я ДОМА. ВСЁ – МОЁ И ВСЕ МОИ.

Серёжа уезжает, вечером возвращается с Таней. Ужинаем вместе. Снова смех, радость, нескончаемые разговоры. Какое счастье видеть эти родные лица!

Замечаю, что у тёти Нади много вышивок и красивых вязаных салфеток.
- Это что, Люда! Остатки. Самые-то красивые в музей отдала.
- В какой музей?
- О-ой, Люда! Давненько уж это, я, однако, в ограде что-то делала. Гляжу, подходят к воротам какие-то люди чужие, а с ними наша Люба Измайлова – она тогда в поссовете работала. «Здравсвуйте, - говорят, - мы к вам, Анастасия Фёдоровна.» Я говорю: «Здравствуйте, проходите.» А сама аж напугалась, стряслось, думаю, чо, что ли? Тут женщина одна, нарядная такая, и говорит: мы, мол, слыхали, что Вы отличная рукодельница, вышивок да вязаний у Вас много, не покажете ли нам? Ой, Люда, моя, кого же показывать-то? – они же у меня в кладовке, измятые все, в мешке лежат. Правда, хоть чистые. А дома-то так, на столе салфеточка да на буфете. А они пристали, покажи им, да и всё. Ну, принесла, давай они глядеть, заохали. А мне стыдно, а мне стыдно, что неглажено всё, страшное. Сержусь на Любу: да почо она ко мне эту экспедицию-то привела, а? Хоть бы заранее сказала, я б состирнула бы да выгладила, а теперь вот моргай. Ну, они поглядели, поохали да и давай просить – на выставку, а что им больше понравилось, может, говорят, в музей продадите? «Вы что, - говорю, - опозорить меня хотите? Дайте, я хоть поглажу!» «Мы сами всё сделаем. Выставка пройдёт – мы вернём Вам всё. А для музея хоть один подзор продайте» У меня их, Люда, четыре было, мода прошла на них, вот и лежат в кладовке. « Да, - говорю, - почто же я продавать –то стану? – так берите, что понравилось. Всё равно без дела лежат.» Увидали они у меня тут картину вышитую, на стене висела, и её выпросили – отдала. Михаил меня потом за картину-то ругал, нравилась она ему.Вот так и получилось. Но, когда уходили, сто рублей на стол положили, хоть я и не брала. В ограде ещё Михаилов самолёт сфотографировали, и дом наш. Ну потом, правда, кое-что вернули, а остальное всё в музее, где – я и сама не видела.

Вечером смотрели фотографии с похорон Саши и Валеры. Когда хоронили Сашу, цвёл багульник – нежным розовым фоном для страшного горя. Рассказывала, в основном, тётя Надя. Крёля тяжело молчал, лишь иногда вставляя несколько слов. Какую боль, какое горе пережили эти два старых человека, и не сломались, не озлобились, не перестали любить жизнь и радоваться её немудрёным радостям. Храни их, Господи, подольше, чтобы нам ещё было у кого учиться жить.


14 июля 2005


Утро. Поднялась по огороду, перелезла через забор и – на Бабину гору! Господи! Земля моя, родная моя, росная моя! Упала на землю, целую её, а она горчит, полынью серебристой пахнет. Сараночки мои, маковочки мои, спичечки мои, травушка моя родимая, полынушка моя душистая! Трава богородская яркая, в росе, лицом в неё, в росу эту – Господи! Да не бывает же, не может быть счастье больше этого! Господи, да почто же я так долго сюда не приезжала-то?!! Родинушка ты моя!!!..

Утром на Бабину гору!
Господи, Боже ты мой!!
Минуло горькое горе,
Я воротилась ДОМОЙ!!!

Плачу и землю целую,
Глупое что-то шепчу.
Как бесконечно люблю я,
Как никуда не хочу!..

Слёзы мешая с росою,
Здесь буду вечно лежать,
К камню прижавшись щекою,
Нежно полынь целовать...

Большего счастья не будет,
Сколько бы я ни жила.
Травушка, цветики, люди,
Камушки, небо, земля...

Ездили с Крёлей на почту. Мордой маленький, убогий такой...

Что такое Мордой? Это сосны и травы,
Это белых берёз тишина,
Половодье цветов и гранитные скалы –
Дорогая моя сторона.

Что такое Мордой? – Бывший рудник, деревня.
Сотни две потемневших домов.
В переулках кривых засыхают деревья.
Визг детей да мычанье коров.

Не видать ни единой построечки новой –
Ни стаюшки, ни бани... увы...
Там, где дом мой стоял, мой родимый, сосновый, -
Лишь стена из полыни-травы.

Высох Ключ, обмелела, иссякла Бырцушка.
Ни частушка, ни песнь не слышна.
Молодёжь уезжает, умирают старушки,
И на шахте давно тишина...

 Крёля провёз меня на мотоцикле к Шивартаю, потом показал, где японцы своих военнопленных выкапывали и сжигали, а пепел в Японию увезли. Это на горке в том направлении, куда мы в детстве за персиками ходили. И на Каменную Калеру мы поглядели издали. Сейчас Крёля отдохнуть лёг, пойду я на Аверину гору, возьму только фотоаппарат.

Пошла. С Авериной горы на Вершину свою нагляделась, на горы родные. Потом спустилась на дорогу к Каменной Калере. Слов нет совсем. Лежала на земле, целовала её и плакала, и не могла надышаться, не могла наглядеться. Плёнка в фотоаппарате кончилась, а я ещё до Каменной не дошла. На каждом шагу хочется сделать снимок.

У подножия Каменной Калеры лежит большой плоский камень. Гранит. Легла на него, а он такой горячий, ласковый... А небо синее-синее! А воздух чистый-чистый, душистый-душистый! А цветов, цветов-то!..

Пора было возвращаться. Старики, поди, уже проснулись и потеряли меня. Я вспомнила, что вернуться можно по другой, нижней, дороге. Вспомнила и усмехнулась: когда это было! Но всё-таки пошла туда, куда звала меня память. Какова же была моя радость, когда из кустов ерника показалась эта самая дорожка! Да родная же ты моя!..

И тут я увидела полянку. И замерла. Это было Чудо, Шедевр, Великий подарок Природы, Родинушечки моей, подарок мне. И я снова заплакала... а поляна сияла мне в сердце всеми своими цветами, трепетала бабочками и нежно звенела кузнечиками. Яркие-яркие алые саранки, синее всего синего живокость, нежнейший мак, туманно-жёлтый подмаренник, серебристо-белые эдельвейсы, золотая лапчатка... Да к чёрту все розы! Не сравнится с этим ни один цветник мира!

Земля моя мне рада. Всё сегодня мне показала, всем угостила: и сладкой земляникой, и крепкими обабками, и шёлковой травушкой, и родным мангыром, и нежной кисличкой. В разгаре июль, а она, родненькая, специально для меня сберегла (и как только умудрилась?) две цветущих вергульки, одну цветущую спичку и несколько жарков в густом ернике. Целовала я всё подряд и плакала от счастья.

Вечером звонила мама. Крёля услышал её голос и не смог говорить – заплакал. Господи, свозить бы родителей сюда! Или Крёлю с тётей Надей к нам...Эх...

А есть-то тут как вкусно!!

Господи! Если б никто и ничто меня не держало (дети, родители, работа), приехала бы я сюда и дожила бы свою жизнь здесь. Писала бы вволю. Нет на земле места милее, роднее, прекраснее, чем мой Мордой, моя Вершина.

Зарядила фотоаппарат новой плёнкой, завтра опять пойду по родимой земле.

Приходил Коля Лесных, брат Витьки, принёс мясо на поминки Валеры. Как все тут свои друг другу. Принёс бы у нас кто соседям бесплатно мясо, хотя бы и на поминки? А здесь само собой. Просто принёс, тётя Надя просто взяла, сказала спасибо и пригласила к столу. Выпили мы за встречу - мужчины по рюмке водки, а мы с Тётей Надей по бокалу «Лидии», потом долго пили чай, разговаривали, вспоминали. Я помню Кольку совсем маленьким дошколёнком, а он уже дед.

Как жаль, как жаль, что у меня только неделя!!!!! Хочу жить и умереть здесь.

Вечером стряпали с Таней булки и пироги к поминкам. Таня это делает так споро и красиво, что любо глядеть. Испекла и угостила меня неведомой мне «микадой». Это нечто вроде торта на сметане, прослоённого сгущёнкой. Вкусно!

Привёз меня Серёжа после стряпни поздно, затемно уже. А дома Крёля баню истопил, и я пошла мыться. Ох, хор-рошо!! Намылась-напарилась, вышла из бани, а небо звёздное, над горой месяц круторогий, яркий, облачка лёгкие, такие лёгкие, что звёздочки сквозь них просвечивают. БЛАГОДАТЬ...

Над Бабиной горою облака
Кудрявые, как тучные бараны,
От маковой зари слегка румяны
И потому кокетливы слегка.

Уходит день, уходит на века,
День цвета счастья, вкуса земляники.
И голубые стрелки вероники
Кивают ему вслед: Пока! Пока!..


15 июля 2005


Ездили в Кыру за продуктами. Проехали по Точке, Шивартаю, по улице, где жил наш дядя Серёжа. Кыра большая и красивая. Широкие улицы, крепкие дома, новая церковь. Очень красивое здание бани, с резными окошками, покрашенное, весёлое такое. Несколько магазинов, рынок, как и везде, заваленный китайскими товарами. Купила наконец подарки Тане и Серёже. Хотелось купить что-нибудь себе на память о Кыре, но ничего не нашла, кроме красивого синего пакета.
Потом весь день готовили, варили холодец, жарили котлеты, рыбу... завтра поминки, год со дня смерти Валеры.


16 июля 2005


Утром готовили, потом ездили на кладбище. Валера весело смеётся с фотографии, Саша серьёзен. Приехал Алёша, сын Саши. Слёзы, все плачем. Начал капать дождь. Приехали домой - дождь перестал. Будто сама Природа плакала с нами на могилах моих братьев...
Поминки, беготня, уборка, вечером перемыла полы. Все устали.
На завтра договорились ехать на озеро.


17 июля 2005


Утром помогала Крёле по хозяйству – напоили и проводили телёнка, накормили кабана, просепарировали молоко, напились чаю и пошли с ним на Ключ. Пересох Ключ, еле сочится, но мы всё равно попили из него.

Вода была сладка!.. и жарким летом
Пронизывала холодом до пят.
Цвели жарки жёлто-горячим цветом,
И пели вёдра, и горел закат...

Мой Ключ! Исток мой, первый и любимый!
Как ты бежал, по камушкам звеня!
Как щедрою водой, водой родимой
В буквальном смысле ты вспоил меня...

Нашли место, где мы с бабой веяли песок. Ходили меж сосен, ерника и берёзок, то и дело наклоняясь и срезая ядрёные молодые обабки. Я нашла два ярких оранжевых подосиновика, редких здесь и таких красивых – ну, просто загляденье! Потом перешли дорогу и поднялись на Аверину гору. Господи, красота, красота поднебесная! Что за люди мои родители, как можно было уехать из такого места и лишить своих детей его благодати?.. Ну, да Бог им судья, «лёгкой» жизни на чужой стороне они с лихвой хватили и тоже тоскуют теперь по единственной своей земле…

Сели мы с Крёлей рядышком на тёплый камень, любовались и молчали. И так нам хорошо было вместе, так едино, такое меж нами было родство… Как дорог мне он, какая нежность к его седым волосам, к рукам, к простой клетчатой рубашке… И тревога: так хрупка жизнь человеческая, такой он уже старенький, дышит с хрипом…
Посидели мы так, помолчали, нарвали богородской травы и вернулись домой, к тёте Наде.

Сегодня мы все, вместе с Серёжей собрались ехать на Кислый Ключ. Серёжи ещё не было. Мы попили чаю, Крёля стал делать мне лопаточки для кухонных нужд, а я опять пошла в лес – на Долину гору. Надышалась багульником, налюбовалась со Скалы на свою Вершину. На обратном пути опять насобирала грибов.

На Долиной горе растёт багульник
И пахнет детством, бабушкой и счастьем.
А выше – сосны. Золотопесчаный
И радостный лежит мой путь наверх.
Скользит нога по золотым иголкам,
Смолою пахнет, солнцем, снова – счастьем.
И птицы заливаются мои.
А выше сосен – скалы в поднебесье
Уходят. Их гранит горяч и сух,
И камешек, из-под ноги сорвавшись,
Несётся вскачь, звеня и хохоча.
Вот на Скале я. Боже, как далёко
Мне виден мир, родной, благоуханный,
Как бьётся сердце, как летит привольно
И как за всё Тебя благодарит!..
А там, внизу, мала и беззащитна,
Так беззащитна, что сжимает сердце, -
Моя Вершина в три последних дома,
Моя любовь, центр мира моего…
Храни её, Господь мой Милосердный!
Храни её дома, заборы, крыши!
Храни её людей – о, как их мало! –
И как любимы двое среди них…

Дома почистила грибы, поставила жарить. Приехали Серёжа, Таня, Надя. Пообедали и поехали на Кислый Ключ.

Бог ты мой, пионерский лагерь, тот самый, где я была в девять лет, имени Вали Котика!.. правда, сейчас он называется: Оздоровительный лагерь «Солнышко», но – тот же самый, на том же месте!

А вот и Кислый Ключ. Огорожен. Висит табличка: «Минеральный источник Кислый Ключ. Охраняется...» - не запомнила, кем охраняется. Симпатичный мостик, подход к самому Ключу замощён досками, всё очень чисто. Напились вдосталь, набрали воды с собой. Так вкусно! А красота-то кругом какая!

Озеро Ульзутуй. Здесь ещё краше. Озеро большое, тихое, берега поросли лесом. Высокие горы вокруг. Я забралась на одну – вид потрясающий! А у меня опять закончилась плёнка!.. Сашок с Надюшкой лазили со мной на гору. Такие славные ребята! Стал накрапывать дождь, и купаться мы не стали. Пока мы лазили по горе, Таня и тётя Надя нарвали очень красивые букеты. Поехали домой.

Когда въехали в Мордой, дождь перестал, и вместо дома мы поехали на Японскую гору. Серёжа рассказал, как они тут раскапывали могилы, как приехавшие японцы сжигали останки своих солдат, а пепел увезли в Японию. Серёжа среди прочих мордойцев работал с японцами. Работы в Мордое нет, люди рады любому заработку. А Крёля ещё помнит этих солдат живыми военнопленными... Господи!.. как хороша земля, как просторна, как МОЖНО было бы жить на ней без всякой войны, с одной любовью!.. Эх... Поправили венок на столбе, оставленном японцами в качестве памятника.

Поднялись по горе к лесу, стали рвать берёзу на веники. Мы с Таней нарвали стародуба. Издали полюбовалась я Персиковой горой, но туда не ходили.

Домой Крёля, Саша и я пошли пешком. Так здорово идти по родному лесу с родными людьми! Да ещё с моим Крёлечкой! Идём да хохочем.

Потом был дружный и вкуснющий ужин. А потом мы смотрели мои фотографии. Знакомила всех со своими детками и внученьками.

Серёжина семья уехала домой. Мы посмотрели неплохой концерт по телевизору. Потом я вымыла пол, накормила собак, ходила с Крёлей поить телёнка. Над горами разгорелся закат. Дух занимается от красоты земли моей! Потом поливали огород.

 Вот и кончился ещё один день моего волшебного счастья... Осталось четыре. Надо успеть:
1. Съездить к Валентине.
2. На Каменную Калеру.
3. На кладбище, на могилу дедушки.
4. В Билютуй – по просьбе мамы. – как раз на четыре дня.


18 июля 2005


Утром ждали, когда привезут воду. За это время в качестве утренней погулки сходили с Сашей на Каменную. Шли, разговаривали, смеялись. Такой хороший мальчик. Завтра куплю плёнку, схожу туда с фотоаппаратом.

Потом, после вкуснющего чая со свежими сливками, полола траву в палисаднике, по-здешнему, в садке (ах, ах, я уже и слово такое забыла...).

Наконец привезли воду, мы её носили и разливали по всем бочкам и бачкам. А вчера мы с Крёлей чистили вагонетку под воду, я залезла в неё, а он выливал воду – так было нам дружно и славно!..

Речушка наша пересохла, теперь Вершина на привозной воде. До слёз жалко... Говорят, здесь семь лет подряд была засуха, и в окрестностях бушевали пожары. По дороге сюда я видела очень много пожарищ... Всё рушится в моей стране... Ну, да не буду о грустном сейчас. Сейчас я счастлива! Я – ДОМА!!!

После обеда поехали с Крёлей и тётей Надей на кладбище.сходили на могилу дедушки, постояли... вспомнила я, как приносили мы сюда с бабой проросшую пшеницу – в миске, зелёным ёжиком, - и оставляли на могиле. И никогда не приносили бумажных цветов. Баба их не любила. Она и на свою могилу не велела их носить. Когда я была у неё последний раз, там цвела земляника. Весь холмик в милых белых цветочках...

Навестили могилы Витьки Аверина, тёти Кати и дяди Тимы, тёти Вари Колобовой, тёти Маши и дяди Вани Лесных...
Алёша тоже сегодня ездил на кладбище, раньше нас. Один. Видимо, одному ему и было нужно – душа просила. Вырвал траву на могилах отца и Валеры.

Вечером мы были в гостях у Серёжи, пили сладкое вино, ели очень вкусную рыбу и другие всякие вкусности, а лучше всего были наши разговоры, наш смех, наше родство. Господи, до чего же родные люди! До чего же я связана с ними, до чего же я с ними ДОМА!


19 июля 2005


Ездили на Любавинск. Вот же назвал какой-то романтик маленький рудник Любовью. Так он и сейчас называется, а вот среди людей – не прижилось. Как-то неловко говорить: «Живу в Любови», «Поедем в Любовь», «Соскучился по Любови». Вот и переделали люди Любовь в Любавинск. Так и живут эти два названия – одно в документах и на конвертах, другое – в живом языке.

Любавинск – сплошные развалины. Страшно смотреть. Выбитые окна почти новых двухэтажек, остов обогатительной фабрики, грязные улицы, серые полуразвалившиеся дома, мужики, разламывающие стены бывшего клуба для каких-то своих нужд... И над всем – безысходная серая печаль. Родина, родина, что ж мы с тобой сделали?...

Валентина – под стать Любавинску. Грязь страшнейшая и в ограде, и в доме. Сама лохматая, в ужасном халате, какая-то заторможенная. Очень плохое зрение, очень больные ноги. Говорить не о чем. Так всё безысходно и беспросветно, что в душе только жалость и желание поскорей уйти. Есть ведь у неё муж, дочери – почему такая грязь-то?!.. Как только живут, как едят здесь?
Стали угощать нас, мы с трудом выпили чаю из мутных гранёных стаканов и такого грязного чайника, на котором и узора никакого не видать. Сашок есть категорически отказался, даже к арбузу не притронулся. Когда мы уже собирались уходить, пришла Ира, дочь Валентины, - стройная, модная, будто из другого мира.

На обратном пути остановились на перевале. Я сделала несколько снимков. Вид потрясающий, но фотографировать мешают деревья. Да и фотоаппарат у меня не ахти, плохо даёт перспективу.

Дома напились своего чаю, взяли тётю Надю и поехали на Каменную Калеру. Лазили по скалам, фотографировались, рвали цветы. Красота-то!! Красота!!! Да ещё и родная!..

Тётя Надя подала идею – дождавшись с работы Таню, взять её и Надюшку и поехать на речку. Так и сделали. Речка наша, Бырцушка, сильно обмелела, но мы всё равно искупались: Саша, я, Таня и Серёжа. Как же – быть здесь и не искупаться в Бырцушке?!.. Вспомнила, сколько гальянов ловили здесь в детстве, а баба жарила их до коричневой корочки вместе с костями – ох, и вкусно было!.. Сейчас гальянов нет, слишком мелко.

Вечером звонил мой Алёша. Как жаль, что их здесь нет, моих деточек! Может, приедем ещё вместе в мою Вершину... Как бы я с ними всем этим поделилась, как бы порадовались они...

Завтра поедем на озеро. Плёнку сегодня всю засняла, завтра снова пойду покупать. Ещё надо сфотографировать сам Мордой, станцию, школу, Долину гору, озеро... Да ещё, может, в Билютуй съездим.

На озеро поедем вечером, а днём мы с Сашком пойдём по грибы.

Я шла по родимой земле,
Не чувствуя лет за плечами,
Забыв все на свете печали,
Я шла по родимой земле.

Потом я легла на неё
И руки свои распластала,
И жадно, и страстно вдыхала
Я дух благовонный её.

И спутались кудри мои
С её богородской травою,
Смешались с алмазной росою
Счастливые слёзы мои...

До чего же мне здесь хорошо! Саша, Серёжина семья – такие же родные, свои, близкие, как Таня, Света и Лёша. Не чувствую никакой разницы, только здесь радость ещё больше, намного больше, чем бывало в Богородске, - здесь РОДИНА, здесь каждый камушек, каждая веточка, каждый телёнок – РОДНЫЕ.

Тётя Надя рассказала, как они с Крёлей пили чай с котятами у соседки тёти Шуры. Я нахохоталась до слёз. Ну почему, почему я, дурища, не додумалась взять диктофон?!.. Это же слышать надо, как тётя Надя рассказывает!


20 июля 2005


Весь день дождь. С утра было сыро и туман, дождь чуть брызгал. Ездили на Низ, я купила плёнку и выписала Крёле ЗОЖ.

С обеда хотели сходить за грибами, но пока обедали, дождь разошёлся. Тётя Надя и Крёля пошли отдохнуть, а я, вымыв посуду, всё же улизнула в лес. Вымокла до нитки, грибов нарвала мало, но на жарёху всем хватило. Вечером сидела в шерстяных носках и тёти Надиной кофте.

Оказалось, что, уходя в лес, я замкнула в гараже Крёлечку. Пока я мыла посуду и собиралась, он уже «отдохнул», непоседа, и пошёл в гараж что-то ремонтировать. Я увидела, что дверь открыта, и, будучи уверена, что хозяева спят, закрыла её на замок – а вдруг кто зайдёт? Пришлось Крёлечке выбираться через выездные ворота.

Вечером смотрели старые фотографии. Я – с косами, заплетёнными в корзинку, на трёхколёсном велосипеде – ну, прелесть! Я совсем не помню такую фотографию. И Крёля мне её подарил. Подарил мне – меня, взрослой, почти старой – маленькую, чистую и такую трогательную...

Завтра последний день здесь... Наверное, будет дождь. И сейчас идёт. Из-за него в Билютуй так и не съездим.

Серёжа с Таней подарили мне меховую собаку в очках. Такой грустный, умный старый пёс. Зимними вечерами буду разговаривать с ним о Мордое.

Сыро, туманно, чуть брызгает дождь.
- Может, пойдём по грибы?
- Вот перестанет – пойдём. – За окном
Тёмные мокнут столбы.

Нет, разошёлся!.. Кипит самовар,
Тётушка строго глядит:
- Что за грибы? Ишь, как сыплет, варнак!
Лес-то весь мокрый, поди!

После обеда легли отдохнуть
В доме мои старики.
Всё ж умудрилась я в лес улизнуть,
Тихо ворота прикрыв.

Лес меня встретил таким дорогим
Запахом мокрой листвы,
Шелестом дождика, мягкостью игл –
Рыжим ковром у сосны.

Как хорошо было тихо идти,
Слизывать капельки с губ,
Как каждый кустик на этом пути
Был ненагляден и люб.

Мокрый багульник свежо обдавал
Запахом детства меня,
Бурый обабок над травкой вставал,
Шляпкой блестящей маня.

Вечером в тёплых пушистых носках
Села с родными – семья!
Крёлечка старые снимки достал
И показал мне – меня.

Как было странно смотреть на себя
Младше лет на пятьдесят,
Косы корзиночкой, велосипед
И неулыбчивый взгляд…

А за окном шелестит, шелестит
Тёплая мокрая ночь.
Время счастливое птицей летит,
Сердце пронзило – и прочь…


21 июля 2005


Утро туманное, седое, с мелким бисерным дождиком. Гор почти не видно, только Долина гора , темнея, выступает из тумана. Лохматые, тёмные тучи плывут к Кыре, над нами светлеет, но дождь всё сыпет и сыпет. На ещё зелёных ягодах черёмухи – на каждой! – висят алмазные капли – до чего же красиво. Фотографирую эту красоту, хотя очень сомневаюсь в возможностях моего фотоаппарата и в своих способностях как фотографа.

Наверное, сегодня уже не выберусь в лес... Завтра уезжать. Воздух упоительно душист и свеж. Нигде в мире нет такого воздуха. Когда я ещё вдохну его? Будет ли это? Седая полынь на Бабиной горе сегодня грустна и заплакана.

Утро поседело от тумана,
Дождик сыплет бисером в лицо,
Лохмы туч клубятся над домами,
Чуть парит промокшее крыльцо.
Под густой черёмухой укромно,
Там косматый Шарик сладко спит.
И на каждой ягодке зелёной
Капелька алмазная висит.

На веранде дверь открыта настежь,
Крёля цедит в банки молоко,
Скажет: «Дверь прикрой – разбудим Настю.
Да почто ж, моя, ты босиком?»
Мы телка напоим: «Тише, леший!
С ног собьёт! Да стой, я говорю!»
Постоим, посмотрим, как неспешно
Тучи проплывают на Кыру.
И вернёмся. В кухне тётя Надя
Уж хлопочет, чашками стуча.
Мы втроём у самовара сядем
Сливками забелим свежий чай…

Так бы жить и вечно любоваться
На Вершину милую свою!..
Но пора в дорогу собираться,
Завтра ехать… Господи, молю:
Дай мне день, когда я вновь открою
Эту дверь на милое крыльцо
И в плечо взволнованному Крёле
Вновь уткну счастливое лицо.
И залает ошалевший Шарик,
Норовя допрыгнуть до лица,
А потом хозяйственно обшарит
Сумку, брошенную у крыльца…
И запахнет радостно и знойно,
Слаще роз на утренней заре,
Та полынь, которая сегодня
Плакала на Бабиной горе.

Лежала в зале на животе и разглядывла карту области. Горы, горы, горы. Вся карта коричневая. Наш Мордой среди трёх хребтов: Становика, Онон-Бальджинского и хребта Эрмана.

Затерялся Мордой между трёх хребтов,
Точкой малою меж высоких гор,
Средь лесов сосновых, берёзовых,
Средь степей с горячими маками.
Три могучих хребта берегут Мордой:
Становик-старик, хребет Эрмана
И Онон-Бальджинский
Раскинулись.
Над хребтами белы облака плывут,
С хребтов синие реки срываются.
Над Мордоем моим небу весело
Дождик лить и светить ясным солнышком.

Как любила я в детстве карты и книги о путешествиях! Любила толстые альманахи «По материкам и океанам», географические очерки, Жюля Верна (особенно «Детей капитана Гранта»), журнал «Вокруг света»... Как сладко мечталось, что вырасту – всё увижу, всё услышу, всё узнаю и всё полюблю!.. – Не вышло. Кроме Сибири и Дальнего Востока ничего не видела, нигде не была. Теперь и жалеть поздно. А вот то, что плохо знаю свой родной уголок, не исходила дорог по своей земле, по этой вот карте – это жаль. До слёз. И не исправить уже, не успеть...
Спасибо, был на моей земле такой человек - Владимир Сажин, написал две книжки: «Повести земли Кыринской» и «В мирных забоях». Крёля мне эти книги подарил. Читаю и плачу от звука самих названий наших: Онон, Дульдурга, Кыра, Хапчеранга, Талачи, Тарбальджей... Моё, родное, корни мои! я и сама не знала, насколько глубоки они. И не надо мне дальних стран, я их в телевизоре посмотрю. Душе моей, ногам моим, глазам моим, коже моей - нужен мой Мордой, моя Вершина в три домика, закат над Золотой Падушкой и ласковый разговор Крёлечки с коровой Милкой.
Владимиру Иннокентьевичу Сажину – благодарное.

Владимир Иннокентьевич!
Не раз я повторю:
Спасибо Вам за светлую
Кыринскую струю!
Спасибо за историю,
За память, за людей,
За сладкое и горькое
Земли родной моей.
Землепроходцы славные,
Шахтёры, казаки,
Буряты, хамниганы ли,
Ребята, старики –
За всех, о ком писали Вы,
Кто жил здесь испокон,
Кто рудники осваивал,
Хлеб сеял – Вам поклон.
Владимир Иннокентьевич!
Поклон Вам до земли
За подвиг Ваш – за летопись
Любимейшей земли!

Дождь перестал, и мы пошли с Сашком в лес. Дошли до середины Долиной горы – дождь пошёл снова. Сашок сбегал за зонтом, надел Крёлину куртку, пошли дальше. Ушли далеко – на Персикову гору. Господи, вид-то с неё!!! – внизу дорога на дальние охотничьи пади, слева Шивартай, а справа, насколько хватает глаз, - горы и лес, лес и горы... чистые, первозданные, кажется, выйди сейчас из кустов косуля, - не удивлюсь, подойду и поглажу. Но косули нет, только носится, ошалев от вольного духа, наш Шарик – то по крутизне вниз скатится, то, пыхтя, на гору лезет. Дождь то перестпнет, то засеет, но не мешает, и он тут свой, естественный, не лишний.

Персики ещё совсем зелёные, кислые, терпкие, но я ем,ем и ликую от самого факта: Я ЕМ ПЕРСИКИ НА ПЕРСИКОВОЙ ГОРЕ !! Это – случилось. Это – есть. И это уже всегда будет со мной.

На мокром камушке, на тёплом ветерке сидит ослепительно-красивая бабочка, сушит крылышки. Белая, большая, на крыльях яркие красные круги. Аполлон. Наверное, за красоту так назвали.

Идём с Сашей на Скалу. Эта Скала острым зубом вылазит из окружающего леса прямо напротив Крёлечкиного дома. Забираемся на самый верх, сидим под посветлевшим, но серым небом, любуемся. Внизу наша Вершина, огород, за ним Динамитка. Телята пасутся, картошка цветёт. Повернёшь голову вправо – там остальной Мордой, его убогие домишки, дальше - перевал на Любавинск, у подножия гор видны канавы и шурфы старателей; влево – бескрайние горы, лысые и поросшие лесом. Моё место на земле. Всей кожей чувствую, что – МОЁ. И – уеду завтра... слёзы мешают смотреть...

Вечер. Прощальный ужин. Разговорам нет конца, но грусть уже в них. Запомнить навек, не забыть никогда этот самовар, эти стены, этот шелест дождя, эти милые ненаглядные лица... Крёлечка... тётя Надя... Серёжа... Таня... Надюша... Сашок...

Гости уезжают рано – хозяйство, управляться пора. Я иду в жарко натопленную баню, парюсь, моюсь, плещусь на дорожку. Наконец выхожу в очень звёздную и очень лунную ночь. Надо же, как разъяснило, как вызвездило!.. Не могу наглядеться, не могу надышаться. С крыльца голос тёти Нади:
- Люда, ты чё же, моя, стоишь? Остынешь после бани-то!
Ах, обнять!.. ах, расцеловать!.. ах, навеки взять в своё сердце и этот голос, и эту луну, и этот блик на крыше теплицы, и длинный зевок Бима в конуре... Ах, ах!..
...Надо идти собирать сумку...

Подарки в сумку не влазят. Крёлечка всем моим сделал деревянные кухонные лопаточки. Книга. Старый журнал с засушенными, вернее, засыхающими, растениями. Гранитный камешек с Каменной Калеры. Шарики мордовника, молодые сосновые и листвянные шишки, персики. Пёс в очках (очки снять и положить отдельно). Килограмм моих любимых конфет-подушечек. Подарки внучкам моим. Масло. Нутряное сало маме. Сметана всем. Сало. («Не возьму я сало!» - «Возьмёшь! Александр-то сало любит.» - «Да что, у него сала нет?» - « Есть, да не такое! Это наше, мордойское!») – и пакет с салом ложится в дополнительную (моя давно полная) сумку. Не забыть плёнки! Мешок с богородской травой. Стародуб. И Таня с Серёжей несут масло и сметану. ( «Да что я – трактор?! Не унесу!» - «Поможем. В Чите Катя встретит, Паша проводит,а в Красноярске уж твои встретят. Довезёшь!») Кружевные салфетки в подарок от тёти Нади. Стаканчики красивые Софе и Томе. Крёлечкин драгоценный подарок – его руками сделанный из жести и плюша мебельный гарнитур – впору в музей на выставку. Я хотела ещё взять хитро сплетённую из жести вазу, валяющуюся ! в теплице, но она никуда не влазит. Крёля утешает: « Я тебе лучше сделаю! Потом приедешь и возьмёшь!»

А в небе над домом потрескивает пропеллерами вырезанный Крёлечкой из дерева самолёт-флюгер...


22 июля 2005


Сплошной туман. Простилась я с Мордоем,
И с Крёлечкой простилася моим…
Назад поплыли дорогие горы,
И почта, и Танюшин магазин…

И станция, где мама начинала
Совсем девчонкой трудовой свой путь,
И школа, где диктанты я писала…
Плывёт Мордой… Тоской теснится грудь…

Вот кладбище уже… там дед и братья,
Там Витька мой, родители его,
И тётя Катя с дядей Тимой рядом –
Частицы сердца, сердца моего…

Прощайте и простите, дорогие:
Земля моя, трава и вся родня.
Я возвращусь, я возвращусь, родные!
Дождитесь, ненаглядные, меня!..

Простилась с Мордоем, Крёлечкой, тётей Надей, Серёжей, Таней, Сашей. С Надюшей простились вчера. Таня к автобусу принесла большую и сочную редиску: в поезде есть будешь! – мало меня вчера затарили. Грустно до слёз. Больше всего болит сердце за Крёлечку. Седой, согнувшийся, с такими печальными глазами... Хоть бы ещё увидеться привелось!.. Как я его люблю – даже сама не знала. Нежное дочернее чувство, как ни к кому никогда не было, только к нему – с детства. Хочется жить рядом и помогать, помогать во всём. Душа болит, как он один будет копать картошку?..

Маршрутка тронулась, уплыли назад родные лица, проплывают дома, клуб (Серёжа подвозил меня к дверям его кочегарки, представил: «Мой офис» - и мы весело смеялись...) Позади почта, большое здание бывшей станции, где работала моя мама, где я была на экскурсии в свои пионерские годы, позади моя школа, больница, старые тёмные дома, уже далеко позади моя Вершина, вот и кладбище исчезло из виду, и дедушка там, и братики, и Витька, и тётя Катя с дядей Тимой, и тётя Варя, и Степан Васильевич... кусочки души моей... Прощайте, прощайте... Простите, простите... Дождитесь, дождитесь...

Среди горной степи, где, насколько хватает взгляда, ни строения, ни деревца, - маленький домик у дороги. На нём две большие яркие вывески: «Кафе «Мари-Роза»». Это ж надо! «Мари-Роза»! В домике очень вкусно кормят позами (нечто вроде мантов) и предлагают горячий чай с молоком. Где ещё, кроме моей земли, в столовой (извините, в кафе) предложат вам чай с молоком?
Вку-у-сно!

Ах, «Мари-Роза», смешная, зачем же
Имя нездешнее тут?
Разве в бурятских и русских селеньях
Хуже девчонок зовут?

Утром и вечером, в зной и морозы
Кормишь и поишь людей,
Ах, «Мари-Роза», моя «Мари-Роза»,
Домик средь вольных степей!

Позы поставлю на маленький столик,
Чай – нет вкусней ничего!
Разве в Москве иль в Париже напоят
Чаем белёным кого?

Там они слов-то нормальных не знают –
«Гамбургер» там да «хот-дог».
А в «Мари-Розе» народ уплетает
Позы да сладкий компот.

Вот уж наелась! Спасибо! Спасибо!
И до свиданья! Прощай!
Стой, «Мари-Роза», под небушком синим,
Радуй, корми, процветай!

Дальше в такой же степи ещё один домик и кошара, но уже в стороне от дороги. Вокруг – степь. А во дворе домика большая телеантенна-тарелка. Цивилизация. Из-за гор без этих тарелок телевизор здесь практически не показывает.

В Чите полдня провела с Катей, говорили, пили чай, ходили в магазин. Квартира у Кати очень чистая, уютная, но район нехороший – какие-то жуткие закоулки, трубы, недостройки. Катя очень похожа на тётю Иру. Надо же – не в мать, не в отца, а в тётку. А тёти Ирина Рита очень похожа на тётю Фаю – тоже в тётку. Интересно, в кого я? На мамину родню я мало похожа, наверное, в отцову.
Уже ночью приехали Паша с Олей, проводили меня на поезд. Какие они все родные!

Сколько пришлось пережить, перенести Кате! Господи! А Крёлечке, тёте Наде!.. Серёжа сказал мне: «Эх, Людмила, как тяжело мне теперь без братьев...» А Крёле – без сыновей?.. А тёте Наде?.. А уж Кате досталось больше всех с братиками... И никто из них не озлобился, не отчаялся, не разучился улыбаться и шутить. Пережив огромнейшее горе, они остались такими же добрыми, отзывчивыми, живыми, как и были. Смотрю на них, на мою маму, тоже потерявшую сына, и думаю, что все депрессии придумали люди, не умеющие ни жить, ни работать, ни умирать.


23 июля 2005


Байкал светит синим светом сквозь берёзы, как светится сквозь ресницы прекрасная душа. И хочется быть лучше и чище самой себя.

Купила омуля солёного и копчёного. Детей накормлю. В Байкальске ещё будут продавать, сейчас по вагонам носят.

Вспомнила рассказ тёти Нади, как она покупала в Чите ковёр. И снова пожалела, что со мной не было диктофона. Эти её интонации протяжные, её голос, долгие междометия - на бумаге не передашь. Это надо слушать.

Подъезжаю к Красноярску. Алёша с Андреем встречать будут. Вот и кончилось моё путешествие к Истоку. Уже появляются обычные мысли и заботы о детях, о внучках, о родителях, о предстоящей поездке в Новосибирск к Кате – увижу ли её?.. Но теперь уже навсегда в моей душе солнышком будет светиться память об этих тринадцати днях огромного светлейшего счастья. Спасибо судьбе, великая благодарность Богу за то, что они у меня – были.



Есть на земле безвестный уголок,
Затерянный средь гор, степей и неба.
Там дождь идёт, там вкусно пахнет хлебом,
Который Крёля только что испёк.

Там ярче звёзды, там добрее псы,
Там не чадят заводы и машины.
То – мой Мордой, то – милая Вершина,
Исток мой занебесной высоты.



Я родом с Ононских верховий,
Где взоры пугливых косуль,
Где, словно горячею кровью,
Саранками залит июль,

Где звёзды кочуют по небу,
Где градом швыряет гроза,
Где летом нетронутым снегом
Гольцы ослепляют глаза,

Где варом ключи обжигают,
Где в озере светится дно,
Где небо главой подпирает
Прекрасный седой Сохондо.

Во мне перемешана круто
Кровь старых бурятских родов,
Тайджутов, тунгусов, мангутов
И русская пришлая кровь.

Мой предок казацкого роду,
Крутя привередливый ус,
За жёнкой чужого народа
Ходил со сватами в улус.

Наследство ли славных дауров,
Любви хамниганской ли всплеск –
Мои азиатские скулы
И глаз узковатый разрез?

Я к русскому слову призванье
В душе пронесу до конца.
Но как же милы мне названья:
Кыра, Хапчеранга, Бырца!..

В них музыкой веет и волей,
В них запах гранита и трав.
И плачу от счастья и боли,
К письму из Мордоя припав.