уроды и липкость-непонятность

Комната. Молчание. Свечное сияние укачивает сознание Его и Ее.
 Йа-а ть-ть-тибя лю-лю…
Она затыкает его, прикасаясь пальцами к его губам, через секунду пальцы сменяются другой частью тела_губами. Молчание…
свечи еле колышутся непонятно отчего: сквозняк ли это оконный (осень наступает своим желтым сквозняком), напряжение ли двух немых давал такой эффект. Тени предметов ее комнаты послушно качались в такт колыханию, отчего создавалось впечатление, что они дрейфуют на плоту по волнам, спокойным и убаюкивающим. Но разглядывать все эти прелести, красоты метафор и сравнений им некогда. По крайней мере сейчас. Головы их заняты непосильными для них задачами: остаться? убежать? сказать? промолчать? кричать? улыбнуться? – а к черту. Они молча смотрели друг на друга, почти что синхронно трепали пальцами вспотевшие, накаленные ладоши. И вновь молчали…
Свечное сияние укачивает… их красные обнаженные тела…

ЧЧЧ
Красный троллейбус. Красный он. Красная она. Сидят внутри этого общественного электротранспорта и стесняются. Кого? Да самого себя…
Сидели друг напротив друга. Оба читали. Вдруг обратив на него внимание, она нескромно улыбнулась. Почти рассмеялась. И вновь улыбнулась. Он отвлекся от книги и обратил внимание на нее. Но, естественно, пытаясь этого не показывать, из-за своих бесконечных комплексов. Она же уже вовсю смеялась. Она хотела остановиться, но не могла. Покраснела от стеснения, ей было неудобно обращать на себя внимание. Смеялась и стеснялась, всячески стараясь скрыть источник своего смеха, из-за своих бесконечных комплексов.
Но ничего не получалось.
Оба сидели и краснели, стесняясь себя и своего поведения: она все также смеялась, но уже по большей части непроизвольно; он вертелся из стороны в сторону от непонимания…
А теперь немного о комплексах.
У него: очень плохое зрение – минус –цатое, плохо видит, носит очки-лупы, которые впрочем тоже мало чем ему помогают. Еще он заикается, причем голос у него гнусавый и хриплый, из-за хронического гайморита. Говорит в нос. Но давно уже привык к себе такому. Привык справляться с собой. Он уже ничего не меняет. Так ему проще и безопаснее стесняться и обходить мнения масс, которое успело его оклеймить очень просто и немногословно: УРОД:)
У нее: ноги разной длины с детства, поэтому очень смешно ходит – переваливаясь, даже точнее проваливаясь из стороны в сторону. Это очень заметно. В детстве на нее показывали пальцем и смеялись, тем самым убив последний стимул быть красивой, вместе с последним стремлением к этому. А ведь для девочки это очень важно – быть красивой. Она плюнула на себя, что в первую очередь отразилось на ее образе жизни: плохое питание, отсутствие элементарного ухода_дохлая печень_прыщавая корка вместо лица.
 Был еще один дефект ее сущности, который на первый взгляд не был виден. И обнаружит он его (да и вы тоже) только когда выйдет из троллейбуса…
Уроды:)_(:

ЧЧЧ
Осенняя аллея. Она шуршит по листьям в сторону дома. А троллейбус, из которого она только что вышла, словно на прощание, скрипнул своими внутренностями, и поехал дальше. У него хватило смелости выйти вслед за ней. Вскоре, после нескольких минут глотаний, морганий и колебаний, он все-таки подошел к ее перематывающемуся телу.

 По-по-ччему в-ыы сссмея-ль-ись наа даамной?
 … (а она молчит, все также над ним посмеиваясь).
 Ну, нь-не молчите, й-йа жже вас с-с-про-ро-сил!
… ( молчит и шелестит дальше, еле заметно, улыбаясь)
 Н-не мм-моо-лчи, от-т-тветь ммм-не, па-па-па-пажалусста?
… (улыбается, хрустя листвой дальше)
 ННет-т-ты, вы-выы ннА-ддд-омной изь-дива-итись?
… (расцвела в улыбке, все так же пиная желть)
 Ты-ты-ты-ы дур-рАААА, что-то-толи-лии ли г-глу-х-ха-нини-ммая что-то лии?
… ( срывает свою улыбку, останавливается, достает блокнот и маркер):
«Нет, ты, заИка сраный! Я действительно немая, а смеялась я, потому, что расстегнута ширинка и твой причендал мне мозолил глаза всю дорогу, и сейчас мозолит, а это ой как смешно!!!»
(и пошла дальше, нервно тараня всю эту осеннюю хрустящую сухость)
Звук застегивающийся ширинки.
Он, вновь догоняя, вновь краснея, орет ей в ухо:
 Ты-ты иииз-винь-и!!! Й-а нь-не хаа-тел аааб-бидеть…
… (вновь пишет в блокноте):
«Придурок, я ведь не глухонемая, только немая», - замедляет ход и пытается натянуть кривую улыбку. – «Слушай, а у тебя есть девушка?»
 Нь-нь-нет! К-каму я п-п-ппон-нравлюсь! – кажется вся кровь его организма хлынула к лицу и заставила отвернуть его в сторону.
… ( в блокнот):
«Мне уже понравился! Я очень хочу (подумала)… чтобы ты пошел со мной. Пожалуйста!»

ЧЧЧ
"Чуть выше, дурачок… чуть выше" – молча прошептала она.
Рука заботливо, ласково поправляет уже знакомый причендал. Он понимает, что она говорит, и тоже молча. Он, чувствуя некую хрупкую и нежную ответственность, задерживает дыхание и…
… незнакомо… непонятно… незнакомо… непонятность для обоих в этой большой темноте закрытых глаз. Что-то произошло? Он оказался полностью в ней – с ног до головы, а она в нем – с головы до ног. Каждый из них мог легко пройти этот непонятный путь внутри чужого (но уже своего) тела… что-то приятное, щекотное, мокрое, чуть болезненное, опять щекотное, и опять приятное, но все же не понятное – все это кружит в голове, голову, заставляет ноги напрягаться в мощных судорогах. И у него. И у нее. Непонятность ведет их к одинаковым движениям, синхронным и незнакомым. Дыхание восстанавливается, потому что без него нельзя…
А темноты этой уже нет. Вообще уже ничего нет, на доли секунды. Осталась лишь одна большая непонятность… состоящая из тысяч непонятностей, маленьких, но очень близких. Непонятная судорога пропитала все тело. Непонятные движения. Непонятное отсутствие слов и мозга. Непонятные они. И лишь в эту секунду все выплескивается наружу, ослепляя все одной единственной непонятностью: все вокруг УРОДЫ. В эту самую долю секунды им становится жалко всех тех, кто непохож хоть немного на них. Но они не будут тыкать на них пальцами, смеясь прямо в лицо. Все и все станут незначительными и ненужными. Понимание всего отражается на лице обоих какой-то заключительной гримасой. А может это последняя судорога? Последние капли воздуха выплескиваются… Все… … хотя нет, что-то заставляет выплеснуть последнюю непонятность на простынь, горячую и липкую… теперь точно. Все…
… многие свечи догорели и теней стало больше чем света. Тени, как он – тусклые. Тени, как она – неуклюжие. Усыпляют своей мягкой истомой. Полусон_получто? Красные мокрые тела жадно наслаждаются этими секундами, лежа в своей темноте.
 Йа-а ть-ть-тибя лю-лю…
Она затыкает его сначала нежно пальцем, а затем и смело поцелуем. И начинается все сначала, сливаясь в одно…
Значит утром они проснутся все в непонятностях липкой и может быть еще теплой. Проснутся невыспавшиеся, но почему-то абсолютно счастливые, нисколько не стесняясь друг друга. И даже если будут стесняться, то точно не эту самую, уже приятную для них непонятность.