Бывает ли свиньям хорошо

 * * *

 Снимали мы как-то дом в деревне. Деревенька сама по себе никудышная, вонючая можно сказать деревушка, но место, на котором она развалилась – просто райское. Справа Каспий – теплый, чистый, с запредельно красивыми рассветами. Слева – лес, с грибами, ручейками, дятлами, лианами и тишиной. Да и плата за жилье, не так чтобы очень, но нравилась нашему кошельку. Хозяева почти не беспокоили – жили где-то на окраине у тещи, но своих индюшек и курей держали здесь, в «нашем» огороде. Впрочем, это нас тоже не волновало, ибо вся тридцатиголовая кудахтальская ватага исчезала со двора, когда мы еще спали, и, возвращаясь на закате, мирно засыпала в курятнике. Вот и прикиньте, сколько крылатых голов одновременно выскакивало пообщаться на улочки, переулки и закоулки, по которым, хочешь–не хочешь, а нужно было проходить. Из сотни дворов-то! Плюс гуси (самые наглые и злые наличности из полезного скота, не смотря на то, что близкие родственники прославленного «гадкого утенка» - не люблю я их, ни жареных, ни с яблоками, ни живых), плюс утки, овцы да козлы с козами. Плюс Жора – главный герой моего рассказа.

 Жора – редкая свинья. Редкая не по породе (я в свинячьих породах не разбираюсь), а потому, что редко кто в азербайджанских и лезгинских деревнях держит свиней. Здесь Жора был один на всех. Но какой это был Жора! Судя по всему, в том числе по кличке – самец. Хряк или боров – понять не удалось, в связи с отсутствием самок. Возможно по этой же причине – отсутствия самок – Жора и был похож на, неженатого по каким-то неразведанным причинам, директора санаторно-курортного комплекса, в котором мы отдыхали раньше – плотного, утрамбованного (ни единой складочки), пышущего здоровьем нувориша лет сорока и весом под полтора центнера, не меньше.
Правда, в отличие от чистоплотного нувориша, Жора все время был грязным, как свинья (тавтология, но иначе никак). Однако, не смотря на эту неприятную черту характера, Жору уважали все без исключения – начиная от цыплят и заканчивая бывшим председателем бывшего совхоза, который выруливал кренделями свою прихватизированную «волгу», объезжая спящего в теплой луже поперек дороги знатного свина. Не дай бог потревожить!

– Жооора, Жооора…Жоре хорошо, – ласково приговаривали наши дети, проходя мимо валяющегося на боковой и отдыхающего от пожирания всего подряд счастливчика. Они уже знали от местных ребятишек, что на слово «хорошо» Жора откликнется забавным хрюканьем.
– Жоре хорошоооо…
– Хрю!
– Жоре оооочень хорошо…
– Хрю-хрю! – после второго ответа его голова падала на пригретое место и дальше не считала нужным откликаться, мол де – я все сказал, идите себе, загорайте.

 Однажды я стала свидетельницей такого кино: залетный «Мерседес» остановился прямо перед закемарившим на дороге Георгием и начал сигналить. Свин ни в зуб копытом – лежит.
Залетный вышел из машины:
– Шеф, ёл вер! Дорогу дай!
Жора - мертвый, даже глаза не открыл. Вмиг к месту происшествия сбежалось полдеревни, включая живность. Залетный еще раз повторил «ёл вер, шеф!», а потом (о, ужас!) пнул ногой по заляпанному куриным помётом Жориному заду!.. (а может и не куриным – какая разница? помет - он с любым прилагательным не конфетка). На этот раз свин все же открыл глаза и оторвал тяжелую голову от земли, но не в ответ на пинок, а на зычный голос хозяйки:
– А ну пошел отсюда! Ты чё тут раскомандовался, ишак?! – это не Жоре, конечно – он не ишак. Жорина хозяйка, выскочила из своего двора прямо в мучном фартуке и со скалкой. Местное население, бывшие колхозники, теперь успешно промышляет выпечкой хлеба, очень вкусного лезгинского лаваша.

«Мерседес», вытаращив глаза, хлопнул рукой об руку и помотал головой (это жест, на языке слов означает: «ну и ну! что ж это делается, братцы, ёклмнэ!»).
– Вай дэ-дэ! Мне туда надо! – завопил он, вытянув руку в сторону, прегражденную свинячьей тушей, и тихо выругался на своём.
Хозяйка за языком в карман не полезла и полила его такими густыми русско-лезгинскими лингво-помоями, что набежавшая стайка гусей довольно зашипела и захлопала крыльями.
– Га-га-га……пшшшшыы…. Га-га-га….
– Понаехали тут! Скоро и на лавочке не посидишь!
– Жора хороооший…
– Надо – иди! Кто тебе мешает! С другой стороны…
– Хрю-хрю!
– Жора хороший…
– Вай дэ-дэ….
Шумная перебранка на трех языках, в результате которой «Мерседесу» пришлось дать полный назад, а Жоре только приподнять голову и похрюкать, на порядок повысила коэффициент авторитетности последнего в моих глазах. С этого дня я тоже стала приговаривать «Жоре хорошо», проходя мимо запятнанного телом, но сверкающего честью любимца публики.

– Жоре хорошооо…
– Хрю!..
– Бывает ли свиньям хорошо? – прервала однажды наш диалог моя подруга, загорающая вместе с нами и, поглядев на меня, иронично усмехнулась.
– Конечно бывает! Разве не видишь? – возмутилась я на полном серьёзе – Да ты только погляди на него внимательно – каждая щетинка, каждый спокойный островок индюшачьего помёта, каждый умиротворенный «хрюк» об этом говорит.
– Не вижу! Сама ляг в эту лужу, а я погляжу - будет ли тебе хорошо, - не унималась подруга.
– Сравнила крыжовник с арбузом, – парировала я, – у нас с ним разные мировоззрения и ощущения. Лучше скажи – бывает ли свиньям плохо?
– А то нет… Особенно когда режут!
– Можно подумать, что нас не режут. Причем, всю жизнь понемногу, а его – раз и всё! А остальную жизнь – жри-спи, жри-спи – что хочется и где хочется.
Завидуешь ты ему.
– Да уж…– подытожила она явно проигранный спор, а я потом ещё полчаса разглагольствовала о том, что у каждого из нас свои понятия о счастье и, скорее всего, они напрямую зависят от мировоззрения-ощущения.

 Скажем, нравится кому-то вымазывать телеса колючим песком, валяться на радиоактивном солнышке, нырять в просоленную чужим потом морскую воду – на здоровье! Ныряйте! Получайте удовольствие – только без меня, пожалуйста, ибо у меня от всего этого только чесотка и желание утопиться. Мне бы в лес – грибочки пособирать, в ручейке ногами поболтать, на травке под столетним дубом поваляться (хех, двусмысленно, ну и ладно!).
– Ой как хорошо, ой как хорошо! Ты себе не представляешь! – врет посиневшими губами моя, выскочившая из моря, компаньенша, усаживая дрожащее тело возле меня и разбрызгивая капли. – Не то что на городских пляжах. Там хоть в халате загорай, всё равно со всех сторон масляными взглядами облепят, гады! А здееесь… – она разочарованно оглядывает полупустой берег, поправляет чудненький купальник из тесемочек, – хоть топ-лесс лежи, и ни одна зараза даже не заметит…. Обидно э-э-э.
– В отличие от Жориного безоговорочного «хорошо», твое - полно сомнений и противоречий. – Смеюсь я (вот, кстати, похохотать мы обе любительницы, но это не значит, что люди с отсутствующим чувством юмора – плохие люди).
 Или - нравится человеку упиваться до поросячьего восторга - значит, в этом состоянии он видит и ощущает мир таким, каким он счастлив его видеть и ощущать. Если б не нравилось – не пил бы. Так зачем же лишать человека счастья? Зачем навязывать ему свое трезвое существование, которое гораздо скучнее? Не надо! Пусть будут счастливы все – и эти, и те, у которых наоборот. Ведь «главное в жизни – здоровье, основное – питание, а ещё – совесть надо иметь», как говорит один очень хороший человек, которому я верю.

 Последнее утро нашего отдыха в деревне местами изгадило малину приятных впечатлений. Я проснулась от дикого визга, прерываемого хрипом. Испугавшееся сознание угадывало в истошных звуках почти человеческую мольбу о помощи:
– Спаси-и-и-ите, помоги-и-и-ите, спаси-и-и-ите…
Вслед за визгом в открытое окно влетел грохот падающих ведер, хлопающих ворот и бьющейся посуды. Сердце бешено заколотилось.
– Жору режут!!! Жору… слышишь? – зашептала я подруге, опасаясь разбудить детей.
– Вот тебе и «хорошооо»… – ответила она и, нырнув головой под подушку, пробухтела оттуда:
– Закрой уши, скоро все кончится.
 Так и сделав, я пролежала под подушкой с заткнутыми ушами минут десять.
«Боже, как муторно! нужно было вчера уехать. Неужели кто-нибудь будет есть его мясо?
Нет, все-таки мы звери. Хуже зверей – они друг друга сырыми едят, а мы и их, и друг друга еще морим, солим, жарим-парим…». Чуть-чуть приоткрывая одно ухо, проверяла не изменившуюся к лучшему обстановку и опять наглухо закрывалась, пока нервы наконец не выдержали:
– Елки-палки, что ж так долго-то?! – выпалила я, соскочив с постели. К моему удивлению в комнате уже никого не было, зато с мансарды, откуда был виден Жорин двор, раздавался веселый топот и смех. Поднимаясь наверх, я все еще держала пальцы в ушах – Жорин визг, подобно страху собственной смерти, пронзал сердце и парализовал движения.

 Он лежал на асфальтированной площадке перед крыльцом, весь перетянутый веревками, концы которых крепко цеплялись за стволы ореховых деревьев. Он визжал, дергался и хрюкал, а вокруг крутилось всё семейство хлебопеков. Старший сын поливал из шланга, хозяин придерживал голову кочергой, хозяйка терла его щеткой. Жору мыли…
– Жоре хорошо! Жоре хорошо! – весело кричали дети, чтобы отвлечь внимание свина от экзекуции.
– Жоре плохо! Жоре плохо! – дразнилась подруга.
– Бедный Жорик… Ну зачем? Зачем так мучить животное? – сетовала уже успокоившаяся я. – Всё равно же испачкается…
Процедура закончилась минут через десять. Жору, ни на секунду не прервавшего визг, сполоснули и начали развязывать. Еще не поверивший своему счастью, он вскочил на короткие конечности и первым делом отряхнулся, как самая последняя, неавторитетная собачонка. Потом как-то тяжело оглядел мучителей, мол де – «ну щас я вам отвечу, держитесь!», громко хрюкнул и…

…Как смелый, сильный, разгневанный бледнолицыми Чингачгук из старого фильма, с визгом и гиканьем (разве что без коня – дак у самого четыре копыта!), Жора понесся по двору – крушить ненавистное чистоплюйство. Сначала вдоль деревянного забора – тык-дык-тык-дык! по вашим вонючим нарциссам и фиалкам! Так их, так! Тык-дык-тык-дык по огурцам и помидорам, по тупоголовым цыплятам и курам! Ура! Иряли! Вперед! Теперь по центру - по ведрам и бакам! по бутылям с «изабеллой» и «кагором»! За ущемленное самолюбие! За личное мировоззрение! За свободу попугаев и свиней! Тык-дык – огненная пыль из-под горячих копыт - прячься, кто жить хочет! Полтора центнера разгневанного здоровья – это вам не хухры-мухры!
– Надя! Надя! Ворота открой, – кричит из окна хозяин, заблаговременно удалившийся в дом, в то время как Жора делает уже пятый разрушительный пробег по двору.
– Куда э-э-э? Там дети! – Надя прорывается на летнюю кухню и, в обнимку с баллоном молока, тоже забегает в дом. – Пусть успокоится, да!
– Он не успокоится – откройте ворота! – старший сын, не выдержав напряжения, сам распахивает ворота и едва успевает отскочить от метнувшегося на волю Жоры.

 Когда, оскорбленный знатный свин, визжа пронесся мимо нашего дома, любопытство победило страх быть ни за что потоптанными, и мы ринулись за ним.
Куда ты Жора? Куда? Вешаться? Топиться от обиды? Постой, милый! Они больше не будут! Прости засцанцев!
По-прежнему, на всех парах, Георгий проскакал по переулку и скрылся за поворотом.
Боже мой! Там же овраг – разобьется! Запыхавшись, мы добежали до поворота, свернули направо – к оврагу за домами и тормознули….
 …Жора, он же Георгий, он же Чингачгук, он же – редкая свинья, тяжело дыша, лежал на большой навозной куче. Увидев нас, он перевернулся на другой бок, потом на спину, потом на живот и громко, радостно захрюкал.
– Жоре хорошо! Жоре хорошо! – затараторили мы квартетом.
– Хрю! Хрю-хрю! Да! Мне очень хорошо! – отвечал нам Жора, – так же, как тебе в теплом море, ему в грибном лесу, а ей - в холодном ручейке! Пусть всем будет хорошо! Главное, чтобы ваше «хорошо» не мешало моему оставаться хорошим! И наоборот – аналогично! Хрю!
 На этих мудрых словах я, пожалуй, и закончу свой рассказ о свободолюбивом, единственном и неповторимом Свине Георгии, который помог нам стать чуточку добрее и терпимее (толерантнее – прим. авт. для снобитов) к чужим привычкам и странностям, особенно если они никому не портят жизнь. Иначе – себе же дороже выйдет. Оно вам надо?

22/06/07