Мой маленький папа или неприличная история

МОЙ МАЛЕНЬКИЙ ПАПА ИЛИ НЕПРИЛИЧНАЯ ИСТОРИЯ


Николай Петрович с усилием приоткрыл один глаз и тут же закрыл его. Молочно-серый свет, пробивавшийся сквозь жалюзи, сообщил дополнительную интенсивность головной боли, мучившей его еще во сне, неглубоком и неприятном сне изрядно набравшегося накануне человека. Теперь сон отторгал невыносимо гудящую голову. Явь же с садистским удовольствием спешила причинить новые, еще более ощутимые страдания.
В спальню вошла жена, вошла, как обычно, совершенно бесшумно, но запах грейпфрутового геля для душа немедленно вызвал у несчастного приступ тошноты и заставил втянуть голову под одеяло.

- Николай, не изображай из себя страуса. Я знаю, что ты не спишь.

Звук плавно отъехавшей двери шкафа-купе сообщил, что Тамара приступила к процессу подбора одежды. По субботам она «чистила перья» - ездила в салон красоты, где собирались такие же, как она, средней руки успешные бизнес-леди или просто жены и подруги состоятельных людей, поэтому одевалась особенно тщательно.

- Вы с Андреем вчера просто превзошли себя. Что за манера обязательно приканчивать всю бутылку? Ты хоть что-нибудь помнишь?

- Н-нет, - промычал из-под одеяла Николай Петрович, потратив на это последние силы.

- Так я и думала, - констатировала Тамара. – И как чудил в супермаркете, конечно, тоже запамятовал?

В этот момент зазвонил мобильный, находящийся, судя по приглушенному звуку, в кармане Тамариного банного халата. Это избавило бедолагу от необходимости отвечать на каверзный вопрос. Он абсолютно ничего не помнил.

- Светуль, я уже одеваюсь. Подъеду минут через сорок. Закажи мне сок, пополам морковный с яблочным. Ну что ты, дорогая, Николай еще в постельке. Они вчера с Андреем бутылочку виски уговорили, не маленькую. Теперь, полагаю, ему несколько не по себе.

Скорее бы она уезжала, - подумал Николай Петрович, и уже собрался совершить героическое восхождение из-под одеяла. Это ему почти удалось минут через семь. Еще с четверть часа он садился, очень медленно подтягивая тело за непрерывно гудящей с периодически возникающими яркими вспышками головой. Наконец он справился с непосильной задачей. В ушах шумело, по спине стекала струйка ледяного пота, лоб же покрылся испариной. Постепенно сквозь молочно-серый туман стали проступать предметы, сначала неотчетливо, потом все ярче и ярче. Наконец он настолько освоился, что смог разглядеть прямую спину жены, обтянутую ярко-розовой кофточкой. Тамара сидела у туалетного столика и вдевала серьги. Тотчас, словно почувствовав его тяжелый взгляд, она обернулась и насмешливо улыбнулась. Вот ведь красивая у него жена! И это при том, что на лице ни грамма краски перед визитом к косметологу.

- Тамара, какая ты красивая, - совершенно искренне, попытавшись придать опухшей физиономии умильное выражение, сообщил Николай Петрович.
- Не подлизывайся. А кто вчера в супермаркете беззастенчиво приставал к молоденькой промоутерше? Фу, толстая, вся в угрях! Напялил ее дурацкий колпак, а девке надвинул свою кепку. Придется теперь выбросить от греха подальше.

- Томочка, ну я же ничего не помню!

Кепку было жалко. Он почему-то любил именно эту, в коричневую с бежевым мелкую клеточку, с опускающимися ушками и обтянутой той же тканью пуговкой на макушке.
- Ну, можно не выбрасывать кепку? – заныл провинившийся Николай Петрович.

- Нельзя, - отрезала Тамара, - это негигиенично. Все, я пошла. Завтрак…

- О, только не надо про еду! Я сейчас умру!

- От этого не умирают. А вчера-то в супермаркете трескал какие-то вонючие пельмени прямо из рук этой немытой девицы.

- Тома, я не мог

- Еще как мог! Всех там на уши поставил. Вальс с ней танцевал – одна рука на толстой заднице, в другой дурацкий желтый половник. Я не знала, куда от стыда деться. Мы же постоянные покупатели, нас все знают!

Она накинула белую норковую шубку, едва прикрывавшую идеальной формы попу, и с гордо поднятой головой вышла из спальни.
Фу, слава Богу, ушла, - облегченно вздохнул Николай Петрович. Ему как-будто бы сразу стало лучше. И в ушах перестало звенеть, и головная боль постепенно от висков переместилась к середине лба, еще напоминая о себе болезненными спазмами, которые становились все реже и реже, а вскоре и совсем прекратились.
Через полчаса он осмелел настолько, что встал и на дрожащих ногах поплелся в туалет. Все-таки держался поближе к стеночкам – уже не сильно, но штормило. А после душа, то обжигающе-холодного, то нестерпимо-горячего, Николай Петрович и вовсе почувствовал себя человеком, вполне здоровым сорокапятилетним мужиком, у которого, по большому счету, все в жизни хорошо.
Да, собственно, так оно и было. Сам он возглавлял отдел в филиале одного из самых стабильных в России банков. Работал давно, дело знал, с людьми ладил. У Тамары был свой, пусть небольшой, но налаженный бизнес – несколько магазинчиков для рукодельниц. С некоторых пор ее доля в семейном бюджете стала превышать мужнину, но это Николая Петровича совсем не напрягало, ведь именно он десять лет назад поддержал жену и помог ей на первых порах и финансами, и дельным советом. Тамара оказалась способной и благодарной ученицей. Музыкальная школа, в которой она преподавала фортепьяно и сольфеджио, осталась в прошлом, о котором напоминало только советских времен пианино «Соната». Тамара, которая при переезде в новую квартиру в одночасье безжалостно выбросила всю старую мебель, не рассталась с ним, ласково называя Росинантом и иногда балуя мужа и гостей домашним музицированием. Николаю Петровичу было приятно, что супруга не предала когда-то верой и правдой служивший ей инструмент, хотя он и не вписывался в новый, тщательно продуманный интерьер.
Вот только общих детей у них не было. У обоих этот брак оказался вторым. Тамара со своим первым мужем развелась, а Николай Петрович в тридцать лет овдовел. От первого брака остался у него сын Борис, теперь уже вполне взрослый, пошедший по стопам отца. Два года назад он с отличием окончил экономический факультет местного университета и теперь рьяно строил карьеру в том же самом банке.
Что касается Тамары, то первый брак ее был скоропалительный и недолгий, однако же нанесший ощутимый ущерб женскому ее здоровью. Николай Петрович супругу особо не расспрашивал, но по отдельным замечаниям понял, что страсти там бушевали нешуточные.
А все-таки хорошо, что нашли они друг друга, и уже двенадцать лет вместе, и не мачехой Тамара стала Бориске, а по-настоящему близким человеком, прекрасно понимающим, что никто не может ребенку заменить родную мать. Сын называл ее Томочкой, и их отношения больше напоминали отношения сестры и брата, ведь так бывает, когда второй ребенок появляется в семье много позже первого. Вот первый уже и школу закончил, и в институт поступил, да и родители уже не блещут не то что первой, третьей молодостью, а в семье народился ребеночек – так получилось.
Какое-то время Николай Петрович ощущал себя отцом двоих детей, но постепенно Тамара показала свои деловые качества, да и Борис уже к десятому классу перерос метр девяносто против отцовых ста семидесяти шести. Впрочем, не антропометрия стала главным аргументом в жизни юноши, а целеустремленный и волевой характер, частично доставшийся по наследству от родителей, а частично выработанный самим молодым человеком.
Когда Борис получил свою первую стипендию, потратил он ее на скромный букет для Тамары и пиво для отца. Был за Николаем Петровичем грешок – любил он попить пивка, неспешно вспоминая о прошлом, думая о настоящем. Невелик грех, но Тамара его поругивала – за здоровье боялась. А на этот раз растрогалась – все-таки приятно, что из мальчонки хороший человек получился. Николай Петрович первый раз в жизни по-мужски крепко пожал сыну руку.
Они стояли друг против друга – отец и сын. Их позы были даже несколько театральны, учитывая важность момента. И каждый понимал, что это, казалось бы, незначительное событие, на самом деле начало новой эпохи в жизни их семьи.

- Борис, - всплеснула руками еще больше похорошевшая Тамара, - а папа-то наш рядом с тобой… маленький!

И почему-то Николаю Петровичу было совсем не обидно, а наоборот, светло и радостно от этих слов.
- - -

После душа Николай Петрович долго, до красноты растирался жестким полотенцем, вполголоса напевая «По долинам и по взгорьям». Вместе с хорошим самочувствием возвращалось и настроение, но что-то все-таки мешало ему, что-то точило изнутри.
Голый, в одном полотенце, опоясавшем крепенький животик, уже совсем бодренько прошлепал он на кухню. Выпив стакан апельсинового сока, добрым словом вспомнил обиженную супругу. Под салфеткой обнаружил бутерброды с ветчиной и сыром. Вот ведь, опозорил нашу красавицу вчера, а она поутру позаботилась о пропитании для безобразника.
Так, кажется, он понял, что не давало ему в полной мере насладиться дивным ощущением возвращающегося здоровья. Ему было стыдно. Начудил, наидиотничал, подвел любимую жену. Да и девчонке той вряд ли были приятны приставания пъяного немолодого мужика. И не один он такой, наверное. Старый пень! На такую работу не от хорошей жизни идут. Может, у нее мама больная, а отца и вовсе никогда не было, а может, вообще, беда какая приключилась. Да что гадать! Платят за такой труд копейки. С другой стороны, может быть, она студентка, и просто решила немного подработать, возможно, за компанию.
Нет, все-таки пивка придется выпить. Так, бутылочку, не больше. Николай Петрович оделся. В прихожей сунулся было за кепкой – кепки не было. Другие-то все были на месте, а эта, в клеточку, исчезла. Все-таки Тамара осуществила свою угрозу, выбросила любимый головной убор. Жалко, но что поделаешь – сам виноват.
Он еще пару минут покрутился перед зеркалом, прилаживая другую кепку - замшевую, светлую, подарок Бориса. Тоже ничего, но та, как ни крути, была лучше. В последний раз посмотрел на себя в зеркало, неодобрительно крякнул и вышел из квартиры.
Он любил пройтись в одиночестве. Иногда заходил далеко, на окраину города. Частенько тянуло его туда, где он когда-то жил или учился. Все-таки была в нем эдакая ностальгическая жилка. То задумает повидать старый двор, в котором прошло его детство. Тот самый двор, в котором зимой в компании таких же пацанов съезжал с ледяной горки на куске фанеры, оторванном от последней дядькиной посылки. Как они ждали морозов! Тогда дворник Иван заливал грубо сколоченную деревянную горку на радость всей детворе от двух до пятнадцати лет. И ведь как быстро замерзала! Нет, все-таки тогда, в детстве, зимы были морознее. И снегу было видимо-невидимо, не то, что сейчас, одна слякоть.
Порой, ноги сами приводили его к тому дому, где получил он от банка первую в своей жизни квартиру, двухкомнатную, в девятиэтажном панельном доме. Как они тогда с Верушкой радовались. В ней она и умерла – буквально «сгорела» за какие-то полгода.

Полдень разогнал серую хмурь последних ноябрьских дней. Небо чуть порозовело, как-то смущенно намекая на грядущий морозец, еще не сильный, но уже вполне зимний. Николай Петрович вспомнил утренний Тамарин меховой, как он говорил, «полуперденчик». Вот ведь не для тепла вещь! Исключительно для форсу. Без машины в таком куда? Ладно, пусть порадуется, благо сама за рулем.
Уже расплачиваясь за пиво, Николай Петрович вдруг вспомнил, что за все его непутевое утро ему ни разу не попался Чуня. Чуня – рыжий «дворянин», уже шестой год разделявший с ними кров. Пять лет назад Борис приволок крохотного грязного щенка, с совершенно закрытыми от гноя глазами. Увидев это существо, Тамара открыла рот, но тут же мужественно закрыла его, потрясла головой, стряхивая оцепенение, и полезла на антресоли за старой хозяйственной сумкой для страдальца. Через пять минут она уже вела телефонные переговоры с ветеринаром, а еще через пятнадцать вызывала такси, на котором и укатила с заморышем в клинику.
Вечером того же дня чистый, с промытыми, неожиданно большими и круглыми глазами, щенок взахлеб спал на диване в гостиной. После бани оказалось, что шерстка у малыша шелковистая, дивного ярко-рыжего цвета. Но первое впечатление было слишком сильным – псину назвали Чуней. Оказался он умницей, благодарным и благородным, хоть и родился на помойке. Всех членов семьи любил рыжий Чуня, но Тамару почитал особо, слушался беспрекословно, признавая за ней бесспорное главенство. Как будто понимал, что именно она тогда определила его судьбу. Уже к году превратился Чуня в большого и вальяжного пса. Может быть, особой красотой он и не отличался, но был чрезвычайно ухоженным, и выражение «лица» имел, как считала Тамара, исключительно интеллигентное.
Судя по всему, Тамара успела выгулять Чуню, раз тот так и не показался на глаза хозяину. Наверное, разделяет Тамарино справедливое недовольство. Что ж, он прав. А, скорее всего, просто дрыхнет без задних ног в комнате Бориса.
Да, погодка-то бодренькая. Николай Петрович стоял на набережной, не торопясь потягивая пиво и элегически всматриваясь в знакомый пейзаж. Свежий непрочный лед на Волге уже чуть припорошило снегом, чья белизна подчеркивала черную глубь воды под совсем еще тонкой прозрачной корочкой. Снег падал медленно и редко. Казалось, напряги глаза и разглядишь каждую причудливую снежинку.
Хо-ро-шо. Завтра надо непременно сходить в баню. А сегодня Тамару неплохо бы чем-нибудь побаловать. Она ведь никогда не признается, что обожает сладкое. А Коля никогда не скажет, что прекрасно осведомлен об этом. Конечно, Томочка - сущий эльф, питающийся росой и нектаром, но от пирожных со взбитыми сливками и свежей клубникой вряд ли откажется. Он допил пиво и решительно зашагал в сторону ближайшей кондитерской.
Но именно этих пирожных при изобилии прочих в кондитерской и не оказалось. Придется идти в тот самый супермаркет – и пирожные там всегда бывают, и все-таки придется набраться смелости да извиниться перед той девчонкой. Нет, совершенно ничего не вспоминается. Да ладно, на месте разберемся.
Так размышлял Николай Петрович, уже совсем не героем переходя волжский мост. Однако, постепенно разогнался, набрал темп и уже через десять минут притормозил у входа в магазин, собираясь с мыслями и духом.
И что я ей скажу? Христа ради прости старого дурака? Ну, нет, чересчур самоуничижительно и простонародно. Нужно просто извиниться, постаравшись сохранить чувство собственного достоинства. Чувство собственного достоинства? Интересно, где оно находилось, когда он как клоун скакал с поварешкой и запихивал в рот холодные скользкие пельмени. Ну вот, а говорил, что ничего не помнит.
Подобающая случаю речь уже была почти готова. Николай Петрович вдогон мыслям расправил плечи и решительно толкнул дверь супермаркета.
Он узнал ее сразу, потому что не мог не узнать. Она до обморока, до полного отказа от изредка посещавших Николая Петровича атеистических мыслей была похожа на молодую Верушку, на Верушку-десятиклассницу. Да, чуть полненькая, но той розовой упругой полнотой, которая бывает только в ранней молодости. Да, на лбу краснеет пара пятнышек, совсем не уродуя девушку, а только подчеркивая ее несомненную победительную юность. На бейджике, криво приколотом к желтому в оборках фартуку, было написано «Олеся». В руке она держала тот самый злополучный половник, в котором сейчас дымились только что отваренные пельмени.

- А вчера были холодные, - неожиданно для себя сообщил Николай Петрович.

- Вчера вы больно поздно пришли, - спокойно и рассудительно ответила Олеся. – Мы же варим к наплыву покупателей, а вы были почти в двенадцать, вот они и остыли. А вы попробуйте горяченьких.

- Олеся, - несколько торжественно начал Николай Петрович, - я хочу извиниться за вчерашнее.

- Ерунда какая, - засмеялась девушка, - вы же не со зла. Даже прикольно было, все девчонки ухохотались, когда мы с вами вальс танцевали. Тут знаете, какие придурки бывают – ужас!

Ну, совершенно Верушкины ямочки на щеках, когда улыбается! Приободренный Николай Петрович собрался сказать еще что-нибудь подобающее случаю, но тут Олесю обступили покупатели, наперебой пробующие пельмени, и оттеснили его. Он подождал какое-то время, но желающих отведать сомнительный продукт не убавлялось.
Потоптавшись какое-то время в нерешительности, Николай Петрович вспомнил о пирожных. Свежайшие, они дожидались его в кондитерском отделе. Ярко-красные ягоды клубники светились сквозь нежную белизну взбитых сливок. Может, Олесе подарить упаковочку? Нет, извинился, и ладно. И так весь взопрел от волнения.
Уже по дороге домой пришла ему в голову одна рискованная мысль. А что, если рассказать все Бориске и попросить его сделать Олесе какой-нибудь презент, или пусть, например, пригласит ее куда-нибудь. Нет, так в лоб нельзя. Вот если сын сам додумается, тогда было бы хорошо.
- - -
Свадьбу играли в апреле, через неделю после Пасхи.

- Николай, - говорила нарядная Тамара, потягивая мартини, - я была не права. Вовсе Олесечка не толстая, а в этом платье, которое я ей подобрала, и вовсе стройняшка. Еще немного работы и совсем красавицей станет. А ты не находишь, что она похожа на…
Николай Петрович порозовел и виновато втянул голову в плечи.

- … на ту актрису, которая по домашнему каналу передачу о новорожденных ведет? Ну, точно, одно лицо.