Я тебя очень телескоп

Ее красивое хрупкое тело, завернутое в мой плед и стоящее на моем балконе. Ее растрепанные рыжие волосы. Ее улыбка. Все это пахло какой-то незавершенной тоской. Тоской по тому, чего все равно не будет. Она забавно куталась в плед. Она говорила «иди сюда, здесь так здорово!». Она ловила рассвет над городом. Голубой туман, расползающийся среди неровных многоэтажек. Она ловила первых заспанных чаек и первые корабли в порту.
- У тебя замечательный вид из окна.
- Без тебя он не выглядит столь замечательным.
Холодный ветер романтиком пытался подкрасться к ней и выпросить пару свиданий vis-а-vis. Она отбивалась от него сигаретным дымом и немного прокуренным смехом. Он ей шел. Это сухой, но такой простой и до безобразия родной смех. Она смотрела на меня, и я терялся в этих бесконечных зеленых глазах. Глазах, на дне которых всегда плескалась какая-то невыраженная тоска. Мы никогда не говорили о ней или обо мне. Только о нас и только в настоящем времени. Как будто и я, и она уже были готовы к логическому финалу. Мы сидели на балконе, в 10 градусов тепла. И смотрели на сонный город. Мы прятались в подъездах многоэтажек и говорили такое количество глупостей, что, выстроив их все в ряд, наверное, можно было пару раз по диагонали обмотать планету. А еще у нее были красивые руки. Руки, спрятанные в карманах моего пальто. Чертовски хотелось вот так вот замотать ее в полах пальто и никогда не отпускать. Замереть просто так, в центре зимы и забыть, обо всем на свете. Это казалось так просто и так глупо. Мы купались в снежках и морозе. Я купался в облачках ее теплого дыхания и притягивал к себе за длинный оранжевый шарф. Я не говорил ей «ты знаешь, я, кажется, в тебя влюблен». У нас был свой язык. Одни слова заменяли другие. И поэтому, когда она заходила в мою квартиру, снимала перчатки и говорила:
- Я без ума от твоего кофе.
Это могло значить только одно:
- Эй, приятель, я люблю тебя.
Когда я вдыхал аромат весны, яблок и снега, всю эту чудесную смесь запахов, впитавшихся в ее шарф, я бессовестно кричал:
- Эй, эта зима вызывает во мне желание сыграть пару песен Стинга на открытой эстраде, в огромном, занесенном снегом, поле. И значило это все тоже. «Ты ведь в курсе, я люблю тебя».
А потом мы долго молчали в потолок, изобретая способы дожить до весны. Рассказывая друг другу сказки, про несуществующих бумажных журавликов, затерявшихся в бескрайних просторах зимы. Двух. Журавликов.
 
А потом пришел март. Холодный, пронзительный март. Он давил снег жестким каплями дождя и смазывал улыбку с ее лица. Но я все равно твердо бормотал: «этот шарф не затмит ни одна топ модель», «этот смех кажется мне созвучием всех маленьких сумасшествий, которые когда-либо посещали мою голову». Я прятал «я тебя люблю» под каждой буквой. Местоимением. Фразой. А она просто улыбалась, разматывая свой длинный шарф и пряча глаза где-то в воротнике пальто.

Мы долго стояли, созерцая рассвет на заливе. Снизу он был так же прекрасен, как и с моего балкона. Все тот же голубой туман клочьями. Все тоже призрачное небо.
- Я тебя очень вешалка, – сказала она и спрятала улыбку в моих ладонях.
- А я тебя очень телескоп. – Твердо заявил я в ответ.
Небо окрашивалось первыми блекло розовыми лучами. Город потихоньку дробил свою кардиограмму и приходил в сознание. На востоке бессмысленно плыли паруса и кричали птицы.
Я больше не видел ее. Никогда.