Запискапервая

 СУМАСШЕДШИЙ ПСИХИАТР
 1.

-- Это снова вы,- сонно и недовольно буркнул дежурный санитар, когда перед его глазами возникла фигура высокого, небритого мужчины в длинном плаще. В руках он нервно мял шляпу. – Сейчас только семь часов утра, а вы уже здесь. Ну, что вам опять нужно? Не говорите только, что хотите видеть своего брата. Повторяю последний раз, у меня строгое распоряжение главного врача: к нему никого не пускать. Вы поняли, наконец, или нет?!!
-- Тогда позовите главного врача, я хочу его видеть — резко проговорил человек в плаще.
-- Его нет. Он в деловой командировке и неизвестно, когда будет. Об этом я вам также неоднократно говорил, но как видно вы не хотите меня слушать. Вы ночевали здесь последний раз. Или уходите, или я вызову охрану.
-- Черт возьми!!! – взорвался мужчина. – Я не понимаю, что это – больница или тюрьма?!! Здесь лежит мой брат, врач вашей клиники, психиатр Зигмунд Кетендорф. А я уже два дня не могу увидеть его. И Никто не смог дать мне вразумительного ответа. Почему???
--Повторяю еще раз,- не пытаясь подавить раздражение, начал санитар. – Я только выполняю распоряжение. Мне строго запретили пускать кого-либо в палату вашего брата. Понимаете запрещено!!! Я ничего не могу сделать.
--Хорошо, тогда я останусь ждать главврача.
--Но я же сказал, его нет. Идите домой. Отдохните, побрейтесь, примите душ. А как только главный врач появится я вам позвоню.
--Нет, я вам не верю. Обратно меня просто не пустят. По какой-то непонятной причине, всему медперсоналу этой чертовой больницы запрещено говорить о моем брате. И я не уйду, пока не выясню эту причину. И только попробуйте выгнать меня. Вы, вероятно, слышали о моем злом языке. Завтра же в газете появится статья, которая втопчет репутацию вашей клиники в дерьмо.
--Все равно вы ничего не добьетесь,- спокойно и холодно произнес дежурный. – Таков характер лечения вашего брата. Он не должен видеть никого из близких.
--Тогда скажите хотя бы диагноз.
--Я не знаю. Я ведь только санитар.
--Ну, вот опять, как бешеная лошадь по кругу, одни отговорки, неужели его лечением кроме главного врача никто не занимается?
--Да это так. Главный врач не часто принимает участие в лечении пациентов, но это особый случай, и вы хорошо знаете причину. Мистер Кетендорф был одним из лучших психиатров клиники. Я очень сожалею.
 В его голосе появилась нотка сочувствия.
--Мне не нужны ваши сожаления. Я хочу знать только одно, что с моим братом?
--Мне надоел этот дурацкий разговор глухого с немым, - раздельно, медленно, вмиг оледеневшим голосом сказал санитар. – Ничем не могу помочь.
--Нет, можете, но не хотите!!! – в бешенстве закричал Эрнест Кетендорф. – Но теперь вы мне все скажите.
 И в следующий момент его рука, согнутая в кулак метнулась к лицу санитара. Дежурный без малейшего шанса увернуться вместе со стулом опрокинулся на пол. Схватившись за разбитый нос и изрыгая ругательства он немедленно вызвал охрану.
 Остальное нетрудно предугадать…
 Эрнст, бормоча проклятия, открыл дверцу машины и занял водительское место.
--Я все равно не оставлю их в покое, - прошептал он и яростно надавил на педаль газа…
 Через некоторое время после мягко скажем ухода Эрнста, все еще держа у носа платок, санитар вошел в кабинет главного врача Специальной психиатрической клиники имени Эйгена Блейлера и подробно рассказал о случившемся.
--Значит, он снова грозился подпортить нам репутацию, - словно разговаривая сам с собой, с непонятной веселостью произнес главный врач Людвиг Гартман. – Ну, что ж посмотрим, как это у него получится.
 После ухода санитара Людвиг немедленно набрал нужный номер.
--Да, - послышался нетерпеливый голос.
 Гартман звонил редактору газеты, где работал Эрнст, своему старому приятелю. Людвиг преподнес историю случившегося таким образом, что редактор согласился не пропускать статью в номер.

* * *
 
 В это раннее время в одной из палат смеялся человек…
 СМЕХ (повествование от первого лица)
 Ха-ха-ха-ха-ха! Ой, кошмар! Ха-ха-ха-ха-ха! О! Не могу! Ха-ха-ха-ха-ха!
И вдруг смех застрял у меня в глотке. А чего я смеюсь? Задал я сам себе вопрос. Что за причина. Неужели я забыл. И что это делается с моим разумом. Я даже не помню кто я. Вот сейчас попытаюсь вспомнить свое имя. Федор Михайлович Достоевский! Алоиз Альцгеймер! Отто Людвиг Бинсвангер! О, нет! Кажется не то. Оно звучало по-другому! Другая музыка звучания! Не чувствуется близости. Не мое. Так! Так! Так! Что-то нашел! Теперь главное не упустить! Да! Вспомнил! Мое имя Сигизмунд Шломо Фрейд! Да Сигизмунд! Да Шломо! Но вот насчет Фрейда сомневаюсь! Другие буквы, другие слоги! Что-то более длинное и звонкое! Прояснилось! Кетендорф! Конечно, я вспомнил! Ура!!! Кетендорф! Вспомнил! Вспомнил! Ура! Ура! Ура!
 Я вскочил с кровати и начал приплясывать от радости, словно совершил что-то грандиозное, сделал открытие и готов поведать его миру, но вскоре споткнулся и упал. Здесь в палате, в тюремной камере, в странном, незнакомом месте было темно.
 Но часто, очень часто она превращается в цветущий сад, в прекрасную долину, в шедевр Матушки-Природы или Батюшки-Господа… Мне становится хорошо, так хорошо никогда не было прежде, тогда… Разве это не прекрасно чувствовать! Ощущать первозданный шелк изумрудной травы, вдыхать сладкие ароматы, пьянящий запах вечной весны, вечного рассвета; слышать пение птиц, чарующие рулады, рожденные в поднебесье. Лицезреть наполненным взором очаровательный живой мир. Мой МИР! Само бытие! Причудливые деревья, густая крона, соревнование листьев и цветов. Любимую женщину, сидящую под одним из них. Глядеть, как счастливо улыбается и смеется ребенок, мой ребенок. Новое, созданное в гармонии двух душ и двух тел…
 А иногда ирреальность все-таки пробивается сюда, хоть двери, кажется, и были закрыты намертво, навсегда…
 Приходит какой-то злой, лысый человек, совсем непохожий на человека, со шприцем в руках и мой мир рушится, а этот исчезает в пустоте. Но пустота тоже хорошо. Наступает покой, хоть ненадолго, но наступает. А насовсем он же не нужен! Я не хочу насовсем! НЕ ХОЧУ! Мои желания, мои ценности, стержень моего существования никак не связаны с этой дикой ирреальностью. Но вот я до сих пор не могу понять. Те отрывки воспоминаний. Это мой мир, или тот ирреальный, злой, нарисованный безумным художником, мирок. Почему-то мне кажется, что когда-то я жил в нем. Да жил. Я не всегда был счастлив. Рай тоже был создан в начале времен, и была вселенная без рая, без цели, без сокровенного и желанного. Тогда я был психиатром. Правда, не помню, что это такое. Но потом я нашел спасение, маленький принц явился ко мне и мы полетели на легчайшей паутинке… впрочем, я не помню, как я его нашел… Мы с братом… Ого, у меня есть брат. Обрывки, ненужное прошлое, плата за новый совершенный мир. Да, у меня есть брат. Его зовут Эрнст. Это было вечером, событие ставшее колоссальным… Тогда был вечер. Точно! Было темно. Мы ехали с вечеринки… Ха-ха-ха! Смешно, получается, вечером ехали с вечеринки, но машина заглохла. Я вышел из нее и закурил. А, потом…
 Не помню, мгла, туман, ватный, обволакивающий и темнота…
 А-а-а-а-а, закричал я что есть силы. Как хорошо кричать, кричать и не думать, кричать и чувствовать себя живым без мыслей, быть бестелесным и чувствовать, быть просто душой бездумной, легкой, парящей. Кричать! Кричать! Кричать! А-А-А-А-А!!!!! Я бросился к металлической двери. Отпустите меня! Отпустите! Я хочу знать!! ЗНАТЬ!!!! Я в исступлении бил в ненастоящую дверь, в ненастоящей тюрьме или палате. Руками и ногами. Монолитная, созданная, чтобы ОГРАНИЧИТЬ, она не поддавалась, только отвечала тихой вибрацией или громким гулом. А-А-А-А-А, снова вырвалось из глубины груди. Выпуст… Но крик оборвался хрипом, и утонул в нестерпимой какофонии, властно наполняющей голову… И боль или удовольствие… Нет, дикая боль второго рождения…

 * * *

 Он катался по полу, словно бешеная собака в попытке укусить себя за хвост и уродливые вопли рвались из глотки. Вопли противоречий, вопли предательства, но этот язык нам не понятен…

 2.

 Гнев свинцовой тяжестью наполнял тело, назойливыми мыслями шумел в голове. Редактор не пропустил статью. «Нет, я не остановлюсь, и никакая сила не заставит меня это сделать. Все равно докопаюсь до… Я хочу знать, что с моим братом. И непонятно почему главный врач боится встречи со мной. Ему удалось убедить Анну, но меня подобное объяснение не устраивает. У Зигмунда психическое расстройство, и с ним нельзя встречаться до улучшения состояния. Чушь, мистика, абсурд. Наберитесь терпения, все изменится, и вы встретитесь со своим братом. Что же могло случиться, что так повлияло на Зигмунда, психиатра-профессионала. Остается только гадать».
 Эрнст сжал голову руками. «У-у-у проклятье. Голова трещит от бесконечных вопросов. Пора навестить Анну и Эрика». С этими мыслями журналист покинул редакцию и направился к жене и сыну брата.

* * *

 «О, Господи»,- Анна не удержала слез и теперь плакала, обняв Эрнста. «Как я устала за эту неделю. Одна мысль тлеющим угольком жжет душу. ОН УМЕР, и Я БОЛЬШЕ ЕГО НИКОГДА НЕ УВИЖУ. И словно только это правда, которую от меня скрывают, а все остальное ложь и я живу во лжи, но с надеждой. И нет ничего кроме этой проклятой надежной лжи, что все скоро изменится. А если Зигмунд БОЛЕН?!!! Человек, страдающий психическим расстройством, становится ДРУГИМ!!!! Мне страшно, очень страшно думать, а еще страшнее знать, что Зигмунд стал ДРУГИМ, я увижу ДРУГОГО Зигмунда. Как мне жить дальше?! Как много мне предстоит сделать, пережить, поменять в себе. Смогу ли я?! Я не знаю! Не знаю!! Не
знаю!!!»
 «Не отчаивайся Анна. Слишком рано делать выводы. Мы действительно НЕ ЗНАЕМ, что с Зигмундом. И нельзя терять душевные силы, думая о тяжелых изменениях и последствиях. Я обещаю тебе, что продолжу поиски. Необходимо терпение чтобы дождаться прояснения». Эрнст старался говорить убедительно и слезы Анны, кажется, иссякли. Она подняла голову и заглянула в глаза журналиста.
 «Как Эрик?»,- тихо спросил Эрнст.
 «Скучает»,- вздохнула Анна. «Он же не знает даже тех крох, которые знаем мы и просто скучает. Все-таки правду говорят, в незнании покой. Я сказала, что отец в длительной срочной командировке. Мой голос не дрогнул, обманывая сына. Тяжелее обманывать потом, не показывать своих чувств, быть обычной. Сейчас он у бабушки. Собираюсь его забирать. Хочешь, поехали со мной»
 «Если ты не возражаешь, я хотел бы побыть в кабинете брата»,- попросил Эрнст, поднимаясь с дивана.
 «Конечно, иди. Мы будем через пару часов. Спасибо тебе Эрнст за поддержку, за душевное тепло»,- Анна тоже поднялась и легонько прикоснулась губами к щеке Эрнста. «Пока».

 * * *

 Эрнст, закрыв глаза, стоял около дверей в кабинет Зигмунда и в тишине слушал себя. Ощущал, как глаза наполняются слезами и не хочется их останавливать, пускай себе текут. Чувствовал тревогу и пустоту внутри себя, словно он что-то уже безвозвратно потерял, чувствовал, как в пустоте рождаются страх и боль, как они смешиваются, подпитывая друг друга. Рука опустилась на ручку и открыла дверь, справедливо полагая, что действия притупят чувства.
 Эрнст вошел в кабинет и расположился в любимом кресле Зигмунда за огромным столом. Нахлынули воспоминания и мысли. «Твое любимое кресло Зигмунд, твой кабинет, где ты работал. Как много тебя здесь, как легко ты представляешься мне. Мы часто здесь беседовали и спорили, шутили и смеялись. Я, Анна, Эрик ревновали тебя к твоей работе, обвиняли, что она для тебя выше нас, а ты краснел и извинялся, когда мы нападали все вместе. Мой любимый брат. Что происходит с тобой теперь. Неужели работа поглотила тебя, неужели она главная виновница нашей долгой разлуки. Где нужно искать ответ. Может быть, здесь в этом кабинете». Последняя мысль вывела Эрнста из задумчивости, заставила внимательно оглянуться по сторонам и, не зная цели, начать поиски.
 Высокий книжный шкаф не сразу привлек внимание Эрнста. В верхней части за стеклом стояли аккуратные ряды книг. Журналист открыл нижнюю створку и увидел несколько пластмассовых коробок. В коробках были истории расстройств. Случаи для размышлений, так называл Зигмунд случаи, требующие дополнительного внимания, умений и оставляющие после себя значительный отпечаток. Эрнст достал одну из историй.

 ШИЗОФРЕНИЯ КАТАТОНИЧЕСКАЯ.
ИМЯ: Бруно Бинсвангер.
ГОД РОЖДЕНИЯ: 21.06.1956г. 37 лет.
Шизоидные особенности личности
выражены в подростковом возрасте.
ВРЕМЯ ПОСТУПЛЕНИЯ: 23.03.1993г.
Присущи основные симптомы болезни Блейлера.
Индивидуальные характеристики (первый месяц лечения).
1. Выраженная цикличность (быстрая смена возбуждения и ступора).
2. В период ступора несвойственные приступы насильственного крика.
3. В период возбуждения хаотичность сменяется целенаправленными действиями.
Пример: что-то напоминающее первобытные танцы – жажда крови – садомазохизм (для этого употреблял собственные гениталии) – зоонекрофилия (на прогулке поймал мышь, убил ее, носил все время с собой, клал рядом спать, совершал суррогатные сексуальные манипуляции).
Далее следовала подробная аналитическая интерпретация случая.
 Эрнст просмотрел еще несколько историй болезни, отложил их в сторону и задумался. «Возможно то, что я прочитал и является интересным, особенно для психиатра, но здесь должно быть что-то совершенно особенное и непонятное, что-то со знаком отличия. Как говорил мой знакомый полицейский детектив, если хочешь что-то спрятать спрячь это перед самым носом». Эрнст вернулся к письменному столу, открыл верхний ящик. Вскоре среди обычных бумаг он нашел желтый запечатанный конверт, в углу мелкими буквами было написано: «Удивительные симптомы». В конверте лежал один листок с короткой записью: «Кажется, мне ампутируют и пересаживают душу. Потрясающий случай. Смотри кассеты с номерами: 25.01; 29.03; 11.01; 12.02; 20.01; 13.01; 17.03; 15.02; 19.03.»

 3.

Время продолжало свой вечный неторопливый ход…
Эрнст слушал. Повествование, перевернувшее жизнь Зигмунда медленно разворачивалось перед ним.

 * * *
 
Эрнст застыл в кресле, взгляд остановился, окружающее растворилось, мир сузился, и в этом туннели растерянно пульсировало сознание журналиста. Не было сил, чтобы что-то предпринять, не было сил на движение. Апатия и отупение овладели Эрнстом. А перед этим были грусть и слезы, были последние слова, был голос Зигмунда, приглушенный, тихий, но уверенный:
«Не знаю, для кого я делаю эти записи. Просто не знаю. С помощью них нельзя научиться, нельзя пережить то, что переживаю я. Может для себя. Чтобы еще раз услышать свой голос, посмотреть на себя со стороны, убедиться до конца, что ЭТО было, что ЭТО есть, что от ЭТОГО никуда не уйти. Я же и не хочу уходить! Я нашел свое СЧАСТЬЕ.
МНЕ не нужен теперешний, несчастный психиатр, так называемое «я», у меня есть ЛУЧШЕ!
МНЕ не нужен брат, у меня есть ЛУЧШЕ!
МНЕ не нужна жена, у меня есть ЛУЧШЕ!
МНЕ не нужен сын, у меня есть ЛУЧШЕ!
МНЕ не нужна такая жизнь, у меня есть ЛУЧШЕ!
МНЕ не нужен этот мир, у меня есть ЛУЧШЕ!
Скорее бы нарушились последние связи с этим миром, и я попаду ТУДА в МИР СОВЕРШЕНСТВА, в ИДЕАЛЬНЫЙ МИР, в МОЙ МИР. Я посвятил жизнь одной глупой цели. Возвращать сумасшедших сюда в ЭТУ РЕАЛЬНОСТЬ, думая, что она единственно существующая. Я тратил свою жизнь на то, чтобы снова завязать крепкий УЗЕЛ НЕСВОБОДЫ, соединить воедино окружающий мир с миром внутренним. Я не знаю теперь, зачем это было нужно. Они же порой лучше и счастливее нас и сумасшедшими в результате оказались МЫ, а не ОНИ. МЫ строим свою жизнь, постоянно балансируя на границе ДВУХ МИРОВ, на границе КОНТАКТА! МЫ заботимся о своем развитии с целью достичь СЧАСТЬЯ. А оно так близко! НАШЕ зовущее, легко досягаемое СЧАСТЬЕ. ОНО в НАС. Только разруби путы, веревку, канат! Разруби то, что связывает тебя с ЭТИМ МИРОМ и ОКАЖЕШЬСЯ ТАМ. Скорее бы! Мне все равно, что будет с моим телом, как будут заботиться о нем. У меня ЕСТЬ ВОЗМОЖНОСТЬ, и я не МОГУ ее УПУСКАТЬ! ЕСТЬ!
МОЙ мир ЛУЧШЕ, я ХОЧУ ТУДА…
ЛУЧШЕ… ТУДА…
ЛУЧШЕ… ТУДА…
ЛУЧШЕ… ТУДА…
ЛУЧШЕ… ТУДА…
ЛУЧШЕ… ТУДА…

 * * *
 
Страх медленно стекал, с вздыбленного ночным кошмаром, разума Сигизмунда Шломо Кэтендорфа. Лицо его было белым и напряженным. Он был в объятиях жены Анны. А где-то на задворках рассудка рождалась мысль об истинности и глубине сновидения…

 Апрель-май 1995г.
 Окончательная редакция Ноябрь 2005г.