Эвакуация... Нас бомбят... рассказ 16

 
Вот и сформировали эшелон для нашей эвакуации. Станция была недалеко, отправились все туда пешком. Несколько товарных вагонов стояли на рельсах неподалеку от госпиталя. С эшелоном отправляли завхоза госпиталя, чтобы он в пути решал все вопросы. Мы хотели узнать конечный путь эвакуации, но этого никто не знал. Отец посоветовал нам, как только станет возможным, ехать к бабушке, в Краснодар – туда немцы не доберутся, слишком далеко.
Вот и небольшие товарные вагоны «теплушки» как их называли, в которых мы должны ехать.
Возле эшелона стоял начальник госпиталя, вокруг бегал и суетился молодой военный – заместитель по хозяйственной части. Говорил: «Да, мы все взяли! Как вы и распорядились! Не волнуйтесь, все выполню! Все сделаю!». В одной из «теплушек» должен был ехать завхоз, в нее красноармейцы загружали картонные и деревянные ящики, коробки.
Следующая за ней «теплушка» была наша. Для того чтобы подняться в нее, прикрепили при входе деревянную лесенку.
 В одном и другом конце «теплушки» по бокам от двери были нары в два этажа. На них положили матрасы с соломой, чтобы лежать, спать. Распределили места, мне и маме досталось место с края, на верхнем ярусе, около открытого люка в стенке вагона. Вещей у нас почти нет.
Меня это обрадовало – можно видеть места, по которым будем проезжать. Потом оказалось, что через люк на ходу эшелона постоянно дул ветер, было холодно. Мы с мамой старались закрыть люк, а другие, в центре нар, требовали открыть – им было жарко, август.
Попрощались с отцом. Как только мы сели в вагон, паровоз дал длинный гудок, и эшелон тронулся, набирая скорость. Дело было к вечеру, смеркалось. Я смотрел и смотрел в люк, но скоро стало совсем темно. Из люка дул ветер. Мы его кое-как прикрыли, решили спать. Ночью эшелон то ехал, то останавливался и стоял, а мы спали. Колеса мерно постукивали на стыках рельсов – ту-тук, ту-тук.
Утром взошло солнце, стало тепло. Эшелон медленно ехал по степи. Вдруг над нами очень низко с ревом пронеслись самолеты. Раздались длинные протяжные гудки паровоза, поезд остановился, а паровоз все гудел. Все начали выскакивать из вагонов, отбегать от эшелона, ложиться среди кустиков, бугорков на землю.
Мы тоже. Немного отбежав, легли. Мама сказала мне: «Закрой глаза, не смотри!» Надвинулась туловищем на меня, рукой прикрыла мне лицо. Над нами с воем проносились немецкие самолеты, стучали пулеметы. Где-то недалеко гремели взрывы бомб. Потом все так же внезапно прекратилось, и тут же паровоз начал снова давать частые гудки. Это означало, что нужно поскорее садиться в вагоны. Бегом мы помчались к своему вагону. Взрослые помогали детям, старикам. Вот мы и в своей «теплушке». Поезд снова устремился вперед. Ехали весь день, периодически подолгу стояли в степи.
Мы не знали, куда пойдет поезд. Кто-то говорил, что впереди узловые станции – Бахмач и Конотоп. Туда и идет эшелон. Снова пролетели над нами самолеты, но не обратили на нас внимания. Вот показался впереди городок – кто-то сказал, что подъезжаем к Бахмачу. Появились дома, полустанки. Но над нами снова пронеслась группа немецких самолетов, прямо в направлении городка – раздался грохот близких взрывов, а самолеты все летели и летели в ту сторону. Взрывы впереди гремели непрерывно.
Машинист внезапно резко остановил эшелон, дал задний ход, и мы поехали обратно, в степь. А взрывы все гремели и гремели там, куда нам предстояло ехать. К небу там вздымался столб черного дыма. Эшелон остановился среди степи, фашистские самолеты пролетали высоко над нами, не обращая на нас внимания. Кто-то сказал: «Наверное, нашли добычу крупнее нас!» Так и было. Сопровождающий нашего эшелона сказал, что фашисты бомбят Бахмач.

Так мы и стояли в степи. Самолеты улетели, а грохот взрывов впереди еще долго продолжался и после окончания бомбежки. Даже ночью взрывы продолжались, затем прекратились, все стихло, но видно было красное зарево далекого пожара. Все волновались, когда же мы поедем? Эшелон все стоял и стоял, но всем сказали никуда не отходить, быть рядом с вагонами. Прошла ночь, а мы все стояли. День прошел, и лишь к вечеру наш паровоз дал гудок, все тут же забрались в «теплушки». Поезд двинулся вперед, скоро он мчался полным ходом.
Вот показался Бахмач. Станция завалена грудами искореженных обломков, все разрушено, сплошные развалины, руины домов, которые еще дымятся. По бокам от железнодорожного пути - сгоревшие и разбитые вагоны, паровозы. Все тревожно вглядываются вокруг. «Сгорели даже шпалы!» - сказал кто-то. «Видно, стояли эшелоны с бензином, боеприпасами, по ним попали, и все взорвалось!» Восстановлен всего один путь, по нему и пропускают наш эшелон дальше. На станции работают железнодорожники. Эшелон быстро, без остановки проскочил станцию. Бахмач остался позади…

Ехали без остановки всю ночь. Сначала в одну сторону, потом эшелон вдруг двинулся в обратном направлении. Было совсем темно, вокруг ни огонька – светомаскировка. Мы молчали. А что можно было сказать? Хорошо, что не попали под бомбежку в Бахмаче! Скоро наш эшелон приблизился к Конотопу и без остановки на полной скорости его проехал. Конотоп фашисты тоже разбомбили. Станция была разбита, все вокруг завалено обломками вагонов, паровозов. На путях работали железнодорожники. Нам сильно повезло, что проскочили эти две станции.
Дни шли. Мы то ехали, то стояли сутками на самых дальних путях станций. Хотелось пить, у мамы была литровая кастрюлька, в которую она набирала воду на станциях. Но это было очень трудно, эшелон останавливался на самых дальних путях.
Однажды мама, пойдя по воду на станции, вернулась запыхавшаяся, еле успела вскочить в «теплушку» тронувшегося эшелона.
Отдышавшись, рассказала, что запуталась среди стоящих эшелонов. Приходилось проползать под вагонами и не расплескать кастрюльку воды! А наш поезд стоял на 17-м пути. Эшелоны все одинаковые – выручило то, что она увидела знакомых из наших вагонов между поездами.
 Еще несколько раз эшелон останавливался в пути, по гудку паровоза мы бежали в кусты, прятались в канавах, но немецкие самолеты летели куда-то дальше, не обращая на нас внимания.
Мы не знали – какие города и станции оставались позади, ведь поезд останавливался на самых дальних путях. Не у кого было спросить. Отходить на стоянках от эшелона не полагалось. Он мог внезапно двинуться вперед, и тогда отстанешь от него! Нечего было кушать. Консервы, взятые из Киева, мы съели за первые дни поездки. Теперь сидели голодные. Другие беженцы в «теплушке» доставали какую-то еду, ели.
 
Наконец, одна мамина знакомая подошла к нам и тихо, шепотом, под стук колес поезда сказала маме: «А завхоз не дает вам еду? Ведь он получил продукты на всех, госпиталь да ему целый вагон. Сама видела, как грузили. И начальник госпиталя все проверял. Подойдите к завхозу, только не ссылайтесь на меня».
На ближайшей остановке мама подошла к завхозу. «Почему вы не даете нам продукты? Другим ведь даете?! У нас ничего нет!!!» Я наблюдал всю эту сцену. Завхоз без малейшего смущения ответил: «Кто вам сказал это?»
 Мама ответила: «Я сама видела и знаю!» Тогда он сказал: «Почему Вы не подходили ко мне, не просили? Я думал, что у вас все есть! Идемте, я дам продукты!». Получалось, что мы сами же и виноваты! Мама ответила ему: «Ведь госпиталь все дал! Я не должна просить у вас, как подаяние – ваше дело все распределять!». Оказалось, что у него в вагоне есть булки хлеба, масло, колбаса, тушенка, сгущенное молоко и многое другое, и воду он получал на станциях. С этого дня мы больше не голодали.
 
Налет на наш эшелон повторился еще несколько раз. Фашистские самолеты пролетали вдоль эшелона, стреляли из пулеметов, но бомбы не бросали. Мы уже привыкли к этому, и как только эшелон резко тормозил, раздавались гудки тревоги, все разбегались в поисках канав, ямок, бугорков. Мама мне все так же командовала закрыть глаза, не смотреть и ложилась поверх меня.
Не знаю, были ли жертвы среди беженцев при этих бомбежках и обстрелах, но в наш вагон и едущих с нами не попали пули, бомбы. А в другие? Об этом молчали.
Утром, когда я проснулся, наш эшелон стоял. Я выглянул в люк и остолбенел рядом с нашим эшелоном, на соседнем пути, стоял самый настоящий бронепоезд, каким его показывали в кино – железные башни, ни одного окошка, из бойниц торчат пушки, пулеметы. И стоит - совсем рядом. Я с восторгом смотрел и смотрел на него. И только потом увидел красноармейца, который с винтовкой на плече ходил туда и сюда по крыше бронепоезда. «Дядя, скажите, вы на фронт едете?» - спросил я его. « Да, на фронт!» - ответил он. «Если увидите моего папу, так передайте ему привет от меня! Он доктор!» - крикнул я. Но в этот момент бронепоезд начал медленно ехать в ту сторону, откуда приехали мы. Я услышал: «Обязательно передам!» А бронепоезд набирал и набирал скорость, вот и мелькнула последняя платформа с пушками.
Потом я лежал и вспоминал бронепоезд: «Какой он могучий! Вот уж кто задаст фашистам!» Думал: «Как же красноармеец узнает папу? Сказал я или не сказал ему фамилию?» Но потом решил, что может, все-таки как-то передаст привет.

Недели через две езды немецкие самолеты уже перестали появляться в небе – мы отъехали от фронта. Стало спокойнее. Эшелон останавливался на крупных станциях, недалеко от вокзала, можно было прочитать названия станций – Сумы, Белгород… Потом мы обратили внимание, что на станциях появились пассажирские поезда. В городах не было светомаскировки, вокзалы освещены, светятся в темноте окна домов.

Эшелон остановился на первом пути, мы прочитали Воронеж. Вот куда мы уже доехали! В «теплушке» начали думать – куда же нас повезут? Очевидно, едем мы южнее Москвы. Спустя несколько дней эшелон остановился на станции. Это был Тамбов. Попутчики начали поговаривать – а надо ли ехать дальше? Ведь фронт уже далеко!

Я начал уговаривать маму – «Давай выйдем на следующей станции! Мы же с папой решили – поедем к бабусе! Давай выйдем!» Мама пробовала сказать об этом завхозу, который был начальником эшелона, но тот прекратил разговор, сказав: « Мы едем в Сибирь – Томск или Омск! Пока точно не знаю! Но самовольно оставаться запрещено!» А я все уговаривал маму, и она, наконец, решилась!