Параллельные изгибы

- Очень дурно засиживаться подолгу в эфире. Кто-то, кто наблюдает исподтишка и не отражён в списке контактов, может подумать, что у тебя проблемы в реальной жизни, и ты топишь их в кофе и Интернете. Дурно также мусорить, пускать воду в кране, рожать детей. Есть ещё сколько-то небольших убеждений, но существуют самые важные правила, которые тоже можно нарушать при определённых обстоятельствах. Проще сказать, если иначе никак или если перед тобой стоят высшие цели. Это, конечно, только насчет мусора и бесполезно истраченной воды.
- Небо, знаешь, красивое, когда дынное… И воздух весь дынный, с подпалинами. Так в августе перед дождем бывает. …Август.
- Дурно! Дурно! Дурно! Всё это так дурно! Зачем ты спишь с мужчинами? – та, к которой она обращалась, с ногами забравшись, сидела на диване, а сама она стояла у противоположной стены, курила. – Зачем? Ведь это не приносит тебе никакого удовольствия, и ты не берёшь с них денег! В тебе столько ещё шероховатостей. Я даже и не знаю, наверно, мне стоило бросить тебя, так это всё невозможно переделать.
Они находились в небольшой узкой комнате, в одном из углов которой стоял вентилятор, и когда обе они молчали, только его рыбьи ошмётки с приглушённым лязганьем разрывали воздух. Два паспорта лежали на столе параллелью имён, у входа стояли дорожные сумки: один изящный саквояж и потрёпанный походный рюкзак. По оконному стеклу сбегали капли, след от чьих-то чувств. Это была не их квартира, даже город не был им родным. Свет они не зажигали и не зашторивали окна. Несмотря на погоду и все освежающие ухищрения в комнате было душно.
- Никогда не подслушивай чужие телефонные разговоры! – продолжала свои наставления одна из них. – Даже если ты сидишь рядом, сделай вид, что тебя нет, что нет у тебя ушей.
- Я… – она взглянула на старые круглые часы, которые беззвучно прикрывали собой какой-то изъян в стене, – через десять минут буду плакать, так что поторопись со всей своей чепухой.
- Перестань сейчас же носить обувь без каблуков. Что ты себе возомнила? Что в этих кроссовках ты похожа на нападающего из Лиги Чемпионов? Или что там ещё? Я же и так на пол головы выше тебя, а ты так плохо подбираешь туфли. Ты понимаешь, что этим отравляешь жизнь и мне тоже, мне приходится снимать каблуки и ходить чёрти в чем или кричать тебе с высоты своего… Чёрт! Это некрасиво.
- А мне нравится быть низенькой.
- Боже мой, ты безнадёжна. И всё же давай поговорим о главном. Где ты вчера опять была? Ты позаботилась о моём здоровье?
- Я не делала ему минет.
- Фу, мне и так стало неприятно прикасаться к тебе. Ну, зачем тебе это? Вот, – сделав несколько шагов вперёд, женщина с ледяными чёрными глазами протянула ко рту другой руку с зажжённой сигаретой. – Лучше кури.
- Я не буду курить. – Она отмахнулась от руки и заодно от успевшего натечь в её пространство дыма. – Я хочу родить здоровых детей.
- Оооооо… Опять эти твои дети. – Вернувшись на прежнее место, она отложила сигарету в пепельницу, а затем, поймав глаза той, что сидела на диване, с хищным прищуром и со всей злостью стала показывать и объяснять. – Что же я буду делать с тобой, если ты забеременеешь? Я, наверно, заберусь туда, внутрь тебя и вырву этого ничтожного зародыша с кровью.
- Нет! – Бедняжка так испугалась, что схватилась за живот. – Я надеюсь, он женится на мне, если я забеременею.
Великолепная актриса, только что убившая сделанного из воздуха эмбриона, она рассмеялась неестественным горловым хохотом.
- Что ты смеёшься? Да, и он будет любить нашего сына, как свою старшую дочку. У него же уже есть ребёнок. – Склоняясь под тяжестью её смеха, сама себя убеждала другая.
- На что он тебе сдался? Этот старый, грубый, похабный мужик, – всхлёстывая руками, она шевелила ртом, как немая, не могла найти слов, чтобы выразить своё возмущение. – Я! Я… Я. Самое лучшее, что могло случиться в твоей жизни.
- …Мне так хочется плюнуть, – на этой её реплике, кажется, они обнажили все свои карты, в миг поменялись ролями, и даже будто та, другая, что смотрела раньше сверху, вдруг стала находиться на плоскость ниже этой, как будто выстилилась по полу, совсем потеряв какой-либо физический объём.
- А мне хочется избить тебя, – говорила она оттуда, снизу. – Ударить чем-то тяжёлым металлическим по лицу. И потом ещё… бить, бить, бить. Когда упадёшь тоже. Только чтобы осталась жива. …Так… Так мне будет привычней. Я буду виновата, и смогу с этим справиться. А сейчас… Я никак не могу совладать со своей ревностью.
- Я… Я люблю тебя. Я больше никогда не пойду ни к какому мужчине.
Десять минут истекло, и одна из них, та, что была немного меньше и телом, и лицом, и даже возрастом, тихонько заплакала, свернувшись в клубок, как маленький чёрный котёнок. Другая, та, что нападала, как хищная птица, вся острая… чертами лица, изгибами тела и шрамами на коже, отвернувшись от любовницы, выпустила дым в стену, оклеенную неброскими обоями. В комнату стали похабно заваливаться сумерки, и она захлебнулась их неизящным мокрым цветом. Старшая не любила ни ночи, ни дождя.