Утро Ариадны

Меня не существует. Подражание облику, зыбкому и летучему лицу, единожды приоткрывшемуся для зеркала; смеху, едва коснувшемуся уха… Меня нет.
Если вычесть из меня любовь – что останется? Сумерки. Мягкие июньские сумерки, но в них уже не будет ни вскрика, ни окрашенного кровью цветка… Ночь оканчивается бешеным гвалтом птиц, ненавижу рассвет! –но меня нет, нет,
только отпечаток тела, уже чужого, уже обретшего собственную цельность – на простыне.
Скрипит дверь (или нос корабля, бегущего в Афины…)
Надрываются птицы.
Врывается свет сквозь шторы (облака? паруса?)
Он уйдёт рано утром, а я лягу спать, чтобы вечером ходить по пустому отпускному городу, по мощёным улочкам тихого центра, чтобы написать стих о пустоте и девстве, и наткнуться на желанный голос в всё-умертвляющем телефоне… Чтобы броситься в пучину со скал Наксоса.
Он не помнит меня.
Меня не помнит никто, во мне нечего помнить. Серое стекло, не сумевшее даже запечатлеть. Источенная дождём душа, бессилие, беспамятство.
Двенадцать раз взойдёт и умрёт молодая луна, и в самую короткую ночь в году маленькая женщина вспомнит:
Нет имени. Только память – не тела, мозга! – растворённого в чужом сознании. Память кожи, и волос, и костей.
Признаваться в любви каждому перелётному журавлёнку – и не знать настоящего слова – одного…
А если за дверью в смерть можно обрести лишь Ничто, Великое Ничто, драгоценный дар собственного отсутствия,
то это прекрасно и верно.
Расплескать ночь по горящей плоти, выбежать, придумать удивительную лазурную страну с говорящими свечами и крохотными птицами, принести любимому на блюде новорожденную новеллу, выпить кубок морской воды, впитавшей смерти медуз и рухнувших Икаров.
Меня нет. Чьи это грёзы?
Медленно убиваю душу, и уже нет мысли, нет былого блеска, этого точёного легкомыслия; нет покоя, этого зелёного савана времени; нет бьющейся стихотворной строки, нет ада, мертва тоска, мертва сама смерть..
Селекция… К какому стволу привьют этот побег, от которого – лишь оболочка? Куда ушла моя кровь?
Она тихо молится, повернувшись к востоку, обратившись в былое; она окрашивает свои скучающие мгновения в чёрный и фиолетовый, но ночью все кошки серы, и не скрыться от стали и паутины, стали, припорошенной липкими лабиринтами, о вечный камень Крита, серый и серый, ненавистная отчизна нечестивицы!..
Имя: Ариадна.
Мы всегда брали нити, и плели, и вели, в ожидании и вере - распускали ночами ткани и косы, и хитроумные избранники – никогда возвращение на Итаку,
но всегда утро Наксоса…
Чудовищное утро Ариадны, орущие птицы острова, корабль с мальчиком-царём, бегущий прочь каждым своим парусом (что есть – месть? Море просит жертвы, и принимает имя Эгея), корабль с убегающим мальчиком, и память брата-быка, стучащая в венах, и вЕках, и векАх…
Не верьте слепым рапсодам, она никогда не становилась созвездием.
Ариадна проснулась, и только птицы вопили на пустынном берегу.

…Конечно же, за дверью ничего нет.
Мой Город где-то прячет его, Минотавра, и я ловлю его, приманивая исписанной бумагой и шелестом розовых раковин, мой остров носит во чреве Минотавра, я есмь остров, и я есмь Минотавр,
я не знаю, что такое: женщина…
Имя – залог существования. У меня нет имени, никакого взгляда и знака, мою голову венчает роговая тиара, и я умираю,
что за тень, укутанная в пеплос, становится всё полнокровнее, пока силы оставляют меня?..
Благословенное НЕ БЫТЬ, неужели и ты встретишь новым рассветом?


2001