Похороны - грустный праздник
Несознательное детство и бездумная юность пролетели как-то незаметно, как будто были чужими, придуманными, неестественными, туманными. Затем был институт. Там дядя Ваня изучал экономику и даже защитил диплом на какую-то тему, название которой он и сам быстро забыл. Но экономика была далека от бескрайних полей и лесов его родины. Диаграммы и схемы совсем не передавали запаха деревенского сена и парного молока, шелеста ветра в макушках деревьев и веселого чириканья птиц, сидящих на них, яркого лунного света над крышами домов деревни и загадочного пения в ночи невидимого козодоя. Зато в институте пришло осознание себя, как личности, пусть никчемной, бестолковой, никому не нужной, но личности. Дядя Ваня перестал сломя голову лезть на баррикады, яростно штурмовать всякое мелкое жизненное препятствие, подстраиваться под других, доказывать что-то им. Нет, он не стал философски, как бы, свысока смотреть на окружающий мир. Он просто плюнул на него. И запил. А, может быть, смерть матери что-то замкнула в его голове. Кто теперь узнает. Так или иначе, к нему стал частенько наведываться сосед Комаров, алкоголик. Дядя Ваня в майке, бывшей в лучшие ее годы белой, и в порванном на коленке трико разливал по грязным стаканам водку, а Комаров устраивался в кресле и рассказывал:
- Веришь ты мне или нет, а грозы там ядреные, сильные. Как громыхнет - так и оглохнешь! А земля плодородная. Не то, что тут - болото. Тьфу! А яблоки вот такие. А девки - ух! Эх, не бывать мне больше на Кубани. Наш дом уже давно перекосился, да зарос высокой травой, а шпана вскрыла замки и вынесла все под чистую.
Перед глазами дядя Вани тут же всплывал, как настоящий, но уже его деревянный терем, с белыми окнами, да резными наличниками, расписанными дверьми, да полотенцами. А мама его варила в печи кашу, накрывала на стол, усаживала дядю Ваню и кормила его с ложечки - ложечку за маму, ложечку за папу... Где теперь все это? Дядя Ваня доливал стакан до краев и залпом опрокидывал в себя горькую огненную воду.
Потом появилась Шура. Она пришла в его жизнь как-то обыденно, без всякой интриги, но неожиданно для него. Они встретились в магазине. Он стоял позади. Она покупала сметану, яйца, сыр и что-то там еще. Ничем не примечательная женщина в сером, как жизнь, пальто. Темные волосы клочьями свисали с воротника. Сметана в светло-серой пластмассовой банке. Она отошла, убирая мелочь в кошелек, а дядя Ваня, виновато озираясь, стыдливо покупал бутылку самой дешевой водки. Говорил почти шепотом, чтобы очередь не слышала, до чего он докатился, чтобы никто не увидел, докуда он опустился, чтобы никто не заподозрил, в какую бездну он нырнул и падал, и падал, и падал. Никто не услышал, не увидел и не заподозрил. Но Шура услышала. Она повернулась в пол оборота и подозрительно посмотрела ему в глаза. Их взгляды встретились. Он увидел в ее голубых глазах и печаль, и радость одновременно, и доброту и гордость, и холод и тепло. Она смотрела на него строго, но не осуждающе. Из магазина они вышли вместе. За дверью их ждал сырой апрель.
По утрам Шура доставала из шкафа и гладила его красивые - белые и красные, и в клеточку, и в полосочку рубашки, совершенно не ношенные, которые он много лет назад припас для торжественных случаев. Но последние все никак не хотели наступать. А время шло. И с каждой секундой рубашки за дверцей шкафа, как и его жизнь по эту сторону дверцы, все более подергивались незримой пылью, тончайшей плесенью, неосязаемой дымкой времени. И вот уже кровожадная моль подступает со всех сторон к неприступной крепости шкафа. Она чует их, знает, что рубашки прячутся где-то рядом, что ее отделяет от них лишь тонкая фанерная перегородка дверцы. И ничто не в силах остановить полчища моли, наступающей по всем фронтам. И вот уже слышны вдалеке победные фанфары. И уже давно поделены тушки неубитых рубашек. На мгновение зазеваешься - и все, нет богатства, проиграл войну. И дядя Ваня уже догадывается, что им, рубашкам, осталось жить в тесном шкафу совсем недолго. А, проклятые торжественные случаи все не наступают и не наступают. И поэтому Шура начала просто доставать рубашки из шкафа и гладить. Каждый день новую. А потом протягивала дяде Ване и говорила: «Надень». И дядя Ваня надевал красивые, чистые, отпаренные рубашки и гордо расхаживал в них целый день по квартире - из комнаты в кухню, из кухни в ванну, из ванной в туалет так, как будто каждый день был каким-нибудь важным и особенно значимым в его жизни. Дядя Ваня представлял себя и писателем, и поэтом, и каким-нибудь крупным начальником, и даже один раз президентом! Но ходить все время по квартире и ничего не делать быстро наскучило. И он нашел работу. Устроился дворником. Гордо выходил каждое утро в новой рубашке на улицу с метлой и начинал работать. А Комаров, выскакивавший из подъезда с авоськой, все удивлялся:
- Ну, ты даешь! Стал человеком! Вот это номер! Может, зайдешь сегодня? Я - в магазин и обратно.
А дядя Ваня суживал глаза и с серьезным видом отвечал:
- Некогда мне. Работы полно. Надо еще улицу подмести, а потом - во дворе. Я теперь - другой человек. Везде должна быть чистота - и на улице и дома, и в теле и в душе.
И Комаров восхищался:
- Едрить твою через коромысло! Вот это слова! Вот это да! Заходи - у меня тоже есть, что сказать по этому поводу. Как-то раз в нашей деревне речка обмелела. Так воду в баню таскали за пять километров! Погоди! Я быстро! - И бежал с авоськой за водкой.
Пришла промозглая осень. Небо заволокло серой пеленой. Дядя Ваня махал метлой, а серое низкое небо давило несбывшимися надеждами и отдавало в висках глухим отчаяньем. Рубашки были сношены, моль позорно бежала с поля боя. Но никаких торжественных случаев так и не наступило. Растаяла последняя надежда. Осталось только холодное небо. Они хотели купить новую стиральную машину и телевизор. И на юг съездить хотели. Но все куда-то кануло, пропало, забылось в будничной суете, завертелось в водовороте времени, смешалось, и теперь уже не разберешь букв в словах планов, написанных на холсте будущего. Да и само это будущее уже давно стало прошлым, таким же, как и всегда, серым, обыденным. Сплошная пелена темных облаков неслась по небосводу, морося мелким дождем. Потом Шура исчезла. Два человека прожили рядом отрезок серой, никому не нужной жизни, влекомые каким-то попутным ветром. А потом бродяга-ветер их разбил, завертел и разогнал в разные стороны, так же неожиданно, как и сблизил. Сметана в светло-серой банке.
Снова зачастил Комаров:
- Я и говорю - гроза будет. А они - да, иди ты! Какая там гроза! Перекусили и пошли обратно в поле, работать. И тут как лупанет! А град-то какой, а! С куриное яйцо! Во! - Комаров сжал кулак и грозно затряс им над столом. - И как он держался там, на небе-то? Ну, пойду я. А то что-то мне нехорошо. - Комаров поднялся и вышел из кухни.
Ну, вот, опять старику Комарову плохо. Значит, всю ночь придется просидеть в одиночестве и выпивать за себя и за него. Дядя Ваня поморщился, когда подумал о том, как после этого он будет себя чувствовать утром. А, в сущности, какая разница, доживать свой век в компании или в одиночестве. И перед глазами поплыли бескрайние реки и высокие леса, подернутые утренним туманом поля и красно-желтое солнце, тихие восходы и оранжевые закаты, родной дом, безжалостно затоптанный временем. И красавица Ленка, уже давно повзрослевшая и растерявшая былую грацию, а то и вовсе ставшая толстухою. И даже тихая Шура, в сущности, теплый и отзывчивый человек, возможно, уже окончательно разуверившаяся в человеческих чувствах. Как жаль, что всего этого не вернуть. Как жаль, что жизнь - это путешествие в один конец, без обратного билета. И бесполезно ходить по заросшей бурьяном поляне и искать останки деревянного дома. И не вернется больше Ленка. И не найти уже исчезнувшую Шуру, не оставившую после себя никакого следа. Если задуматься, то, в сущности, каждое мгновение жизни было прекрасно. Только понимаешь это лишь по прошествии многих лет. Но почему жизнь играет такую злую шутку? Почему нельзя ей наслаждаться сразу, сейчас? Если то время было прекрасно, то значит должно быть что-то хорошее и сейчас. Дядя Ваня отвернулся, чтобы поставить стакан Комарова в раковину. А когда повернулся обратно, то не поверил своим глазам. Напротив него за столом сидел парень. В его собственной кухне! Нет. Не просто парень, подумал дядя Ваня. Глядя на строгие черты его молодого лица, полные губы, чуть вздернутый нос и большие карие глаза, из которых так и сочилась жизнь, язык не поворачивался назвать его парнем или, там, каким-нибудь чуваком. Буду называть его юношей, решил дядя Ваня. Да. Это самое подходящее. Юноша. И еще. От него всего - от тела, от головы, от рук исходил какой-то тонкий, еле заметный, белый свет. Дядя Ваня даже не сразу его разглядел.
- Кто вы? - спросил он.
- Я спустился с небес. - ответил юноша.
- Ну, конечно. Так я тебе и поверил. Наверно, просто хочешь меня ограбить. Только зря стараешься! Кроме вот этой бутылки ничего у меня нет. Ну, разве что, можешь еще отодрать обои - немецкие, хорошие, были куплены в лучшие времена...
- Напрасно не веришь. - Юноша закинул ногу на ногу и хитро улыбнулся. Затем взял стоявший на столе дяди Ванин стакан и через секунду вместо стакана держал в руке банку сметаны, которую тут же поставил обратно на стол перед дядей Ваней. Тот осторожно взял ее в руки, повертел, открыл, попробовал - и, правда, сметана.
- Чудеса, да и только... - все, что он смог из себя выдавить.
- Я могу управлять материей. Все материальное мне полностью подвластно. Я могу, например, из карандаша сделать ручку, а из бумаги - сталь. Не проблема. Материя для меня не является ценной. Материальный мир скучен и банален. И брать мне у тебя ничего не нужно. Я сам могу тебе дать все, что ты пожелаешь. Хочешь увидеть другие миры, другие планеты, звезды, вселенную?
- Хочу.
- Тогда пойдем со мной. Дай мне руку.
Дядя Ваня протянул трясущуюся ладонь.
- Тот мир, который ты видел – это лишь маска, которую примеряют люди. А потом, оценивая себя, смотрятся в зеркало, кривят лица, разжигают в душе глупые амбиции, делают глупости. Это маска для эгоистов и альтруистов, для романтиков и реалистов, для оптимистов и пессимистов и так далее. Каждый находит то, что можно примерить. Каждый играет свою роль, как в большом театре, ну, или муравейнике. Но мир гораздо больше. Я покажу тебе его.
На следующий день кремниевый осколок метеорита массой триста граммов достиг поверхности Земли, отколовшись от своего старшего брата возрастом четыре с половиной миллиарда лет, и, летя по касательной траектории на огромной скорости, пробил насквозь дяди Ванино тело на уровне груди.
И вот, дядя Ваня видит вокруг себя много цветов. Никогда еще в его комнате не было так светло и чисто. Вроде бы, все, как всегда, но как будто что-то не так. Ну, да. Правильно. В этой комнате еще никогда не было праздника. И, вот, наконец, он пришел. Солнечный свет струится через открытое окно. Стол, стулья, шкаф, даже стены – все переливается каким-то бело-желтым светом, мерцает небесным сиянием. Даже Комаров вырядился. И где он только откопал этот смешной костюм, который ему немного жмет в плечах, зато книзу раздувается, как парус? А соседка как будто замуж собралась. Явно выбрала из своего гардероба лучшие вещи. Только почему такие грустные лица? Роза выскальзывает из руки Комарова и падает на пол. Дядя Ваня смотрит вправо, силясь подняться над высокими стенками гроба и достать взглядом до пола комнаты. Но у него ничего не получается. Нет, все-таки, похороны – это грустный праздник. Самый грустный праздник. Дядя Ваня всегда так считал. Но он не жалуется. Ему все нравится, ему весело. Он смеется и силится что-то сказать Комарову, но его слова как будто теряются, как будто затухают в сметане, как будто не могут преодолеть оболочку, невидимый кокон, в котором оказался дядя Ваня. Но ничего, не беда, дядя Ваня что-нибудь придумает и все образуется.
28.07.07.
Свидетельство о публикации №207072800275
С Днем Рождения!!! У Вас сегодня веселый праздник! Без всяких там кавычек.
P.S/ Не грустите, а больше про электрички, железную дорогу и паровозы рассказывайте.
Наталья Рудная 14.02.2009 19:55 Заявить о нарушении
Не думал, что вы сюда заглянете. :) Еще раз спасибо за поздравление. Грустить тоже надо. Иногда бывает в этом необходимость.
Леонид Свет 14.02.2009 20:42 Заявить о нарушении