Когда опускаются руки

Не моя квартира. Не мои обшарпанные стены, где дырки и пятна закрыты невостребованными картинами гениальных друзей. Я давно живу в чужом доме и дышу чужим воздухом.


Скрипучая высокая койка с какими-то старушьими набалдашниками. Дырявый страдающий матрас, поверх - простыни, они забыли, какого цвета на самом деле. А я и не помню их при порядочной жизни. Я сижу на кровати и раскачиваюсь из стороны в сторону, как ребенок с задержкой развития. Я на самом деле кажусь себе как минимум аутом. Аут как диагноз, аут как принцип, аут как стиль существования. Мне холодно и позвонки на спине дыбятся от зябкости. Еще немного, и они проткнут кожу, тощую плоть без жировой паренхимы. Я укутана в одеяло. Наверное, это сделала не я. Наверное, меня укутали. Я так уверена в своей непричастности, потому что уже который день неспособна на какие-то полезные для себя и окружающих, действия. Я оглядываюсь. Те клочки обоев, которые уцелели во время приступов безумия и ломки, исписаны сплошным депрессным текстом. Автор Химка. Когда плохо мне, я не пишу. И когда мне хорошо, я тоже не пишу. В обоих случаях я анализирую. Все, что попадется под руку и мозг. Мы с Химкой люди будущего и прошлого. Настоящего у нас никогда не было. Химка должен был стать журналистом. А я психологом. Но не стали - прошлое, и никогда не станем - будущее. Так кажется мне, по крайней мере. Что думает Химка, я не знаю. Я бы хотела у него спросить, но во-первых, его нет дома, а во-вторых, я не только ничего не делаю в последнее время, но еще и не говорю. Скорее всего, берегу силы, чтобы думать.


Даже когда у меня звонит телефон, я не говорю. Слушаю мелодию звонка, когда надоедает - ставлю на вибро. Странно, что он вообще звонит. Наверное, мама по привычке пополняет счет; теша себя мыслью, что раз идет вызов, значит я жива, просто не хочу говорить. Мама, я умерла давно. А похорон не было. Некому было хоронить. Потому что никто не заметил. Только Химка да еще пару знакомых в курсе. Потому что они тоже мертвы. Мертвый художник-инсталлятор, мертвый патологоанатом, танцовщица и гитарист, тоже, соответственно, мертвые. Я привыкла к такой жизни. Но меня все равно поражает то обстоятельство, что даже настолько мертвым, как мы, людям, нужны деньги. Химка принимает это как должное. И поэтому иногда что-то зарабатывает. Скорее всего, это стимул иметь более менее приличный внешний вид. За то, что биологически я еще жива, надо сказать спасибо Химке. Не знаю, почему он с таким удовольствием тащит меня на своей спине. Хотя не тащит никуда. Просто держит на руках, спасая от сточных жизненных вод. Он все-таки сильный. И намного выше меня. Поэтому с ним я дольше не захлебнусь.


Еще в нашей комнате есть хороший компьютер, акустическая система и вазон с лавром. За растением ухаживает Химка. На полу нет ковра, всяческих штук для сидения нет, и стола тоже. Лампочка – как солнце. Шторы – излишество. Мы с Химкой умеем существовать в стиле изумительного минимализма с максимальным комфортом. Комп, система и лавр - те три вещи, за которые Хима удавит любого. У меня таких вещей шесть (все-таки я женщина (?) и привязанностей у меня больше) – фотография кота, с которым я жила когда-то, контактные линзы, фирменный финский диск с Moonsorrow, дорогие чулки в сеточку, самодельная фенечка с волосами когда-то любимого человека и пара фирмовых джинсов. Точнее, за все это я бы удавилА любого. Сейчас мне безразлично. Я хочу умереть второй раз наверняка.


На нашей двери совсем нет замка. И звонка, за ненадобностью. Поэтому Химка приходит всегда бесшумно. Несмотря на мое мировое безразличие, я все-таки рада видеть Химу, и решаю заговорить:
 -Ах ты мой плавучий островок среди Вселенского дерьма! – приветствую.
-Мят, ты ела что-нибудь?- он заботливый.
Следующие слова доносятся уже из нашей кухни:
-Мятко, зараза, трудно было оторвать задницу от кровати и пойти пожрать? Я не говорю уже о том, чтоб порядок навести.
-Химко, я не ем, ты ж знаешь. А насчет порядка…тараканы и мыши ушли сами, от безысходности…- вяло защищаюсь.
-Мята, родная, джезва, загаженная неделю назад, и печальная кастрюля с плесенью не уйдут, я тебе точно говорю!- он снова в комнате, стоит и улыбается.
Химко, я в твоей власти: или ты потянешь меня на дно, или будешь нести дальше. Весь этот геморр исключительно тебе.
-Как это не уйдут? А то ты не помнишь, как у нас комп стоял на цыпочках?
-Ну…глюк - это глюк, а порядок должен быть. Нет ну хотя…фиг бы с ним, с порядком. Но скоро ж вонять начнет.
-Химко, я тебе гарантирую, кастрюля скоро уйдет сама!
Тут мы оба вспоминаем сказку «Федорино Горе» и долго смеемся. Наверное, мое умение из любой проблемы делать шутку – причина, по которой я до сих пор уютно сижу на Химиных руках.


Хима – обояшка и красавец. Удивительная выносливость не дала ему сторчаться. И мне тоже, за компанию. Хима большой, и его хватает на нас двоих. Мы пережили кризис. Но умерли все равно, и, понимая, что люди прошлого, не смогли существовать по-другому. Я – Мята, он – Хима. Мята я за зеленые глаза и прохладные пальцы с вечным мятным запахом. Почему он Хима – я не знаю. У нас, конечно, есть нормальные имена, и даже документы. Но мы ни разу не назвали друг друга Маша - Дима, наверное, бережем имена для настоящей жизни, если она вдруг однажды начнется.


Хима готовит что-то из нехитрых продуктов, базы прожиточного минимума. Заставляет меня есть. Ем. Вполне возможно, что это даже вкусно. Но я не чувствую вкуса. После того, как мы слезли с острия, у нас появились странные бзики. Так, у меня иногда одна система восприятия преобладает над другими. Сегодня я пока не знаю, кто я – Кожа, Уши, Глаза…но точно не язык. А что касается Химы...Мне страшно от своих догадок. Хима съезжает. Медленно и верно идет распад личности. То, что выдержало тело, поднапрягло психику. У меня наоборот, наверное, хотя крепко досталось обоим составляющим. Я очень боюсь, что однажды руки, которые держат меня над выгребной ямой, опустятся. С одной стороны, я хочу доумереть. А с другой…вдруг начнется настоящая жизнь, где я буду Машей-психологом-женой-мамой да и мало ли еще какие могут быть у меня социальные роли…


Темнеет. Но мы не привыкли зажигать свет. Слишком прямолинейно и цинично светит лампочка. Экран компа – прекрасный ночник. Хима включает Flesh and Space. Я не люблю этот слишком уж откровенный суицидальный психодел, видя, как он действует на родного Химку. А его болезненно тянет к этой музыке, как мотылька к свече. Причем в отличие от наивного мотылька, Химка смутно догадывается, чем однажды все кончится. Я молча наблюдаю за тем, как меняется его лицо. Сажусь рядом и распускаю его каштановые волосы, безжалостно зализанные в хвост. Я люблю Химкины волосы, длинные и густые. У меня во время очередной попытки бросить, волосы стали спешно, подобно крысам тонущего корабля, покидать больную кричащую голову. Я выдержала, а волосы вернуться не захотели, потому пришлось коротко подстричься. Хотя Химка утверждает, что так мне даже лучше. Да, теперь я прямо фотомодель Освенцима. Я утыкаюсь в сильное плечо, глажу выносливые руки, постоянно держащие меня навесу. Химка не реагирует на нежность, застыл, по-моему, даже не дышит. Потом отстраняется и чужими глазами глядит на меня. Резко побледневшие губы беззвучно что-то шепчут. Закат – критическое время суток для Химы. Я знаю об этом, поэтому прижимаюсь к нему крепче и, насколько хватает сил в худых руках, обнимаю. Рывком он поднимается, увлекая меня за собой. Я беззвучно шлепаюсь на пол сорокапятью килограммами костей и кожи. Хима мечется по комнате, я вижу, как вздулись вены на его висках, вижу как решительно сжимаются и бессильно слабеют кулаки. Химе не хватает воздуха, такое чувство, что он дышит всей поверхностью тела, содрав майку. Он тоскует по тому, чего никогда не будет. Я знаю, что происходит. Но ничем не могу помочь, я смирилась. А он нет.


Он подбегает к окну, я не успеваю среагировать…Звон стекла, треск кожи, и вот окровавленные осколки режут звездное небо.
Хима стекает на пол. Утыкает голову в колени и кровоточащими руками защищает голову. «Хых, окно сдачи уже не даст»..Блин, почему я не умею быть серьезной?
Я подползаю к нему, Химка утыкается мне в колени и плачет. Мужчины плачут некрасиво. Химе с каждым днем все хуже. Сегодня – начало конца. Я понимаю это, и, наверное, в первые за длительное время, задумываюсь…А кто кого держит на руках…